Человеком того же
поколения, что и Клаузевиц, хотя логика не допускала этого. Ведь в таком
случае ему, когда я родился, должно было исполниться примерно тысяча
восемьсот пятьдесят миль, - а я уже усвоил, что по обычаям Города детей
надлежит заводить не откладывая, сразу по достижении возраста зрелости.
Представители других гильдий выглядели много моложе. Некоторые были,
по-видимому, лишь на десять-пятнадцать миль старше меня, и это,
признаться, меня обнадежило: теперь, когда я вступил в мир взрослых, я
хотел разделаться с ученичеством при первой же удобной возможности.
Подразумевалось, что продолжительность ученичества твердо не установлена,
и если Брух сказал правду и положение человека в Городе действительно
зависит от его дарований, то стоит проявить рвение - и я стану
полноправным гильдиером за недолгий срок.
Однако среди присутствующих не было человека, которого я хотел бы
увидеть больше всего. Джейза в зале не оказалось.
Разговорившись с одним из гильдиеров-движенцев, я рискнул спросить
про него.
- Джелмен Джейз? - переспросил гильдиер. - Думаю, что его нет в
Городе.
- Неужели он не мог вернуться ради меня! - воскликнул я. - В яслях мы
жили в одной каюте...
- Джейза не будет на протяжении многих миль.
- Где же он?..
Гильдиер лишь улыбнулся в ответ, и это меня порядком разозлило:
теперь-то, когда я принес клятву, они, кажется, могли бы мне сказать!..
Однако чуть позже я заметил, что в зале вообще не было учеников,
кроме меня. Выходит, их всех нет в Городе? Если так, то и я, вероятно,
скоро смогу покинуть его пределы...
Поговорив с гильдиерами еще две-три минуты, Клаузевиц призвал к
общему вниманию.
- Предлагаю вернуть администраторов, - объявил он. - Возражений нет?
Гильдиеры откликнулись на предложение одобрительным гулом.
- А если так, - продолжал Клаузевиц, то разрешите напомнить вновь
принятому ученику, что это первый из множества будущих случаев, когда он
связан условиями принесенной клятвы...
Клаузевиц спустился с помоста, и двое или трое из гильдиеров
распахнули двери. Администраторы начали не спеша возвращаться в зал.
Атмосфера существенно потеплела. Как только зал наполнился, я вновь
услышал смех и тут же заметил, что поодаль накрывают на стол. Никто из
администраторов, видимо, и не думал роптать по поводу того, что их
безоговорочно выдворили с церемонии. По-видимому, их выдворяли достаточно
часто и сами они считали это в порядке вещей, но я поневоле задумался:
догадываются ли они о происшедшем в зале и в какой мере? Когда что-то во
всеуслышание объявляют доступным немногим избранным, остальных тем самым
толкают на всяческие догадки. И никакие установления не могут быть столь
незыблемыми, чтобы простое удаление непосвященных из зала удержало их в
неведении о том, что произошло. Насколько я мог судить, часовых у дверей
не ставили - и если кто-нибудь дерзнул бы подслушивать в момент, когда я
произносил клятву, что могло бы ему помешать?..
К счастью, времени на размышления у меня уже почти не было: оживление
в зале нарастало с каждой минутой. Люди собирались группами и дружески
беседовали, и шум все густел по мере того, как длинный стол заполнялся
тарелками с едой и множеством разнообразных напитков. Отец водил меня от
одной группы к другой, и я перезнакомился с такой бездной народу, что
окончательно потерял способность воспринимать новые титулы и имена.
- А что, родителям Виктории меня разве не представят? -
поинтересовался я, увидев мостостроителя Леру, который отошел в сторону с
женщиной-администратором, наверное, своей женой.
- Нет, нет... это позже.
Отец повел меня дальше, и я опять жал руки новым и новым знакомым.
Но где же Виктория? Теперь, когда с церемонией приобщения к гильдии
покончено, пора бы и объявить о нашей помолвке. Да и я, пожалуй, был не
прочь повидать невесту. Отчасти из любопытства, а более всего потому, что
появился бы хоть кто-то, кого я знал и раньше. Я чувствовал себя
подавленным: все вокруг превосходили меня и возрастом и опытом, а с
Викторией мы все же были ровесники. Она тоже едва вышла из яслей, знала
тех же людей, что и я, прожила на свете столько же, сколько и я. И в этом
зале, полном гильдиеров, она стала бы для меня приятным напоминанием о
том, что навсегда позади. Я сделал сегодня такой гигантский шаг к
зрелости, что для одного дня его, мне казалось, вполне достаточно.
А время шло. Я не ел с тех самых пор, как Брух разбудил меня, и при
виде пищи понял, что чертовски голоден. Но и эта куда более
соблазнительная часть программы не сумела приковать мое внимание. На меня
свалилось слишком много впечатлений сразу. Еще полчаса, не меньше, я тупо
следовал за отцом, разговаривал без особой охоты со всяким, к кому меня
подводили, но чего я на самом деле жаждал - так это хоть минутку побыть
наедине с собой и попытаться как-то осмыслить все пережитое.
Но наконец отец оставил меня с группой администраторов службы синтеза
(эта служба, как выяснилось, отвечает за производство всевозможной
синтетической пищи и органических материалов, необходимых Городу) и
направился туда, где находился Леру. Я заметил, как они перебросились
двумя-тремя фразами и Леру кивнул.
Спустя мгновение отец вернулся и отозвал меня.
- Подожди здесь, Гельвард, - распорядился он. - Я намерен объявить о
твоей помолвке. Когда введут Викторию, подойдешь ко мне снова.
Отец быстро подошел к Клаузевицу и что-то сказал ему. Навигатор вновь
уселся в кресло на помосте.
- Гильдиеры и администраторы! - возвестил Клаузевиц, перекрывая гул
голосов. - У нас сегодня есть еще один повод для торжества. Предстоит
помолвка нового ученика с дочерью мостостроителя Леру. Разведчик будущего
Манн, не угодно ли вам взять слово?
Отец прошел вперед и остановился перед помостом. Торопясь и сбиваясь,
он произнес посвященную мне короткую речь. Словно не хватало всего того,
что уже случилось сегодня, - эта речь еще более усугубила мое
замешательство. Мы с отцом никогда не чувствовали себя свободно друг с
другом и никогда не были так близки, как следовало из его слов. Мне
хотелось как-то сдержать его, хотелось выйти из зала, пока он не кончит
превозносить меня, но я понимал, что по-прежнему нахожусь в центре
внимания. Неужели гильдиеры не отдавали себе отчета в том, что гасят во
мне восторженность и ощущение торжества?
К большой моей радости, отец, кое-как закончив речь, задержался возле
помоста. На другом конце зала Леру объявил, что хотел бы представить
присутствующим свою дочь. Открылась дверь, и в зале в сопровождении матери
появилась Виктория.
Как и наказывал отец, я подошел к нему и встал рядом. Он пожал мне
руку. Леру поцеловал Викторию. Отец в свою очередь чмокнул ее в щечку и
подарил колечко. Пришлось выслушать еще одну речь. В конце концов мне
все-таки дозволили приблизиться к невесте. Но поговорить у нас не было ни
малейшей возможности.
Празднество шло своим чередом.

2
Мне вручили ключ от яслей, сказав, что я вправе пользоваться своей
прежней каютой до тех пор, пока мне не подберут жилище в квартале
гильдиеров, и вновь напомнили о принесенной клятве. Я немедленно
отправился спать.
Разбудил меня затемно один из гильдиеров, встреченных накануне. Звали
его разведчик Дентон. Он подождал, пока я облачусь в новенькую форму
ученика гильдии, и вывел меня из яслей. Но пошли мы не тем путем, что
накануне, а стали карабкаться по лестницам все выше и выше. В Городе было
тихо. По дороге я бросил взгляд на стенные часы и убедился, что еще
чудовищно рано - чуть больше половины четвертого утра. Коридоры казались
вымершими, плафоны на потолке были притушены.
Наконец мы добрались до последней винтовой лестницы, которая
упиралась в массивную стальную дверь. Разведчик Дентон вытащил из кармана
фонарь и включил его. Дверь была заперта на два замка; отомкнув их,
гильдиер жестом приказал мне идти вперед.
Меня охватил холод и мрак, холод такой пронзительный, а мрак такой
густой, что я ощутил их как мучительный удар. Дентон закрыл дверь за собой
и снова запер ее. Потом посветил фонарем вокруг, и я увидел, что стою на
небольшом уступе, окруженном перильцами фута в три высотой. Шаг, другой -
и мы подошли к перильцам вплотную. Дентон выключил фонарь, и нас окутала
кромешная тьма.
- Где мы? - прошептал я.
- Молчите. Просто ждите... и смотрите в оба.
Но я при всем желании не видел ровным счетом ничего. Глаза, привыкшие
к относительно яркому свету коридоров, играли со мной злые шутки, то и
дело выискивая во тьме какие-то движущиеся цветные признаки, - но это
скоро прошло. Главной моей заботой стал не мрак, а стылый воздух,
обвевающий тело, вымораживающий его до дрожи. Сталь перилец у меня под
пальцами казалась мне ледяной сосулькой, и я принялся водить руками
туда-сюда, пытаясь хоть немного ослабить неприятное ощущение. Надо было
просто выпустить перильца, но я не мог этого сделать. В этой могильной
тьме они оставались единственным, что связывало меня с реальностью.
Никогда еще я не был так отрезан от прошлого, никогда еще не сталкивался с
такой полной, всеобъемлющей неизвестностью. Тело помимо воли напряглось,
будто в ожидании внезапного толчка или удара, но так и не дождалось ни
того, ни другого. Вокруг были только холод и мрак - и ошеломляющая тишина,
если не замечать свиста ветра в ушах.
По мере того как текли минуты и глаза начинали привыкать к темноте, я
обнаружил, что могу выделить из нее какие-то смутные образы. Я различил
разведчика Дентона, застывшего рядом, - высокую фигуру в плаще. А под
уступом, на котором мы стояли, я улавливал исполинскую, неправильной формы
громаду, черневшую на фоне почти полного мрака.
А вокруг по-прежнему лежала непроглядная тьма. И у меня все еще не
было никаких ориентиров, которые позволили бы дорисовать в уме
какие-нибудь формы или контуры. Это пугало, нет, скорее потрясало до
оторопи - я ведь не чувствовал прямой физической угрозы. Подчас мне,
бывало, снилось что-то подобное, и, очнувшись, я долго еще ощущал
воздействие полученных во сне впечатлений. Теперь это был не сон -
невозможно мысленно ощутить такой режущий холод, не может пригрезиться
такая пугающая ясность новых представлений о пространстве и времени. Я
знал одно: это мой первый выход за пределы Города - что же еще это может
быть? - и это решительно не походит на любые догадки, какие я когда-либо
строил.
Едва в сознании упрочилась эта мысль, как холод, мрак и отсутствие
ориентиров потеряли всякое значение. Я попал наружу - свершилось то, чего
я так долго ждал!
Дентону больше не было нужды призывать меня к молчанию: я и так не
мог ничего вымолвить, а попытайся - слова застряли бы в глотке или
затерялись на ветру. Все, что мне оставалось, - смотреть, смотреть во все
глаза и не видеть ничего, кроме глубокой таинственной чаши земли под
облачным саваном ночи.
И тут новое открытие потрясло меня: я почувствовал запах грунта! Он
не походил ни на один из запахов, какие мне случалось вдыхать в Городе, и
мозг незамедлительно вызвал к жизни чуждый мне образ тучной бурой почвы,
повлажневшей в ночи. В моем распоряжении не было способов распознать этот
запах - может, с почвой он и не имел ничего общего, - но образ богатой,
плодородной земли я вынес из учебника, прочитанного еще в яслях. Довольно
было представить себе ее, и владевшая мной лихорадка еще усилилась, я
словно чуял очищающее дыхание диких, неисследованных просторов за Городом.
Мне предстояло столько увидеть, столько сделать... и даже не в этом суть -
здесь, на краю уступа, я на несколько бесценных секунд задержал свое
будущее во власти собственной фантазии. По правде сказать, я и не нуждался
в зрении: один-единственный бесконечно важный шаг из городских теснин - и
мое воображение разыгралось до пределов, на какие и посягнуть не смели
читанные мною авторы...
Мало-помалу окружающий мрак словно бы таял, пока небо над головой не
приобрело темно-серый оттенок. Вдалеке я различил линию, где облака
встречаются с горизонтом, и почти сразу же заметил, как на кромке одного
из облачков выступила бледно-розовая кайма. И словно подстегнутое светом,
это облачко, а вслед за ним и все остальные медленно двинулись над нами -
казалось, ветер уносит их от подступающей зари. По небу разливался
румянец, на мгновение догонял уплывающие облака, а позади них открывалась
широкая полоса прозрачности, которая и сама постепенно окрашивалась в
сочный оранжевый цвет. Все мое внимание без остатка было поглощено этим
зрелищем, - прямо скажем, за всю свою жизнь я не видел ничего прекраснее.
Оранжевая краска разливалась по небу все шире и одновременно светлела;
облака, скользящие вдаль, еще были опалены красным, а там, где горизонт
соприкасался с небом, зарождалось крепнущее с каждой минутой сияние.
Оранжевое сходило на нет. Куда быстрее, чем я мог бы себе
представить, этот цвет растворялся в небе, а сияние разгоралось ярче и
ярче. У горизонта небо налилось такой бледной ослепительной голубизной,
что казалось белым. И, как бы вырастая из-за горизонта, в середине
голубизны поднялось блистающее световое копье, чуть склоненное набок,
будто шпиль заброшенной церкви. Копье вытягивалось, утолщалось, полнилось
светом и спустя считанные секунды раскалилось так, что на него стало
больно смотреть.
Разведчик Дентон вдруг схватил меня за руку.
- Глядите! - произнес он, указывая куда-то левее светового пятна.
Слева направо, медленно взмахивая крыльями, поле моего зрения
пересекал строй птиц, развернутый изящным клином. Мгновение - и птицы
долетели до вздымающейся в небо колонны света и на несколько секунд
пропали из виду.
- Что это? - спросил я охрипшим от волнения голосом.
- Просто гуси...
Вот они снова стали видны, неторопливые вольные птицы и голубое небо
за ними. А через минуту или около того строй исчез за поднимающимися
поодаль холмами.
Я вновь взглянул на восходящее солнце. За тот короткий срок, что я
провожал глазами птиц, оно преобразилось. Из-за горизонта появилась
главная его часть и повисла над миром, длинная, блюдцеобразная, с
выпирающими вверх и вниз перпендикулярными остриями, раскаленными добела.
Я почувствовал, как в лицо пахнуло теплом. Да и ветер утих.
Я стоял с Дентоном на узком уступе, глядя вниз на землю. Я видел
Город, вернее, ту его сторону, которая примыкала к уступу, и видел
последние облака, удирающие от солнца за горизонт. Теперь солнце светило
на нас с чистого неба, и Дентон снял с себя плащ.
Потом он кивнул мне и жестом показал, что нам предстоит спуститься с
уступа по начинающейся прямо у наших ног цепочке металлических лесенок.
Гильдиер показывал путь, я двигался следом. Когда я одолел всю цепочку и
впервые ступил на настоящую почву, птицы, свившие себе гнезда в расщелинах
под крышами Города, завели свою утреннюю песнь.

3
Дентон повел меня вокруг Города, но, едва мы торопливо обошли его
один раз, разведчик направился к кучке каких-то временных хижин,
возведенных ярдах в пятистах от городских стен. Здесь Дентон представил
меня гильдиеру-путейцу по фамилии Мальчускин, а сам поспешил обратно.
Путеец, коренастый и весь заросший волосами, имел заспанный вид.
Впрочем, он, кажется, не рассердился на нас за вторжение и обошелся со
мной довольно учтиво.
- Ученик гильдии разведчиков, как я погляжу?
Я кивнул.
- Только что из Города - и прямо к вам.
- Впервые попал наружу?
- Так точно.
- Завтракал?
- Нет... Разведчик поднял меня с постели, и мы сразу пошли сюда.
- Заходи... Я хоть кофе сварю.
Внутри хижина-времянка оказалась неопрятной и захламленной - полная
противоположность тому, что я привык видеть в Городе. Там чистоте и
порядку придавали первостепенное значение - а в хижине Мальчускина
объедки, грязная одежда, немытые кастрюли и сковородки валялись где и как
попало. В углу кучей лежали железные инструменты и приспособления, а на
койке, приткнувшейся к стене, громоздился ком смятого белья.
1 2 3 4 5