Вечером Бьяртур брал его под мышку и относил в овчарню. Особого доверия к коту он не питал. Он ложился спать поздно и долго еще возился, после того как засыпали ребята и старуха. Последней ложилась Ауста. Она до поздней ночи суетилась возле плиты, занималась стиркой и починкой, потом мылась, приводила себя в порядок. Ауста уже была в том возрасте, когда девушки заботятся о своей прическе. Иногда она, согрев воду, мыла себе ноги выше колен, шею, плечи и грудь. «Пусть,— думал Бьяртур,— все девушки до страсти увлекаются мытьем; это длится несколько лет. Ведь молодость — пора расцвета. Разве трава не впитывает в себя росу во время роста? Когда начинают рождаться дети, женщина перестает мыться». Он потушил свет, улегся в постель, сложил руки под головой, но засыпать и не думал. Ауста все еще мылась и причесывалась при свечке; она стояла в нижней юбке и гляделась в осколок зеркала, потом, спустив лямки, стала мыть плечи; милое дитя, она становится девушкой. Да, тут уж ничего не поделаешь. Однако Ауста хорошо знала, что отец смотрит на нее; если бы он не смотрел, она помылась бы тщательнее, но в его присутствии это было бы уже непристойно. Странно, но ей хочется убедить его, что даже в мыслях у нее нет ничего дурного, недозволенного. Отчего бы это? Оттого, что еще в раннем детстве, в чужом городе, она однажды прильнула к нему и никак не может забыть об этом. Вспоминая ту ночь, она краснела, особенно пока была жива мачеха. А позже при одной мысли об этом ее охватывал ужас. Удивительно, как живучи заблуждения наивного детства, как долго они тревожат душу. Ведь ничего и не было! Она боялась большого мира, она была еще так мала — а он оттолкнул ее и ушел. Ауста не могла разобраться в этом, у нее сжималось сердце от страха перед чем-то непонятным, и этот страх все время преследовал ее. Как только она начинала думать, страх разгорался сильнее и особенно мучил ее тогда, когда она твердо решала отогнать от себя эти мысли; порою он проникал даже в ее сновидения, принимая образы странных зверей, призраков, злых людей или ущелий, по которым она блуждала, не находя дороги ни вверх, ни вниз. А чаще всего ей снились груды нечистот, которые ей приходилось убирать,— они все росли и росли. Что было дурного, неправильного в ее поступке? У нее и в мыслях не было ничего плохого. Она была беспомощна и несчастна — вот и все. Эти мысли не оставляли ее и позже. Нет, никогда она не спустит рубашки в присутствии мужчины, и тем более перед отцом.
Бьяртуру видна была ее щека, освещенная отблеском свечки; ему, конечно, даже и в голову не приходило, какие мысли ее мучали. Это была ее левая щека, и он думал, что и душа ее видна ему с левой стороны, с изнанки,— душа старая, несчастная, печальная; она на тысячу лет старше самой девушки; это душа другого века — недоверчивая, с непостоянными желаниями, страстными обетами, тоской и смертельной ненавистью. Полная нижняя губа, так красиво изогнутая, если смотреть на нее справа, отсюда казалась искривленной. Даже не верилось, что это пятнадцатилетняя девочка. Чудилось, что лицо ее говорит о какой-то утрате, даже какой-то слепоте,— и слепота эта находится в ужасном соответствии с ее внутренним миром, не знающим стремления к другому, лучшему, проникнутым тем презрением к смерти, которое помогает сносить все неудачи, как ни остро их переживаешь.
— Послушай, милое дитя мое,— говорит он, думая: «Что это я — одурел или помешался?»
Девочка быстро подымает лямки на плечи и смотрит на него с ужасом, почти задыхаясь, в глазах у нее что-то бьется и трепещет. В чем же она виновата?
Он только хотел просить ее повернуться к нему другой стороной: ему больше нравится смотреть на человека с правой стороны; он то же самое говорил ее матери, когда ухаживал за ней, а это было много лет тому назад.
— С левой стороны ты совсем другая, словно тебя подменила злая фея, и вместо тебя оставила какого-то уродца. Вот так, теперь хорошо. Смотри не простудись, много плескаться в воде вредно; мойся, когда очень уж нужно. Я-то никогда не полоскался подолгу. Утром помоги бабушке разжечь огонь, ей стало трудно растапливать плиту, она здорово одряхлела.
Немного позже он поднялся и вышел в овчарню: ему хотелось проверить, все ли в порядке.
Все было в порядке. Зеленые глаза кота светились то в дальнем углу, у кормушки, то на ступенях лестницы. Впрочем, они с котом презирали друг друга. Бьяртур любил собак. Когда он вернулся в дом, Ауста уже легла. Хорошо ли она укрылась, бедняжка? Несмотря на присутствие кота, он все же не был спокоен ночью, два-три раза выходил в овчарню и плевал на все четыре стороны.
Все небо было усыпано звездами. Лаяла собака. Казалось, все было как обычно,— люди спокойно спят, видят сны; им снятся серебряные монеты — то в две кроны, то в пятьдесят эйриров; то им видится необъятное море, то маленькое озерцо.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ РАЗГОВОР СО СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННЫМИ СИЛАМИ
Во второй половине рождественского поста погода изменилась — выпал густой снег. Он падал и падал, день за днем, спокойно, мягко, настойчиво. Глядишь на эти медленно опускающиеся хлопья, и начинает казаться, что ты отрезан от всего мира, что ты и сам уже не существуешь.
— Хорошо, когда ничего не случается,— говорил Бьяртур.— Некоторые жалуются на однообразие, им, как ребятам, подавай перемены. Люди разумные перемен не любят.
С другой стороны, не всем дано так легко переносить отсутствие перемен, как кошкам. Под окном вырастают снежные сугробы, как бы окутанные голубовато-серым шерстяным одеялом, а кот все сидит и сидит, все жмурится с забавным выражением важности и коварства. Наконец снег перестал. Погода проясняется, мороз крепчает, и холодный колючий ветер наметает кучи снега. Этой зимой сена было вдоволь, и стихийные бедствия были не страшны. Бушует ли еще нечистая сила? Сейчас как будто унялась. Тревога, погнавшая Бьяртура в поселок за котом, теперь почти утихла. Он погладил кота по спине и сказал: «Как бы он только не сцепился с собакой». Раздумывая обо всем происшедшем, он не мог понять, как же это он поверил, что глупый кот мог справиться с нечистой силой. Все же он перестал вставать по ночам и наведываться в овчарню.
И все-таки нечистая сила не сдавалась; она попросту решила дождаться морозов, чтобы на снегу не было видно следов. Как-то рано утром Бьяртур, по обыкновению, пошел в овчарню. Войдя туда, он зажег фонарь и огляделся. Его глазам представилось ужасное зрелище: десять овец валялись мертвыми или были при последнем издыхании; они лежали на полу или возле кормушек.
Овцы были зарезаны самым зверским образом: у одних были вспороты глотки, другим вколочены в череп ржавые гвозди, а некоторые, видно, погибли от удара дубинки. Тяжело рассказывать о таких ужасах, может быть, поэтому Гудбьяртур Йоунссон особенно не распространялся о случившемся ни тогда, ни впоследствии. Он совершенно растерялся; сорвав с себя шапку, он крепко охватил обеими руками голову. Он осмотрел одну овцу за другой и прикончил тех, которые еще дышали. Больше он уже не мог сдерживаться: резко повернувшись, он стиснул кулаки и стал изрыгать проклятия, плеваться, он вызывал на поединок злого духа Колумкилли вместе с его потаскухой Гунвер и изливал на них поток языческих и библейских проклятий. Он призывал их сразиться с ним на выгоне перед овчарней. Что еще ему оставалось делать и говорить? Он бросал вызов сразу всем духам: пусть покажут свое мужество в открытом бою. Если они хоть сколько-нибудь дорожат своей честью, то теперь уж скрываться не будут. «Не велика хитрость грабить и убивать, когда все спят!» — сказал он, грозя кулаками окоченевшей природе и небу. И наконец, не находя больше достаточно крепких слов, громко завыл. Завыла и собака. Все это сплошное кощунство. Нет ему спасения. На востоке слабо забрезжил рассвет.
Ему пришло в голову, что ведь проклятиями злых духов не прогонишь. Вспомнилось старинное сказание о черте, который становился от проклятий еще сильнее. Но что еще он мог придумать? Может быть, старая Халбера приковыляет сюда и прочтет псалмы? Не привести ли пастора? Пусть произнесет имя Иисуса на древнееврейском языке. Это еще не значит, что он, Бьяртур из Летней обители, верит в святого духа,— свободные люди не нуждаются в религии. Он не боится встречи с любым привидением и никогда в жизни не испытывал страха перед темнотой, не говоря уж о других ужасах.
В старинных сказаниях говорилось о том, что привидения склоняются перед силой имени Иисусова, если его произносят на каком-нибудь древнем языке. Впрочем, было мало надежды, что плешивый молодой человек, пастор Теодоур, своей ученостью одолеет нечистую силу, которую старые пасторы былых времен, хорошо знавшие искусство заклинаний, не раз безуспешно пытались отправить в ад. Единственный человек в тех краях, который имел полную власть над нечистой силой, давным-давно умер.
Дети стояли на снегу и пристально следили за движениями отца: он складывал одну за другой головы мертвых овец на выступ стены. Наконец маленький Нонни нарушил молчание.
— Отец,— сказал он,— нашему Хельги часто чудится что-то около хутора.
Бьяртур выпрямился и, держа окровавленный нож в руке, спросил:
— Что именно?
— Ничего, он врет,— сказал Хельги.
— Вру? Разве ты не помнишь, что рассказывал мне прошлой осенью, когда отец был в городе, а мы сидели на камнях перед домом и говорили про водопад?
Бьяртур, держа нож в руке, подошел к своему старшему сыну и решительно потребовал, чтобы Хельги подробно рассказал ему все без утайки. Но мальчик твердил, что он ничего не видел. Бьяртур схватил сына за плечи и пригрозил ему: если он сейчас же не скажет, то ему будет плохо. Мальчик испугался; он пролепетал, что видел какого-то мальчишку, или, вернее, парня, с седыми, как у старой бабы, косами.
— Где ты его видел?
— Иногда он бежал от овчарни к дому, и я не раз гнался за ним.
— Почему ты ничего не сказал мне об этом?
— Я знал, что мне никто не поверит.
— Куда он направлялся?
— Не знаю. Он скакал.
Бьяртур все настойчивее требовал, чтобы сын подробно описал этого неизвестного бегуна. Но ответы мальчика становились все более сбивчивыми: иногда ему казалось, что у того человека борода, иногда — косы, и, наконец, ему даже померещилось раз, что на нем была юбка.
— Юбка? — удивленно спросил Бьяртур — Какая еще юбка?
— Красная. И чем-то была обмотана шея.
— Шея? Что же это было?
— Не знаю. Пожалуй, больше всего это напоминало шарф.
— Шарф, черт бы тебя побрал! — сердито рявкнул Бьяртур и влепил ему такую пощечину, что ребенок зашатался.— Вот тебе! Не болтай чепухи!
Сверхъестественные явления неприятны тем, что сдвигают все человеческие понятия, смешивают их в одну кучу; почва под ногами начинает колебаться, ум витает в чуждых ему сферах — он ужо не смеет делать правильные выводы, даже те, которые подсказываются здравым смыслом,— все грани между явлениями, даже противоположными, стираются. Смерть уже не смерть, жизнь не жизнь, как утверждает Эйнар из Ундирхлида. Человек распределяет я ил опия, относя каждое к какой-нибудь группе, словно карты, сложенные по мастям. И вот тайные силы врываются в жизнь и сметают все, подобно тому как потоки осеннего дождя уносят неубранное скошенное сено. По мнению многих, сверхъестественные явления объясняются тем, что бог хочет доказать простым смертным, насколько он мудрее их. Неужели Бьяртур из Летней обители позволит одурачить себя этим таинственным силам? Или обратится за советом к людям? Или будет произносить заклинания и ждать, пока нечистая сила не уничтожит всех овец и не разрушит его хутор, как в 1750 году?
Был тихий вечер, и Бьяртур не спешил загонять овец. Рассеянно бродил он по пастбищу, разговаривая сам с собой, и бранил сверхъестественные силы, не замечая, куда идет. И вдруг он обнаружил, что вышел к западному склону горы. Может быть, он думал встретить Эйнара из Ундирхлида или еще кого-нибудь?
Блеснул молодой месяц. Сумерки сгустились. Многие полагают, что сумерки — самое красивое время дня. На вершине горы, среди спокойного зимнего пейзажа, возвышается усеянный камнями могильный курган — здесь похоронен злой дух Колумкилли. Курган стоит над пропастью, одна его сторона облита лунным светом, другая — в тени; это и не день и не ночь; мягкий лунный свет придает всей картине оттенок невинной прелести и почти возвышенного покоя. Но Бьяртур не чувствовал этого очарования. Он несся как разъяренный зверь, который мчится к своей несчастной жертве, чтобы уничтожить ее. Он ринулся в атаку не сразу. Из мерзлой земли он достал маленький камешек и спрятал его за спину.
— Да, вот где вы оба покоитесь,— сказал он, с невыразимой ненавистью глядя на могилу.
У самого подножия кургана он топнул ногой. Но они не ответили ему. Все же Бьяртур продолжал говорить с ними, утверждая, что он вполне разгадал их умысел. Бьяртур ясно сказал им, что он обвиняет их в убийстве своих жен и детей. А теперь они, видно, добрались и до его овец.
— Что же, продолжайте, продолжайте, если только посмеете, но покорить меня вам не удастся. Смешно даже думать об этом. Хоть горы обрушьте на мой хутор, но я стою здесь и буду стоять до последнего издыхания. Глупо думать, что я покорюсь.
Ответа не было. Только нежные звезды, сверкая своими чудными очами, посмеивались над земным человеком и его недругами.
Тогда он сказал:
— У меня в руках камень.— И он стал размахивать перед ними камешком.— Но не думайте, что я положу его на вашу могилу. Вы говорите: «А, значит, он испугался, раз явился сюда с камнем!» Вы говорите: «Наконец он принес камень. Он, верно, боится потерять Аусту Соуллилью, как он уже лишился двух своих жен».
Но говорю вам я, Бьяртур из Летней обители, свободный человек, самый вольный исландец со времен первых поселенцев до наших дней: можете обрушить на меня горы, но камня вам от меня не получить!
В знак своего презрения к темным силам Бьяртур швырнул камень в пропасть. Камень стучал о голые стены ущелья, пока не упал на дно, пробуждая глухое эхо,— будто оттуда доносились голоса древних предков, будто сам тролль и его свита удивлялись тому, что кто-то потревожил их вековой сон. Собака подбежала к краю пропасти и громко залаяла. Меньше всего хотелось Бьяртуру именно сейчас, когда он свел счеты с привидениями, искать поддержки у людей. Сейчас, как никогда, он твердо решил бороться со здешними чудовищами один на один, без посторонней помощи, не на жизнь, а на смерть. Он повернулся и пошел в свою долину.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
МОЛЕБСТВИЕ
Жители поселка, возвращаясь из города, заглядывали по пути в Летнюю обитель, выведывали у детей новости и с этими новостями шли в поселок. Здесь слухи о привидениях быстро передавались из уст в уста,— в эту глухую пору года, когда нечем занять ум и сердце, за них жадно хватались и стар и млад. И люди с легкостью поверили в нечистую силу и усомнились в том, что всему виною крысы,— ведь все мы склонны допускать невероятное и сомневаться в правдоподобном.
Жители поселка стали наведываться к Бьяртуру все чаще. Люди не жалеют сил и времени, когда им хочется проверить слухи о кознях привидений, они жадно подхватывают эти слухи и хранят их в недрах своей души. Бьяртур отвечал любопытным, что, кому охота, пусть гоняются как очумелые за привидениями и изнашивают свои подметки,— это их личное дело; он же не интересуется болтовней о нечистой силе. Вся суть в том, что однажды ночью кот испугал овец, они всполошились, с перепугу бросились к стенам и кормушкам — и поразбивали себе головы, натыкаясь на ржавые гвозди.
Ребятам же доставляло большое удовольствие развлекать гостей... Они стояли с ними возле дома, под стенкой, и рассказывали о нечистой силе; впервые в жизни они чувствовали себя важными особами — их слушали. А хозяйка из Редсмири послала Аусте тайком от Бьяртура кофе, сахар и книгу одного талантливого иностранца под названием «Простой образ жизни». Оказалось, что мальчики своими глазами видели привидения, им даже удавалось разговаривать с ними, в особенности старшему и младшему. Стоило им только забраться в овчарню и пробыть там некоторое время, как являлось привидение. Они видели его сверкающие в темноте глаза, но плохо понимали его, так как оно говорило гнусавым голосом и невнятно. Все же они разобрали, что привидению наскучило жить забытым и всеми покинутым — вот оно и дает о себе знать. Не успокоится оно до тех пор, пока ему не будут оказаны все почести, какие полагаются,— проповедь, псалмы, молитвы, предпочтительно заупокойные. Некоторые гости подходили к овчарне и тихонько затягивали какой-нибудь псалом или даже бормотали отрывки из «Отче наш». Ауста едва успевала приготовлять кофе. «Да,— говорило привидение,— завтра пусть придет еще больше гостей». Это было не какое-нибудь языческое божество, это был настоящий бог, который требовал у людей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57