Дорожку эту давненько протоптали беглецы из секретного сектора Дальнего Поиска, которые, как он сам выяснил, последние годы работали на Синклит, и которых след простыл.
Он стоял по колено в белесом тумане и уныло глядел на серые пики скал. Куда идти? В Осевом нет шлюзов-переходников, нет даже простеньких Д-статоров, Осевое это мир призраков и теней. И туман, обволакивающий ноги, вовсе не туман, а растворенные в здешних полях неприкаянные души. Их много, им нет числа, они проходят через свое чистилище. Но причем тут он? Он ведь чист!
В Осевом измерении нет направлений, нет дорог, здесь все туманно и призрачно. Оно и разделяет Старый Мир и Новый, но где эти границы, где черта, через которую надо переступить. Тяжко слепому без поводыря!
Иван прошел метров двести. Присел на замшелый валун. Раньше он приходил сюда, чтобы увидеть ее, Светлану. Теперь у него нет в Осевом близких и в душе его нет пятен, ему нечего бояться наваждений и преследований. Он сидел и думал.
До тех пор, пока из-за спины не послышался тихий голос:
– Она приходит каждый вечер. И душит меня, понимаешь, душит!
Голос принадлежал Арману-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовскому, рекомому в кругу друзей Крузей.
Иван не стал оборачиваться. Призраков нельзя притягивать, иначе потом не отвяжешься. Просто он убедился окончательно, Крузи среди живых нет. А приходит к нему по вечерам никто иная как Афродита, подлая и лживая любовница Хука Образины, которую он повесил на ее собственных простынях в Дублине.
– А вчера я обернулся, – продолжал Арман, -а это не она, это тот самый выползень, который высосал из меня кровь. Зачем он пришел? Что ему еще от меня нужно?! И так все отнял, жизнь...
Иван не удержался.
– Выползень пришел за твоей душой, – прошептал он, – но не бойся, он не отберет ее у тебя. Терпи, Крузя!
– Повернись!
– Нет, спасибо.
– Ты не хочешь повидать старого друга?
– Мой друг давно в сырой земле, а душа его на небесах.
– Ну, а я кто тогда?!
– Ты... – Иван задумался. – Ты сосуд, в который вливается... нет, не душа, а лишь ее тени, ее следы, оставленные повсюду.
– Спасибо, утешил!
– Ты не нуждаешься в утешении, – сказал Иван, прикрывая глаза ладонями, чтобы призрак исподволь, сбоку не влез в поле его зрения. – Ты не наделен душою, ты лишь мятущийся дух, а это разное, Крузя. Уходи!
– Нет! Я не уйду, ты сам привязал меня к себе, я не могу уйти.
Иван тяжело вздохнул – век живи, век учись, влип как мальчишка, первый раз попавший в Осевое. Теперь пойдет морока.
Он резко обернулся.
На валуне спиной к нему сидел покойный Артем Рогов. Он его сразу узнал по шраму на шее. Худой, жилистый, сутулый. Он обдурил Ивана, запросто обвел вокруг пальца – тоже еще Арман-Жофруа! Лучше было не смотреть.
– Ты зря убил меня, – бесстрастно изрек Артем.
– Я тебя не убивал. Ты сам сорвался в пропасть.
– Нет, это ты меня убил. А ведь я шел в Желтый шар, чтобы покончить с этой сволочью!
Иван снова обернулся, вгляделся в спину – нет, это не сутулость, это переломанный хребет, он так и не выправился... и дйра в затылке, запекшаяся кровь. Ошибся, он думал, что Артем выстрелил тогда себе в грудь, а он взял да продырявил собственную башку. Да так и остался в Осевом, только перешел из разряда живых в разряд неприкаянных.
– Ничего, Артем, – успокоил его как мог Иван, – я за тебя посчитался с ними... и тогда, и позже!
– Я не хотел работать на этих гадов!
– Да ладно, чего уж теперь. Я верю, многие влипли сдуру, Синклит умел опутывать, я это понял позже... да что толку! – Иван невесело рассмеялся. – Ты меня прости, Артем.
– Если бы не подлец Голд Зовер, я давно бы поднял ребят. Его специально приставили ко мне, стукача поганого, суку подлую!
– Плюнь! И забудь!
Туман начинал клубиться, это было нехорошим знаком. Но назад не повернешь. Осевое измерение – Столбовая дорога Вселенной, обитель мучеников и страдальцев. Иван начинал различать в клубах отдельные лица, искаженные болью, раскрытые в крике рты, тянущиеся к серым небесам руки. Они почуяли присутствие живой плоти. Надо уходить.
Но Иван боялся спугнуть Артема Рогова. В тот самый «сосуд», что он притянул к себе запросто могла влиться иная субстанция. Нет, уж пусть лучше Артем.
– Зачем ты ушел из Старого Мира, ведь многие остались в нем?
Рогов повернул к Ивану лицо, изуродованное и шрамом от уха до уха, старым еще, заполученным на Замгамбе. пятой двойной планете системы Единорога, и свеженькой дырой, разнесшей полщеки.
– Там слишком хорошо, Ваня, для нас, грешных, нам там не место.
– А те, кто остался?
– Они просто дураки. На них там смотрят как на животных, как на пса, который с мороза забежал в теплый подъезд, которого просто жаль выставить обратно. Я не хочу так.
– Но ты знаешь туда дорогу?
– Конечно.
Оставалось попросить о главном. Но язык не поворачивался. Иван сидел сиднем и глядел, как густые и цепкие языки тумана лижут его сапоги. Он не спешил. Все так же как и всегда не хватало времени. Не хватило его, что бы толком побеседовать со своими друзьями-товарищами, переубедить их, не допустить бессмысленной бойни. Не хватило его на Алену, с которой не виделся целую вечность, и на родного, позаброшенного им самим сына, уж с ним-то он обязан был сродниться, свыкнуться – не чужая кровь. Не хватило даже на то, чтобы разобраться в подполе с трехглазыми уродами – осмыслить, понять... что понять?! что в мире не все поддается объяснениям?! это он и так знал. Раньше не было покоя, была суета и страшная неразбериха кругом. Сейчас покой пришел, и он разобрался с этими треклятыми уровнями и пространствами, но ведь вне него ничего не изменилось, неразберихи и хаоса не убавилось. И никогда не убавится. И прав был покойный батюшка, прав: нечего соваться куда не след! человек должен жить в том мире, где был рожден – попросту говоря, где родился, там и пригодился. А его, Ивана, все носило по чужим порогам... вот и постой у этого чужого, покланяйся, впустят или не впустят? А если бы не было никакого Артема, ежели б не та дикая битва в Осевом?!
– Я проведу тебя в Старый Мир, – сказал призрак. – Пошли!
– Пошли!
Иван встал. И почувствовал, как его ноги оторвались от каменистой почвы. Он поднимался вверх, он парил над молочным туманом, из которого тянулись к нему бледные и тонкие руки. Он и не подозревал раньше, что способен летать – просто так, без помощи всяких приспособлений, антигравов и прочего. Хотя от Осевого можно было ожидать чего угодно.
Призрак парил рядом, но при этом оставался совсем не похожим ни на птицу, ни на ангела – какой там ангел с переломанным хребтом! Ему суждено оставаться таким, пока он здесь, потом станет лучше... или хуже, никто не угадает. Главное в другом, он простил Ивана. А Иван простил его. Прощение и понимание пришли с опозданием, но пришли. Никому не стало от этого легче. Какое там облегчение, когда во Вселенной людей идет безумная, уже проигранная война, и даже не война, а просто бойня, в которой убивают не единожды, но бессчетное число раз, убивают бесконечно, до умопомрачения и утраты души, до растворения ее во мраке. И Артем знал об этой бойне. Лучше бы ему и не знать, подобно неприкаянным, тянущим свои хлипкие руки, разевающим в беззвучном протяжном вое рты. Что толку выть и стенать! Что толку молить и просить! Ничего не изменится, такова сама природа Жизни и Смерти – цивилизация землян тысячеления назад пришла в Жизнь, теперь она ее покидает, кончилось ее время, она издыхает в агонии... Нет!
Иван протянул руку призраку.
И тот сжал его ладонь.
И они взмыли вверх. Взмыли, теряя ощущение верха и низа. Иван ожидал, что окоемы раздвинутся, что он узрит бесконечную череду скал. Но получилось наоборот – их словно окутало молочным пушистым туманом, как ватой, запорошило глаза, оглушило, что-то тяжелое и неостановимое навалилось со всех сторон.
– Ничего не бойся, – прошептал в ухо Артем. – Все нормально, мы стоим там же, остальное только кажется, понял?
– Нет, – просипел Иван.
– Старый Мир не за горами, к нему не надо идти. Он сам вбирает в себя... надо только вызвать его.
– Вызвать?
– Да, есть коды. Но ты меня больше ни о чем не спрашивай, Иван, ты десантник и я десантник, я помогу тебе как брату. И никакие коды тебе больше никогда не понадобятся...
– Почему?! – Иван попытался вырвать свою руку из руки Артема. Но тот держал крепко, железной хваткой.
– Ты останешься там. Новые миры гибнут. Тебе незачем выходить!
– Нет! Ты не имеешь права!
– Имею! Должен хоть кто-то уцелеть из наших. Хватит смертей!
Иван вздрогнул при слове «наших». Значит, Артем, несмотря ни на что, причислял себя к «нашим», значит, действительно свой. Сколько таких погибло зазря! Проклятая, подлая жизнь, почему ты не даешь смертным исправить свою ошибку, искупить, пережить заново час слабости! Спорить бесполезно, ежели Рогов что-то втешмяшил себе в голову, то на ней можно хоть кол тесать, ничего не изменишь. Теперь Иван и сам ощущал, как из чего-то непостижимо большого и прекрасного, светлого и чистого к нему, застывшему в сгущенной белизне тумана, выдвигается невидимая и полуживая труба, как она притягивает к себе, засасывает – еле уловимо, мягко, неспешно. И еще он ощущал, как разжимается рука Артема, как пропадает в белой вате его затихающий голос: «Про-о-ща-ай!».
Он уходил из Осевого. Его вбирал в себя мир иной, неведомый.
Но прежде, чем рассеялись последние клочья живого тумана, перед Ивановыми глазами, вырвавшись из уходящей белизны, проступило искаженное болью лицо, женское лицо с растрепанными, разметавшимися волосами и глазами, полными отчаяния, мольбы, ужаса. Светлана!
– Назад! – заорал он что было мочи, раздирая горло в нечеловеческом крике. – Наза-а-ад!!! Оставьте меня в Осево-о-ом!!!
Раскаленным обручем стиснуло голову. Замерло пронзенное болью сердце. Он все понял, понял в единый миг – она умерла! она погибла в той лютой бойне, что шла на Земле! Она ушла навсегда, пока он прохлаждался в Пристанище и здесь! он не смел ее бросать! наза-а-ад!!!
Искаженное мукой лицо растаяло в тумане.
И сам туман пропал.
Вернулось ощущение тяжести, прохлады. Он лежал на земле, обычной терпко пахнущей земле, уткнувшись лицом в густую траву – самую настоящую, земную, лучшую в Мироздании траву. И ветер легкими, нежными струями своими холодил его спину, затылок. Он лежал и плакал, навзрыд, сотрясаясь всем телом, не желая ничего видеть вокруг, моля об одном – о смерти. Светлана, бедная, несчастная Светка! Он не имел права бросать ее. Не имел!
– Успокойся, сын мой.
Теплая и мягкая ладонь легла на его затылок. Голос прозвучал столь знакомо и близко... будто не было долгих лет, будто не было ничего. Иван повернул голову, приоткрыл глаз. Рядом, прямо в траве в черной рясе, с непокрытой седой головой сидел батюшка, его стародавний друг и собеседник. А вокруг простиралось зеленое привольное поле, обрамленное далекими зелеными лесами, и высилась над ними береза, склоняя свою зеленую, чуть трепещущую на ветру крону... как многие годы назад.
– И это... Старый Мир?! – вопросил Иван сквозь слезы, удивленно и ошарашенно.
– Это просто мир, – ответил батюшка, – все остальное нынче называется иначе. Успокойся, Иван, здесь тебе ничто не грозит, поверь мне.
– Ее убили! – прохрипел Иван.
– И тебя убивали, сын мой. Смирись с неизбежным. Она не останется там, ей определено другое.
– Ты все знаешь?!
– Я знаю, что есть, не более того. Успокойся. Мягкая ладонь, из которой исходило тепло и покой, легла Ивану на лоб. И он сразу перестал дрожать, расслабился. Он смотрел в знакомое до слез небо – синее, бездонное, изукрашенное белыми кучерявыми облаками, родное, русское небо, защищающее от сил тьмы лучше, чем километровые слои бронетитана, чем миллионы нацеленных во мрак ракет. Но он уже знал, что это небо не то, не старопрежнее, это другое небо – вечное и неподвластное.
Ивана почему-то перестало удивлять, что батюшка, убитый давным-давно теми, кто шел по его, Иванову, следу, и похороненный на тихом сельском кладбище, жив, здоров и невредим. Откуда-то издалека, из этой небесной синевы, пришло понимание – здесь так и должно быть. И никакой это не загробный мир, не рай небесный, а нечто совсем иное, необъяснимое.
– Я хочу увидеть ее... – попросил он как ребенок.
– Потом, – пообещал батюшка. Пригладил растрепанные седые лохмы. Поглядел на Ивана проникновенно, с прищуром.
Тому показалось, что вот сейчас опять завяжется бесконечный их спор о человеке мятущемся, о Земле и Черной Пропасти, в которую падают все миры... но предчувствие это развеялось. Тут не о чем спорить, тут все и так ясно. Иван приподнялся, подошел к березе, привалился к ее стволу. И сразу почувствовал себя сильным, как это дерево, открытым всем ветрам. Светлана! Она умерла, ее больше нет. Где нет? Там, на Земле, во Вселенной людей? Но ведь и его там нет, и Армана там нет, и батюшки, и отца с матерью... и что с того, что это меняет? Успокоение. В обретении его начинаешь понимать, что не даруется оно раз и навсегда, но нисходит волнами, теплыми дуновениями. Так и должно быть.
Он вспомнил рассказы бледного секретника про Старый Мир. Он убил этого несчастного, убил собственными руками – предателей не прощают. Но тот еще до смерти много чего поведал: и про то, что в Старом Мире живут не люди, а боги, что там человек прозревает и обретает слух, что после Старого Мира уже невозможно, тяжко, нудно, горестно и погано жить в мирах новых, и что кроме новых миров за пределами Старого Мира ничего нет, все новые: вселенные, системы, пристанища, осевые и прочие измерения, преисподняя, все пространства, все, что образовалось после всей череды больших взрывов.., что только там и начинаешь понимать: – есть всего лишь две полости в Мироздании Бытия. А еще он говорил, что из Старого Мира все прочие миры видны насквозь, будто перед аквариумами сидишь и глядишь на тех, кто и не подозревает, что за ними следят... он говорил о чудесах. Но Иван не замечал никаких таких чудес. Трава как трава, поле как поле, небо синее и вечное.
– Я должен увидеть ее! – повторил он с нажимом.
– Хорошо, – батюшка склонил голову, – здесь ты властен во всем. Я знаю, Кто тебя прислал. Но я знаю и другое – благое дело не терпит суеты. Ты чист и светел. Ты хозяин здесь. Но всегда помни, зачем ты послан сюда...
– Я помню!
Ему не нужно было много, он хотел лишь увидеть ее – в последние часы, в последние минуты, ничего больше.
И он увидел.
Синь перед его глазами стала до невозможности прозрачной, утекла куда-то в стороны. И открылся ад земной. Не на экранах, не в объемных голопроекциях, а всей реальностью своей, зримой плотью.
На Земле не было таких воронок, не существовало таких впадин. Ржаво-черный шар, колеблющийся в багряных языках пламени, опускался в неимоверной величины черный провал. Тучи демонов, рогатых, крылатых, бешенно, истерически клекочущих, стаями выпархивали из каких-то мрачных гнезд в стенах провала, бросались на шар и отлетали обугленными, трясущимися комьями, застывали на миг в черном дрожащем воздухе тягучего пожарища, падали в извергающиеся снизу тонкие струи лавы. А шар неудержимо и натужно шел вниз, в геену огненную, в ад. Время от времени он испускал из себя гроздья молний и мерцающие сгустки, они разрывали тьму, пробивали путь... Это было страшно. Это было вдвойне страшно, потому что, Иван знал, внутри шара еще жила она, Светлана.
Большое логово нащупали со «Святогора». Кто бы мог подумать, что оно окажется под развалинами старого тихого Вашингтона, позаброшенного еще полтора века назад, захолустного городишки. Щупы звездолета-матки и локаторы «черного сгустка» Цая ван Дау засекли в этом заброшенном пустыре, точнее в норах под ним, уходящих на десятки миль вниз, такую силу нечисти, такую концентрацию инферно-полей, что остатки седых волос на голове у Гуга Хлодрика встали дыбом.
Церемониться с врагом не было смысла. И «Святогор» под унылые присказки унылого Дила Бронкса засадил в логово два глубинных заряда подряд. С карательным рейдом вызвались идти Глеб Сизов и Кеша. Но после побоища под Парижем, после того, как чудом удалось выбраться из сатанинского котла, Гуг Хлодрик запретил ходить парами, надо было щадить бойцов, и так по пальцам пересчитать.
Светлана распихала налево-направо обоих добровольцев.
– Пойду я! – сказала она с такой решимостью, что Гуг не выдержал, отвел взгляд. А Лива, утратившая после пробуждения свою твердость и силу воли, расплакалась.
– Пойду я!
– Иван просил беречь тебя, – глухо процедил Кеша.
Но это высказывание лишь распалило Светлану. Они просто забыли, что она не только жена бывшего Верховного, не только женщина, но и боевой офицер Дальнего Поиска.
Она не сказала больше ни слова. Но вопрос был решен.
На матке еще оставалось две дюжины шаров. Светлана не выбирала. Каждый побывал в бою, каждый был полностью укомплектован боезарядом – шестиногие «муравьи»-киберы несли службу исправно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Он стоял по колено в белесом тумане и уныло глядел на серые пики скал. Куда идти? В Осевом нет шлюзов-переходников, нет даже простеньких Д-статоров, Осевое это мир призраков и теней. И туман, обволакивающий ноги, вовсе не туман, а растворенные в здешних полях неприкаянные души. Их много, им нет числа, они проходят через свое чистилище. Но причем тут он? Он ведь чист!
В Осевом измерении нет направлений, нет дорог, здесь все туманно и призрачно. Оно и разделяет Старый Мир и Новый, но где эти границы, где черта, через которую надо переступить. Тяжко слепому без поводыря!
Иван прошел метров двести. Присел на замшелый валун. Раньше он приходил сюда, чтобы увидеть ее, Светлану. Теперь у него нет в Осевом близких и в душе его нет пятен, ему нечего бояться наваждений и преследований. Он сидел и думал.
До тех пор, пока из-за спины не послышался тихий голос:
– Она приходит каждый вечер. И душит меня, понимаешь, душит!
Голос принадлежал Арману-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовскому, рекомому в кругу друзей Крузей.
Иван не стал оборачиваться. Призраков нельзя притягивать, иначе потом не отвяжешься. Просто он убедился окончательно, Крузи среди живых нет. А приходит к нему по вечерам никто иная как Афродита, подлая и лживая любовница Хука Образины, которую он повесил на ее собственных простынях в Дублине.
– А вчера я обернулся, – продолжал Арман, -а это не она, это тот самый выползень, который высосал из меня кровь. Зачем он пришел? Что ему еще от меня нужно?! И так все отнял, жизнь...
Иван не удержался.
– Выползень пришел за твоей душой, – прошептал он, – но не бойся, он не отберет ее у тебя. Терпи, Крузя!
– Повернись!
– Нет, спасибо.
– Ты не хочешь повидать старого друга?
– Мой друг давно в сырой земле, а душа его на небесах.
– Ну, а я кто тогда?!
– Ты... – Иван задумался. – Ты сосуд, в который вливается... нет, не душа, а лишь ее тени, ее следы, оставленные повсюду.
– Спасибо, утешил!
– Ты не нуждаешься в утешении, – сказал Иван, прикрывая глаза ладонями, чтобы призрак исподволь, сбоку не влез в поле его зрения. – Ты не наделен душою, ты лишь мятущийся дух, а это разное, Крузя. Уходи!
– Нет! Я не уйду, ты сам привязал меня к себе, я не могу уйти.
Иван тяжело вздохнул – век живи, век учись, влип как мальчишка, первый раз попавший в Осевое. Теперь пойдет морока.
Он резко обернулся.
На валуне спиной к нему сидел покойный Артем Рогов. Он его сразу узнал по шраму на шее. Худой, жилистый, сутулый. Он обдурил Ивана, запросто обвел вокруг пальца – тоже еще Арман-Жофруа! Лучше было не смотреть.
– Ты зря убил меня, – бесстрастно изрек Артем.
– Я тебя не убивал. Ты сам сорвался в пропасть.
– Нет, это ты меня убил. А ведь я шел в Желтый шар, чтобы покончить с этой сволочью!
Иван снова обернулся, вгляделся в спину – нет, это не сутулость, это переломанный хребет, он так и не выправился... и дйра в затылке, запекшаяся кровь. Ошибся, он думал, что Артем выстрелил тогда себе в грудь, а он взял да продырявил собственную башку. Да так и остался в Осевом, только перешел из разряда живых в разряд неприкаянных.
– Ничего, Артем, – успокоил его как мог Иван, – я за тебя посчитался с ними... и тогда, и позже!
– Я не хотел работать на этих гадов!
– Да ладно, чего уж теперь. Я верю, многие влипли сдуру, Синклит умел опутывать, я это понял позже... да что толку! – Иван невесело рассмеялся. – Ты меня прости, Артем.
– Если бы не подлец Голд Зовер, я давно бы поднял ребят. Его специально приставили ко мне, стукача поганого, суку подлую!
– Плюнь! И забудь!
Туман начинал клубиться, это было нехорошим знаком. Но назад не повернешь. Осевое измерение – Столбовая дорога Вселенной, обитель мучеников и страдальцев. Иван начинал различать в клубах отдельные лица, искаженные болью, раскрытые в крике рты, тянущиеся к серым небесам руки. Они почуяли присутствие живой плоти. Надо уходить.
Но Иван боялся спугнуть Артема Рогова. В тот самый «сосуд», что он притянул к себе запросто могла влиться иная субстанция. Нет, уж пусть лучше Артем.
– Зачем ты ушел из Старого Мира, ведь многие остались в нем?
Рогов повернул к Ивану лицо, изуродованное и шрамом от уха до уха, старым еще, заполученным на Замгамбе. пятой двойной планете системы Единорога, и свеженькой дырой, разнесшей полщеки.
– Там слишком хорошо, Ваня, для нас, грешных, нам там не место.
– А те, кто остался?
– Они просто дураки. На них там смотрят как на животных, как на пса, который с мороза забежал в теплый подъезд, которого просто жаль выставить обратно. Я не хочу так.
– Но ты знаешь туда дорогу?
– Конечно.
Оставалось попросить о главном. Но язык не поворачивался. Иван сидел сиднем и глядел, как густые и цепкие языки тумана лижут его сапоги. Он не спешил. Все так же как и всегда не хватало времени. Не хватило его, что бы толком побеседовать со своими друзьями-товарищами, переубедить их, не допустить бессмысленной бойни. Не хватило его на Алену, с которой не виделся целую вечность, и на родного, позаброшенного им самим сына, уж с ним-то он обязан был сродниться, свыкнуться – не чужая кровь. Не хватило даже на то, чтобы разобраться в подполе с трехглазыми уродами – осмыслить, понять... что понять?! что в мире не все поддается объяснениям?! это он и так знал. Раньше не было покоя, была суета и страшная неразбериха кругом. Сейчас покой пришел, и он разобрался с этими треклятыми уровнями и пространствами, но ведь вне него ничего не изменилось, неразберихи и хаоса не убавилось. И никогда не убавится. И прав был покойный батюшка, прав: нечего соваться куда не след! человек должен жить в том мире, где был рожден – попросту говоря, где родился, там и пригодился. А его, Ивана, все носило по чужим порогам... вот и постой у этого чужого, покланяйся, впустят или не впустят? А если бы не было никакого Артема, ежели б не та дикая битва в Осевом?!
– Я проведу тебя в Старый Мир, – сказал призрак. – Пошли!
– Пошли!
Иван встал. И почувствовал, как его ноги оторвались от каменистой почвы. Он поднимался вверх, он парил над молочным туманом, из которого тянулись к нему бледные и тонкие руки. Он и не подозревал раньше, что способен летать – просто так, без помощи всяких приспособлений, антигравов и прочего. Хотя от Осевого можно было ожидать чего угодно.
Призрак парил рядом, но при этом оставался совсем не похожим ни на птицу, ни на ангела – какой там ангел с переломанным хребтом! Ему суждено оставаться таким, пока он здесь, потом станет лучше... или хуже, никто не угадает. Главное в другом, он простил Ивана. А Иван простил его. Прощение и понимание пришли с опозданием, но пришли. Никому не стало от этого легче. Какое там облегчение, когда во Вселенной людей идет безумная, уже проигранная война, и даже не война, а просто бойня, в которой убивают не единожды, но бессчетное число раз, убивают бесконечно, до умопомрачения и утраты души, до растворения ее во мраке. И Артем знал об этой бойне. Лучше бы ему и не знать, подобно неприкаянным, тянущим свои хлипкие руки, разевающим в беззвучном протяжном вое рты. Что толку выть и стенать! Что толку молить и просить! Ничего не изменится, такова сама природа Жизни и Смерти – цивилизация землян тысячеления назад пришла в Жизнь, теперь она ее покидает, кончилось ее время, она издыхает в агонии... Нет!
Иван протянул руку призраку.
И тот сжал его ладонь.
И они взмыли вверх. Взмыли, теряя ощущение верха и низа. Иван ожидал, что окоемы раздвинутся, что он узрит бесконечную череду скал. Но получилось наоборот – их словно окутало молочным пушистым туманом, как ватой, запорошило глаза, оглушило, что-то тяжелое и неостановимое навалилось со всех сторон.
– Ничего не бойся, – прошептал в ухо Артем. – Все нормально, мы стоим там же, остальное только кажется, понял?
– Нет, – просипел Иван.
– Старый Мир не за горами, к нему не надо идти. Он сам вбирает в себя... надо только вызвать его.
– Вызвать?
– Да, есть коды. Но ты меня больше ни о чем не спрашивай, Иван, ты десантник и я десантник, я помогу тебе как брату. И никакие коды тебе больше никогда не понадобятся...
– Почему?! – Иван попытался вырвать свою руку из руки Артема. Но тот держал крепко, железной хваткой.
– Ты останешься там. Новые миры гибнут. Тебе незачем выходить!
– Нет! Ты не имеешь права!
– Имею! Должен хоть кто-то уцелеть из наших. Хватит смертей!
Иван вздрогнул при слове «наших». Значит, Артем, несмотря ни на что, причислял себя к «нашим», значит, действительно свой. Сколько таких погибло зазря! Проклятая, подлая жизнь, почему ты не даешь смертным исправить свою ошибку, искупить, пережить заново час слабости! Спорить бесполезно, ежели Рогов что-то втешмяшил себе в голову, то на ней можно хоть кол тесать, ничего не изменишь. Теперь Иван и сам ощущал, как из чего-то непостижимо большого и прекрасного, светлого и чистого к нему, застывшему в сгущенной белизне тумана, выдвигается невидимая и полуживая труба, как она притягивает к себе, засасывает – еле уловимо, мягко, неспешно. И еще он ощущал, как разжимается рука Артема, как пропадает в белой вате его затихающий голос: «Про-о-ща-ай!».
Он уходил из Осевого. Его вбирал в себя мир иной, неведомый.
Но прежде, чем рассеялись последние клочья живого тумана, перед Ивановыми глазами, вырвавшись из уходящей белизны, проступило искаженное болью лицо, женское лицо с растрепанными, разметавшимися волосами и глазами, полными отчаяния, мольбы, ужаса. Светлана!
– Назад! – заорал он что было мочи, раздирая горло в нечеловеческом крике. – Наза-а-ад!!! Оставьте меня в Осево-о-ом!!!
Раскаленным обручем стиснуло голову. Замерло пронзенное болью сердце. Он все понял, понял в единый миг – она умерла! она погибла в той лютой бойне, что шла на Земле! Она ушла навсегда, пока он прохлаждался в Пристанище и здесь! он не смел ее бросать! наза-а-ад!!!
Искаженное мукой лицо растаяло в тумане.
И сам туман пропал.
Вернулось ощущение тяжести, прохлады. Он лежал на земле, обычной терпко пахнущей земле, уткнувшись лицом в густую траву – самую настоящую, земную, лучшую в Мироздании траву. И ветер легкими, нежными струями своими холодил его спину, затылок. Он лежал и плакал, навзрыд, сотрясаясь всем телом, не желая ничего видеть вокруг, моля об одном – о смерти. Светлана, бедная, несчастная Светка! Он не имел права бросать ее. Не имел!
– Успокойся, сын мой.
Теплая и мягкая ладонь легла на его затылок. Голос прозвучал столь знакомо и близко... будто не было долгих лет, будто не было ничего. Иван повернул голову, приоткрыл глаз. Рядом, прямо в траве в черной рясе, с непокрытой седой головой сидел батюшка, его стародавний друг и собеседник. А вокруг простиралось зеленое привольное поле, обрамленное далекими зелеными лесами, и высилась над ними береза, склоняя свою зеленую, чуть трепещущую на ветру крону... как многие годы назад.
– И это... Старый Мир?! – вопросил Иван сквозь слезы, удивленно и ошарашенно.
– Это просто мир, – ответил батюшка, – все остальное нынче называется иначе. Успокойся, Иван, здесь тебе ничто не грозит, поверь мне.
– Ее убили! – прохрипел Иван.
– И тебя убивали, сын мой. Смирись с неизбежным. Она не останется там, ей определено другое.
– Ты все знаешь?!
– Я знаю, что есть, не более того. Успокойся. Мягкая ладонь, из которой исходило тепло и покой, легла Ивану на лоб. И он сразу перестал дрожать, расслабился. Он смотрел в знакомое до слез небо – синее, бездонное, изукрашенное белыми кучерявыми облаками, родное, русское небо, защищающее от сил тьмы лучше, чем километровые слои бронетитана, чем миллионы нацеленных во мрак ракет. Но он уже знал, что это небо не то, не старопрежнее, это другое небо – вечное и неподвластное.
Ивана почему-то перестало удивлять, что батюшка, убитый давным-давно теми, кто шел по его, Иванову, следу, и похороненный на тихом сельском кладбище, жив, здоров и невредим. Откуда-то издалека, из этой небесной синевы, пришло понимание – здесь так и должно быть. И никакой это не загробный мир, не рай небесный, а нечто совсем иное, необъяснимое.
– Я хочу увидеть ее... – попросил он как ребенок.
– Потом, – пообещал батюшка. Пригладил растрепанные седые лохмы. Поглядел на Ивана проникновенно, с прищуром.
Тому показалось, что вот сейчас опять завяжется бесконечный их спор о человеке мятущемся, о Земле и Черной Пропасти, в которую падают все миры... но предчувствие это развеялось. Тут не о чем спорить, тут все и так ясно. Иван приподнялся, подошел к березе, привалился к ее стволу. И сразу почувствовал себя сильным, как это дерево, открытым всем ветрам. Светлана! Она умерла, ее больше нет. Где нет? Там, на Земле, во Вселенной людей? Но ведь и его там нет, и Армана там нет, и батюшки, и отца с матерью... и что с того, что это меняет? Успокоение. В обретении его начинаешь понимать, что не даруется оно раз и навсегда, но нисходит волнами, теплыми дуновениями. Так и должно быть.
Он вспомнил рассказы бледного секретника про Старый Мир. Он убил этого несчастного, убил собственными руками – предателей не прощают. Но тот еще до смерти много чего поведал: и про то, что в Старом Мире живут не люди, а боги, что там человек прозревает и обретает слух, что после Старого Мира уже невозможно, тяжко, нудно, горестно и погано жить в мирах новых, и что кроме новых миров за пределами Старого Мира ничего нет, все новые: вселенные, системы, пристанища, осевые и прочие измерения, преисподняя, все пространства, все, что образовалось после всей череды больших взрывов.., что только там и начинаешь понимать: – есть всего лишь две полости в Мироздании Бытия. А еще он говорил, что из Старого Мира все прочие миры видны насквозь, будто перед аквариумами сидишь и глядишь на тех, кто и не подозревает, что за ними следят... он говорил о чудесах. Но Иван не замечал никаких таких чудес. Трава как трава, поле как поле, небо синее и вечное.
– Я должен увидеть ее! – повторил он с нажимом.
– Хорошо, – батюшка склонил голову, – здесь ты властен во всем. Я знаю, Кто тебя прислал. Но я знаю и другое – благое дело не терпит суеты. Ты чист и светел. Ты хозяин здесь. Но всегда помни, зачем ты послан сюда...
– Я помню!
Ему не нужно было много, он хотел лишь увидеть ее – в последние часы, в последние минуты, ничего больше.
И он увидел.
Синь перед его глазами стала до невозможности прозрачной, утекла куда-то в стороны. И открылся ад земной. Не на экранах, не в объемных голопроекциях, а всей реальностью своей, зримой плотью.
На Земле не было таких воронок, не существовало таких впадин. Ржаво-черный шар, колеблющийся в багряных языках пламени, опускался в неимоверной величины черный провал. Тучи демонов, рогатых, крылатых, бешенно, истерически клекочущих, стаями выпархивали из каких-то мрачных гнезд в стенах провала, бросались на шар и отлетали обугленными, трясущимися комьями, застывали на миг в черном дрожащем воздухе тягучего пожарища, падали в извергающиеся снизу тонкие струи лавы. А шар неудержимо и натужно шел вниз, в геену огненную, в ад. Время от времени он испускал из себя гроздья молний и мерцающие сгустки, они разрывали тьму, пробивали путь... Это было страшно. Это было вдвойне страшно, потому что, Иван знал, внутри шара еще жила она, Светлана.
Большое логово нащупали со «Святогора». Кто бы мог подумать, что оно окажется под развалинами старого тихого Вашингтона, позаброшенного еще полтора века назад, захолустного городишки. Щупы звездолета-матки и локаторы «черного сгустка» Цая ван Дау засекли в этом заброшенном пустыре, точнее в норах под ним, уходящих на десятки миль вниз, такую силу нечисти, такую концентрацию инферно-полей, что остатки седых волос на голове у Гуга Хлодрика встали дыбом.
Церемониться с врагом не было смысла. И «Святогор» под унылые присказки унылого Дила Бронкса засадил в логово два глубинных заряда подряд. С карательным рейдом вызвались идти Глеб Сизов и Кеша. Но после побоища под Парижем, после того, как чудом удалось выбраться из сатанинского котла, Гуг Хлодрик запретил ходить парами, надо было щадить бойцов, и так по пальцам пересчитать.
Светлана распихала налево-направо обоих добровольцев.
– Пойду я! – сказала она с такой решимостью, что Гуг не выдержал, отвел взгляд. А Лива, утратившая после пробуждения свою твердость и силу воли, расплакалась.
– Пойду я!
– Иван просил беречь тебя, – глухо процедил Кеша.
Но это высказывание лишь распалило Светлану. Они просто забыли, что она не только жена бывшего Верховного, не только женщина, но и боевой офицер Дальнего Поиска.
Она не сказала больше ни слова. Но вопрос был решен.
На матке еще оставалось две дюжины шаров. Светлана не выбирала. Каждый побывал в бою, каждый был полностью укомплектован боезарядом – шестиногие «муравьи»-киберы несли службу исправно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56