Жизнь – лишь тончайший слой пены где-то там, наверху, накипь, бурлящая и пузырящаяся пленочка – чуть дунь на нее, и унесется, развеется, полопаются пузырьки... и все живущее и ползающее в них канет в воды Океана, черные, смертные, непроницаемые воды. Кто там в этой пене сейчас? Миллиарды трепещущих и трясущихся, жалких, беспомощных, смертных, окруженных еще живыми пока зверушками, птичками, неувявшей травой, шумящими на ветру деревьями... Ничтожная малость тянущихся к солнцу, к свету, тянущихся, чтобы продлить свою призрачную жизнь – мимолетную, мгновенную, полуреальную. Бесконечно малая, ускользающая величина! Но Бытие, со всеми слоями Мирозданий существует уже триллионы триллионов тысячелетий, вечность – в этой вечности и этих пространствах жили, существовали за всю эту вечность триллионы триллионов цивилизаций, безграничное множество трепещущих и трясущихся, жалких, беспомощных, смертных – и все они умерли, все сгинули в этом Океане, наполняя его из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. Живущим там, в пене Бытия кажется, что их живая Вселенная бесконечна, огромна, что она и есть все Мироздание – рождаются в гордыне, живут в гордыне, переполняющей их. И лишь окунувшись в Океан Смерти, растворившись в его мраке, начинают осознавать, что жили прежде в ничтожном и крохбтном пузырьке... но поздно, возврата нет, есть лишь погружение во мрак и ужас небытия, есть бесконечная и неизбывная боль вне времен и пространств. Есть хрустальный лед и прозрачные воды черноты.
Он вспомнил вдруг, как на кровавые шары злобных глаз, прямо перед их уходом накатили две тени, два отражения черного диска. Да, вот тогда гиргейская гадина и ушла, растворилась. Черное солнце! Над черным миром всходило Черное солнце. И мрак его всеочерняющих лучей проникал в темень глубин. Прав был Авварон! Во всем прав... почти во всем! Но откуда всплыло это имя? И что оно значит?! Перед внутренним взором поплыли образы, лики, лица, рожи, морды, извивающиеся и корчащиеся тела, судороги, агония тысяч, миллионов тел... Земля погибла! И он виноват. Но он тоже погиб. Он искупил свою вину своей смертью. Нет! Такая вина неискупима! Память возвращалась, усиливая, ужесточая боль. Горечь и обида пронзали своими нематериальными иглами его нематериальные останки, погружающиеся на дно Океана Смерти. Но как же так? Почему?! Иди, и да будь благословен! Он шел... и он пришел сюда, во мрак, в свинцовые глубины Тьмы?! Что же, каждому будет отмерено его мерой, и каждый получит по делам своим. Значит, так надо, значит, так и должно быть. Вознесшемуся высоко больно падать с высот его. Гордыня! Безумная гордыня... Я – царь! Я – раб! Я – червь! Я – ...нет, хватит! Это расплата за все, закономерная и справедливая расплата. И нечего душу травить, рыдать, рвать волосы... Какие там волосы! Ни волос, ни головы, ни тела – ни-че-го нет! Океан Смерти приял его нетелесную сущность, вобрал в себя, вот и все, и больше ничего. Это расплата!
Тугие свинцовые струи рассеялись. И он замер, погрузившись в вязкий и тягучий ил. Дно? Вполне возможно, одно из множества, один из бесконечно-конечных уровней – кругов мира Смерти. Ил засасывал в себя. И если прежде было видно все вокруг: и вверх, и вниз, и во все стороны, то теперь ничто нижнее не проглядывалось. Лишь мрак, пустота, мутнеющий хрустальный лед – растворившийся, обратившийся в слизистую жижу, истекший наверх. Он истекал сопровождаемый отголосками глухих гнетущих звуков, полуслышным воем и почти призрачным бесовским хохотом. А потом стало тихо. Настолько тихо, как никогда не бывает тихо там, в пене жизни, в жалких пузырьках, лопающихся у поверхности.
И из тишины этой пророкотало:
– Зри, червь!
Нет, глаза его не раскрылись, их не было, и он не мог смежить век, он видел помимо своей воли. И не вспыхнул свет, разрывающий мрак, не затлелась даже самая малая и убогая свечечка. А будто вышло из-за незримых туч снова Черное солнце – и выхватило из мрака своими черными лучами исполинскую, уходящую ввысь тушу существа, восседающего на столь же исполинском троне. Черный трон, черная сгорбленная под непостижимым гнетом туша в черном балахоне, в черном капюшоне, надвинутом на глаза... не было иных цветов и тонов, только чернота, только мрак. И не было бы видно черного в черном, если бы не Черное солнце. Неземное зрение. Потусторонняя явь!
Туша чуть подалась вперед, нависла над ним. И из-под исполинского капюшона черным блеском высветился во мраке черный мертвый глаз. Дрогнули огромные губы, разверглась черная пасть, и вырвалось глухими раскатами неземного грома:
– Ну, что теперь скажешь, Иван?
Он вздрогнул, ощутив вдруг распластанное в поганом черном иле свое беспомощное, терзаемое болями тело. Но встать не смог, червем извиваясь в мути и грязи, в отвратительной засасывающей жиже. Иван?! Да, его так звали – там, наверху, во Вселенной живых, в жалком и трепетном пузырьке. Память вернулась сразу, лавиной обрушилась. И еще большая боль пронзила его – боль пробуждения в самом аду, в преисподней.
И снова раскаты рокота донеслись до него:
– Вот и встретились. Раньше я приходил к тебе, смертному рабу, червю, ползающему во прахе. А теперь ты явился ко мне. И уже навсегда!
Навсегда? А как же иначе! Иван не мог спорить, отрицать очевидного, да и зачем?! Он сам ушел из жизни. И его не приняли в иных мирах. Он оказался достоин лишь преисподней, мрака, тьмы и ужаса.
– Авварон?! – просипел он, превозмогая оцепенение.
– Так ты называл мои тени в ваших мирах, – пророкотало сверху из-под капюшона, – здесь у меня нет имени, здесь никому не нужны имена. И очень скоро в муках и страданиях ты позабудешь свое собственное... а потом, когда душа твоя пополнит Тьму, ты просто уйдешь из мира Смерти, от тебя не останется ничего, ты вернешься в ничто, где уже был, но вернешься, чтобы раствориться в нем навечно. Тебя не будет никогда и нигде. Но душа твоя станет одной из моих ипостасей, чтобы служить мирам мрака во всех сферах Бытия. Да, Иван, ты был моим рабом там, во Вселенной живых, и ты мог выбирать, мог до бесконечности продлить свое существование в цепи бесконечных перевоплощений, тебе предлагали бытие достойное избранных. Но ты предпочел смерть. Ты сам пришел ко мне! И возврата отсюда нет!
Иван чуть приподнялся на локтях из вязкого болота и выкрикнул во мрак, в черные выси:
– Ты сам сатана? Ты властелин преисподней?! Дьявол?! Теперь из-под капюшона высверкнули тьмой оба глаза. Рокот сделался приглушенней.
– Здесь нет имен. Ты плохо слушаешь, что тебе говорят, червь. Это там, наверху, вы наделяете все именами. Власть же моя над тобой воистину безгранична! Ты мертв. И ты в моем царствии! И участи твоей не позавидует ни один из смертных, низринутых в Океан Смерти за миллионы лет!
Безысходность! Как знакомо было это чувство Ивану. Но никогда прежде оно не-давило столь беспощадно и неотвратимо. Это наказание. За грехи. За чудовищные, непрощаемые грехи, кои свершил он, будучи живым, на Земле и во Вселенной. И нет грешника равного ему, потому и участь его будет самой страшной, самой лютой, и воистину, не позавидует ей ни один из мучеников ада, на каком бы его кругу он ни принимал мук своих. Все! Время разбрасывать камни, и время собирать камни. Время задавать вопросы, и время держать ответ. Держать в диких страданиях, чтобы потом исчезнуть навсегда, чтобы твоя душа... твоя единственная, богодухновенная, стала черной тенью, не принадлежащей тебе, но принадлежащей аду?! Невыносимо! Там, наверху, он мог биться, драться за себя и свою душу, там, именно там, решалось все! И вот решилось... А здесь он беспомощный червь. Обреченная жертва. И на самом деле, какая разница, как звали и как будут звать его мучителей и губителей. Это наверху они были бесами, бесенышами-ис-кусителями, вселявшимися в его бессмертную душу – он мог давать им власть над собою, мог изгонять из себя, брать верх над ними. Но здесь они полные господа, здесь их власть! Вот такой конец. И все... И больше ничего. Прав проклятущий демон ада Авварон Зурр бан-Тург в каком бы там воплощении он ни пребывал ныне, прав! Он сам выбрал свой путь и свою участь. И это его, в конце концов, право. Но он, Иван, увел за собой в океаны небытия миллионы, миллиарды душ – это он привел нечисть во Вселенную живых, он открыл ей сквозные каналы, распахнул перед нею все двери и ворота. И не будет ему за это прощения никогда! Никогда! И мало ему за грехи его! Ибо неискупимы они. Неискупимы !
– Чего же ты ждешь, – прохрипел Иван, падая лицом в зловонную грязь, – приступай! Мы долго говорили с тобой, все уже давно переговорено, теперь я в твоих руках... и не отрицаю своих грехов. Хватит болтать. Берись за дело!
Рокот стал громче, перешел в подобие довольного утробного смеха. Авварон сдержанно и величественно торжествовал. Каждая душа, самая малая, самая черная и поганая, гадкая и пропащая, – все равно его победа, его добыча. И уже не имело значения, кто с кем и когда вел беседы, кто кого искушал... Все кончено.
Исполинская черная туша стала медленно, невероятно медленно подниматься, нависая над беспомощным, распростертым ниц телом, простирая над ним свои черные исполинские лапы, будто предвкушая сладостное ощущение близкого прикосновения к обреченному, отданному в вечную муку на вечные времена.
И когда оставалась самая малость, один миг до безвозвратности и свершения кары, из непомерного мрака нависающих свинцовых вод, из непостижимых высей пробился тоненький луч золотистого искрящегося света, вонзился в распростертое и ничтожное тело, высветил его в адской ночи. И исчез, унося с собою обреченного.
Сатанинский, подобный тысячам раскатов грома злобно-надрывный вой сотряс черные толщи Океана Смерти, прогрохотал миллионами горных обвалов... и растворился во мраке и глухой, недоброй тишине, пробуждая терзаемых в кошмарах, проникая смутно-зловещими отголосками в души спящих.
Прикосновение к челу было легким, почти неощутимым. Иван открыл глаза. Но никого не увидел. Склеп. Сырость, темень. Холодные плиты гробницы. А вверху... перекрытия, перекрытия, высокие своды, золотые купола. Знание пришло сразу – непонятное, странное, но не тяготящее душу, а легкое, светлое. Все понятно. Значит, он просто очнулся в этом темном склепе, ожил. Значит, пуля не задела сердца, прошла мимо... Он провел ладонью по лицу и не ощутил ее прикосновения, надавил сильнее – и рука прошла через кожу, кости черепа, прошла насквозь будто ничего и не было. Ожил? Как бы не так! Сразу набежали свежие воспоминания. Мрак. Ужас. Океан Смерти. И черный демон. Стало еще холоднее. Он поднес обе ладони к глазам и увидел их – значит, они есть! Но легкое и светлое знание, невесть как прокравшееся в него, шепнуло: нет, их нет – ни рук, ни ног, ни сердца, ни мозга. И тогда он вдруг испугался... Это раздвоение! Он болен! Он тяжело и страшно болен. Надо встать!
Иван резко согнул ноги, скорчился на боку, потом перевернулся, выпрямил спину, встал. Ему не смогла помешать толстая и холодная плита над головой, он прошел сквозь нее, как сквозь туман прошел. И замер. Он боялся обернуться. Он уже все знал. Там, в каменном ящике, в гробу лежит его тело. Увидеть самого себя... Надо увидеть! Он обернулся, медленно сделал два шага, всего два. Взгляд уперся в шершавый камень плиты, пронзил его... Пуля не задела? Прошла мимо? Как бы не так! В гробу лежал труп с развороченной грудью, с дырой в сердце. Пуля попала, куда ей следовало попасть. И нечего тешить себя надеждами. Это он сам – мертвый, серый как холодная шершавая плита, окаменевший. Значит, все, что было, не сон, не наваждение: тело лежало здесь в сыром и холодном саркофаге, а душа его спускалась в глубины самой преиспод-чвй, цепенела во прахе пред демонами ада... Но почему же она вынырнула из бездонных глубин Океана Смерти? Почему?!
И вновь будто некто невидимый коснулся легкой и прохладной рукой его лба. Иван отпрянул, вскинул голову. И успел заметить скользнувший под темными сводами золотистый лучик.
Он тут же отвернулся, сгорбился. Зачем все это? Зачем его тревожат, не дают покоя... Покой?! Нет! Он должен быть там, и только там – во мраке! преступление его чудовищно! ему нет прощения и пощады! Прав Авварон, конечно, прав. Но дело не в колдуне-крысеныше, мало ли искусителей, бесов, демонов! Сам виноват. Во всем! От начала и до конца! И нет такой пытки, такой муки, которая стала бы для него чрезмерной. Туда! Во мрак! Ему нет места ни на Земле, ни в Свете! Его место в илистых болотах преисподней, в огне, в кипящем масле! И почему они мучают его неприкаянную душу, мучают здесь, на Земле?! Даже если случится несбыточное, и они дадут ему надежду, он сам не простит себя. Никогда!
Иван упал ниц на каменную крышку гроба. Он взирал сквозь нее на свое страшное, мертвое тело. И молил кары, кары для себя, для того, что от него осталось – для его бессмертной души. Бессмертной?! А имеет ли она, свершившая столь много непрощаемых злодеяний, право на бессмертие?! Нет! Только туда! Только вниз! В Пристанище! В последнее пристанище черных, загубленных душ!
Легкая рука коснулась его затылка.
Иван обернулся – резко, запрокидывая голову.
И замер в неудобной, изломанной, но не ощущаемой им позе. Он ожидал увидеть что угодно и кого угодно: демонов, чудовищ ада и Пристанища, оборотней, призраков, слуг выродков и серых стражей Синдиката, выползней, студенистых гадин и гиргейских клыкастых рыбин, иномерных носителей Черного Блага, зоргов, врагов, ненавистников, палачей-мучителей, а может, и друзей-товарищей, ушедших вслед за ним его дорогой... в конце концов, сам черный дух злопамятной планеты Навей, старую ведьму в развевающемся на ураганном ветру черном балахоне...
Но явилось ему совсем иное.
Прямо над ним, пепельноволосый и сероглазый, источающий золотистый свет и расходящееся кругами мерцающее сияние, высокий и поджарый, в белом хитоне, перетянутом алыми ремнями, в золотисто-красных наручах и поножах, с открытым светлым челом и блистающим взором стоял Вождь Небесного Воинства.
– Ты?!! – От неожиданности и накатившей горечи Иван
лишился дара речи.
– Я пришел за тобой, – тихо проговорил Архангел Михаил.
И протянул легкую и сильную руку.
Красный, слегка выпуклый щит в золотом обрамлении чуть дрогнул на его плече. Ослепительная огненная молния пробежала по лезвию хрустально-прозрачного меча, висящего без ножен на бедре, скользнула в золотую рукоять, рассыпалась тысячами бликов в рубиновом навершии. За спиной у Архистратига не было ни мрачных сводов, ни стен – необозримая и светлая даль уходила в бесконечность, и из нее веяло очищающими ветрами.
– Нет! – в бессилии прохрипел Иван. – Я проклят навеки. Ты мучаешь меня. Уходи!
Еле заметная улыбка раздвинула уста Небесного Воителя. И он снова коснулся своей рукой Ивана, возложил ее на вздрогнувшее плечо, сжал.
– Ты мой воин. И ты исполнил то, что тебе надлежало исполнить. Не терзай себя сомнениями. Пойдем! Он ждет тебя!
Иван сполз с каменной плиты, медленно, пятясь и не спуская взгляда с Архистратига, отошел к сырому камню, забился в угол. Он не должен был идти к Свету, не имел права! Он, свершивший черное дело, сгубивший свою душу.
– Нет! – выдавил он в отчаянии. – Ты... ты заставил меня поверить, ты дал мне силы, благословил на то, что случилось. И ты обманул меня. Ты бросил меня! Уходи!
Если бы он мог, он разбил бы плиты, прожег бы землю, прорвал бы все пространства и измерения, чтобы провалиться туда, откуда его вынесло на Свет Божий неведомой и благой силой. Вниз! В преисподнюю! Там его место! И нет прощения, не может его быть. Не может!!!
Небесный Воитель своими стальными немигающими глазами смотрел прямо в душу. И бились на ветру его разлохмаченные пепельнорусые волосы, развевался длинный белый плащ с алым подбоем. И не было в его глазах ни гнева, ни раздражения, ни обиды. Свет стоял в них.
– Ты не свершил ни единого греха, за который следовало бы просить прощения, – промолвил он, – кроме... кроме одного – ты оказался слабым духом, ты сам ушел из жизни, не тобою дарованной. Ты не имел права обрывать ее. Ты не имел права верить никому. Ни-ко-му! Ибо сказано было тебе: Иди, и да будь благословен! Ты же, отринувши силы всеблагие и пресветлые, поддавшись видимости телесной, но не духовной, узря кровь и страдания подобных тебе, не выдержал, попал в прельщение искушающих тебя и в последний час свой ушел от исполнения возложенного на тебя... Но ты исполнил все. Ты успел. Тебе не было открыто дальнейшее. И потому ты не там, во Мраке, но здесь, у подножия Света. И не нам решать судьбу твою и мерить грехи твои. Ты был одним из нас, ты был воином нашим – воином Небесного Воинства в земных пределах. И мне нечем укорить тебя. Каждый воин бьется, пока достает ему сил, а потом он бьется сверх силы своей... Ты бился до последнего. И ты не победил. И судить тебя будут Там. Пойдем, Он ждет тебя!
Будут судить? Там? Иван чуть подался вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56