воздушное сообщение. Хичи много летали над поверхностью Венеры.
– Вы тоже, Оди! Разве вы не пилот?
– Пилот воздушного аппарата, да. Но подумайте, чего стоит поднять самолет. На поверхности температура семьсот тридцать пять градусов Кельвина* +462 градуса по Цельсию. – Прим. перев.
и недостаточно кислорода, чтобы зажечь сигарету. Поэтому моему самолету нужны два бака: один для горючего, другой для атмосферы, в которой горит это горючее. Тут не просто бензин и воздух, знаете ли.
– Правда?
– Не на Венере, Дорота. Не при той температуре и давлении, что у нас. Нужно специальное горючее для таких условий. Слыхали когда-нибудь о парне по имени Карно?
– Древний ученый? Автор цикла Карно?
– Опять верно. – Я осторожно отметил, что она в третий раз удивила меня. – Согласно Карно, эффективность двигателя выражается его максимальной температурой – температура сжигания, допустим, – деленной на температуру выхлопа. Но температура выхлопа не может быть ниже температуры окружающей среды, в которой происходит выхлоп. Иначе получится не двигатель, а холодильник. А вас окружает атмосфера с температурой в семьсот тридцать пять градусов, так что даже со специальным горючим двигатель у вас малоэффективный. Любой тепловой двигатель на Венере работает плохо. Вы не задавали себе вопрос, почему здесь так мало самолетов? Мне-то как раз это выгодно: позволяет держать нечто вроде монополии. Но причина в том, что их использование очень дорого обходится.
– А у хичи это получалось лучше?
– Я думаю, да.
Она снова рассмеялась, неожиданно и опять очень привлекательно.
– Бедняга, – с улыбкой сказала она, – вы увлечены тем, что продаете. Считаете, что когда-нибудь найдете главный туннель и заработаете несколько миллиардов долларов, продавая добро хичи!
Мне не понравилось то, как она это выразила. Мне вообще не понравилась эта встреча, организованная с помощью третьей жены Вастры. Я рассчитывал, что без своего приятеля Дорота Кифер мне все о нем выложит. Не получилось. Она дала мне понять, что сама является личностью, – само по себе это интересное развитие событий. Невозможно думать о цели как о цели, если видишь при этом перед собой живого человека.
Хуже того, она заставила меня оглянуться на себя самого.
Поэтому я сказал:
– Вероятно, вы правы. Но я тем не менее хочу попытаться.
– Вы рассердились?
– Нет, – солгал я. – Просто, может, немного устал. Нам завтра предстоит трудный день, так что лучше я отведу вас назад в Веретено, мисс Кифер.
5
Мой самолет стоял на краю космодрома, и добираться до него нужно так же, как до космодрома: лифтом до поверхностного шлюза, потом в герметически закрытом тракторе, который движется по сухой скалистой измученной поверхности Венеры, наклоняясь под порывами плотного ветра. Конечно, мой самолет под пенным куполом. Ничего нельзя оставлять на поверхности Венеры без защиты, если хотите увидеть свою вещь невредимой, когда вернетесь. Даже если она сделана из хромовой стали. Прежде всего пришлось утром смыть пену, потом проверить самолет и заправиться. Теперь я был готов. В иллюминаторы краулера сквозь ревущие желто-зеленые сумерки снаружи я его видел.
Коченор и его девушка тоже могли бы его увидеть, если бы знали, куда смотреть, но вряд ли узнали бы в нем машину, способную летать.
– Вы с Дорри поцапались? – крикнул мне в ухо Коченор.
– Нет, – крикнул я в ответ.
– Мне все равно. Просто хотел узнать. Вам не нужно нравиться друг другу, просто делайте, что я говорю. – Он немного помолчал, давая отдохнуть голосовым связкам. – Боже, что за ветер!
– Это зефир, – ответил я. Больше ничего не стал говорить: увидит сам. Вокруг космодрома природная тихая местность, по венерианским стандартам. Орографический подъем перебрасывает самые сильные потоки через нас, и мы получаем только небольшой остаточный вихрь. Поэтому здесь относительно легко садиться и взлетать. Плохо же то, что некоторые тяжелые металлические составляющие атмосферы оседают на поле. Воздух на Венере состоит из огромного количества ртутной серы и хлорида ртути в нижних слоях, а когда поднимаешься выше, к перистым облакам, которые видят туристы на пути вниз, обнаруживаешь, что это капли серной, гидрохлористой и гидрофтористой кислоты.
Но против этого есть свои хитрости. Навигация на Венере требует трехмерного мастерства. Достаточно легко добраться из пункта А в пункт В по поверхности. Транспондеры включатся в радиосеть и будут постоянно отмечать ваше положение на карте. Трудно найти нужную высоту. Для этого нужен опыт и, возможно, интуиция. И именно поэтому мой самолет и я сам обходимся в миллион долларов таким, как Бойс Коченор.
К этому времени мы были уже у самолета, и телескопический выход краулера соединился со шлюзом. Коченор смотрел в иллюминатор.
– У него нет крыльев! – закричал он, словно я его обманул.
– А также парусов и гусениц, – крикнул я в ответ. – Забирайтесь на борт, если хотите поговорить! Там легче.
Мы пробрались через узкий выход, я открыл шлюз, и мы без особых трудов перебрались в самолет.
У нас даже не было неприятностей, которые я мог бы сам создать себе. Видите ли, у меня большой аппарат. Мне чертовски повезло, когда я смог его купить. И не будем ходить вокруг да около: можно сказать, что я его любил. В нем без оборудования могло поместиться десять человек. Но с тем, что нам продал Саб Вастра и что отделение 88 посчитало обязательным, внутри стало тесно и для троих.
Я подготовился по крайней мере к сарказму. Но Коченор только осмотрелся, отыскал самую удобную койку, подошел к ней и заявил, что она его. Девушка спокойно восприняла неудобства. А я сидел, напряженно ожидая критики, и никто не критиковал.
Внутри машины было гораздо тише. Конечно, шум ветра слышен, но он только раздражает. Я раздал всем ушные затычки с фильтром, и шум вообще перестал беспокоить.
– Садитесь и привяжитесь, – приказал я, и когда они послушались, поднял машину.
При девяноста тысячах миллибар крылья не просто бесполезны, они опасны. У моего самолета достаточно подъемной силы в раковинообразном корпусе. Я послал в термодвигатели двойной запас топлива, мы подпрыгнули на относительно ровной поверхности поля (каждую неделю ее выравнивают бульдозерами, поэтому она и остается такой же ровной) и погрузились вначале в дикую желто-зеленую мешанину, потом в дикую коричнево-серую мешанину после пробега не более пятидесяти метров.
Коченор для удобства застегнул ремни не очень тесно. Я с удовольствием слушал, как он кричит, когда мы проходили через короткий период яростных бросков. На высоте в тысячу метров я нашел постоянное течение, толчки стали слабее, и я смог отстегнуть пояс и встать.
Достав из ушей затычки, я знаком велел Коченору и девушке сделать то же самое.
Он потирал голову, которой ударился о стойку с картами, но при этом слегка улыбался.
– Весьма возбуждает, – признался он, роясь в кармане. – Не возражаете, если я закурю?
– Легкие ваши.
Он улыбнулся шире.
– Теперь да, – согласился он. – Слушайте, а почему вы не дали нам эти затычки еще в тракторе?
У проводника есть две возможности. Либо позволить туристам закидать тебя вопросами, а потом все время потратить на то, чтобы объяснить, что значит, когда эта забавная маленькая шкала краснеет… или держать рот на замке, делать свое дело и зарабатывать деньги. И передо мной выбор. Все зависит от того, нравятся мне Коченор и его девушка или нет.
Нужно постараться быть с ними вежливыми. Больше чем вежливыми. Жить втроем в течение трех недель на пространстве площадью примерно с кухню обычной квартиры – для этого нужно очень стараться не ссориться, если мы не хотим кончить взаимной ненавистью. И так как мне платят, чтобы я был хорошим, мне следует показывать пример.
С другой стороны, иногда бывает очень трудно выносить Коченоров мир. И если этот случай таков, чем меньше разговоров, тем лучше, а на такие вопросы лучше отвечать просто «забыл».
Но он совсем не старался быть невыносимым. А девушка была даже явно дружелюбно настроена. Поэтому я выбрал вежливость.
– Это интересно. Видите ли, вы слышите из-за разницы в давлении. Когда самолет поднимался, затычки отсекали часть звука – то есть волны давления, но когда я крикнул, чтобы вы пристегнулись, затычки передали давление, созданное моим голосом, и вы услышали. Но у них есть предел. Свыше ста двадцати децибел – это единица громкости звука…
– Я знаю, что такое децибел, – проворчал Коченор.
– Конечно. Свыше ста двадцати децибел барабанная перепонка перестает реагировать. В краулере просто слишком громко. Звук проходит не только через корпус, но и от поверхности через гусеницы. Если бы вы заткнули уши, вы бы вообще ничего не слышали, – закончил я.
Дорота слушала, восстанавливая косметику на глазах.
– А что бы мы не услышали? – спросила она.
Я решил разговаривать по-дружески, по крайней мере первое время.
– Ну, например приказ надеть скафандры. При несчастном случае, я хочу сказать. Порыв может просто перевернуть краулер, иногда какой-нибудь предмет прилетит с холмов и ударится в корпус.
Она трясла головой и смеялась.
– Прекрасное место ты для нас выбрал, Бойс, – заметила она.
Он не обращал на нее внимания. Его интересовало нечто другое.
– Почему вы не управляете этой штукой? – спросил он.
Я встал и активировал виртуальный шар.
– Правильно. Пора поговорить об этом. Сейчас мой самолет на автопилоте, он движется в общем направлении этого квадранта внизу. Точное место назначения нам еще предстоит выбрать.
Дорри Кифер осмотрела шар. Он не реален, конечно; просто висящее в воздухе трехмерное изображение, его можно проткнуть пальцем.
– Не очень красиво выглядит Венера, – заметила она.
– Линии, которые вы видите, – объяснил я, – просто радиоотметки расстояния. Внизу на поверхности вы их не увидите. У Венеры нет океанов и континентов, поэтому карта здесь – совсем не то же, что на Земле. Видите эту яркую точку? Это мы. Теперь смотрите.
Я наложил на радиорешетку и контурные цвета геологические данные.
– Вот эти кровавые круги – обозначения масконов. Знаете, что такое маскон?
– Концентрация массы. Какое-то тяжелое вещество, – предположила Дорота.
– Правильно. Теперь я накладываю расположение известных раскопок хичи.
Я коснулся приборов, и на шаре возник золотой рисунок раскопок, словно всю планету прорыли черви. Дорота сразу сказала:
– Они все в масконах.
Коченор одобрительно взглянул на нее, я тоже.
– Не все, – поправил я. – Но почти все. Почему? Не знаю. Никто не знает. Масконы – это обычно древние плотные породы, базальт и тому подобное. Может, хичи чувствовали себя в безопасности, когда под ногами прочная скала. – В своей переписке с профессором Хеграметом с Земли в те дни, когда у меня не отказывала печень и я мог интересоваться абстрактными знаниями, мы обсуждали возможность того, что машины хичи могли работать только в плотных породах или в породах определенного химического состава. Но сейчас я не был готов обсуждать идеи профессора Хеграмета.
Я чуть повернул виртуальный шар с помощью шкалы.
– Смотрите сюда. Мы сейчас вот здесь. Эта формация называется Альфа Реджио. Тут самые большие раскопки. Мы вылетели из них. Видны очертания Веретена. Маскон, в котором расположено Веретено, называется Серендип. Его открыл гесперологический…
– Гесперологический?
– Геологическая экспедиция, изучающая Венеру. Поэтому гесперологическая. Они засекли концентрацию массы с орбиты, высадились и принялись бурить, чтобы взять образцы. И наткнулись на первые раскопки хичи. Видите, все раскопки в северном полушарии расположены в этой группе связанных масконов? Между ними есть вкрапления менее плотных пород, и через них проходят соединительные туннели, но раскопки все в масконах.
– Они все на севере, – резко сказал Коченор. – А мы летим на юг. Почему?
Интересно, что он читает виртуальный шар. Но я ничего не сказал об этом. Сказал только:
– Те, что уже обозначены, бесполезны. Их уже обыскали.
– Некоторые кажутся еще больше Веретена.
– Намного больше, правильно. Но в них ничего нет. И даже если есть, то вряд ли в хорошем состоянии. Сто тысяч лет назад, может, больше их заполнили подповерхностные жидкости. Многие пытались их откачать и раскапывать, но ничего не нашли. Можете меня спросить. Я был одним из них.
– Я не знал, что на Венере есть жидкая вода, – возразил Коченор.
– Я ведь не сказал вода. Но, кстати, иногда и вода, что-то вроде жидкой грязи. Очевидно, вода выходит из породы, и проходит какое-то время, прежде чем она достигнет поверхности, несколько тысяч лет, потом она выступает наружу, вскипает, разделяется на кислород и водород и утрачивается. На случай если не знаете, некоторое количество воды есть и под Веретеном. Именно ее вы пьете и ею дышите, когда живете там.
– Мы не дышим водой, – поправил он.
– Конечно, нет. Мы дышим воздухом, который из нее получен. Но иногда в туннелях сохраняется свой воздух – я имею в виду первоначальный воздух, тот, который оставили хичи. Конечно, после нескольких сотен тысяч лет туннели превращаются в печь. Все органическое там может испечься. Возможно, поэтому мы находим так мало, скажем, органических останков – они кремированы. Так вот… иногда в туннеле можно найти воздух, но никогда не слыхал, чтобы находили пригодную для питья воду.
Дорота сказала:
– Бойс, все это очень интересно, но мне жарко, я грязная, и весь этот разговор о воде действует мне на нервы. Нельзя ли сменить тему?
Коченор залаял: смехом это не назовешь.
– Подсознательное побуждение. Согласны, Уолтерс? И немного старомодной притворной стыдливости. Я думаю, на самом деле Дорри хочет в туалет.
Я слегка смутился. Но девушка, очевидно, привыкла к таким выходкам. Она только сказала:
– Если мы собираемся прожить здесь три недели, я хочу посмотреть, что это такое.
– Конечно, мисс Кифер, – сказал я.
– Дорота. Дорри, если вам так больше нравится.
– Конечно, Дорри. Ну, видите, что у нас есть. Пять коек. Можно опустить перегородку и спать вдесятером, если захотим, но мы не хотим. Два стоячих душа. Кажется, тесновато и не намылишься, но если постараться, можно обойтись. В этих отделениях два химических туалета. Вон там кухня – печь и кладовка. Выбирайте какую хотите койку, Дорри. Вот этот экран опускается, если хотите переодеться и тому подобное. Или если мы просто вам надоедим.
Коченор сказал:
– Давай, Дорри, делай что хочешь. А я хочу, чтобы Уолтерс показал мне, как управлять этой штукой.
Начало неплохое. У меня бывало и похуже. Иногда бывало просто ужасно, когда группы садились пьяными и напивались все больше, иногда бывали пары, ссорившиеся все время, когда не спали: объединялись они лишь иногда, чтобы вместе наброситься на меня. А этот полет выглядел совсем неплохо, не говоря уже о том, что я надеялся: он спасет мне жизнь.
Чтобы управлять самолетом, большого мастерства не требуется – во всяком случае если просто хочешь двигаться в нужном направлении. Венерианская атмосфера обладает достаточной подъемной силой; можно не беспокоиться, что заглохнет двигатель; да и вообще приборы берут на себя большую часть работы.
Коченор учился быстро. Оказалось, он водил самолеты на Земле, а также в юности управлял глубоководными одноместными подводными лодками на морских нефтяных месторождениях своей юности. Когда я ему сказал, что самая трудная часть пилотажа на Венере – это выбор нужной высоты и правильная ее смена, когда необходимо, он сразу понял. Но понял также, что этому за день не научишься. И даже за три недели.
– Какого дьявола, Уолтерс, – достаточно добродушно сказал он. – Я ведь могу направить его, куда хочу, – если вы вдруг застрянете в туннеле. Или вас подстрелит ревнивый муж.
Я улыбнулся ему как мог приятно, то есть не очень.
– И еще я могу готовить, – продолжал он. – Вы хороши в этом деле? Я думаю, нет. Ну, я слишком дорого заплатил за этот желудок, чтобы забивать его всякой дрянью, поэтому готовить буду я. Дорри так и не смогла этому научиться. Точно как ее бабушка. Самая красивая женщина в мире, но ей казалось, что этого достаточно, чтобы владеть этим миром.
Я принял это за какую-то шутку. Этот юный девяностолетний атлет полон самых неожиданных штук. Он сказал:
– Хорошо. Теперь, пока Дорри использует всю воду в душе…
– Не беспокойтесь, она рециклируется.
– Все равно. Пока она моется, заканчивайте свою лекцию. Куда же мы направляемся?
– Хорошо. – Я слегка повернул шар. Пока мы говорили, яркая точка, обозначающая наше положение, продолжала медленно двигаться на юг. – Видите, вот здесь наш маршрут пересекается с сеткой, вблизи Лизе Мейтнер*. Известный австрийский физик и радиохимик. – Прим. перев.
– А кто такая Лизе Мейтнер? – спросил он.
– Кто-то, в честь кого назвали формацию, это все, что мне известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Вы тоже, Оди! Разве вы не пилот?
– Пилот воздушного аппарата, да. Но подумайте, чего стоит поднять самолет. На поверхности температура семьсот тридцать пять градусов Кельвина* +462 градуса по Цельсию. – Прим. перев.
и недостаточно кислорода, чтобы зажечь сигарету. Поэтому моему самолету нужны два бака: один для горючего, другой для атмосферы, в которой горит это горючее. Тут не просто бензин и воздух, знаете ли.
– Правда?
– Не на Венере, Дорота. Не при той температуре и давлении, что у нас. Нужно специальное горючее для таких условий. Слыхали когда-нибудь о парне по имени Карно?
– Древний ученый? Автор цикла Карно?
– Опять верно. – Я осторожно отметил, что она в третий раз удивила меня. – Согласно Карно, эффективность двигателя выражается его максимальной температурой – температура сжигания, допустим, – деленной на температуру выхлопа. Но температура выхлопа не может быть ниже температуры окружающей среды, в которой происходит выхлоп. Иначе получится не двигатель, а холодильник. А вас окружает атмосфера с температурой в семьсот тридцать пять градусов, так что даже со специальным горючим двигатель у вас малоэффективный. Любой тепловой двигатель на Венере работает плохо. Вы не задавали себе вопрос, почему здесь так мало самолетов? Мне-то как раз это выгодно: позволяет держать нечто вроде монополии. Но причина в том, что их использование очень дорого обходится.
– А у хичи это получалось лучше?
– Я думаю, да.
Она снова рассмеялась, неожиданно и опять очень привлекательно.
– Бедняга, – с улыбкой сказала она, – вы увлечены тем, что продаете. Считаете, что когда-нибудь найдете главный туннель и заработаете несколько миллиардов долларов, продавая добро хичи!
Мне не понравилось то, как она это выразила. Мне вообще не понравилась эта встреча, организованная с помощью третьей жены Вастры. Я рассчитывал, что без своего приятеля Дорота Кифер мне все о нем выложит. Не получилось. Она дала мне понять, что сама является личностью, – само по себе это интересное развитие событий. Невозможно думать о цели как о цели, если видишь при этом перед собой живого человека.
Хуже того, она заставила меня оглянуться на себя самого.
Поэтому я сказал:
– Вероятно, вы правы. Но я тем не менее хочу попытаться.
– Вы рассердились?
– Нет, – солгал я. – Просто, может, немного устал. Нам завтра предстоит трудный день, так что лучше я отведу вас назад в Веретено, мисс Кифер.
5
Мой самолет стоял на краю космодрома, и добираться до него нужно так же, как до космодрома: лифтом до поверхностного шлюза, потом в герметически закрытом тракторе, который движется по сухой скалистой измученной поверхности Венеры, наклоняясь под порывами плотного ветра. Конечно, мой самолет под пенным куполом. Ничего нельзя оставлять на поверхности Венеры без защиты, если хотите увидеть свою вещь невредимой, когда вернетесь. Даже если она сделана из хромовой стали. Прежде всего пришлось утром смыть пену, потом проверить самолет и заправиться. Теперь я был готов. В иллюминаторы краулера сквозь ревущие желто-зеленые сумерки снаружи я его видел.
Коченор и его девушка тоже могли бы его увидеть, если бы знали, куда смотреть, но вряд ли узнали бы в нем машину, способную летать.
– Вы с Дорри поцапались? – крикнул мне в ухо Коченор.
– Нет, – крикнул я в ответ.
– Мне все равно. Просто хотел узнать. Вам не нужно нравиться друг другу, просто делайте, что я говорю. – Он немного помолчал, давая отдохнуть голосовым связкам. – Боже, что за ветер!
– Это зефир, – ответил я. Больше ничего не стал говорить: увидит сам. Вокруг космодрома природная тихая местность, по венерианским стандартам. Орографический подъем перебрасывает самые сильные потоки через нас, и мы получаем только небольшой остаточный вихрь. Поэтому здесь относительно легко садиться и взлетать. Плохо же то, что некоторые тяжелые металлические составляющие атмосферы оседают на поле. Воздух на Венере состоит из огромного количества ртутной серы и хлорида ртути в нижних слоях, а когда поднимаешься выше, к перистым облакам, которые видят туристы на пути вниз, обнаруживаешь, что это капли серной, гидрохлористой и гидрофтористой кислоты.
Но против этого есть свои хитрости. Навигация на Венере требует трехмерного мастерства. Достаточно легко добраться из пункта А в пункт В по поверхности. Транспондеры включатся в радиосеть и будут постоянно отмечать ваше положение на карте. Трудно найти нужную высоту. Для этого нужен опыт и, возможно, интуиция. И именно поэтому мой самолет и я сам обходимся в миллион долларов таким, как Бойс Коченор.
К этому времени мы были уже у самолета, и телескопический выход краулера соединился со шлюзом. Коченор смотрел в иллюминатор.
– У него нет крыльев! – закричал он, словно я его обманул.
– А также парусов и гусениц, – крикнул я в ответ. – Забирайтесь на борт, если хотите поговорить! Там легче.
Мы пробрались через узкий выход, я открыл шлюз, и мы без особых трудов перебрались в самолет.
У нас даже не было неприятностей, которые я мог бы сам создать себе. Видите ли, у меня большой аппарат. Мне чертовски повезло, когда я смог его купить. И не будем ходить вокруг да около: можно сказать, что я его любил. В нем без оборудования могло поместиться десять человек. Но с тем, что нам продал Саб Вастра и что отделение 88 посчитало обязательным, внутри стало тесно и для троих.
Я подготовился по крайней мере к сарказму. Но Коченор только осмотрелся, отыскал самую удобную койку, подошел к ней и заявил, что она его. Девушка спокойно восприняла неудобства. А я сидел, напряженно ожидая критики, и никто не критиковал.
Внутри машины было гораздо тише. Конечно, шум ветра слышен, но он только раздражает. Я раздал всем ушные затычки с фильтром, и шум вообще перестал беспокоить.
– Садитесь и привяжитесь, – приказал я, и когда они послушались, поднял машину.
При девяноста тысячах миллибар крылья не просто бесполезны, они опасны. У моего самолета достаточно подъемной силы в раковинообразном корпусе. Я послал в термодвигатели двойной запас топлива, мы подпрыгнули на относительно ровной поверхности поля (каждую неделю ее выравнивают бульдозерами, поэтому она и остается такой же ровной) и погрузились вначале в дикую желто-зеленую мешанину, потом в дикую коричнево-серую мешанину после пробега не более пятидесяти метров.
Коченор для удобства застегнул ремни не очень тесно. Я с удовольствием слушал, как он кричит, когда мы проходили через короткий период яростных бросков. На высоте в тысячу метров я нашел постоянное течение, толчки стали слабее, и я смог отстегнуть пояс и встать.
Достав из ушей затычки, я знаком велел Коченору и девушке сделать то же самое.
Он потирал голову, которой ударился о стойку с картами, но при этом слегка улыбался.
– Весьма возбуждает, – признался он, роясь в кармане. – Не возражаете, если я закурю?
– Легкие ваши.
Он улыбнулся шире.
– Теперь да, – согласился он. – Слушайте, а почему вы не дали нам эти затычки еще в тракторе?
У проводника есть две возможности. Либо позволить туристам закидать тебя вопросами, а потом все время потратить на то, чтобы объяснить, что значит, когда эта забавная маленькая шкала краснеет… или держать рот на замке, делать свое дело и зарабатывать деньги. И передо мной выбор. Все зависит от того, нравятся мне Коченор и его девушка или нет.
Нужно постараться быть с ними вежливыми. Больше чем вежливыми. Жить втроем в течение трех недель на пространстве площадью примерно с кухню обычной квартиры – для этого нужно очень стараться не ссориться, если мы не хотим кончить взаимной ненавистью. И так как мне платят, чтобы я был хорошим, мне следует показывать пример.
С другой стороны, иногда бывает очень трудно выносить Коченоров мир. И если этот случай таков, чем меньше разговоров, тем лучше, а на такие вопросы лучше отвечать просто «забыл».
Но он совсем не старался быть невыносимым. А девушка была даже явно дружелюбно настроена. Поэтому я выбрал вежливость.
– Это интересно. Видите ли, вы слышите из-за разницы в давлении. Когда самолет поднимался, затычки отсекали часть звука – то есть волны давления, но когда я крикнул, чтобы вы пристегнулись, затычки передали давление, созданное моим голосом, и вы услышали. Но у них есть предел. Свыше ста двадцати децибел – это единица громкости звука…
– Я знаю, что такое децибел, – проворчал Коченор.
– Конечно. Свыше ста двадцати децибел барабанная перепонка перестает реагировать. В краулере просто слишком громко. Звук проходит не только через корпус, но и от поверхности через гусеницы. Если бы вы заткнули уши, вы бы вообще ничего не слышали, – закончил я.
Дорота слушала, восстанавливая косметику на глазах.
– А что бы мы не услышали? – спросила она.
Я решил разговаривать по-дружески, по крайней мере первое время.
– Ну, например приказ надеть скафандры. При несчастном случае, я хочу сказать. Порыв может просто перевернуть краулер, иногда какой-нибудь предмет прилетит с холмов и ударится в корпус.
Она трясла головой и смеялась.
– Прекрасное место ты для нас выбрал, Бойс, – заметила она.
Он не обращал на нее внимания. Его интересовало нечто другое.
– Почему вы не управляете этой штукой? – спросил он.
Я встал и активировал виртуальный шар.
– Правильно. Пора поговорить об этом. Сейчас мой самолет на автопилоте, он движется в общем направлении этого квадранта внизу. Точное место назначения нам еще предстоит выбрать.
Дорри Кифер осмотрела шар. Он не реален, конечно; просто висящее в воздухе трехмерное изображение, его можно проткнуть пальцем.
– Не очень красиво выглядит Венера, – заметила она.
– Линии, которые вы видите, – объяснил я, – просто радиоотметки расстояния. Внизу на поверхности вы их не увидите. У Венеры нет океанов и континентов, поэтому карта здесь – совсем не то же, что на Земле. Видите эту яркую точку? Это мы. Теперь смотрите.
Я наложил на радиорешетку и контурные цвета геологические данные.
– Вот эти кровавые круги – обозначения масконов. Знаете, что такое маскон?
– Концентрация массы. Какое-то тяжелое вещество, – предположила Дорота.
– Правильно. Теперь я накладываю расположение известных раскопок хичи.
Я коснулся приборов, и на шаре возник золотой рисунок раскопок, словно всю планету прорыли черви. Дорота сразу сказала:
– Они все в масконах.
Коченор одобрительно взглянул на нее, я тоже.
– Не все, – поправил я. – Но почти все. Почему? Не знаю. Никто не знает. Масконы – это обычно древние плотные породы, базальт и тому подобное. Может, хичи чувствовали себя в безопасности, когда под ногами прочная скала. – В своей переписке с профессором Хеграметом с Земли в те дни, когда у меня не отказывала печень и я мог интересоваться абстрактными знаниями, мы обсуждали возможность того, что машины хичи могли работать только в плотных породах или в породах определенного химического состава. Но сейчас я не был готов обсуждать идеи профессора Хеграмета.
Я чуть повернул виртуальный шар с помощью шкалы.
– Смотрите сюда. Мы сейчас вот здесь. Эта формация называется Альфа Реджио. Тут самые большие раскопки. Мы вылетели из них. Видны очертания Веретена. Маскон, в котором расположено Веретено, называется Серендип. Его открыл гесперологический…
– Гесперологический?
– Геологическая экспедиция, изучающая Венеру. Поэтому гесперологическая. Они засекли концентрацию массы с орбиты, высадились и принялись бурить, чтобы взять образцы. И наткнулись на первые раскопки хичи. Видите, все раскопки в северном полушарии расположены в этой группе связанных масконов? Между ними есть вкрапления менее плотных пород, и через них проходят соединительные туннели, но раскопки все в масконах.
– Они все на севере, – резко сказал Коченор. – А мы летим на юг. Почему?
Интересно, что он читает виртуальный шар. Но я ничего не сказал об этом. Сказал только:
– Те, что уже обозначены, бесполезны. Их уже обыскали.
– Некоторые кажутся еще больше Веретена.
– Намного больше, правильно. Но в них ничего нет. И даже если есть, то вряд ли в хорошем состоянии. Сто тысяч лет назад, может, больше их заполнили подповерхностные жидкости. Многие пытались их откачать и раскапывать, но ничего не нашли. Можете меня спросить. Я был одним из них.
– Я не знал, что на Венере есть жидкая вода, – возразил Коченор.
– Я ведь не сказал вода. Но, кстати, иногда и вода, что-то вроде жидкой грязи. Очевидно, вода выходит из породы, и проходит какое-то время, прежде чем она достигнет поверхности, несколько тысяч лет, потом она выступает наружу, вскипает, разделяется на кислород и водород и утрачивается. На случай если не знаете, некоторое количество воды есть и под Веретеном. Именно ее вы пьете и ею дышите, когда живете там.
– Мы не дышим водой, – поправил он.
– Конечно, нет. Мы дышим воздухом, который из нее получен. Но иногда в туннелях сохраняется свой воздух – я имею в виду первоначальный воздух, тот, который оставили хичи. Конечно, после нескольких сотен тысяч лет туннели превращаются в печь. Все органическое там может испечься. Возможно, поэтому мы находим так мало, скажем, органических останков – они кремированы. Так вот… иногда в туннеле можно найти воздух, но никогда не слыхал, чтобы находили пригодную для питья воду.
Дорота сказала:
– Бойс, все это очень интересно, но мне жарко, я грязная, и весь этот разговор о воде действует мне на нервы. Нельзя ли сменить тему?
Коченор залаял: смехом это не назовешь.
– Подсознательное побуждение. Согласны, Уолтерс? И немного старомодной притворной стыдливости. Я думаю, на самом деле Дорри хочет в туалет.
Я слегка смутился. Но девушка, очевидно, привыкла к таким выходкам. Она только сказала:
– Если мы собираемся прожить здесь три недели, я хочу посмотреть, что это такое.
– Конечно, мисс Кифер, – сказал я.
– Дорота. Дорри, если вам так больше нравится.
– Конечно, Дорри. Ну, видите, что у нас есть. Пять коек. Можно опустить перегородку и спать вдесятером, если захотим, но мы не хотим. Два стоячих душа. Кажется, тесновато и не намылишься, но если постараться, можно обойтись. В этих отделениях два химических туалета. Вон там кухня – печь и кладовка. Выбирайте какую хотите койку, Дорри. Вот этот экран опускается, если хотите переодеться и тому подобное. Или если мы просто вам надоедим.
Коченор сказал:
– Давай, Дорри, делай что хочешь. А я хочу, чтобы Уолтерс показал мне, как управлять этой штукой.
Начало неплохое. У меня бывало и похуже. Иногда бывало просто ужасно, когда группы садились пьяными и напивались все больше, иногда бывали пары, ссорившиеся все время, когда не спали: объединялись они лишь иногда, чтобы вместе наброситься на меня. А этот полет выглядел совсем неплохо, не говоря уже о том, что я надеялся: он спасет мне жизнь.
Чтобы управлять самолетом, большого мастерства не требуется – во всяком случае если просто хочешь двигаться в нужном направлении. Венерианская атмосфера обладает достаточной подъемной силой; можно не беспокоиться, что заглохнет двигатель; да и вообще приборы берут на себя большую часть работы.
Коченор учился быстро. Оказалось, он водил самолеты на Земле, а также в юности управлял глубоководными одноместными подводными лодками на морских нефтяных месторождениях своей юности. Когда я ему сказал, что самая трудная часть пилотажа на Венере – это выбор нужной высоты и правильная ее смена, когда необходимо, он сразу понял. Но понял также, что этому за день не научишься. И даже за три недели.
– Какого дьявола, Уолтерс, – достаточно добродушно сказал он. – Я ведь могу направить его, куда хочу, – если вы вдруг застрянете в туннеле. Или вас подстрелит ревнивый муж.
Я улыбнулся ему как мог приятно, то есть не очень.
– И еще я могу готовить, – продолжал он. – Вы хороши в этом деле? Я думаю, нет. Ну, я слишком дорого заплатил за этот желудок, чтобы забивать его всякой дрянью, поэтому готовить буду я. Дорри так и не смогла этому научиться. Точно как ее бабушка. Самая красивая женщина в мире, но ей казалось, что этого достаточно, чтобы владеть этим миром.
Я принял это за какую-то шутку. Этот юный девяностолетний атлет полон самых неожиданных штук. Он сказал:
– Хорошо. Теперь, пока Дорри использует всю воду в душе…
– Не беспокойтесь, она рециклируется.
– Все равно. Пока она моется, заканчивайте свою лекцию. Куда же мы направляемся?
– Хорошо. – Я слегка повернул шар. Пока мы говорили, яркая точка, обозначающая наше положение, продолжала медленно двигаться на юг. – Видите, вот здесь наш маршрут пересекается с сеткой, вблизи Лизе Мейтнер*. Известный австрийский физик и радиохимик. – Прим. перев.
– А кто такая Лизе Мейтнер? – спросил он.
– Кто-то, в честь кого назвали формацию, это все, что мне известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20