Пушистый мат из очесов манильского троса глушит его увесистые шаги. Если бы только кто-нибудь знал, какая большая и давняя дружба связывает его с этой женщиной! Когда он впервые поднял на мачту передовой вымпел флотилии, некоторые капитаны говорили: "Рябинину - легко: у него жена научный работник, уж конечно, она ему подскажет такое, о чем нам своим умом допирать надо. Муж и жена - одна сатана!.."
Да, она ему помогала. Глупо отрицать это. Но не больше, чем другим. Зато, когда он замерзал на мостике, сутками не уходя в каюту, она, казалось, тоже стояла рядом, они вместе, казалось, ломали голову над картой, и в сумбуре штормовых ночей - казалось ли это? - он видел, как ее тонкий палец тянулся в сторону его мечты - тянулся на восток, туда, где еще никто не забрасывал трала.
И он пошел на восток, даже не сказав ей об этом, он впервые снял небывалые "урожаи" на той самой банке, которая носит теперь его имя! Да, конечно, муж и жена - одна сатана: пусть же половина его успеха всегда принадлежит ей. Что у него было до знакомства с этой женщиной? Одни сильные руки, с детства привычные к морскому труду. У нее - все остальное. И, может, не будь у него Ирины, он никогда не был бы тем, кем стал...
В каюту постучали - очень вежливо: одним пальцем. И по этому стуку капитан узнал штурмана - самого вежливого человека на корабле.
- Входи, входи, Векшин.
- Разрешите? - спросил штурман, открывая дверь.
- Давай, давай.
- Я к вашим услугам, Прохор Николаевич!
- Если хочешь, садись.
- Благодарю вас...
У Векшина изящные, даже несколько жеманные движения. Он не спеша выпрямляет на брюках складки, которые должны лечь ровно посреди колен, потом откидывает голову назад, уставив на Рябинина продолговатые темные глаза.
- Сегодня встаем в док, - говорит капитан, и Векшин согласно кивает головой. - У входа в док на грунте лежит разбомбленная немцами барка. Без буксира туда не сунешься. Можно шутя обрубить винт.
- Позвольте заметить, Прохор Николаевич, что в док вообще рекомендуется втягиваться с помощью буксиров.
- Знаю. Так вот. Сходи к диспетчеру порта. Потребуй пару буксиров. Скажи: неотложное дело, корабль готовится к войне...
В дверях уже стоял салогрей Мордвинов.
- А тебе что?
- Куда жиротопку девать? - спросил матрос.
- А куда ты ее думаешь деть?
- Куда?.. А вот выволоку на палубу и спихну за борт. Надоела она мне, проклятая. Я весь уже провонял из-за нее...
- Нет, так нельзя, - возразил Рябинин. - Надо сдать ее в порт под расписку. Отвезти и сдать, как положено.
- Я не лошадь, - сказал Мордвинов, - чтобы котлы на себе таскать.
- А ты найди лошадь.
- А где я возьму денег на лошадь?
- Позвони в порт. Ты же грамотный... Кстати, постой, - остановил его Рябинин. - Я, конечно, понимаю, что дипломат из тебя не получится. Но только надо быть немного повежливее. Вот вчера ты пришел ко мне...
- А там какой-то фраер сидел, - перебил его Мордвинов. - Он мне сразу вопрос: "Ты кто такой?.." А я не люблю, когда со мной так разговаривают.
Рябинин весело рассмеялся:
- Ну ладно. Иди, дорогой товарищ Мордвинов. Только учти: мы становимся людьми военными - теперь от тебя вежливости будет требовать устав...
После салогрея пришел тралмейстер Платов.
- Тралы сдавать? - спросил он.
- Да, в такелажные мастерские.
Платов неловко топтался на месте, комкал в руках зюйдвестку, не уходил.
- Ну, чего вздыхаешь?
- Ох, до чего же мне жалко расставаться с ними, с тралами-то, - начал тралмейстер. - Такие уловы брали - и вдруг... Ведь вся страна ждала от нас трудовых подвигов, ведь мы горели, товарищ командир, желанием выполнить...
Рябинин резко оборвал его.
- Уходи отсюда! - сказал он. - Я громких слов не люблю!..
Сердце боцмана, хватившее горя на своем веку с избытком, умело чувствовать заранее. Точно так же, как предугадывали плохую погоду его больные ноги, чему немало удивлялся штурман: "Антон Захарович, опять точно по барометру!.." Вот и сегодня, когда вызвал его к себе Рябинин, Антон Захарович сразу почуял приближение какой-то беды. А когда услышал от капитана первую фразу, то долго сидел молча, опустив худые плечи: "Вот она, беда-то! Подошла!.."
- Это что же, Прохор Николаевич, - глухо сказал он наконец, - не доверяете, стало быть?
- Нет, боцман, я тебе всегда доверял. Ты всегда мог заменить меня на палубе, ты боцман хороший...
- Да я ведь... Прохор Николаевич, небось сами знаете... Каждую фитюльку, каждое весло облизать готов. У меня ведь дома такого порядка никогда не было, какой я на "Аскольде" держал... Или я уж... Эх, вы! Старика обидеть нетрудно...
И его голова опустилась еще ниже. Он весь как-то обмяк, осунулся, постарел. В заскорузлых пальцах вертел папиросу, и пальцы его дрожали, осыпая табак.
Рябинин подошел к боцману, положил ему на плечи свои тяжелые руки, отчего старик сгорбился еще больше:
- Антон Захарович, корабль-то теперь будет военным. Ведь загоняем мы тебя окончательно. Ты старше всех на "Аскольде".
Боцман жадно затянулся цигаркой, слезы обиды блеснули в стариковских глазах.
- На покой, значит, пора? Так, так... Дослужился, что не нужен стал. Ну что ж, уйду. Только такой обиды, товарищ капитан, я еще ни от кого не видывал.
И Мацута ушел, хлопнув дверью, чего никогда бы не сделал раньше.
"Вот ведь какая чертовщина, - думал Рябинин. - Жалко старика, хороший он человек... Обиделся... Да, скверно получилось..."
Через полчаса вернулся из порта штурман. Раздраженно стал жаловаться:
- Насажали там в диспетчерскую каких-то... простите, идиотов. Я им говорю, что корабль вступает в строй действующего флота, а они: "Вставайте в очередь"...
- Вот потому, что корабль вступает в строй действующего флота, ты, штурман, привыкай докладывать вначале суть дела. А остальное расскажешь за обедом.
- Есть, товарищ капитан! Порт нашу заявку на плавсредства выполнить не может.
- Почему?
- Нет свободных буксиров.
- Из двенадцати - ни одного?
- Да. Пять из них разогнало штормом, и они по сей день где-то в море, четыре буксира тянут баржи с углем.
- А резерв?
- В резерве имелось три. Но один недавно потерпел аварию во время бомбежки, а два выручают союзный транспорт.
- Тоже последствие налета?
- Никак нет! Диспетчер рассказал, что мой английский коллега по какой-то причине принял Кольский залив за Темзу на подходах к Лондону и посадил коробку на мель.
- По какой-то причине... Тоже мне скажут! Причина одна: наездился рому до цветных шариков! Вот вам и на мели все десять тысяч тонн!
Штурман рассмеялся:
- Разрешите повторить заявку на завтра?
Рябинин разложил на столе карту, стукнул по ней кулачищами.
- Не умеем работать! - сказал он. - Все эти портовики, черт бы их брал, - где только они учились?
- Есть, товарищ капитан, особый институт, где их готовят, - услужливо подсказал Векшин.
- Институт... На логарифмической линейке они мастера щелкать. А вот не могут догадаться спустить водолазов и оттащить эту баржу на глубокое место. Драть надо за такие вещи! За уши драть! И чтобы все видели, как их дерут...
- Что прикажете делать?
- Пока ничего. Будем вставать в док своим ходом.
- Да, но там эта... баржа! Вы же сами сказали, что можно обрубить винт. Можно свернуть руль...
Рябинин набил табаком трубку, она засопела в его зубах.
- И винт. И руль, - недовольно сказал он. - Можно и голову свернуть с такими помощничками... Вот что: на штурвал поставь рулевого с хорошими нервами, а я попрошу боцмана возглавить людей на полубаке. Тут самое главное - чтобы нам не помешали. А на мачту поднимем "мыслете"...
Он снял телефонную трубку.
- Лобадин? Слушай, механик, готовь котлы к действию... Что? Да, снимаемся с якоря... Сейчас...
На палубе к Рябинину подошел боцман Мацута:
- Прохор Николаевич, я там это... тово... Погорячился как бы... Вы уж это... тово... Не сердитесь...
Капитан "Аскольда" крепко обнял старика.
- Дорогой боцман, - сказал он, - как мне тяжело с тобой расставаться! Ведь я десять лет знал, что где ты - там и корабль. Но тебе надо уйти. Мы люди здоровые, сильные, впереди у нас тяжесть, которую мы-то одолеем, а ты можешь надорваться...
Мацута громко высморкался в клетчатый платок - подарок родной Поленьки.
- Прохор Николаевич, как же мне жить-то без "Аскольда"? Позвольте, хоть в док его поставлю...
- Я сам хотел попросить тебя об этом, - ответил Рябинин.
Из люка машинного отделения показалось потное усатое лицо механика Лобадина. Закрутил машинный "дух" усы, сказал:
- Машины готовы, "Пар Паркевич" на марке.
- Добро. Ну, боцман, объявляй аврал!
Мацута достал свою дудку - такую старую, что с нее уже давно слезло царское серебро. Дунул - шипит. Потряс в руке - опять не свистит. Встряхнул, словно градусник, сказал:
- Горошина опять... закатывается куда-то...
Матросы смеялись:
- Что, боцман? Авралить уже нечем стало? Ты ее не в рот вставляй, а в другое место...
- Состарилась, - сказал Мацута. - Вам-то, молодым, скоро и дудку новую дадут. Посмотрю я, как вы тут без меня в кулак насвиститесь!.. Лоботрясы вы все! Вам бы жрать да спать - вот и вся ваша забота... А ну - пошли все наверх! С якоря сниматься...
Старая дудка все же сработала, запропавшая куда-то горошина вернулась на нужное место и теперь, быстро крутясь, дробила сигнал на переливчатый свист. Матросы быстро выскакивали из жилой палубы, а боцман покрикивал:
- Давай, давай!.. Не ленись ногами... Ну, чего застыл, будто я тебя на карточку снимать буду?.. За кашей-то на камбуз вы все мастера бегать!.. Пошел, пошел, ребята!.. Улыбок не вижу!..
Авральная команда разбегается на полубаке среди хитрых переплетений цепей, стопоров и гаков.
- Па-а-ашел брашпиль! - командует с мостика Рябинин.
Боцман открывает вентиль, и барабан лебедки начинает с грохотом вращаться, наматывая на себя якорную цепь. Цепь лязгает тяжелыми звеньями. "Аскольд" медленно подтягивается к лежащему на грунте якорю. Наконец цепь смотрит отвесно.
- Па-а-анерр! - докладывает боцман на мостик.
Ил долго не отпускает якорь. Но брашпиль сильнее вязкой хляби грунта. Мотор вырывает из ила чугунные лапы - сразу облегченно вздрагивает корабль.
Мацута кричит:
- Встал якорь!..
Брашпиль быстро набирает обороты. Пятисоткилограммовый якорь рвется наверх во всю прыть, и, увидев его на поверхности, боцман успокоенно машет рукой Рябинину:
- Чи-и-ист я-якорь!..
И пусть на якоре налипло добрых пять пудов вонючего ила и на его лапах шевелятся клубки актиний, Мацута все равно прав: якорь чист, потому что не зацепил с морского дна чужую цепь или какой-нибудь кабель.
Док, стоявший под навесом огромной крутой скалы, находился как раз напротив Мурманска и уже был готов принять корабль. Потопленный в море настолько, что над водой виднелись лишь края его бортов, он напоминал сейчас гигантский совок, который должен поддеть "Аскольд" под самое днище и, снова выходя на поверхность, осушить его для капитального ремонта.
Траулер на малом ходу приближался к доку. На воде угрожающе качались красные буйки, ограждавшие затопленную баржу. Рябинин дал приказ задраить все двери, клинкеты и горловины. Предстоял трудный маневр: надо было вжаться в узкое пространство между доком и баржей, лежащей на дне, развернуться, а потом уже втягиваться в док.
Чтобы проходящие мимо корабли не разводили волну, которая могла бы сорвать маневр "Аскольда", Рябинин велел поднять на мачте сигнал "мыслете". Такие же бело-красные флаги были подняты и на береговых постах Мурманска, безмолвно приказывая всем кораблям уменьшить ход.
Алеша Найденов, стараясь не забрызгать брюки, обмывал из шланга якорные лапы. Ставриди и Борис Русланов пытались откатить в сторону бочку с ворванью. Савва Короленко застыл с отпорным крюком в руках, рассматривая девушек-работниц, расположившихся на ажурном перекидном крыле дока.
- Куда вы бочку-то катите? - спросил он.
- А прямо тебе в рот!.. Ишь ты, как загляделся!
Боцман Мацута, вдев руки в засаленные брезентовые рукавицы, стоял около поручней, задумчиво глядя на бегущую за бортом воду.
"Вот и все, - думал он, - отплавал..."
- Уйду я от вас, - задумчиво сказал старый боцман, - вам, ребята, лучше не будет. Хотя и ругал я вас, а и любил вас, стервецов...
- Мы тебя, боцман, тоже любили.
- Вот теперь Хмыров за меня остается. Он такой... кулачок! - И боцман показал свою сухонькую жилистую пятерню. - У него вы, как у меня, в долг не попросите. Не даст.
- Мы тебя, Антон Захарович, не за это любили, - сказал Алешка Найденов. - Ты с нами не собачился никогда. Ты учил нас. Мы через тебя и море узнали...
Старик хлопнул рукавицами:
- Дурак! Моря до конца никогда не узнаешь. Море - как баба капризная. Любить-то ее ты люби, а все стерегись. Я вон сколько уже плавал, а до сих пор в море выхожу - словно передо мной клетку с тигрой открывают...
Корабль, застопорив машины, плавно раскачивался уже возле самого дока. Матросы, готовые в любой момент действовать по приказу капитана, напряженно всматривались в буйки.
Рябинин, перевесившись через поручни мостика, крикнул:
- Антон Захарович, посматривай! Баковой группе быть настороже!
- Есть! - ответил Мацута.
На мостике звякнул телеграф, за кормой взбурлила вода. "Аскольд" стал втягиваться между доком и баржей. На траулере наступила тишина, прерываемая лишь гудением машин да тяжелыми шагами капитана. Рябинин перебегал с одного крыла мостика на другое, проверял положение судна. Наконец траулер миновал буйки и остановился в узкой ловушке, упершись форштевнем в док.
Боцман облегченно вздохнул.
- Ну, ребятушки, теперь все зависит от нас. Не подведем капитана...
Впередсмотрящий, держа в левой руке бухту, размахнулся грузилом, и длинная змея троса упала далеко за мостиком дока. Девушки подхватили конец, стали крепить трос на тумбу.
Матросы работали как черти, делая все быстро, слаженно. Снова загрохотал брашпиль. Трос, наматываясь на барабан, вытянулся в струну. Теперь "Аскольд" втягивался в док с помощью лебедки. Вот вперед прошла четверть корпуса, вот половина. Часть корабля, на которой находилась баковая группа, уже была, можно считать, в доке.
И вдруг:
- Боцман, травить конец!
Мацута дает слабину на трос и поднимает голову. По заливу, отчаянно дымя, проходит корвет союзного флота.
- Ребятушки! Тащи кранцы, коли у них совесть отшибло...
Матросы волокут кранцы - большие плетеные кошели, набитые опилками и пробкой. Они скидывают их между бортом корабля и стенкой дока, чтобы смягчить удар.
"Союзник" приближается. Мацута смотрит на мостик. Рябинин стоит у обвеса, хлопающего на ветру складками парусины, и молча сосет трубку. Его кулаки лежат на поручнях - большие, грузные...
На проходящем корвете работает радио. Репродукторы корабельной трансляции ревут на весь залив:
Диг, диг, ду; диг, лиг, ду! Хаю, хаю, диг, диг, ду!..
- Вот что делает "владычица морей"!
- Ей-то что: они в Темзе не хулиганят!..
- Может, сигнала не разобрали?
- Ой, и волну же развел он!..
- Ну, братцы, держись: сейчас грохнет...
Корвет проносится мимо. Следом за ним встает волна - высокая, светло-зеленая, еще издали она кивает вспененным гребнем, подступая все ближе и ближе.
- Чтоб им собака дохлая снилась! - выругался Ставриди. - Хватайся за что-нибудь, ребята... Сейчас в нашей коммунальной квартире будет сыпаться штукатурка...
Рябинин гаркнул в мегафон:
- На баке! Отойди от борта, крепче стой...
А мощные репродукторы ревели - корвет шел в море, английские матросы ошалелой музыкой прощались с берегом:
Диг, диг, ду; диг, диг, ду! Хаю, хаю, диг, диг, ду!..
Злыми глазами посмотрел Найденов на волну, которая сейчас двинет по борту, и крикнул своим ребятам:
- Сейчас вот... Крестись, кто в бога верует!..
И вот "Аскольд" подбросило кверху, вода положила его в глубокий крен, швырнув траулер на железобетонную стенку дока. Захрустел трос, кранцы сплющились и покатились вдоль борта, посыпая воду перетертой пробковой крошкой.
Громадный вал, раскачав корабль, дошел до отвесной скалы, с грохотом перевернул прибрежные камни и, усиленный ударом, ринулся обратно на корабль.
- Больше кранцев! - раздается с мостика.
Мацута мгновение медлит, потом бросает отпорный крюк и бежит к бочке с ворванью.
- Ребятушки, за мной!
Матросы, кряхтя от усилий, перекатывают сорокапудовую бочку на другой борт, пожарным топором выбивают днище. Жирная тягучая ворвань широкой струей хлещет за борт, растекаясь по воде тонкой маслянистой пленкой. И боцман, видя, как тает на глазах, попадая под ворвань, волна, радостно думает:
"А вдруг оставят меня?.. Вдруг оставят?.."
Слой жира утихомирил яростный вал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17