Самостоятельные люди
(исланд.)
ГЕРОИЧЕСКАЯ САГА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ИСЛАНДСКИЙ ПИОНЕР
ГЛАВА ПЕРВАЯ
КОЛУМКИЛЛИ
Как гласит исландская летопись, в стародавние времена в Исландии поселились выходцы с Запада. После них остались кресты, колокола, а также разные орудия колдовства. Из латинских источников известны имена тех, кто прибыл сюда в первые годы папства; их предводителем был Колумкилли, ирландец, знаменитый заклинатель духов. В ту пору земля Исландии славилась необычайным плодородием. Позднее сюда явились северяне, и первым поселенцам пришлось бежать. В летописях сказано, что Колумкилли в отместку заклял пришельцев и наслал на них всякие напасти; земля исландская стала скудеть, пошли недороды...
Шло время. Северяне отпали от истинной веры и стали поклоняться идолам по примеру других племен. В Исландии все перевернулось вверх дном. Над богами северян теперь глумились, многие нашли себе новых богов и божков, завезенных сюда из восточных и западных стран. По преданию, тогда же воздвигли храм в память Колумкилли — в той долине, где потом был построен на пустоши большой хутор Альбогастад. После того как к 1750 году нечистая сила разрушила хутор, окружной судья Поун из Утиредсмири-Рейкдаля заинтересовался этой высокогорной долиной, где, по слухам, поселилось привидение. Он и сам был очевидцем весьма странных происшествий и рассказал о них в известном донесении «О дьяволе из Альбогастада». С середины зимы и до самой троицы привидение издавало ужасные вопли, и тогда народ бежал с хутора в поселок. Привидение дважды прокричало на ухо судье Йоуну свое имя, а на все его вопросы отвечало «то непристойными латинскими стихами, то грубой бранью».
Наиболее известное из сохранившихся преданий о привидении относится к тем далеким временам, когда судьи Йоуна еще и на смете не было, и совсем нелишне напомнить о нем тем, кто со временем посетит эти прибрежные долины, пройдется по заросшим тропам, протоптанным некогда конями, и, может быть, залюбуется древним холмом на болоте, где в старину стоял хутор.
В последние годы жизни епископа Гудбранна на хуторе Альбогастад жили муж и жена. Имени мужа мы не знаем, а жену звали Гунвер, или Гудвер. Говорили, что эта женщина отличалась необузданным нравом, занималась колдовством, и лучше было держаться от нее подальше. Муж, человек слабовольный, во всем подчинялся жене. В первое время семья их жила небогато, батраков у них было мало. Предание говорит, что, когда у Гунвер рождались дети, она заставляла мужа губить новорожденных младенцев. Он относил их на гору и клал там под плоский камень — и по сей день еще в весеннюю пору, когда снег начинает таять, слышно, как они плачут. А то он топил детей в озере, с камнем на шее, и теперь даже в морозные лунные ночи доносятся из озера их стоны; говорят, что это предвещает непогоду.
С годами Гунвер пристрастилась к человеческой крови и мозгу. Рассказывают, что своим детям, которых не убивала, она вскрывала жилы и высасывала из них кровь. За домом она велела поставить хижину и там возжигала огонь в честь дьявола Колумкилли.
Говорят, что однажды муж ее решился бежать и объявить жителям поселка всю правду о колдунье, но та погналась за ним и, поймав на перевале у Редсмири, побила его камнями и надругалась над трупом. Кости мужа Гунвер отнесла к себе в хижину, а мясо оставила на перевале птицам. В поселке она сказала, что он погиб, когда отыскивал овец в горах.
После смерти мужа Гунвер разбогатела, завела хороших коней, и в приходе поговаривали, что богатство это наколдовал ей Колумкилли.
В поселок в ту пору приезжало много народу из других мест: летом, чтобы ловить рыбу под ледником, а весной, чтобы запастись вяленой рыбой.
Со временем люди стали замечать, что Гунвер ведет себя подозрительно и что лошадей у нее становится все больше и больше. Поговаривали, что хотя Гунвер и посещает церковь, но даже в троицын день после службы в редсмирской церкви не поднимает глаз к небу и солнцу.
Наконец пошел слух, будто муж Гунвер умер не своей смертью и что она убивает людей — кого из-за денег, а кого ради крови и мозга. Около Альбогастада в южной части долины есть маленькое Озеро Пиявок — в нем Гунвер топила свои жертвы. Обычно она убивала своих гостей ночью, закалывала их, когда они спали, перекусывала им горло и разрезала мясо на куски, а костями играла вместе с Колумкилли. Случалось, она гнала человека до самой пустоши, всаживала в него сверкающий нож и убивала; силой она могла потягаться с любым мужчиной, да и дьявол Колумкилли помогал ей в злодействах. До сих пор на склоне пустоши люди видят кровавые следы на снегу, чаще всего перед рождеством.
Трупы она уносила в долину, привязывала камень и топила в озере; затем она забирала себе добро убитых — одежду, лошадь, /tonми. Все дети Гунвер были слабоумными — они то забирались на крышу и лаяли по-собачьи, то сидели на камне у порога, жутко оскалив зубы. Дьявол отнял у них дар речи и разум. И по сей день вечерами тамошним детям поют песенку:
Как заманит Гунвер в гости
пешехода на беду,
загрызет и кинет в омут —
дидли-дидли-ду.
Кровь! — поток вдоль дорог,
спи, сынок, с нами бог.
Как заманит Гунвер в гости верхового, злобный бес, вдруг сверкнет ее клинок — и тидли-тидли-тесс. Кровь! — поток вдоль дорог, спи, сынок, с нами бог.
Как заманит Гунвер в гости
божью душу, адский дух,
выест мозговые кости —
дидли-дидли-ух.
Кровь! — поток вдоль дорог,
спи, сынок, с нами бог.
Как заманит Гунвер в гости,
проклянешь свою судьбу:
вырвет руки,
вырвет ноги,
вырвет бок —
мяса клок,—
и фидли-фидли-бу.
Кровь! — поток вдоль дорог,
спи, сынок, с нами бог!
Старый дьявол Колумкилли
так учил ее в аду:
кровь красна —
ох, вкусна!
Костный мозг —-
теплый воск! —
и бай-бай и дидли-ду.
Кровь! — поток вдоль дорог,
спи, сынок, с нами бог!
1 Стихи в «Самостоятельных людях» переведены В. Тихомировым.
Но пришло время, и злодейства Гунвер открылись; люди узнали, что у нее на совести много убийств. Она убивала мужчин, женщин, детей, а по ночам поклонялась дьяволу Колумкилли. На окружном тинге Гунвер приговорили к смерти и в первое воскресенье после троицы четвертовали у ворот редсмирского кладбища. Гунвер приняла смерть мужественно и, умирая, прокляла людей страшным проклятием. Ее тело, разрубленное на куски, положили в мешок, отнесли на перевал, к западу от Альбогастада, и там зарыли, насыпав над ним высокий курган, который можно видеть и поныне. Курган этот весь зарос травой, и его называют курганом Гунвер. Когда путник впервые минует перевал, он бросает камень на курган; это предохраняет от всяких бед: некоторые бросают камень всякий раз, как проходят мимо,— они надеются купить себе этим мир и покой.
Но если Гунвер при жизни отличалась свирепым нравом, то после смерти она и вовсе не знала удержу. Она являлась на хутор и воскрешала свои жертвы — мужчин, женщин, детей, так что в темные осенние ночи от нее просто житья не было на Аль-богастаде. Верная своим привычкам, она мучила и живых и мертвых: по ночам на хуторе раздавались громкие крики и стоны, будто сонмы неприкаянных душ жаловались на свои мученья, потому что не могли найти себе покоя. Иногда от земли поднимались клубы серных паров, и люди задыхались, а собаки, охваченные неистовой злобой, грызлись друг с другом. Иногда Гунвер такое творила на крышах, что балки трещали; ни один дом, даже самый прочный, не мог выдержать ее неистовых ударов и бешеной ночной скачки. Она носилась верхом на людях и животных, ломала хребты коровам, сводила с ума женщин и детей, пугала стариков, и ее было не унять ни крестным знамением, ни колдовскими чарами. Предание гласит, что в конце концов с нею справился редсмирский пастор, человек большой учености, которому удалось заставить ее бежать. Она бежала в горы; и там перед ней расступилась скала и открылось ущелье, которое и поныне чернеется на вершине горы. Одни говорят, что она приняла образ тролля и поселилась в скале, другие, что она и по сей день живет в озере.
Да разве неизвестно, что какое-то страшилище и в самом деле обитало в здешнем озере с незапамятных времен? Многие видели его и могут в том поклясться, даже те, кто не верит в привидения. Некоторые уверяли, что нечистая сила разрушала хутор Альбога-стад три раза, а иные — что даже семь раз. Вот почему ни один крестьянин не решался там остаться, и хутор опустел. А при окружном судье из Рейкдаля его присоединили к Утиредсмири, и он стал зимним пристанищем для овец, отчего и получил название «Зимовье»; впоследствии там держали ягнят.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЗЕМЛЯ
Па низком холме, среди болот, стоит старый полуразваливши iicи дом.
Гнить может, этот холм только наполовину создан природой. Быть может, крестьяне, которых давным-давно нет на свете, из поколения в поколение строили себе жилье в этой долине у ручья, и один хутор вырастал на развалинах другого. Но вот уже сто с лишком лет, как на этом месте находится овечий загон, и все сто с лишком лет там блеют овцы и ягнята.
От холма к югу тянутся обширные болота, в которых торчат покрытые вереском бугры. С редсмирского перевала стекает в болото небольшая река; другая река берет начало в озере и бежит через долину по восточной части пустоши. К северу от загона поднимается крутая гора, склоны которой усеяны камнями, и земля между ними поросла вереском. Кое-где вздымаются острые скалы; в одном месте, напротив загона, утес раскололся, и весной из расселины длинной, узкой струей низвергается водопад. А когда южный ветер взбивает пену и несет ее вверх, то кажется, будто вода течет не вниз, а на вершину горы. Под скалой разбросаны валуны. Загон расположен на пустоши, на месте хутора Альбогастад, и долгое время его называли «Зимовьем».
Возле овчарни течет маленький ручей, огибая полукругом выгон. Прозрачный, холодный, он никогда не пересыхает. Летом лучи солнца играют в его резвых водах, а на берегу лежат овцы и жуют жвачку.
Синее небо, озеро, по которому плавают лебеди, река, спокойно текущая по болоту, а в ней играют форели — все сияет, блестит, радуется, и у всего своя песня под солнцем.
Долина окружена горами и пустошью. На западе — узкий перевал, а по ту сторону — Утиредсмири, Редсмири, или просто Мири, усадьба старосты местного прихода. Он же был до сих пор владельцем всей этой горной долины.
Ниже Редсмири хуторов и селений становится больше. Восточная часть пустоши, где пролегает дорога к Фьорду, находится в пяти часах неторопливой езды от города. К югу тянется волнистая гряда холмов; постепенно повышаясь, холмы сливаются с горой Блауфьедль,— когда смотришь на нее снизу, то кажется, будто она вросла в самое небо; снег на вершине горы редко тает прежде Иванова дня. По ту сторону Блауфьедля снова начинается пустошь. Весной долину обдувают теплые ветры.
Когда весенний ветер врывается в долину, а солнце ярко озаряет прошлогоднюю траву на речном берегу, озеро и белых лебедей, когда оно выманивает из болота весенние побеги, трудно поверить, что в этой мирной плодородной долине когда-то творились страшные злодейства. Люди едут верхом по берегу реки, по тропинкам, протоптанным конями за долгие века, и свежий весенний ветер гуляет по освещенной солнцем долине. В такие дни солнце прогоняет тени прошлого.
Новое поколение не хочет и знать о привидениях, которые терзали людей встарь. Сколько раз нечистая сила разрушала хутор Альбогастад на пустоши, а он вновь отстраивался наперекор злым чарам. Столетие за столетием бедняки поднимались из поселка па холм между озером и скалой, чтобы попытать счастья, и бросали вызов силам, заколдовавшим эту землю и взалкавшим крови человеческой. И все вновь и вновь то один, то другой бедняк начинает трудиться на холме, назло дьяволу, посягающему на его жизнь. История долины — это повесть о самостоятельном человеке, который один на один борется с привидениями, появляющимися каждый раз под новыми именами. То это сатана, полубожество, предающее проклятью всю страну. То ведьма, ломающая кости своим жертвам. То какие-нибудь чудовища, обрекающие людей на безумие. То беснующийся призрак, который до основания разрушает хутор. А по сути дела это все один и тот же призрак, из поколения в поколение, столетие за столетием преследующий человека. «Нет, не покорюсь»,— говорит человек упрямо.
И вот однажды, через полтораста лет после того, как в последний раз был разрушен хутор, человек отправился в Альбогастад. Минуя перевал у кургана Гунвер, он яростно сплюнул: Не дождешься ты от меня камня, ведьма проклятая, нет!» И он не бросил ей камень.
Он с трудом движется вперед, соразмеряет свои движения с напором ветра, приноравливается к неровной земле. За ним бредет желтая собака, дворняжка, с острой мордой, грязная. В шерсти у нее так много блох, что она то и дело с нетерпеливым визгом ложится на землю и катается между кочками. Собака ест траву — как видно, ей не хватает витаминов. И уж во всяком случае, совершенно ясно, что ее донимают глисты. Человек подставляет лицо свежему весеннему ветру, и чудится ему, что под сияющим солнцем развеваются гривы коней — они промчались здесь в далеком прошлом, а в ветре слышится давно отзвучавший топот копыт... Столетие за столетием кони вытаптывали на берегу реки тропу, и по сей день по этой тропе ходят люди. Вот и он, исландец тридцатого поколения, мужественный и неустрашимый, вчера еще батрак, а сегодня хуторянин, идет этой тропой вместе со своей собакой. Взгляд его скользит по долине, освещенной весенним солнцем. Собака подбегает, прыгает на него и тычется мордой в шершавую руку. Так она и стоит, виляя хвостом, а человек задумчиво на нее смотрит; ее покорность и преданность и сознание силы, он приобщается на мгновенье к мечте человека — мечте о власти, он подобен полководцу, опирающему свои войска, и он твердо уверен в их повиновении. Проходит некоторое время, собака усаживается на берегу, в транс, у ног хозяина, вопросительно смотрит на него. Он говорит: «То, что ищешь в человеке, находишь в своей собаке».
Человек размышляет вслух все о том же, даже когда сворачивает с тропинки и шагает по болоту в сторону загона. Его не оставляет одна и та же мысль: собака находит то, что ищет, в человеке. Ищите и обрящете. Он нагибается и, нащупав корни осоки в болоте, измеряет их длину своими толстыми пальцами и выдергивает один корень из мха, затем вытирает его о штаны, кладет в рот и жует, как овца, и даже думать начинает, как овца. Осока горькая, но он долго пережевывает ее, ощущая горечь во рту. Многим овцам эта трава спасла жизнь, многим отощавшим за долгую голодную зиму. Она горькая, а все же слегка отдает медом. Весной осока спасает жизнь овцам, а осенью овцы спасают жизнь людям. Человек продолжает размышлять о траве. Так он доходит до загона. Человек стоит на вершине самого высокого холма, как стоял здесь некогда первый поселенец, выбирая место для будущего жилья. Оглянувшись по сторонам, он мочится, сначала повернувшись лицом на север — в сторону горы, затем на восток — где болота, озеро и река, спокойно текущая по болоту, и на юг, где простирается пустошь и где Блауфьедль, еще покрытый снегом, замыкает горизонт. И солнце сияет над пустошью.
На южной стороне холма две овцы из Утиредсмирп щиплют молодую траву, и он прогоняет их, хотя это овцы его хозяина,— впервые прогоняет с собственного выгона: «Это моя земля!»
Но вдруг он впадает в раздумье: да ведь за землю-то еще не заплачено сполна, и цыкает на собаку, чтобы она не смела гоняться за овцами.
Стоя на собственном участке, человек продолжает разглядывать расстилающийся вокруг него мир,— тот мир, который он покупает. Скоро этот мир озарит летнее солнце. Он говорит собаке:
— «Зимовье» — неподходящее название для такого хутора. Да и не название это вовсе. И «Альбогастад на пустоши» тоже не подойдет. Потому что оно отдает суеверием и напоминает времена панства. Черт возьми! Не хочу я, чтобы название моего хутора напоминало об ужасах прошлого. Меня зовут Бьяртур — Ясный мой хутор называется «Летняя обитель».
И Бьяртур из Летней обители расхаживает по собственной земле, рассматривает заросшие травой развалины, полуразрушенную стену загона и мысленно все это сносит и строит новый хутор, точь-в-точь как тот, где он родился и вырос, на восточном краю пустоши.
— Не в величине дело,— говорит он громко собаке, словно заподозрив, что она чересчур занеслась в своих мечтах.—Скажу тебе, что свобода куда важнее высокого потолка. Восемнадцать лет я гнул спину ради свободы. У кого собственная земля — тот и есть самостоятельный человек в нашей стране, тот сам себе хозяин. Если я продержусь зиму, сумею прокормить овец и аккуратно из года в год выплачивать долг, то скоро разделаюсь с ним, и овцы останутся при мне. Свобода — вот то, к чему мы стремимся в нашей стране, Титла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
(исланд.)
ГЕРОИЧЕСКАЯ САГА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ИСЛАНДСКИЙ ПИОНЕР
ГЛАВА ПЕРВАЯ
КОЛУМКИЛЛИ
Как гласит исландская летопись, в стародавние времена в Исландии поселились выходцы с Запада. После них остались кресты, колокола, а также разные орудия колдовства. Из латинских источников известны имена тех, кто прибыл сюда в первые годы папства; их предводителем был Колумкилли, ирландец, знаменитый заклинатель духов. В ту пору земля Исландии славилась необычайным плодородием. Позднее сюда явились северяне, и первым поселенцам пришлось бежать. В летописях сказано, что Колумкилли в отместку заклял пришельцев и наслал на них всякие напасти; земля исландская стала скудеть, пошли недороды...
Шло время. Северяне отпали от истинной веры и стали поклоняться идолам по примеру других племен. В Исландии все перевернулось вверх дном. Над богами северян теперь глумились, многие нашли себе новых богов и божков, завезенных сюда из восточных и западных стран. По преданию, тогда же воздвигли храм в память Колумкилли — в той долине, где потом был построен на пустоши большой хутор Альбогастад. После того как к 1750 году нечистая сила разрушила хутор, окружной судья Поун из Утиредсмири-Рейкдаля заинтересовался этой высокогорной долиной, где, по слухам, поселилось привидение. Он и сам был очевидцем весьма странных происшествий и рассказал о них в известном донесении «О дьяволе из Альбогастада». С середины зимы и до самой троицы привидение издавало ужасные вопли, и тогда народ бежал с хутора в поселок. Привидение дважды прокричало на ухо судье Йоуну свое имя, а на все его вопросы отвечало «то непристойными латинскими стихами, то грубой бранью».
Наиболее известное из сохранившихся преданий о привидении относится к тем далеким временам, когда судьи Йоуна еще и на смете не было, и совсем нелишне напомнить о нем тем, кто со временем посетит эти прибрежные долины, пройдется по заросшим тропам, протоптанным некогда конями, и, может быть, залюбуется древним холмом на болоте, где в старину стоял хутор.
В последние годы жизни епископа Гудбранна на хуторе Альбогастад жили муж и жена. Имени мужа мы не знаем, а жену звали Гунвер, или Гудвер. Говорили, что эта женщина отличалась необузданным нравом, занималась колдовством, и лучше было держаться от нее подальше. Муж, человек слабовольный, во всем подчинялся жене. В первое время семья их жила небогато, батраков у них было мало. Предание говорит, что, когда у Гунвер рождались дети, она заставляла мужа губить новорожденных младенцев. Он относил их на гору и клал там под плоский камень — и по сей день еще в весеннюю пору, когда снег начинает таять, слышно, как они плачут. А то он топил детей в озере, с камнем на шее, и теперь даже в морозные лунные ночи доносятся из озера их стоны; говорят, что это предвещает непогоду.
С годами Гунвер пристрастилась к человеческой крови и мозгу. Рассказывают, что своим детям, которых не убивала, она вскрывала жилы и высасывала из них кровь. За домом она велела поставить хижину и там возжигала огонь в честь дьявола Колумкилли.
Говорят, что однажды муж ее решился бежать и объявить жителям поселка всю правду о колдунье, но та погналась за ним и, поймав на перевале у Редсмири, побила его камнями и надругалась над трупом. Кости мужа Гунвер отнесла к себе в хижину, а мясо оставила на перевале птицам. В поселке она сказала, что он погиб, когда отыскивал овец в горах.
После смерти мужа Гунвер разбогатела, завела хороших коней, и в приходе поговаривали, что богатство это наколдовал ей Колумкилли.
В поселок в ту пору приезжало много народу из других мест: летом, чтобы ловить рыбу под ледником, а весной, чтобы запастись вяленой рыбой.
Со временем люди стали замечать, что Гунвер ведет себя подозрительно и что лошадей у нее становится все больше и больше. Поговаривали, что хотя Гунвер и посещает церковь, но даже в троицын день после службы в редсмирской церкви не поднимает глаз к небу и солнцу.
Наконец пошел слух, будто муж Гунвер умер не своей смертью и что она убивает людей — кого из-за денег, а кого ради крови и мозга. Около Альбогастада в южной части долины есть маленькое Озеро Пиявок — в нем Гунвер топила свои жертвы. Обычно она убивала своих гостей ночью, закалывала их, когда они спали, перекусывала им горло и разрезала мясо на куски, а костями играла вместе с Колумкилли. Случалось, она гнала человека до самой пустоши, всаживала в него сверкающий нож и убивала; силой она могла потягаться с любым мужчиной, да и дьявол Колумкилли помогал ей в злодействах. До сих пор на склоне пустоши люди видят кровавые следы на снегу, чаще всего перед рождеством.
Трупы она уносила в долину, привязывала камень и топила в озере; затем она забирала себе добро убитых — одежду, лошадь, /tonми. Все дети Гунвер были слабоумными — они то забирались на крышу и лаяли по-собачьи, то сидели на камне у порога, жутко оскалив зубы. Дьявол отнял у них дар речи и разум. И по сей день вечерами тамошним детям поют песенку:
Как заманит Гунвер в гости
пешехода на беду,
загрызет и кинет в омут —
дидли-дидли-ду.
Кровь! — поток вдоль дорог,
спи, сынок, с нами бог.
Как заманит Гунвер в гости верхового, злобный бес, вдруг сверкнет ее клинок — и тидли-тидли-тесс. Кровь! — поток вдоль дорог, спи, сынок, с нами бог.
Как заманит Гунвер в гости
божью душу, адский дух,
выест мозговые кости —
дидли-дидли-ух.
Кровь! — поток вдоль дорог,
спи, сынок, с нами бог.
Как заманит Гунвер в гости,
проклянешь свою судьбу:
вырвет руки,
вырвет ноги,
вырвет бок —
мяса клок,—
и фидли-фидли-бу.
Кровь! — поток вдоль дорог,
спи, сынок, с нами бог!
Старый дьявол Колумкилли
так учил ее в аду:
кровь красна —
ох, вкусна!
Костный мозг —-
теплый воск! —
и бай-бай и дидли-ду.
Кровь! — поток вдоль дорог,
спи, сынок, с нами бог!
1 Стихи в «Самостоятельных людях» переведены В. Тихомировым.
Но пришло время, и злодейства Гунвер открылись; люди узнали, что у нее на совести много убийств. Она убивала мужчин, женщин, детей, а по ночам поклонялась дьяволу Колумкилли. На окружном тинге Гунвер приговорили к смерти и в первое воскресенье после троицы четвертовали у ворот редсмирского кладбища. Гунвер приняла смерть мужественно и, умирая, прокляла людей страшным проклятием. Ее тело, разрубленное на куски, положили в мешок, отнесли на перевал, к западу от Альбогастада, и там зарыли, насыпав над ним высокий курган, который можно видеть и поныне. Курган этот весь зарос травой, и его называют курганом Гунвер. Когда путник впервые минует перевал, он бросает камень на курган; это предохраняет от всяких бед: некоторые бросают камень всякий раз, как проходят мимо,— они надеются купить себе этим мир и покой.
Но если Гунвер при жизни отличалась свирепым нравом, то после смерти она и вовсе не знала удержу. Она являлась на хутор и воскрешала свои жертвы — мужчин, женщин, детей, так что в темные осенние ночи от нее просто житья не было на Аль-богастаде. Верная своим привычкам, она мучила и живых и мертвых: по ночам на хуторе раздавались громкие крики и стоны, будто сонмы неприкаянных душ жаловались на свои мученья, потому что не могли найти себе покоя. Иногда от земли поднимались клубы серных паров, и люди задыхались, а собаки, охваченные неистовой злобой, грызлись друг с другом. Иногда Гунвер такое творила на крышах, что балки трещали; ни один дом, даже самый прочный, не мог выдержать ее неистовых ударов и бешеной ночной скачки. Она носилась верхом на людях и животных, ломала хребты коровам, сводила с ума женщин и детей, пугала стариков, и ее было не унять ни крестным знамением, ни колдовскими чарами. Предание гласит, что в конце концов с нею справился редсмирский пастор, человек большой учености, которому удалось заставить ее бежать. Она бежала в горы; и там перед ней расступилась скала и открылось ущелье, которое и поныне чернеется на вершине горы. Одни говорят, что она приняла образ тролля и поселилась в скале, другие, что она и по сей день живет в озере.
Да разве неизвестно, что какое-то страшилище и в самом деле обитало в здешнем озере с незапамятных времен? Многие видели его и могут в том поклясться, даже те, кто не верит в привидения. Некоторые уверяли, что нечистая сила разрушала хутор Альбога-стад три раза, а иные — что даже семь раз. Вот почему ни один крестьянин не решался там остаться, и хутор опустел. А при окружном судье из Рейкдаля его присоединили к Утиредсмири, и он стал зимним пристанищем для овец, отчего и получил название «Зимовье»; впоследствии там держали ягнят.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЗЕМЛЯ
Па низком холме, среди болот, стоит старый полуразваливши iicи дом.
Гнить может, этот холм только наполовину создан природой. Быть может, крестьяне, которых давным-давно нет на свете, из поколения в поколение строили себе жилье в этой долине у ручья, и один хутор вырастал на развалинах другого. Но вот уже сто с лишком лет, как на этом месте находится овечий загон, и все сто с лишком лет там блеют овцы и ягнята.
От холма к югу тянутся обширные болота, в которых торчат покрытые вереском бугры. С редсмирского перевала стекает в болото небольшая река; другая река берет начало в озере и бежит через долину по восточной части пустоши. К северу от загона поднимается крутая гора, склоны которой усеяны камнями, и земля между ними поросла вереском. Кое-где вздымаются острые скалы; в одном месте, напротив загона, утес раскололся, и весной из расселины длинной, узкой струей низвергается водопад. А когда южный ветер взбивает пену и несет ее вверх, то кажется, будто вода течет не вниз, а на вершину горы. Под скалой разбросаны валуны. Загон расположен на пустоши, на месте хутора Альбогастад, и долгое время его называли «Зимовьем».
Возле овчарни течет маленький ручей, огибая полукругом выгон. Прозрачный, холодный, он никогда не пересыхает. Летом лучи солнца играют в его резвых водах, а на берегу лежат овцы и жуют жвачку.
Синее небо, озеро, по которому плавают лебеди, река, спокойно текущая по болоту, а в ней играют форели — все сияет, блестит, радуется, и у всего своя песня под солнцем.
Долина окружена горами и пустошью. На западе — узкий перевал, а по ту сторону — Утиредсмири, Редсмири, или просто Мири, усадьба старосты местного прихода. Он же был до сих пор владельцем всей этой горной долины.
Ниже Редсмири хуторов и селений становится больше. Восточная часть пустоши, где пролегает дорога к Фьорду, находится в пяти часах неторопливой езды от города. К югу тянется волнистая гряда холмов; постепенно повышаясь, холмы сливаются с горой Блауфьедль,— когда смотришь на нее снизу, то кажется, будто она вросла в самое небо; снег на вершине горы редко тает прежде Иванова дня. По ту сторону Блауфьедля снова начинается пустошь. Весной долину обдувают теплые ветры.
Когда весенний ветер врывается в долину, а солнце ярко озаряет прошлогоднюю траву на речном берегу, озеро и белых лебедей, когда оно выманивает из болота весенние побеги, трудно поверить, что в этой мирной плодородной долине когда-то творились страшные злодейства. Люди едут верхом по берегу реки, по тропинкам, протоптанным конями за долгие века, и свежий весенний ветер гуляет по освещенной солнцем долине. В такие дни солнце прогоняет тени прошлого.
Новое поколение не хочет и знать о привидениях, которые терзали людей встарь. Сколько раз нечистая сила разрушала хутор Альбогастад на пустоши, а он вновь отстраивался наперекор злым чарам. Столетие за столетием бедняки поднимались из поселка па холм между озером и скалой, чтобы попытать счастья, и бросали вызов силам, заколдовавшим эту землю и взалкавшим крови человеческой. И все вновь и вновь то один, то другой бедняк начинает трудиться на холме, назло дьяволу, посягающему на его жизнь. История долины — это повесть о самостоятельном человеке, который один на один борется с привидениями, появляющимися каждый раз под новыми именами. То это сатана, полубожество, предающее проклятью всю страну. То ведьма, ломающая кости своим жертвам. То какие-нибудь чудовища, обрекающие людей на безумие. То беснующийся призрак, который до основания разрушает хутор. А по сути дела это все один и тот же призрак, из поколения в поколение, столетие за столетием преследующий человека. «Нет, не покорюсь»,— говорит человек упрямо.
И вот однажды, через полтораста лет после того, как в последний раз был разрушен хутор, человек отправился в Альбогастад. Минуя перевал у кургана Гунвер, он яростно сплюнул: Не дождешься ты от меня камня, ведьма проклятая, нет!» И он не бросил ей камень.
Он с трудом движется вперед, соразмеряет свои движения с напором ветра, приноравливается к неровной земле. За ним бредет желтая собака, дворняжка, с острой мордой, грязная. В шерсти у нее так много блох, что она то и дело с нетерпеливым визгом ложится на землю и катается между кочками. Собака ест траву — как видно, ей не хватает витаминов. И уж во всяком случае, совершенно ясно, что ее донимают глисты. Человек подставляет лицо свежему весеннему ветру, и чудится ему, что под сияющим солнцем развеваются гривы коней — они промчались здесь в далеком прошлом, а в ветре слышится давно отзвучавший топот копыт... Столетие за столетием кони вытаптывали на берегу реки тропу, и по сей день по этой тропе ходят люди. Вот и он, исландец тридцатого поколения, мужественный и неустрашимый, вчера еще батрак, а сегодня хуторянин, идет этой тропой вместе со своей собакой. Взгляд его скользит по долине, освещенной весенним солнцем. Собака подбегает, прыгает на него и тычется мордой в шершавую руку. Так она и стоит, виляя хвостом, а человек задумчиво на нее смотрит; ее покорность и преданность и сознание силы, он приобщается на мгновенье к мечте человека — мечте о власти, он подобен полководцу, опирающему свои войска, и он твердо уверен в их повиновении. Проходит некоторое время, собака усаживается на берегу, в транс, у ног хозяина, вопросительно смотрит на него. Он говорит: «То, что ищешь в человеке, находишь в своей собаке».
Человек размышляет вслух все о том же, даже когда сворачивает с тропинки и шагает по болоту в сторону загона. Его не оставляет одна и та же мысль: собака находит то, что ищет, в человеке. Ищите и обрящете. Он нагибается и, нащупав корни осоки в болоте, измеряет их длину своими толстыми пальцами и выдергивает один корень из мха, затем вытирает его о штаны, кладет в рот и жует, как овца, и даже думать начинает, как овца. Осока горькая, но он долго пережевывает ее, ощущая горечь во рту. Многим овцам эта трава спасла жизнь, многим отощавшим за долгую голодную зиму. Она горькая, а все же слегка отдает медом. Весной осока спасает жизнь овцам, а осенью овцы спасают жизнь людям. Человек продолжает размышлять о траве. Так он доходит до загона. Человек стоит на вершине самого высокого холма, как стоял здесь некогда первый поселенец, выбирая место для будущего жилья. Оглянувшись по сторонам, он мочится, сначала повернувшись лицом на север — в сторону горы, затем на восток — где болота, озеро и река, спокойно текущая по болоту, и на юг, где простирается пустошь и где Блауфьедль, еще покрытый снегом, замыкает горизонт. И солнце сияет над пустошью.
На южной стороне холма две овцы из Утиредсмирп щиплют молодую траву, и он прогоняет их, хотя это овцы его хозяина,— впервые прогоняет с собственного выгона: «Это моя земля!»
Но вдруг он впадает в раздумье: да ведь за землю-то еще не заплачено сполна, и цыкает на собаку, чтобы она не смела гоняться за овцами.
Стоя на собственном участке, человек продолжает разглядывать расстилающийся вокруг него мир,— тот мир, который он покупает. Скоро этот мир озарит летнее солнце. Он говорит собаке:
— «Зимовье» — неподходящее название для такого хутора. Да и не название это вовсе. И «Альбогастад на пустоши» тоже не подойдет. Потому что оно отдает суеверием и напоминает времена панства. Черт возьми! Не хочу я, чтобы название моего хутора напоминало об ужасах прошлого. Меня зовут Бьяртур — Ясный мой хутор называется «Летняя обитель».
И Бьяртур из Летней обители расхаживает по собственной земле, рассматривает заросшие травой развалины, полуразрушенную стену загона и мысленно все это сносит и строит новый хутор, точь-в-точь как тот, где он родился и вырос, на восточном краю пустоши.
— Не в величине дело,— говорит он громко собаке, словно заподозрив, что она чересчур занеслась в своих мечтах.—Скажу тебе, что свобода куда важнее высокого потолка. Восемнадцать лет я гнул спину ради свободы. У кого собственная земля — тот и есть самостоятельный человек в нашей стране, тот сам себе хозяин. Если я продержусь зиму, сумею прокормить овец и аккуратно из года в год выплачивать долг, то скоро разделаюсь с ним, и овцы останутся при мне. Свобода — вот то, к чему мы стремимся в нашей стране, Титла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57