- Я лишь хотел сказать, - прохрипел он, - что наука...
исследование челюстей...
- Твои челюсти я исследую, когда проломлю тебе башку! -
рявкнул киммериец и толкнул несчастного специалиста так,
что тот отлетел на добрую дюжину шагов и стукнулся затылком
о земляной пол корчмы. - А сейчас, если ты мужчина,
поднимись и защищайся! Посмотрим кто сильней: твой Митра
или Кром, мой покровитель!
- Угомонись, юноша, - возгласил Проповедник, взмахивая
куриной ножкой, - не то гнев пресветлого обратит тебя...
Во что обратит гнев Митры богохульника, никто из
раскрывших рты посетителей "Глаза бога" так и не узнал.
Задняя дверь распахнулась, и оттуда вылетел тощий
долговязый малый с палкой, увенчанной свинцовым
набалдашником на одном конце и медным острием с крюком на
другом, - вылетел с резвостью птицы, ускользающей из сетей
птицеловом...
За ним, размахивая мечами, повалили воины в доспехах с
гербом короля Бритунии на кожаных нагрудниках.

* * *

Сам не знаю, что меня насторожило в словах Шрухта. Не в
словах даже, а в тоне его и ужимках: вроде бы все, как
обычно, и морда гнусная, и щурится, как девственница на
фонарь веселого дома, а только засвербило что-то у меня за
грудиной, и все тут.
Второй раз оплошал Альбинос, за один только день - и
второй раз! Поспешил расслабиться, когда мы с киммерийцем
влетели в корчму.
Шрухт уже поднимал лестницу, и дверь готова была вот-вот
захлопнуться, оставив опоздавших на растерзание роя.
Собственно, схватил нижнюю ступеньку северянин, да так, что
двое дюжих прислужников во главе с хозяином, не смогли
приподнять ее ни на пядь. А когда мы поднялись на площадку
между двумя здоровенными вязами, где, словно гнездо,
примостилась корчма "Глаз бога", мой новый знакомец,
почесывая задницу (пяток-другой кровососов, опередив рой,
все же успели прокусить ему штаны), осведомился, что это за
дрянь, от которой мы с ним улепетывали во все лопатки.
Пришлось ему рассказать, что это за дрянь. Собственно,
никакого секрета тут нет: о Гиблом Распадке болтают от
Граскааля до Бельверуса. Думаю, где-нибудь в Тарантии и
Кордаве тоже болтают, но для тамошних слушателей дела наши
- сказки дикой страны. А между тем, ничего сказочного в
наших комарах нет, разве что их размеры: с кулак величиной и
с хоботками, что твой большой палец. Рой поднимается из
Провала с наступлением сумерек и бесчинствует до первых
солнечных лучей. Причем далее границ Гиблого Распадка
отчего-то не летает, предпочитая добычу неподалеку от
Провала...
Тут мой пытливый юноша интересуется, что за Провал
такой и с чем его едят.
Провал, объясняю, это такая дыра в земле, весьма
обширная, с отвесными скалистыми краями. А что там внизу -
никому не ведомо. Сказывают только, что лежит на дне
пропасти легендарный щит Агибалла, небесного великана,
вступившего во времена оны в соперничество с самим Митрой.
Податель Жизни вызвал великана на бой и вышиб из его рук
волшебный щит, который рухнул с вершины небесного купола,
упал, взметнув море огня, на землю и образовал пропасть на
границе нынешней Бритунии и Немедии. Так и лежит щит
небожителя на дне. Как он выглядит и на что годен - никто
не знает, а те, кто хотели прознать, навсегда канули в
бездне.
- Так уж и все? - любопытствует варвар.
- Все! Из пропасти нет возврата. Рой, видать, на дне
обитает, а что может рой многие видели, не надо и вниз
спускаться. До костей человека объедают проклятые твари, и
нет от них спасения ни конному, ни пешему, ни знатному, ни
простолюдину. Кровососы, правда, тяжелым телом и выше трех
локтей над землей не летают. Оттого и поднимают в Гиблом
Распадке дома на деревья, либо на холмах строят, и окна
густой тканью затягивают. Но ежели кто к ночи под кров не
поспеет: пусть на себя пеняет. Кровь выпьют и плоть
обгложут.
Северянин только хмыкнул и презрительно сплюнул.
Вижу, не поверил мне юноша. Его, в общем-то, дело, но
выпили мы к тому времени уже изрядно, язык у меня
развязался, и поведал я варвару историю месьора Дхрангаза,
искателя приключений.
Сер месьор, родом не то из Аквилонии, не то из Зингары,
поклялся, что проведет ночь в Гиблом Распадке. Ставкой в
споре был, кажется, родовой замок. Дхрангаза заказал себе
чудные доспехи из сплошного металла, под которые нацепил
войлочные штаны и рубашку, пропитанную каким-то
магическим противоядием, купленным втридорога у колдуна в
Бельверусе. Затем героический месьор приказал доставить его
под развесистое дерево на Поляне Берцовой Кости, усадить и
оставить коротать ночь. Коротал он ночь с двумя знатными
мехами пуантенского и бычьей ляжкой.
Когда утром закладчик в споре, местный бритунский князь
Увлехт, прибыл на поляну, месьор еще издали помахал ему
закованной в металл рукою. Увлехт уже оплакивал свое родовое
поместье, но, откинув забрало дхрангазова шлема, в ужасе
отшатнулся. Из-под маски вылетели, шурша крыльями, проклятые
кровососы. Они-то там внутри и копошились, шевеля доспех уже
мертвого Дхрангаза. Видно, твари забравшись под броню,
проворонили рассвет и м продолжали пиршество как ни в чем не
бывало. Солнце мигом их убило, но от месьора Дхрангаза, увы,
остался лишь хорошо обглоданный костяк.
Через пару месяцев вассалы Дхрангаза подстерегли Увлехта
возле песчаного откоса на Тропе Мертвецов и выпустили князю
кишки, однако история их господина навсегда отбила у
остальных охоту испытывать судьбу в Гиблом Распадке.
Киммериец мой и бровью не повел. Не знаю уж, что он там
себе думал, может быть прикидывал, как щит Агибалла
достать. С него станется, юноша решительный.
Ночь мы скоротали мы на соломе в задних помещениях, а
утром решили головы поправить. Пока Шрухт нам кружки
таскал, прибыли Зубодер и Проповедник, известные болтуны, и
начали языками чесать, благо я подкинул северянину пару
золотых и выпить на что было. Деньжат ему дал с
единственной целью: отделаться и поискать Глехтен-Гласа,
моего покупателя старинного.
Тут-то Шрухт, старая болячка, и сообщил, что
Глехтен-Глас со вчерашнего дня меня дожидается, а знака не
подал, мол, потом что товарищ мой подозрения его вызвал.
Ладно. Стоило бы мне сразу засомневаться: отчего это
покупатель таким подозрительным стал. Словно я всегда один в
корчму являюсь. Словно мало я кого с собой приводил: и
беглых рабов, и разбойничков лихих, и даже стражей
купленных. Иных жадность толкала, иных глупость... И вот
иду я в каморку убогую, где всегда с покупателями
встречаюсь, и обнаруживают там одноглазого Глехтен-Гласа
собственной персоной. Сидит он и зенку свою единственную на
меня пилит. Поздоровкались.
- Принес? - спрашивает старый ублюдок.
- Принес, - говорю.
- Давай.
Начинаю я мешочек свой развязывать, где оотэка лежит,
а тут у стенки, что за спиной одноглазого, кусок
вываливается (щиток там есть, лаз тайный, мне хорошо
известный) и оттуда выступает во всей своей красе Хредх,
начальник кельбацкой стражи в старом шишаке и с маленьким
круглым щитом у пупа. И не один выступает, а в
сопровождении вояк своих в кожаных нагрудниках и с
арканами у пояса.
- Садись, - говорит мне Хредх ласковым голосом. - А
мешок свой на стол положь.
Сажусь и кладу. А что еще делать?
- Что же ты, друг мой, опять за старое? - говорит Хредх
совсем уже елейно. Радуется, сучий потрох, а когда ищейка
радуется, то и зубы спрятать может. Признаюсь, больше всего
не люблю, когда меня берут с улыбкой ласковой. Лучше сразу -
в морду. Как в Немедии. Там церемониться не любят, и пятки у
стражи кованные, зеленые. Или где-нибудь в Туране: там, ежели
арест пережил, считай, хорошо отделался. А вот в Зингаре
плохо берут: прежде чем по сопаткам съездить, разговоры
разговаривают, пыжатся, гордость свою южную тешат.
Подозреваю я, что Хредх в Зингаре родился, хотя и служит
королю Бритунии.
- Ну-с, - тянет начальник королевской стражи, -
предупреждали тебя, альбинос?
- Предупреждали, - говорю.
- Не внял увещеваниям?
- Не внял.
Чего отнекиваться, когда оотэка - вот она, на столе
лежит. Глехтен-Глас зенкой своей в пол пялится и молчит.
- А дружок твой, - гнусавит Хредх, кивая на
несостоявшегося моего покупателя, - раскаялся. Раскаялся и
тебя выдал. Смекнул, плевок гнойный, что Его Величество
шутить не любит. Смекнул, а?
Глехтен-Глас кивает и подтверждает, что смекнул. А еще,
говорит он, Митра его просветит и глаза открыл. Вернее -
один глаз, но открыл широко. И решил он, Глехтен-Глас то
есть, избавить мир от скверны. Скверну же Ходок поставляет,
единственный человек во всем мире, коему путь в Провал не
заказан.
- Знаешь, сколько вельмож от дряни твоей спятило? -
спрашивает Хредх. Я только плечами пожимаю. Думаю, немало. И
не только вельмож.
- Митра Пресветлый! - Хредх аж подпрыгивает, изображая
праведный гнев. - Величество наш, храни его боги, едва твоей
заразы избегнул! А князь Влоуш так и помер, и жену перед тем
зарезал...
- Что ж, - говорю, - такова его планида, видать. Ему
оотэку не продавал. Чтоб вы знали, яйца я только
посредникам сбываю, а уж куда они их везут - Сету ведомо.
- Ты Сета не поминай тут, - щерит гнилые зубы Хредх, -
на Суде Жрецов поминать будешь!
Суд, как же! Судить меня никто не станет. Поорут,
посохами помашут и сожгут на площади. Даром что среди
жрецов покупателей оотэки не менее, чем среди придворных
интриганов. Ну как же: яйцо за щеку, и ты уже видишь, что
твой соперник в мыслях своих таит. Недолго, правда, видишь,
пока яйцо за губой тает. Но кто, Нергал их задери, велит
потреблять "лучезарные зерна" без меры? Никто не велит,
кроме честолюбия неумного и желания вверх над соперником
одержать. Оотэка же коварна: ежели долго "зерна" ее за губой
держать - мозг в губку превращается и работать нормально без
яиц Жрицы Агибалловой уже не может. Еще бы: человеку такое
открывается, что тут не только жену зарежешь, но и себе
кишки выпустишь.
- Сет, - стараюсь я говорить сдержанно и даже
подобострастно, - тут ни при чем, это вы, месьор, верно
заметили, Алефтин-книжник из Кельбацы у меня яйца заказывал,
говорил - изучает он оотэку. Кому и поставлял через
посредников.
Легенда, конечно, плохонькая, но, когда тонешь, и
соломинка подспорье.
Хредх скалится довольно.
- Алефтина-книжника твоего, - говорит, - седьмицу назад
возле Толстой Башни сожгли. Яиц ему в рот насовали и спалили,
по приговору Суда жрецов... Да ты палочку-то свою положь,
от греха подальше.
Тут только замечаю, что сижу я на лавке и палку свою меж
колен сжимаю. Воины королевские за спиной начальника своего
маячат, меч наголо, а четверо - по бокам от меня топчутся,
клинки оглаживают. Что им, рубакам старым, кривой посох
какого-то там прощелыги?
В ошибке своей двое разувериться так и не успевают.
Первому наконечник с крюком попадает в глаз, второй
валится от удара свинцового набалдашника. Гехтен-Глас вопит
и падает на пол. Правильно - его мне уже не достать: пятеро
стражников с рыком кидаются вперед...
Не знаю, может выродок я, действительно, белобрысый, с
глазами бесцветными, презираемый от южных до северных
пределов, где мне побывать случалось, или Провал так
действует. Более всего мне схватки не любы, боюсь я схваток.
Но, как до дела дойдет, тут со мной это и приключается.
Словно в воду попал, и напали на меня обитатели пучин:
страшные, но медленные, неуклюжие. Плывут они из мути,
щупальцами шевелят, норовят схватить и в пасть свою
затянуть. Только мне-то в пучинах тех привольно: и двигаюсь
быстрее, и сообразить успеваю, откуда нападение и чем оное
чревато.
Пока пятеро вперед скачут, я уже на ногах и бью тупым
концом своей палки. По причинному месту бью - это, хоть
и не по правилам, но результат имеет. Стражники вопят и
валятся. Хредх, потрох курий, решил гирькой разбойничьей
воспользоваться даром что представитель закона. Гирьку он
из штанов вынул и над головой крутнул... Она медленно так ко
мне поплыла, поймал я дуру свинцовую и назад кинул. Пока
грузило летело медленно в лоб начальнику стражи, я успел еще
троих завалить, потом назад сиганул, дверь каморки спиной
выбил и через стойку перекатился...
И тут диво мое кончилось, как и не бывало. Сижу я на
полу, а сверху сталь блестит угрожающе: ублюдков-стражников
слишком много для меня оказалось, и лезут они из дверей,
что твой рой из доспехов покойного Дхрангаза!
Успел я еще подумать: хана! Глехтен-Глас, ублюдок,
Хредх, чтобы вас все демоны преисподней задрали, Атрис же,
мою девочку существо безответное, боги храните... Будьте
прокляты ублюдки, прости меня, люба моя ненаглядная! Не
дождаться тебе меня, сирого, не успокоиться нам двоим на дне
Провала...
И тут сталь блеснула, но не опустилась, башку мою
грешную рассекая, а покатились стражи, плескаясь в крови,
словно рыбы в струях речных, - покатились под ударами
варвара, о коем я и забыл почти.
Верно изречено в Заветах: "Не избирай ближнего, ибо
сам придет..."

* * *

- Как тебя величают, северянин? - спросил Альбинос.
Они сидели в кустах на краю Провала, держа оружие
наготове. Короткий меч киммерийца тускло блестел в
лучах неяркого бритунского солнца, Ходок, по обыкновению,
сжимал палку со смертоносным набалдашниками между колен.
- Мать звала меня Конаном, - сплюнул густую жвачку
варвар. Он жевал лист акации, мясистый и даже вкусный,
если, конечно, вкушающий сей дар лесов достаточно голоден.
- Не помню, как звала меня родительница, - пробурчал
его спутник, - но в Бритунии я известен под именем Халар
Ходок, другие же кличут Альбиносом. Первое прозвище дано
мне в знак уважения, второе употребляют люди, меня
презирающие.
- Альбинос - это то же, что "белая ворона", выродок, -
заметил варвар спокойно, словно речь шла о бараньей ножке на
ужин. - Ты заслужи это прозвище. Погляди в озеро и
успокойся.
- А я спокоен, - хмыкнул Ходок, - и твои речи мне не
обидны. Варвары привыкли называть вещи своими именами,
не то что цивилизованные люди, норовящие в любое слово
вложить подспудный смысл. Да, я "белая ворона", о чем
говорят цвет моих волос и кожи. Кстати, мать моя родом из
Асгарда. Ничего?
Он спросил так, отлично зная, что асы и киммерийцы -
извечные враги.
- В казармах Халоги я знал уроженцев твоей страны, -
откликнулся Конан. - Некоторых я убил, другие убивали
иноплеменников. Мы все была там равны.
Ходок невесело усмехнулся.
- Пожалуй, если бы Митра решил установить всеобщий мир и
благоденствие, как о том трактуют жрецы, он выпустил бы
колдунов Гипербореи из-за Врат Черепа, дабы правили землями
от Кхитая до пустошей Пиктов! Слушай, северянин, ты спас мне
жизнь там, в корчме, и я тебе обязан. Поверь, рад бы помочь,
да нечем. Впереди нас Провал, а позади - псы короля Бритунии.
Их слишком много, чтобы отбиться. Я уйду на дно пропасти,
куда вояки не сунутся. Рад бы пригласить тебя с собой, но не
могу.
- Из-за роя?
- Да чепуха этот рой! Внизу есть вещи и поопасней.
- Если ты их не боишься, я - тем более! Что можешь ты,
белобрысый, из того, что не могу я?
Альбинос задумчиво потер лоб, потом сказал:
- Меня не зря зовут Ходоком, киммериец, только я
способен спускаться в пропасть... Вернее, спуститься в
Провал может всякий, но вот покинуть его.
1 2 3 4 5