..
— Вкус, ничего не поделаешь... — бормочу я, лишь бы заполнить паузу.
— Но все это не так важно, — вдруг замечает Боян. -Она может купаться в одеколоне. Иметь ослепительный маникюр. Купить за тридцатку платье, пестрое, как цветущий сад. Ежедневно причесываться в парикмахерской. И даже спрятать свои кричащие бедра. И все равно я не стану ее любить. Потому что она вечно будет напоминать мне меня самого, напоминать о том, что связано со мной, с моим прошлым, с моей матерью, с этим аптечно-мор-фиевым миром, с моими неудачами, со всем тем, что мне хочется забыть, преодолеть, вытравить из своей памяти, понимаете?
— Думаю, что понимаю. Но не забывай, что и ее кто-то должен понять.
— Ну пускай себе находит такого. Ведь я же вам говорил, что есть мужчины, которые на нее засматривают- . ся. Пускай найдет себе подходящего и устраивает свою жизнь. Так нет же, она вбила себе в голову, что для нее самая надежная опора — человек вроде меня, который и сам еле держится на ногах. Или я, по-вашему, должен пожертвовать собой?
— Ничего такого я не говорю. И вообще, подобные вопросы каждый решает самостоятельно. Просто тебе нельзя забывать, что она несчастное существо, как ты сам выразился. Человек, которому никогда и ни в чем не везло.
— Так же как и мне.
— Верно, однако ты близок к тому, чтобы как-то выпутаться, я даже уверен, что ты выпутаешься. А вот ей именно сейчас, может быть, труднее, чем когда-либо. Так что ты бы мог ее пощадить, насколько это возможно.
— Как я могу ее пощадить?
— Вот, например, зачем вам непременно встречаться в «Софии», если ты видишь, что туда приходит Лили, смотрит на вас и злится?
— Она не злится. Она просто сходит с ума.
— Тем более вам надо выбрать другое место. Это целесообразно, если ты хочешь знать, и с профессиональной точки зрения, так как не сегодня-завтра между Анной и Лили может вспыхнуть скандал и обстановка осложнится.
— Ладно. Я постараюсь сменить ресторан. Хотя это не так просто, когда имеешь дело с такой капризной девчонкой, как Анна: «Я привыкла ходить в «Софию»... Тут мне все знакомо... Стану я считаться с этой твоей...» Только имей терпение.
— Понимаю, понимаю, но ты с этим справишься.
— Надеюсь. Мне ужасно неловко, что я отнимаю у вас время этими женскими историями.
— Они в какой-то мере неотделимы от самой операции. Как тут обойтись без дочки, чтобы добраться до бумаг отца... Впрочем, как он тебе нравится, отец?
— Нравится. Серьезный человек, спокойный. А главное — совсем не интересуется нами. Когда мы с ним неожиданно столкнулись в коридоре и Анне пришлось представить меня, он промямлил: «Мы как будто уже виделись». А она: «Папа! Ты виделся с Павлом, а это Боян». А он: «Возможно, возможно, не спорю». Потом кивнул и вышел. Я уверен, будь у Лили такой отец, она бы не стала меланхоличкой.
Мы обмениваемся еще несколькими словами делового порядка, и парень встает. Я тоже встаю, чтобы проводить его, и лишь тогда меня осеняет:
— Чуть было не забыл: ты вчера утром ничего не нашел в ящике?
— Да, действительно/Опять оставили морфий. Он здесь, при мне.
Боян неохотно вынимает два пакетика с ампулами и подает их мне.
«Надеюсь, ты к ним не прикасался?» — так и подмывает меня спросить, но я воздерживаюсь. Не приходится сомневаться, что сейчас, как, вероятно, и в прошлый раз, он хоть что-нибудь да отложил для матери.
— Что ты скажешь относительно этого Коко? — спрашивает Борислав.
— Имя звучит по-детски наивно. Что касается его поведения...
— По-моему, тут дело ясное, — рубит мой приятель, возвращая мне собранные сведения и снимки.
— Ясно для нас с тобой, а вот фактов, их пока что нет в папке.
Содержание папки действительно бедновато. На нескольких снимках Коко либо в такси, либо возле него, на других запечатлены моменты его общения с разными клиентами плюс к этому скупая справка о его действиях начиная с последней субботы. Моя авторучка отмечает следующие места:
«Условия прямого наблюдения на лестнице весьма неблагоприятны, особенно если помнить о мерах крайней предосторожности. Наблюдение может дать результаты лишь при помощи соответствующего оборудования, которое уже подготовлено».
«После того как рано утром в воскресенье в почтовом ящике Касабовой был оставлен материал, в силу указанных причин не удалось установить, забрал его кто-нибудь или нет. Возможно, это произошло лишь в ночь с воскресенья на понедельник».
«В воскресенье Коста Штерев (Коко) был выходной и в течение всего дня, равно как и ночью, не выходил из дому».
«В понедельник Штерев заступил на работу в шесть часов утра — стоянка такси на Русском бульваре. В отдельных справках указано точное время, когда Штерев брал пассажиров, куда следовал, а также отмечены маршруты отдельных рейсов, места назначения и имена опознанных пассажиров».
Словом, подробные, добросовестно собранные сведения, не имеющие, однако, практической пользы, за исключением одного-единственного пассажа, где моя авторучка поработала более основательно:
«В 10.35 Штерев останавливается на бульваре Стамбо-лийского перед агентством иностранной авиакомпании и сажает в такси директора агентства Стояна Станева. По пути к указанному месту Штерев дважды проехал с зеленым светом мимо граждан, желавших взять такси. Установить, была ли вызвана машина по телефону, не удалось. Штерев отвозит Стайева на улицу Обориште и высаживает возле его дома. В пути между пассажиром и шофером разговоров не было, если не считать обычных реплик, когда пассажир расплачивался».
Если во всей информации есть что-либо, заслуживающее внимания, то именно этот пассаж. Борислав придерживается того же мнения, только выводы его немного поспешные:
— Дважды проезжает мимо голосующих клиентов, чтобы остановиться в каких-нибудь трехстах метрах дальше. Предельно ясно.
— Может, он поехал по вызову.
— Да, но никаких следов этого вызова нет.
— Так бывает очень часто. На этом капитала не наживешь.
— У меня даже эта поездка Станева домой вызывает сомнение. В восемь приходит на работу, а уже через два с половиной часа зачем-то несется домой.
— У любого человека могут возникнуть непредвиденные обстоятельства.
— Ладно, согласен, — вскидывает руку Борислав. — Обличительный материал не бесспорный, но для меня дело ясное.
Действительно, бесспорные улики еще отсутствуют. Но налицо симптомы и догадки. И чтобы их проверить, я вызываю лейтенанта и даю указание взять под наблюдение гражданина Стояна Станева.
В этот момент мне звонит Драганов.
— Это вы замещаете товарища Драганова? — спрашивает Лили, нерешительно входя в комнату.
— Я, заходите...
— Только... не знаю, насколько вы в курсе дела.
— Я в курсе, — говорю. — Пожалуйста.
— Я имела в виду, знакомы ли вам эти... наша компания.
— Знаком я с нею, — в третий раз выражаю подтверждение. — Проходите сюда поближе и садитесь, иначе я вас плохо слышу.
Наконец Лили подходит к письменному столу, опускается на предложенный стул и, положив руки на подол, глядит с тоской на мою дымящуюся сигарету.
— Можете курить,,если желаете.
— Благодарю.
Она берет придвинутые к ней сигареты, закуривает и заметно расслабляется. В этот раз она не в той невообразимо короткой юбке, а в ситцевом платье, скорее всего прошлогоднем, потому что от стирки оно уже стало каким-то белесым. Дешевенькое платье с черной отделкой, при виде которой я вспоминаю слова: «Ее пристрастие к черному цвету».
— Что вас сюда привело?
Лили поднимает свои темные глаза, кажущиеся еще более темными на этом белом лице, и неуверенно произносит низким, немного хриплым голосом:
— Хочу вам кое-что сообщить в связи с компанией... в связи с кое-какими намерениями...
— Ясно, понимаю, — киваю я, хотя пока что решительно ничего понять не могу.
— Они собираются свести счеты с Бояном.
— Какие счеты?
— «Какие счеты?» Ну, так обычно говорится... не знаю, может, мне начать с самого начала.
— Да, так будет лучше всего.
— Это случилось на прошлой неделе. Шли мы вчетвером к «Ягоде» — Роза, я, Апостол и Пепо, а Апостол и говорит: «Компания распадается. Фантомаса мы отдали на съедение». — Лили запнулась на мгновение, словно обронила что-то такое, о чем никак не следовало упоминать. Но, так как я и виду не подаю, что до меня дошло, она продолжает: — «Марго, — говорит, — от морфия перешла к любви — самому идиотскому наркотику. Боян и тот врезался по уши».
«Рассказывай эти басенки кому-нибудь другому, -говорит Пепо. — Боян и любовь — глупости все это! Не кому-нибудь, а именно ему вечно не хватало ампул».
«Это ты верно заметил, — соглашается Апостол. -Тут дело нечисто».
«Это для тебя нечисто, — кипятится Пепо. — А ему что, открыл для себя другой источник, и начхать ему на нас».
«Ты так думаешь?» — спрашивает Апостол, которого
подогреть нелегко.
«А то как же? Пройдись вечерком мимо «Софии», когда он там — сидит себе довольный, спокойный, так ведет себя только человек, у которого всегда есть доза в кармашке про запас. А мы в это время извиваемся как змеи, на стенку готовы лезть от нервов».
«Ты помнишь, Пепо, как мы давали клятву делить все поровну?» — выходит из себя Апостол.
«Ты эту клятву лучше ему припомни, а не мне», — говорит Пепо.
«Именно это я и сделаю. Я ему припомню. Так припомню, что вовек не забудет».
Это было на прошлой неделе, — повторяет Лили. — И я даже не обратила особого внимания на эти разговоры, потому что наши, особенно эти двое, любят потрепаться. Но с того момента этот разговор повторяется с небольшими изменениями каждый день, и Апостол заводится все больше и больше, а он из тех, что заводятся не так скоро, но если уж заведутся, то способны натворить много всяких бед.
Она гасит сигарету, откидывается на спинку стула и продолжает:
— А вчера в парке от общих разговоров уже перешли к секретным планам.
«Давай поочередно за ним следить, — предлагает Пепо. — Следить неотступно. Один день — ты, другой день — я. Не может быть, чтобы мы его не сцапали».
«Я из него вытрясу снадобье и превращу его в отбивную котлету!» — грозится Апостол.
Но хотя Апостол хорохорится больше других, Пепо опаснее его, если хотите знать. Настоящий гангстеренок. За упаковку морфия готов мать родную продать.
— Еще что? — спрашиваю я.
— Разве этого вам мало? Шутка ли: обдумали план, установили за ним слежку, кто может сказать, чем все это кончится?
— Дело серьезное, — признаю я. — А почему бы вам не предупредить Бояна?
— Я хотела это сделать еще в прошлую субботу, но он меня избегает, — отвечает Лили в явном смущении.
— Вы, кажется, были друзьями...
— Были.
— Из-за него, если я не ошибаюсь, вы и в эту компании вошли.
Она чуть заметно кивает.
— Но Боян уже порвал с компанией. Тогда что же вас связывает с этими ребятами — с Пепо, Апостолом?
Лили молчит. И лицо ее тоже ничего не говорит. Белое, немного полное, невыразительное лицо.
— Ответьте же, — настаиваю я. — Это не допрос, а обычный человеческий разговор.
— А' куда мне деваться, по-вашему? — неожиданно поднимает она глаза, чуть повысив тон.
— В этом городе живет миллион душ, моя дорогая.
— Да, но человек не может жить с миллионом душ, ему достаточно нескольких близких людей... если хотите, одного-единственного близкого существа, — отвечает она своим низким хрипловатым голосом.
— Не спорю. Мне только хотелось сказать, какой богатый выбор. И сделать свой выбор вам будет тем легче, чем скорее вы вырветесь из замкнутого круга этих Пепо и Роз.
— И как же я должна делать свой выбор? Выходить на городские улицы, да?
— Как сделали тысячи других женщин. Раз стольким удается, значит, задача не такая уж трудная.
«Вы женаты?» — могла бы спросить меня Лили, будь она немного сообразительней. Но вместо этого она опускает глаза и тихо произносит:
— Я уже сделала свой выбор.
И сразу возвращает меня на исходную позицию.
— Вы довольны своей работой в столовой? — спрашиваю я, поскольку больше сказать нечего.
— Работа как работа.
— Может, вас что-то другое больше привлекает, мы бы могли вам помочь. У вас есть диплом об окончании гимназии?
— Мне хотелось стать учительницей... или воспитательницей в детском саду. В общем, находиться среди Детей, — признается Лили не без стеснения. Потом в голосе ее снова сказывается апатия: — Но с этой моей биографией... да еще без диплома. Куда уж мне...
— Ваша биография только начинается.
— Но слишком скверно, — с досадой отвечает она.
Мы молчим какое-то время. Затем Лили спрашивает:
— Я могу идти?
— Да, конечно.
— Надеюсь, вы примете меры по тому делу, про которое я вам рассказала? — напоминает она, вставая со стула.
— Можете не беспокоиться. Это же наша работа. И благодарю вас за сведения.
Встав, я провожаю ее до дверей, хотя здесь, в этом кабинете, это не принято. И мне не терпится сказать ей еще что-нибудь, хотя я не знаю, что именно.
ГЛАВА 8
На этот раз мы в другой служебной квартире, хотя не слишком наблюдательный человек мог бы принять ее за прежнюю. Здесь громоздкая, пришедшая в запустение мебель обита сине-зеленым, тогда как в прежней квартире обивка была не помню какая. Пожалуй, тоже сине-зеленая.
— Они уже за тобой следят, ты заметил?
— С самого начала, — отвечает с почти нескрываемым самодовольством Боян. — Оба работают слишком топорно.
— Нам ничего не стоило их сразу обезвредить, только этим мы могли обнаружить свое присутствие.
— Зря беспокоитесь, — замечает парень. — Они не столько действуют, сколько воображают. В наихудшем случае объяснимся кулаками. Знаю я их.
— Пускать в ход кулаки тоже нежелательно. И вообще скандал в любой форме. Лучше всего уметь уско^ьз-нуть от них, оставить их с носом, если, конечно, этого требуют обстоятельства.
— Не бойтесь, я их повадки достаточно хорошо усвоил.
Это неплохо, что он обрел некоторую самоуверенность, без нее не обойтись, лишь бы она не выходила за рамки.
— А этот Апостол, мне кажется, опасный тип. Способен, как видно, приходить в раж.
— Он просто фантазер. Ведет себя как полоумный. Пело куда опаснее его. Извращенный малый.
— В каком смысле?
— А в том, что ему наплевать, хорошо это или плохо, абсолютно наплевать! Если ему скажут: пойди пырни вон того человека и отними у него деньги, он это сделает глазом не моргнув, лишь бы у него была уверенность, что его не схватят. И сделает не из жестокости, а просто так, потому что он не видит разницы между добром и злом. В свое время, прежде чем погрязнуть в наркомании, знаете, о чем он мечтал?
— Понятия не имею.
— Сбежать на Запад. А почему бы, вы думали?
Боян глядит на меня так, словно ждет ответа, хотя нисколько не сомневается, что я и в этом ничего не смыслю.
— Как-то раз я слушаю его разговор с Апостолом. «Надо работать, чтобы быть полезным, — говорит Апостол. — Работай, и все тут. А вот я не желаю работать! Я хочу жить так, как мне заблагорассудится. Жить и не приносить пользы». Пепо: «Так можно жить только на Западе». — «И там нельзя, — возражает Апостол. — И там надо приносить пользу». — «У них, по крайней мере, гангстером можно стать», — говорит Пепо. «Я не хочу быть гангстером», — отвечает Апостол. «А я хочу. Это как раз то, что мне нужно... Америка — страна неограниченных возможностей. Особенно для гангстера. Есть банки, автоматы, есть подземный мир... страна неограниченных возможностей».
— И давно у него такие мысли?
— А он с детства такой. Одни паскудства вытворял. А как его лупили... Может, поэтому он стал несколько осторожней. Пепо реалист. А тот фантазер. Точь-в-точь как Дон-Кихот и Санчо Панса. И с виду они такие же: Апостол — как жердь, а Пепо — коротышка, но сбитый.
— А ты давно знаешь этого Апостола?
— Да, он жил в доме напротив нас. Потому и знаю его. Мы с ним в одном классе учились.
— И он был такой же, как Пепо?
— Нет. Я бы не сказал. По-моему, он парень неплохой, он скорее...
— «Несчастное существо», — подсказываю я.
— Именно. В начальных классах его считали дурачком, а когда стал расти и вытянулся как жердь, над ним без конца насмехались, а так как язык у него острый, в карман за словом он не лез и никому спуску не давал, то постоянно возникали раздоры. Бывало, не один, так другой ввернет ему: «Каланча безголовая» или «Твой отец был пьян в стельку, когда тебя делал».
Боян посматривает на меня, чтобы убедиться, не наскучило ли мне и не слишком ли он мельчит. Этот парень, который вначале показался мне таким молчаливым и скрытным, в действительности любит поговорить и, судя по всему, достаточно впечатлителен, чтобы стать журналистом, хотя я ничего не понимаю в журналистике и понятия не имею, что для этой профессии главное.
Но так как я продолжаю сидеть с непринужденным видом на обветшалом сине-зеленом диване, молодой человек продолжает свой рассказ:
— Если хотите знать, Апостол был неглуп, но ум его двигался только в одну сторону: он всегда был фантазер, на уроках сидел как неприкаянный, домашние задания готовил через пятое на десятое, и учителя тащили его всеми способами, лишь бы дать ему как-то закончить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— Вкус, ничего не поделаешь... — бормочу я, лишь бы заполнить паузу.
— Но все это не так важно, — вдруг замечает Боян. -Она может купаться в одеколоне. Иметь ослепительный маникюр. Купить за тридцатку платье, пестрое, как цветущий сад. Ежедневно причесываться в парикмахерской. И даже спрятать свои кричащие бедра. И все равно я не стану ее любить. Потому что она вечно будет напоминать мне меня самого, напоминать о том, что связано со мной, с моим прошлым, с моей матерью, с этим аптечно-мор-фиевым миром, с моими неудачами, со всем тем, что мне хочется забыть, преодолеть, вытравить из своей памяти, понимаете?
— Думаю, что понимаю. Но не забывай, что и ее кто-то должен понять.
— Ну пускай себе находит такого. Ведь я же вам говорил, что есть мужчины, которые на нее засматривают- . ся. Пускай найдет себе подходящего и устраивает свою жизнь. Так нет же, она вбила себе в голову, что для нее самая надежная опора — человек вроде меня, который и сам еле держится на ногах. Или я, по-вашему, должен пожертвовать собой?
— Ничего такого я не говорю. И вообще, подобные вопросы каждый решает самостоятельно. Просто тебе нельзя забывать, что она несчастное существо, как ты сам выразился. Человек, которому никогда и ни в чем не везло.
— Так же как и мне.
— Верно, однако ты близок к тому, чтобы как-то выпутаться, я даже уверен, что ты выпутаешься. А вот ей именно сейчас, может быть, труднее, чем когда-либо. Так что ты бы мог ее пощадить, насколько это возможно.
— Как я могу ее пощадить?
— Вот, например, зачем вам непременно встречаться в «Софии», если ты видишь, что туда приходит Лили, смотрит на вас и злится?
— Она не злится. Она просто сходит с ума.
— Тем более вам надо выбрать другое место. Это целесообразно, если ты хочешь знать, и с профессиональной точки зрения, так как не сегодня-завтра между Анной и Лили может вспыхнуть скандал и обстановка осложнится.
— Ладно. Я постараюсь сменить ресторан. Хотя это не так просто, когда имеешь дело с такой капризной девчонкой, как Анна: «Я привыкла ходить в «Софию»... Тут мне все знакомо... Стану я считаться с этой твоей...» Только имей терпение.
— Понимаю, понимаю, но ты с этим справишься.
— Надеюсь. Мне ужасно неловко, что я отнимаю у вас время этими женскими историями.
— Они в какой-то мере неотделимы от самой операции. Как тут обойтись без дочки, чтобы добраться до бумаг отца... Впрочем, как он тебе нравится, отец?
— Нравится. Серьезный человек, спокойный. А главное — совсем не интересуется нами. Когда мы с ним неожиданно столкнулись в коридоре и Анне пришлось представить меня, он промямлил: «Мы как будто уже виделись». А она: «Папа! Ты виделся с Павлом, а это Боян». А он: «Возможно, возможно, не спорю». Потом кивнул и вышел. Я уверен, будь у Лили такой отец, она бы не стала меланхоличкой.
Мы обмениваемся еще несколькими словами делового порядка, и парень встает. Я тоже встаю, чтобы проводить его, и лишь тогда меня осеняет:
— Чуть было не забыл: ты вчера утром ничего не нашел в ящике?
— Да, действительно/Опять оставили морфий. Он здесь, при мне.
Боян неохотно вынимает два пакетика с ампулами и подает их мне.
«Надеюсь, ты к ним не прикасался?» — так и подмывает меня спросить, но я воздерживаюсь. Не приходится сомневаться, что сейчас, как, вероятно, и в прошлый раз, он хоть что-нибудь да отложил для матери.
— Что ты скажешь относительно этого Коко? — спрашивает Борислав.
— Имя звучит по-детски наивно. Что касается его поведения...
— По-моему, тут дело ясное, — рубит мой приятель, возвращая мне собранные сведения и снимки.
— Ясно для нас с тобой, а вот фактов, их пока что нет в папке.
Содержание папки действительно бедновато. На нескольких снимках Коко либо в такси, либо возле него, на других запечатлены моменты его общения с разными клиентами плюс к этому скупая справка о его действиях начиная с последней субботы. Моя авторучка отмечает следующие места:
«Условия прямого наблюдения на лестнице весьма неблагоприятны, особенно если помнить о мерах крайней предосторожности. Наблюдение может дать результаты лишь при помощи соответствующего оборудования, которое уже подготовлено».
«После того как рано утром в воскресенье в почтовом ящике Касабовой был оставлен материал, в силу указанных причин не удалось установить, забрал его кто-нибудь или нет. Возможно, это произошло лишь в ночь с воскресенья на понедельник».
«В воскресенье Коста Штерев (Коко) был выходной и в течение всего дня, равно как и ночью, не выходил из дому».
«В понедельник Штерев заступил на работу в шесть часов утра — стоянка такси на Русском бульваре. В отдельных справках указано точное время, когда Штерев брал пассажиров, куда следовал, а также отмечены маршруты отдельных рейсов, места назначения и имена опознанных пассажиров».
Словом, подробные, добросовестно собранные сведения, не имеющие, однако, практической пользы, за исключением одного-единственного пассажа, где моя авторучка поработала более основательно:
«В 10.35 Штерев останавливается на бульваре Стамбо-лийского перед агентством иностранной авиакомпании и сажает в такси директора агентства Стояна Станева. По пути к указанному месту Штерев дважды проехал с зеленым светом мимо граждан, желавших взять такси. Установить, была ли вызвана машина по телефону, не удалось. Штерев отвозит Стайева на улицу Обориште и высаживает возле его дома. В пути между пассажиром и шофером разговоров не было, если не считать обычных реплик, когда пассажир расплачивался».
Если во всей информации есть что-либо, заслуживающее внимания, то именно этот пассаж. Борислав придерживается того же мнения, только выводы его немного поспешные:
— Дважды проезжает мимо голосующих клиентов, чтобы остановиться в каких-нибудь трехстах метрах дальше. Предельно ясно.
— Может, он поехал по вызову.
— Да, но никаких следов этого вызова нет.
— Так бывает очень часто. На этом капитала не наживешь.
— У меня даже эта поездка Станева домой вызывает сомнение. В восемь приходит на работу, а уже через два с половиной часа зачем-то несется домой.
— У любого человека могут возникнуть непредвиденные обстоятельства.
— Ладно, согласен, — вскидывает руку Борислав. — Обличительный материал не бесспорный, но для меня дело ясное.
Действительно, бесспорные улики еще отсутствуют. Но налицо симптомы и догадки. И чтобы их проверить, я вызываю лейтенанта и даю указание взять под наблюдение гражданина Стояна Станева.
В этот момент мне звонит Драганов.
— Это вы замещаете товарища Драганова? — спрашивает Лили, нерешительно входя в комнату.
— Я, заходите...
— Только... не знаю, насколько вы в курсе дела.
— Я в курсе, — говорю. — Пожалуйста.
— Я имела в виду, знакомы ли вам эти... наша компания.
— Знаком я с нею, — в третий раз выражаю подтверждение. — Проходите сюда поближе и садитесь, иначе я вас плохо слышу.
Наконец Лили подходит к письменному столу, опускается на предложенный стул и, положив руки на подол, глядит с тоской на мою дымящуюся сигарету.
— Можете курить,,если желаете.
— Благодарю.
Она берет придвинутые к ней сигареты, закуривает и заметно расслабляется. В этот раз она не в той невообразимо короткой юбке, а в ситцевом платье, скорее всего прошлогоднем, потому что от стирки оно уже стало каким-то белесым. Дешевенькое платье с черной отделкой, при виде которой я вспоминаю слова: «Ее пристрастие к черному цвету».
— Что вас сюда привело?
Лили поднимает свои темные глаза, кажущиеся еще более темными на этом белом лице, и неуверенно произносит низким, немного хриплым голосом:
— Хочу вам кое-что сообщить в связи с компанией... в связи с кое-какими намерениями...
— Ясно, понимаю, — киваю я, хотя пока что решительно ничего понять не могу.
— Они собираются свести счеты с Бояном.
— Какие счеты?
— «Какие счеты?» Ну, так обычно говорится... не знаю, может, мне начать с самого начала.
— Да, так будет лучше всего.
— Это случилось на прошлой неделе. Шли мы вчетвером к «Ягоде» — Роза, я, Апостол и Пепо, а Апостол и говорит: «Компания распадается. Фантомаса мы отдали на съедение». — Лили запнулась на мгновение, словно обронила что-то такое, о чем никак не следовало упоминать. Но, так как я и виду не подаю, что до меня дошло, она продолжает: — «Марго, — говорит, — от морфия перешла к любви — самому идиотскому наркотику. Боян и тот врезался по уши».
«Рассказывай эти басенки кому-нибудь другому, -говорит Пепо. — Боян и любовь — глупости все это! Не кому-нибудь, а именно ему вечно не хватало ампул».
«Это ты верно заметил, — соглашается Апостол. -Тут дело нечисто».
«Это для тебя нечисто, — кипятится Пепо. — А ему что, открыл для себя другой источник, и начхать ему на нас».
«Ты так думаешь?» — спрашивает Апостол, которого
подогреть нелегко.
«А то как же? Пройдись вечерком мимо «Софии», когда он там — сидит себе довольный, спокойный, так ведет себя только человек, у которого всегда есть доза в кармашке про запас. А мы в это время извиваемся как змеи, на стенку готовы лезть от нервов».
«Ты помнишь, Пепо, как мы давали клятву делить все поровну?» — выходит из себя Апостол.
«Ты эту клятву лучше ему припомни, а не мне», — говорит Пепо.
«Именно это я и сделаю. Я ему припомню. Так припомню, что вовек не забудет».
Это было на прошлой неделе, — повторяет Лили. — И я даже не обратила особого внимания на эти разговоры, потому что наши, особенно эти двое, любят потрепаться. Но с того момента этот разговор повторяется с небольшими изменениями каждый день, и Апостол заводится все больше и больше, а он из тех, что заводятся не так скоро, но если уж заведутся, то способны натворить много всяких бед.
Она гасит сигарету, откидывается на спинку стула и продолжает:
— А вчера в парке от общих разговоров уже перешли к секретным планам.
«Давай поочередно за ним следить, — предлагает Пепо. — Следить неотступно. Один день — ты, другой день — я. Не может быть, чтобы мы его не сцапали».
«Я из него вытрясу снадобье и превращу его в отбивную котлету!» — грозится Апостол.
Но хотя Апостол хорохорится больше других, Пепо опаснее его, если хотите знать. Настоящий гангстеренок. За упаковку морфия готов мать родную продать.
— Еще что? — спрашиваю я.
— Разве этого вам мало? Шутка ли: обдумали план, установили за ним слежку, кто может сказать, чем все это кончится?
— Дело серьезное, — признаю я. — А почему бы вам не предупредить Бояна?
— Я хотела это сделать еще в прошлую субботу, но он меня избегает, — отвечает Лили в явном смущении.
— Вы, кажется, были друзьями...
— Были.
— Из-за него, если я не ошибаюсь, вы и в эту компании вошли.
Она чуть заметно кивает.
— Но Боян уже порвал с компанией. Тогда что же вас связывает с этими ребятами — с Пепо, Апостолом?
Лили молчит. И лицо ее тоже ничего не говорит. Белое, немного полное, невыразительное лицо.
— Ответьте же, — настаиваю я. — Это не допрос, а обычный человеческий разговор.
— А' куда мне деваться, по-вашему? — неожиданно поднимает она глаза, чуть повысив тон.
— В этом городе живет миллион душ, моя дорогая.
— Да, но человек не может жить с миллионом душ, ему достаточно нескольких близких людей... если хотите, одного-единственного близкого существа, — отвечает она своим низким хрипловатым голосом.
— Не спорю. Мне только хотелось сказать, какой богатый выбор. И сделать свой выбор вам будет тем легче, чем скорее вы вырветесь из замкнутого круга этих Пепо и Роз.
— И как же я должна делать свой выбор? Выходить на городские улицы, да?
— Как сделали тысячи других женщин. Раз стольким удается, значит, задача не такая уж трудная.
«Вы женаты?» — могла бы спросить меня Лили, будь она немного сообразительней. Но вместо этого она опускает глаза и тихо произносит:
— Я уже сделала свой выбор.
И сразу возвращает меня на исходную позицию.
— Вы довольны своей работой в столовой? — спрашиваю я, поскольку больше сказать нечего.
— Работа как работа.
— Может, вас что-то другое больше привлекает, мы бы могли вам помочь. У вас есть диплом об окончании гимназии?
— Мне хотелось стать учительницей... или воспитательницей в детском саду. В общем, находиться среди Детей, — признается Лили не без стеснения. Потом в голосе ее снова сказывается апатия: — Но с этой моей биографией... да еще без диплома. Куда уж мне...
— Ваша биография только начинается.
— Но слишком скверно, — с досадой отвечает она.
Мы молчим какое-то время. Затем Лили спрашивает:
— Я могу идти?
— Да, конечно.
— Надеюсь, вы примете меры по тому делу, про которое я вам рассказала? — напоминает она, вставая со стула.
— Можете не беспокоиться. Это же наша работа. И благодарю вас за сведения.
Встав, я провожаю ее до дверей, хотя здесь, в этом кабинете, это не принято. И мне не терпится сказать ей еще что-нибудь, хотя я не знаю, что именно.
ГЛАВА 8
На этот раз мы в другой служебной квартире, хотя не слишком наблюдательный человек мог бы принять ее за прежнюю. Здесь громоздкая, пришедшая в запустение мебель обита сине-зеленым, тогда как в прежней квартире обивка была не помню какая. Пожалуй, тоже сине-зеленая.
— Они уже за тобой следят, ты заметил?
— С самого начала, — отвечает с почти нескрываемым самодовольством Боян. — Оба работают слишком топорно.
— Нам ничего не стоило их сразу обезвредить, только этим мы могли обнаружить свое присутствие.
— Зря беспокоитесь, — замечает парень. — Они не столько действуют, сколько воображают. В наихудшем случае объяснимся кулаками. Знаю я их.
— Пускать в ход кулаки тоже нежелательно. И вообще скандал в любой форме. Лучше всего уметь уско^ьз-нуть от них, оставить их с носом, если, конечно, этого требуют обстоятельства.
— Не бойтесь, я их повадки достаточно хорошо усвоил.
Это неплохо, что он обрел некоторую самоуверенность, без нее не обойтись, лишь бы она не выходила за рамки.
— А этот Апостол, мне кажется, опасный тип. Способен, как видно, приходить в раж.
— Он просто фантазер. Ведет себя как полоумный. Пело куда опаснее его. Извращенный малый.
— В каком смысле?
— А в том, что ему наплевать, хорошо это или плохо, абсолютно наплевать! Если ему скажут: пойди пырни вон того человека и отними у него деньги, он это сделает глазом не моргнув, лишь бы у него была уверенность, что его не схватят. И сделает не из жестокости, а просто так, потому что он не видит разницы между добром и злом. В свое время, прежде чем погрязнуть в наркомании, знаете, о чем он мечтал?
— Понятия не имею.
— Сбежать на Запад. А почему бы, вы думали?
Боян глядит на меня так, словно ждет ответа, хотя нисколько не сомневается, что я и в этом ничего не смыслю.
— Как-то раз я слушаю его разговор с Апостолом. «Надо работать, чтобы быть полезным, — говорит Апостол. — Работай, и все тут. А вот я не желаю работать! Я хочу жить так, как мне заблагорассудится. Жить и не приносить пользы». Пепо: «Так можно жить только на Западе». — «И там нельзя, — возражает Апостол. — И там надо приносить пользу». — «У них, по крайней мере, гангстером можно стать», — говорит Пепо. «Я не хочу быть гангстером», — отвечает Апостол. «А я хочу. Это как раз то, что мне нужно... Америка — страна неограниченных возможностей. Особенно для гангстера. Есть банки, автоматы, есть подземный мир... страна неограниченных возможностей».
— И давно у него такие мысли?
— А он с детства такой. Одни паскудства вытворял. А как его лупили... Может, поэтому он стал несколько осторожней. Пепо реалист. А тот фантазер. Точь-в-точь как Дон-Кихот и Санчо Панса. И с виду они такие же: Апостол — как жердь, а Пепо — коротышка, но сбитый.
— А ты давно знаешь этого Апостола?
— Да, он жил в доме напротив нас. Потому и знаю его. Мы с ним в одном классе учились.
— И он был такой же, как Пепо?
— Нет. Я бы не сказал. По-моему, он парень неплохой, он скорее...
— «Несчастное существо», — подсказываю я.
— Именно. В начальных классах его считали дурачком, а когда стал расти и вытянулся как жердь, над ним без конца насмехались, а так как язык у него острый, в карман за словом он не лез и никому спуску не давал, то постоянно возникали раздоры. Бывало, не один, так другой ввернет ему: «Каланча безголовая» или «Твой отец был пьян в стельку, когда тебя делал».
Боян посматривает на меня, чтобы убедиться, не наскучило ли мне и не слишком ли он мельчит. Этот парень, который вначале показался мне таким молчаливым и скрытным, в действительности любит поговорить и, судя по всему, достаточно впечатлителен, чтобы стать журналистом, хотя я ничего не понимаю в журналистике и понятия не имею, что для этой профессии главное.
Но так как я продолжаю сидеть с непринужденным видом на обветшалом сине-зеленом диване, молодой человек продолжает свой рассказ:
— Если хотите знать, Апостол был неглуп, но ум его двигался только в одну сторону: он всегда был фантазер, на уроках сидел как неприкаянный, домашние задания готовил через пятое на десятое, и учителя тащили его всеми способами, лишь бы дать ему как-то закончить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17