Сквозь истертый бархат покрывала Никонов видел их фигуры, лица, оружие. Он видел все.
Говорили они по-немецки.
- К вам никто не приходил, пастор?
- Нет, никто.
- И никто не выходил от вас?
- Нет, не выходил.
- А кто это стоит у вас за ширмой?
- Можете взглянуть, ефрейтор, если угодно. Это церковный живописец. Он вызван из Хаттена для реставрации "Страшного суда".
- А почему это он стоит на коленях? - полюбопытствовал ефрейтор, проталкиваясь поближе к камину.
- Он закончил работу и собирается исповедоваться у меня. Вы как раз помешали нам. Я могу позвонить коменданту. Это с его согласия я выписал себе живописца.
- Простите, пастор, но мы обходим все дома. Кто-то опять пишет на стенах по всему городу...
Толкаясь в дверях, немцы ушли.
Пастор принес полголовки сыру, ячменный хлеб, бутылку церковного вина и табак.
- Я сделал все, что мог, - сказал он. - Теперь вы должны покинуть мой дом. О вас уже знают местные власти и предупреждено население. Уходите, когда патруль отойдет от кирки. Вдоль бульвара выберетесь к озеру, обогните его с левой стороны - на правой стоит немецкий гараж - и попадете в заброшенный гранитный карьер. По нему вы спуститесь в долину глетчеров, пройдете ручей и там окажетесь в безопасности...
Никонов так и сделал: обогнул озеро, прошел вдоль старинных каменоломен, долго брел по ледяным осыпям и, вброд перейдя мелкий, но бурный горный ручей, оказался в широкой лесистой долине.
Он устало присел на камень и зубами вытащил затычку из бутылки. Сделав несколько глотков, заел легкое вино жирным сыром. На хлеб он только поглядел, но есть его не стал - решил поберечь. "Смертник", - весело подумал он о себе, и тут его слуха коснулся далекий рев машин.
Никонов распихал по карманам хлеб и бутылку, осторожно двинулся навстречу этому реву. Скоро он увидел с, вершины сопки длинную ленту шоссе, а в отдалении - желтенький домик кордона. Он вспомнил: это был тот самый кордон, с которого их обстреляли в ту памятную ночь, когда они пробирались к бухте Святой Магдалины.
Два немца в мундирах нараспашку рубили дрова. Их голоса в чистом утреннем воздухе доносились до сержанта, и он подумал: "Их двое... Вот именно здесь я и добуду себе шмайсер. Но с двоими не справиться. Я обожду, когда на кордоне останется только один..."
Он посмотрел на свои черные от грязи, распухшие от холода руки. Пошевелил пальцами. Странно, но это было так: руки не мерзли, пока он носил оружие, - оружие согревало его!
Первая тревога
Корабельный кот, которого звали Прорвой, ходил злющий и шипел на Мордвинова. Сбылась поговорка: отошла коту масленица, - вместо ароматных кусков рыбьей печени ему теперь наливают в баночку жидкого супу.
Мордвинов технику дальномера осваивал быстро и был на хорошем счету у Пеклеванного, но свои обязанности санитара понял своеобразно. Однажды он подхватил пушистого Прорву под мышку и вместе с котом появился на пороге корабельного лазарета.
- Это что? - спросила Варенька.
- Вам, - ответил Мордвинов.
- Зачем?
- А он породистый.
- Я люблю собак.
- Достать?
- Не надо.
Мордвинов погладил кота, задумался.
- Можно и обезьяну, - предложил он.
Доктор фыркнула:
- Это как же? Из джунглей?
- У союзников. За пол-литра.
- Нет, избавьте...
Она отвернулась к столу и, не обращая внимания на матроса, продолжала что-то писать. Лицо у нее, как показалось Мордвинову, было недовольное, почти злое.
- А что же мне тогда делать? - спросил он. - Я думал, что вам здесь скучно. Вот... принес, - он опустил кота на пол.
Китежева вдруг резко повернулась к нему.
- Вы что? - почти выкрикнула она. - Только что появились на свет? Лазарет надо оборудовать заново, а вы где-то гуляете. Ни разу даже на глаза не показались. Наконец появились и - нате вам! - принесли мне кошечку... А кто будет красить переборки? Кто будет подвешивать койки? Вы просто пользуетесь тем, что я женщина и не умею приказывать, как это делает лейтенант Пеклеванный...
Мордвинов молча вышел. Обратно вернулся с ведром белил и кистью. Сделав из газеты шутовской колпак, он надел его на вихрастую голову и стал прилежно красить переборки. Потом заново перетянул коечные сетки, чтобы они не провисали, и, оглядев корявую палубу, спросил:
- Сульфидин у вас есть?
- Есть, - ответила Китежева, отчищая бензином локоть своего кителя: она уже успела запачкаться. - А вам зачем сульфидин?
- Это не мне, это - вам... Я знаю одно место, где мне за сульфидин дадут две автомобильные шины. Шины я выменяю на тушенку. Тушенка пойдет за ведро тавотного масла. А тавот я обменяю на линолеум. Вы ведь - женщина, у вас жилье должно быть лучше, чем у нашего брата...
К вечеру он притащил на своей спине большой рулон замечательного американского линолеума. Когда он раскатал его по каюте, Варенька увидела, что теперь пол - не просто корабельная палуба, а целый сад: в гущах тропической листвы расцветали невиданные цветы, и хвост павлина распустился под самым трапом...
- А вы, - сказал Мордвинов, - напрасно кота не взяли. Для полного уюта вам теперь как раз кота не хватает...
Однако судовой кот в тот же вечер позорно бежал с корабля; как объяснял боцман Хмыров - не выдержал грохота. И это вполне возможно: корпус корабля целый день гудел от работы пневматических молотков, глушивших в его бортах расшатанные штормами заклепки.
Работы было много не только судоремонтникам; все матросы помогали устанавливать на боевых постах новые приборы, вели монтаж дополнительной электросети, кочегары перебирали в котлах трубки, машинисты во главе с Лобадиным чинили двигатель. Все как-то заметно похудели, даже у молодежи пропал тот особый морской шик, который всегда отличает моряка от берегового человека.
И только лейтенант Пеклеванный неизменно появлялся на палубе опрятно одетый, гладко выбритый и даже благоухающий одеколоном. Внешне безучастный ко всему, что происходило на корабле, он вникал во все подробности переоборудования, ежедневно обходил все отсеки, и горе тому, кто двигался медленно или нерадиво относился к работе, - такие попадали под "фитиль" Пеклеванного.
Но, как ни странно, выбираясь даже из самого захламленного трюма, лейтенант сохранял свой прежний опрятный вид, - грязь, казалось, вовсе не приставала к нему, и это командой "Аскольда" было оценено по достоинству.
Одно только в помощнике Рябинина не нравилось некоторым матросам.
"Очень уж строг, дерет, словно рашпиль какой-то по железу", - часто жаловался Хмыров, которому, как неопытному боцману, попадало от лейтенанта больше всего.
А однажды Ставриди, ухмыляясь, подошел к Найденову:
- Хочешь, загадку тебе задам?
- А ну? - согласился тот, устало откинув на затылок новенькую мичманку: теперь он уже не бригадир - старшина второй статьи, первым носовым орудием командует.
- Стоит наш "Аскольд" на рейде. И вдруг ни с того ни с сего на левый борт накренился. Что произошло?
Алексей, подумав, сказал:
- Некогда мне, - видишь, казенник вычистить надо, а то бы я отгадал!
- Ну что же тут думать! Это лейтенант Пеклеванный прошел по правому борту, а все матросы, чтобы ему на глаза не попадаться, бросились на левый. Вот и накренился наш "Аскольд".
- Дурак ты! - спокойно ответил старшина, отрывая кусок свежей пакли. Пеклеванного не бояться надо, а учиться у него следует.
- Да брось ты, Алешка! - обиженно протянул Ставриди. - Шапку с ручкой получил, а уже зазнаешься.
- А ты вот что, - неожиданно построжал Найденов, - бери-ка паклю да протри казенник. Протрешь - доложишь. Плохо сделаешь - носки на твоей голове штопать буду. И помни: был я бригадиром - приказывал тебе, а сейчас старшиной стал - так еще не так прикажу. Ясно?
Ставриди паклю взял, но загрустил:
- Эх, был у меня товарищ!.. А приказать не сможешь, я еще присягу не принимал.
- Все равно, заранее привыкай подчиняться. Давай, давай, жми! Вон казенник-то как на тебя смотрит...
Проходя по боевым постам, отмеченным множеством пестрых номеров, Алексей чувствовал себя немного растерянным. Привыкнув к размеренному укладу промысловой службы, к родному "Аскольду", где ему был знаком каждый закоулок, он с трудом узнавал отсеки, казавшиеся теперь какими-то чужими. И не только он чувствовал себя так, когда вместо обычных названий "тралмейстерская", "малярка", "чердак" - приходилось говорить: БП-2, БП-17, БП-43; все цифры, цифры, цифры - голова от них кругом идет!
Уже на следующий день после прихода на "Аскольд" Пеклеванного началось распределение матросов по штатным расписаниям. В первую очередь матросу присваивался его личный номер: написанный кузбасским лаком на полоске парусины, он пришивался к карману голландки и к койке. Затем матрос должен был запомнить множество цифр. Не зная их наизусть, член корабельной команды мог растеряться в бою, не иметь своего места отдыха.
И даже сейчас, по прошествии нескольких дней, Алексей, спускаясь по трапу в артиллерийский погреб, продолжал зубрить:
- Номер кубрика - два, номер койки - чертова дюжина, большого рундука - семь, малого - двадцать четыре, номер стола - три, бачок - пятый. По боевой тревоге находиться у первого орудия, по аварийной - у второго насоса в шестом трюме, приборку делаю на шляпке левого борта, занимаюсь Политически в группе штурмана Векшина... Ох ты, господи! Тут и с университетским образованием без пол-литра не разберешься...
В артпогребе, где раньше стояли засольные чаны, теперь высились стеллажи для укладки снарядов, и Пеклеванный говорил Русланову:
- Маты разложите вдоль стеллажей так, чтобы палубы совсем не было видно. Железные подковки с сапог сбить, ходить в погребе надо осторожно и мягко, как ходят кошки... Ну, а если пожар?
- Надо затопить погреб водой, - не задумываясь, ответил Русланов, уже привыкший к тому, что лейтенант при каждом удобном случае экзаменует своих подчиненных.
- Это я знаю, что водой, а не водкой, - и лейтенант повернулся к Алексею, спустившемуся через люк: - Отвечайте!
- Я открою, товарищ лейтенант, пятнадцатый клапан затопления. Вот он! - старшина дотронулся рукой до отполированного медного штурвала, вделанного в переборку.
- Правильно. Так вот, пожар уже начался. Открывай!
Найденов вначале замешкался, представив на минуту, как в погреб врывается ледяная забортная вода, но потом вспомнил, что "Аскольд" стоит в доке, и завращал штурвал.
- Быстрее, быстрее! - торопил его Пеклеванный, и, скрипя шестеренками, штурвал медленно отодвинул в днище корабля заслонки кингстона, - всем троим на мгновение стало жутковато, словно они уже слышали, как бегущая по трюмам разгневанная вода подбирается к их ногам.
- Закрывай! - коротко приказал Артем и, улыбнувшись каким-то своим мыслям, быстро взбежал по трапу.
На верхней палубе он встретил командира. Рябинин следил за работой мастеров, крепивших на корме судна рамы для сбрасывания глубинных бомб.
- Меняется мой "Аскольд", - сказал он Пеклеванному. - Не узнать. - И, взяв лейтенанта за локоть, пошел с ним по палубе: - Вот что, помощник, штаб торопит. Сегодня к вечеру будем выходить из дока... Как наши комендоры, научились работать у орудий?
- Да, научились. Сегодня утром я провел с ними последнюю тренировку. Теперь посмотрим, как они будут стрелять в море на штормовой волне!.. А так - что же, работают сравнительно слаженно.
- Добро, - Рябинин оставил локоть помощника и прислонился к фальшборту, заглядывая вниз, в глубину дока. - Разрабатывать боевые задачи будем уже на чистой воде. Так даже лучше. Дни уйдут на оборудование постов, а ночью...
- Простите, - перебил его Пеклеванный, - но я об этом уже думал. Именно по ночам надо играть боевые тревоги, чтобы приучить команду работать в темноте. Приближается полярная ночь, и хотя я незнаком с условиями плавания в Заполярье, но мне кажется, воевать придется, как правило, в сплошном мраке.
- К полярной ночи они привычны, - Прохор Николаевич кивнул в сторону матросов, которые во главе с боцманом поднимали на борт корабля спасательный плот. - Но одно дело - рубить головы треске, а другое стрелять из орудий и бомбить подлодки. Самое главное, на мой взгляд, выработать у команды скорость в обращении с техникой.
- Это я беру на себя, - сказал Артем и посмотрел на небо, с которого посыпалась жесткая снежная крупа, быстро таявшая на прогретой палубе.
- Ну что ж, посмотрим, - скупо ответил Рябинин и, откинув крышку люка, спустился в машинное отделение, а лейтенант Пеклеванный остановил одного матроса и велел ему позвать штурмана.
- Дежурный офицер явился по вашему приказанию, - отрапортовал Векшин, появляясь из дверей кают-компании.
- Не вижу, что вы вахтенный офицер.
- То есть? - И штурман посмотрел на рукав: уж не забыл ли повязку "рцы"? - Не понимаю вас, товарищ лейтенант...
- Вахтенный офицер обязан следить за погодой. Идет снег, который вы даже не заметили, сидя в кают-компании, а приборы не покрыты. На первый раз делаю вам замечание...
Вскоре "Аскольд" был выведен буксирами из дока и бросил оба якоря на середине рейда. К его борту сразу подошли катера с боезапасом и продовольствием. Корабль, заполняя свое вместительное нутро снарядами, глубинными бомбами, крупой, мясом, хлебом, стал плавно оседать в воду красной чертой ватерлинии. Согнувшись под тяжестью мешков, матросы бегали по трапам, балансируя на скользких ступенях, под которыми колыхалась черная студеная вода. Потом к борту патрульного судна подвалил портовый угольщик, и до самого отбоя над палубой висела, серая туча удушливой мелкой пыли - в бункера грузился воркутинский уголь.
"Аскольд", тяжело покачиваясь, готовился к затяжным боевым странствиям.
Через несколько дней, после долгих тренировок в заливе, патрульное судно (еще не имея на гафеле военно-морского флага) проводило учебные стрельбы.
Широкий плес, над которым гулял неистовый океанский сквозняк, покрывали высокие предштормовые валы. В мутной дымке хмурого полярного утра слева неясно брезжила тонкая полоска Рыбачьего, а справа, будто вздымаясь из глубин моря, вставала крутая дикая скала острова Кильдин.
Маленький портовый буксир, выдыхая в небо клубы сажи, тянул за собой на длинном буксире плоский артиллерийский щит. "Аскольд", держась заданного курсового угла, время от времени вздрагивал от залпа, и сигнальщики, следя за всплесками воды, нараспев кричали:
- Недоле-ет!.. Переле-ет!..
Снаряды, сверля мутный воздух, уходили в сторону щита.
- Накрытие! - радостно сообщали с дальномера, но Пеклеванный уже и сам видел, как оторвало угол щита.
- Сигнальщики! - командует он. - Передать на буксир по семафору: отойти на одну милю в сторону открытого моря!..
- Есть! - И Мордвинов, поднявшись на выступ крыла мостика, скрещивает и раскрещивает над своей головой быстро мелькающие красные флажки - "сигнал вызова".
На буксире долго не замечают сигнала, потом на верх рубки поднимается женщина (видно, как ветер полощет ее юбку) и "пишет" сигнал ответа. Начинается молчаливый разговор, и, пока он длится, Рябинин ходит по мостику тяжелыми шагами, внимательно осматривая горизонт и небо. Небо и горизонт...
Какой-то тральщик под гвардейским флагом, покрытый от носа до кормы белой пеной, медленно возвращается в гавань; в узкую Кильдинскую салму спешит укрыться от качки маленький рыболовный "ботяра", и - чайки, чайки...
Рябинин долго и пристально следит за их плавным кружением, потом вдруг в его лице что-то меняется, он плотно сжимает губы, трубка перекидывается из одного угла рта в другой.
- Помощник! - резким голосом зовет он, и Пеклеванный сначала ничего не может понять: вьются чайки (много чаек) над одним местом больше, чем в других местах. - Смотрите, смотрите, - говорит Рябинин, - смотрите в бинокль!..
Артем смотрит в бинокль и видит: чайки, плавно пикируя с высоты, одна за другой кидаются в воду, выхватывая из нее рыбу, и вода в этом месте какая-то неспокойная, отяжелевшая, словно что-то подпирает ее изнутри.
- Вижу, - говорит Пеклеванный, - но простите... Что же тут такого?
- Косяк, - подсказывает, выглядывая в иллюминатор своей рубки, штурман Векшин.
- Кой к черту косяк! - кричит Рябинин и почти силком сбрасывает Мордвинова с выступа: - Отставить передачу, поднять сигнал: подводная лодка противника, дистанция... курсовой - тридцать пять!..
Матрос подбегает к флажному кранцу, выхватывает несколько пестрых комочков, быстро крепит их к фалам. Пеклеванный, еще продолжая не понимать происходящего, загорается тревогой командира, торопит:
- Быстрее, быстрее!..
И пока флаги, раскрываясь один за другим во всю ширину, ползут к нокам реи, Рябинин успевает объяснить:
- Подлодка забралась в косяк, взбудоражила его, стала всплывать под перископ, вот и подняла рыбу на поверхность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17