— Я тут мастер на все руки, — сказал Йерген.Он произнес эту фразу с нескрываемым самодовольством. — Когда вам что-то понадобится сделать или починить, зовите меня.— Мне нужна кровать пошире, — сказал Моска, — какая-никакая мебель, радиоприемник и еще кое-что, о чем я потом скажу.Йерген расстегнул нагрудный карман рубашки и вынул карандашик.— Конечно, — сказал он поспешно. — Эти комнаты очень плохо обставлены. Согласно смете. Но я уже помог многим вашим товарищам. Большой или маленький радиоприемник?— Сколько это будет стоить? — спросил Моска.— От пяти до десяти блоков сигарет.— Деньгами, — сказал Моска. — У меня нет сигарет.— Американскими долларами или купонами?— Чеками.— Вот что я вам скажу, — начал Йерген медленно. — Я вижу, вам нужен здесь радиоприемник, настольные лампы, четыре-пять стульев, кушетка и большая кровать. Я вам все это достану, а о цене поговорим потом. Если у вас сейчас нет сигарет, я подожду. Я деловой человек и знаю, кому следует давать кредит. К тому же вы друг мистера Кэссина.— Ну и отлично, — сказал Моска. Он разделся до пояса и достал из спортивной сумки полотенце и мыло.— Если вам надо будет что-то постирать, пожалуйста, скажите мне, я дам поручение горничной. — Фрау Майер улыбнулась. Ей понравился его длинный мускулистый торс с неровным белым шрамом, тянущимся, как она предположила, до самого паха.— Сколько это будет стоить? — спросил Моска. Он раскрыл чемодан и достал оттуда свежую смену белья.— Ничего платить не надо. Давайте мне раз в неделю пару плиток шоколада, и, я уверена, горничные будут довольны.— Ладно, — сказал Моска нервно и обратился к Йергену:— Постарайтесь завтра же принести мне все это.Когда оба немца ушли, Эдди покачал головой с печальным упреком:— Времена изменились, Уолтер. Оккупация вошла в новую фазу. Мы обращаемся с людьми вроде фрау Майер и Йергена с уважением, здороваемся с ними за руку и всегда угощаем их сигаретой, когда обсуждаем с ними дела. Они могут оказать нам немало услуг, Уолтер.— К черту! — сказал Моска. — Где тут туалет?Эдди отвел его по коридору в ванную. Это было огромное помещение с тремя умывальниками и гигантской ванной. Около унитаза стоял столик, заваленный журналами и американскими газетами.— Высший класс! — сказал Моска и стал умываться.Эдди, сев на стульчак, ждал, пока он помоется.— Ты приведешь свою подружку сюда? — спросил Эдди.— Если найду и если она захочет, — ответил Моска.— Пойдешь к ней сегодня?Моска насухо вытерся и вставил лезвие в бритвенный станок.— Да, — ответил он и взглянул на полуоткрытое окно: там догорал последний луч заката. — Постараюсь. Схожу на разведку.Эдди встал и пошел к двери.— Если не сложится, зайди к фрау Майер, когда вернешься, выпьем по маленькой. — Он хлопнул Моску по плечу. — А если сложится, то увидимся завтра утром на базе. — И вышел.Оставшись один, Моска почувствовал огромное искушение не добриваться, а вернуться к себе в комнату и завалиться спать или подняться к фрау Майер и весь вечер пить с Эдди. Он почувствовал сильное нежелание куда-то идти искать Геллу — он опять мысленно назвал ее по имени, — но усилием воли заставил себя все-таки покончить с бритьем и причесался. Он подошел к окну и распахнул его. В переулке внизу никого не было. Но вдали, в догорающем отблеске заката, он увидел женщину в черном, которая бродила среди развалин и рвала молодую траву. У нее уже была целая охапка. А чуть ближе к зданию общежития он заметил семейство из четырех человек — мужчину, жену и двух ребятишек. Они возводили стену, которая уже была не меньше фута высотой.Мальчики приносили из тачки обломки кирпичей, которые они привезли из разрушенного центра города, а мужчина и женщина подгоняли их друг к дружке в кладке. Эта сценка рядом со скелетом дома запечатлелась в памяти Моски. Последний лучик дня догорел, и люди превратились в темные пятна, движущиеся на фоне абсолютного мрака. Моска вернулся к себе в комнату.Он достал из чемодана бутылку и сделал большой глоток. Он тщательно подбирал одежду, думая при этом: «Она впервые увидит меня не в военной форме». Он надел светло-серый костюм и белую рубашку-апаш. Оставив все как есть — раскрытый чемодан, разбросанные по полу вещи, бритвенные принадлежности на кровати, — он глотнул еще раз из бутылки, сбежал вниз по лестнице и окунулся в теплую летнюю ночь.Моска сел на трамвай, и кондуктор попросил у него сигарету, тут же признав в нем американца.Моска дал ему сигарету и стал внимательно всматриваться в каждый встречный трамвай, думая, что она, может быть, едет сейчас куда-нибудь в одном из них. Всякий раз, когда ему чудилось, что он ее заметил, у него начинало сильно биться сердце и все внутри напрягалось: в какой-то миг он видел ее затылок — или это только казалось, и он понимал, что обознался.Сойдя с трамвая и идя по знакомой улице, он не мог вспомнить ее дом и вынужден был сверяться по списку имен жильцов у каждого подъезда.Он ошибся лишь единственный раз, потому что, подойдя ко второму дому, показавшемуся ему знакомым, сразу увидел ее имя в списке. Он постучал, подождал какое-то время и снова постучал.Дверь отворилась, и из бледного полумрака коридора выступило лицо старушки-домоправительницы. Он узнал ее. Седые волосы аккуратно уложены в пучок, черное платье, на плечах шерстяная шаль — все это придавало ей вид типичной старухи, олицетворяющей вселенское горе.— Вам кто нужен? — спросила она.— Фройляйн Гелла дома? — спросил он и удивился своему беглому немецкому.Старуха его не узнала и не поняла, что он не немец.— Пожалуйста, входите, — пригласила она его, и он пошел за ней по тускло освещенному коридору. Старуха постучала в дверь и сказала:— Фройляйн Гелла, к вам посетитель, мужчина.И вот он услышал ее голос — тихо, с удивлением она спросила:— Мужчина? — И потом:— Подождите минутку, пожалуйста.Моска толкнул дверь и вошел в комнату.Она сидела к нему спиной, торопливо закалывая только что вымытые волосы. На столе лежала большая буханка серого хлеба. У стены стояли узкая кровать и тумбочка.Он смотрел, как Гелла закалывает волосы, укладывая их вокруг затылка; потом она взяла буханку и отрезанный ломоть, собираясь отнести хлеб в шкаф, обернулась и устремила взгляд на стоящего в дверях Моску.Моска увидел белое, осунувшееся, почти с выпирающими скулами лицо. Тело, казалось, стало еще более хрупким с тех пор, как он видел ее в последний раз. Руки ее разжались, и буханка покатилась на дощатый пол. В ее лице не было удивления, и ему на мгновение показалось, что ее взгляд выражает неприязнь и легкое неудовольствие. И вдруг это лицо превратилось в маску горя и печали. Он шагнул к ней, и ее лицо чуть сморщилось, слезы заструились по щекам и закапали ему на руку, которой он взял ее за подбородок. Она уронила голову и прижалась к его плечу.— Ну, дай-ка я посмотрю на тебя, — сказал Моска. — Дай-ка я посмотрю. — Он попытался поднять ее лицо, но она упиралась. — Да все в порядке, — сказал он. — Я просто хотел сделать тебе сюрприз.Она плакала, и ему оставалось просто ждать, оглядывая комнату, узкую кровать и старомодный шкаф. На туалетном столике он увидел фотографии, которые ей оставил, — нет, увеличенные копии в рамке. Свет от настольной лампы тускло освещал комнату удручающим желтоватым светом, так что создавалось впечатление, будто стены и потолок словно прогибаются под давящей тяжестью развалин, в которые превратились верхние этажи дома.Гелла подняла лицо — полусмеющееся-полуплачущее.— Эх ты! — сказала она. — Что же ты не писал?Что же ты меня не предупредил?— Я хотел сделать сюрприз, — повторил он.Он нежно поцеловал ее, а она, все еще прижавшись к нему, сказала тихим срывающимся голосом:— Когда я тебя увидела, я решила, что ты мертвец и мне это снится или я сошла с ума, не знаю.Я так ужасно выгляжу, я только что голову вымыла.Она посмотрела на свое поношенное домашнее платье и снова взглянула ему в глаза.Он увидел темные круги под глазами, словно вся смуглость кожи ее лица исчезла, а остались лишь эти черные полумесяцы. Волосы, которые он гладил, под его ладонью были безжизненными, мокрыми, а приникшее к нему тело было костлявым и высохшим.Она улыбнулась, и он заметил черное зияние в углу рта. Он тронул ее за щеку и спросил:— А это что?Гелла смутилась.— Ребенок, — ответила она. — Я во время беременности потеряла два зуба. — Она улыбнулась и спросила как-то по-детски:— Что, уродина?Моска медленно покачал головой.— Нет, — сказал он. — Нет.И потом вспомнил:— А как ребенок? Ты его отдала?— Нет, — ответила она. — У меня были преждевременные роды, и ребенок прожил всего несколько часов. Я только месяц назад вышла из госпиталя.А потом, догадываясь, что он ей не верит, она пошла к шкафу и вытащила какие-то бумаги, перетянутые бечевкой. Она выбрала из пачки четыре документа и передала их ему.— Прочитай, — сказала она, ничуть не обидевшись и не рассердившись, зная, что они живут в таком мире, где необходимо постоянно доказывать свою правоту и где доверия нет и быть не может.Официальные печати и штампы рассеяли его сомнения. Почти с сожалением он понял, что она не солгала.Гелла снова пошла к шкафу и достала оттуда сложенные детские вещи. Она показала ему ползунки, кофточки, крохотные штанишки. Моска узнал материал, из которого все это было сшито.И понял, что у нее ничего другого не было, поэтому и пришлось разрезать собственные платья, даже нижнее белье, и перешивать все так, чтобы одежда пришлась малышу впору.— Я знала, что будет мальчик, — сказала она.И вдруг Моска разозлился. Он злился, что она такая бледная, что она так исхудала, что у нее выпали зубы, что у нее больше нет ее элегантных платьев, что она лишилась всего, что имела, и не получила взамен ничего. И он знал, что его сюда привела не ее нужда, а его собственная.— Как же все глупо! — сказал он. — Как чертовски все глупо!Моска опустился на кровать, Гелла села рядом.Смущенные, они какое-то время сидели молча, уставившись на пустой стол и единственный стул, а потом медленно подались друг к другу, и словно древние язычники, отправляющие какой-то священный ритуал, должный скрепить их союз с неведомым и страшным божеством, и не зная еще, принесет им этот ритуал беду или удачу, они легли на кровать, и их тела слились. Они испытали сладостное наслаждение: он со страстью, пробужденной выпитым и чувством вины и раскаяния, а она — с любовью и нежностью, в полной уверенности, что их благая встреча принесет им обоим счастье. Она приняла боль, пронзившую ее все еще не исцеленное тело, жестокость его страсти и его недоверие к самому себе, ко всему на свете, зная ту истину, что, в конце концов, из всех людей, кого он когда-либо знал, ему нужнее всего она и ее вера, ее тело, ее доверие, ее любовь к нему. Глава 5 Время в это второе мирное лето мчалось быстро. Работа на военно-воздушной базе была простая и легкая, и казалось, Моска находится здесь только для того, чтобы составить компанию Эдди Кэссину, слушать его россказни и прикрывать его, когда он напивался и не появлялся на службе.Да и Эдди Кэссину делать особенно было нечего.Каждое утро на минутку заглядывал лейтенант Форте, подписывал бумаги и уходил в управление транспортных операций — посмотреть, как проходят полеты, и потолковать со своими коллегами-пилотами. После работы Моска ужинал с Вольфом и Эдди, иногда к ним присоединялся Гордон — в «Ратскелларе», клубе для американских офицеров и гражданских служащих.Вечера он проводил с Геллой у себя в комнате.Они читали, слушали радио, настроенное на какую-нибудь немецкую станцию. С наступлением теплых летних сумерек они ложились в постель.Музыка из радиоприемника не смолкала в их комнате до поздней ночи.На четвертом было тихо, но этажом ниже каждый вечер устраивались шумные гулянки. В летние ночи на Метцерштрассе из разных окон гремели радиоприемники, и джипы, в которых сидели американские военнослужащие в защитной форме с симпатичными голоногими немочками, притормаживали у их дома, оглашая всю округу визгом тормозов и девушек. Смех и звон стаканов доносились до слуха случайных прохожих, которые удивленно оглядывали здание общежития и торопливо спешили прочь. А уж совсем под утро можно было услышать пьяную брань Эдди, выяснявшего под окнами отношения с очередной своей подружкой. Иногда гулянки быстро закруглялись, и летний ночной ветерок, который разносил пыльный смрад руин, ерошил листву и шумел в ветках деревьев, окаймлявших улицу.По воскресеньям Гелла и фрау Майер готовили ужин в чердачных апартаментах домоправительницы — обычно кролика или утку, которых Эдди и Моска покупали на ближней ферме, со свежими овощами оттуда же. Серый хлеб, купленный в армейском магазине, кофе и мороженое довершали меню. Покончив с трапезой, Моска и Гелла оставляли Эдди с фрау Майер наедине и отправлялись на долгие прогулки по городу или в городские предместья.Они проходили мимо здания полицейского управления, изрезанного серыми шрамами от взрыва, мимо клуба американского Красного Креста:Моска с неизменной сигарой во рту, Гелла — в его застиранной белой рубашке с закатанными выше локтя рукавами. На площади перед клубом толпились ребятишки и клянчили сигареты и шоколад.Исхудавшие мужчины в вермахтовских шапках и перекрашенных армейских гимнастерках спешили подобрать окурки, которые время от времени выбрасывали появлявшиеся в окнах верхних этажей американские солдаты. Солдаты лениво глазели из окон, провожая взглядами женщин и высматривая для себя хорошеньких фройляйн, которые медленно прогуливались под окнами взад и вперед, огибая здание вокруг, так что под конец начинало казаться, что они катаются на невидимой карусели: уже примелькавшиеся лица постоянно маячили перед глазами потешающихся зрителей. А теплыми летними вечерами эта площадь напоминала шумный базар, от чего даже забывалось, что сегодня воскресенье, — уж очень не соответствовала здешняя атмосфера обычной для воскресного дня покойной тишине.Длинные, защитного цвета армейские автобусы и забрызганные грязью грузовики то и дело подъезжали к площади и высаживали солдат, расквартированных в близлежащих деревеньках. Некоторые приезжали издалека — аж из Бремерхавена. Приезжие солдаты были одеты в отглаженные мундиры, а их бриджи были аккуратно заправлены в до блеска начищенные высокие армейские ботинки. Попадались и англичане, которые вынуждены были париться на жаре в своих шерстяных кителях и беретах. Моряки американского торгового флота, производившие странное впечатление драными штанами, грязными свитерами и всклокоченными кустистыми бородами, мрачно топтались у входа в клуб, дожидаясь, пока военные полицейские проверят их документы.Иногда немецкие полицейские в перекрашенных солдатских мундирах очищали площадь от несчастных попрошаек-мальчишек, сгоняя их в ближайшие переулки, подальше от клуба, и разрешали им сидеть на ступеньках соседнего дома, где располагалось управление связи. Фройляйн чуть ускоряли шаг, совершая свои карусельные прогулки, но их не трогали.Моска покупал в клубе Красного Креста бутерброды, и они шли дальше, смешиваясь с толпой спешащих в городской парк немцев.По воскресеньям враги отправлялись на традиционный моцион. Немцы чинно, с достоинством вышагивали, всем своим видом давая понять, что они — главы семейств, многие из них посасывали ненабитые трубки. Их жены толкали перед собой детские коляски, а впереди крутились дети постарше — степенные и словно немного усталые.Летнее солнце подхватывало пыль, принесенную легким ветерком с развалин, и делало их видимыми, различимыми, ткало из них невесомую паутину, так что казалось — на весь город накинута прозрачная золотистая сеть.А потом, когда они наконец пересекали красноватую пустыню руин, эту равнину превращенного в прах кирпича и железа, они оказывались среди зелени загородных полей и шли, шли до полного изнеможения, пока не садились где-нибудь отдохнуть посреди заросшего луга. Они сидели, ели, спали и, если местечко было уединенное, занимались любовью, притворившись, что одни в пустом мире.В лучах заходящего солнца они возвращались в город. На пустыню руин ложились сумерки, и, проходя мимо клуба Красного Креста, они видели выходящих из здания солдат. Победители получили свою порцию бутербродов, мороженого, кока-колы, пинг-понга и профессионального бесчувственного гостеприимства официанток. Оказавшись на улице и словно ощутив себя на улице родного городка, солдаты начинали привычно стрелять глазами по сторонам. Стайки прохаживающихся Фройляйн редели, враги и победители исчезали в грязных переулках, чтобы уединиться в чудом уцелевших комнатах полуразрушенных домов или, если время поджимало, спускались в подвалы. А на площади, уже полностью растворившейся во мраке, оставались только последние, еще не утратившие надежду, дети-попрошайки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30