— Вот достал не
много меду и кусок курдючного сала. Растопите их вместе и пейте каждое утро по ложке, кашель пройдет.
— Зачем было беспокоиться, председатель! И так бы прошел, наверное, не на всю жизнь прицепился.
— Берите, берите! Если будете надеяться, что пройдет само, в конце концов с ног свалитесь. Лучшее лекарство против болезни — добрая еда.
Амонулло с благодарностью принял сверток.
— Я вас вызвал, чтобы вы помогли мне,— объяснил Садык.— В селении остались старики да дети.
— А что за дело?
— Возить зерно.
— В Кабутархона?
— Да, потому я и просил вас вчера приготовить мешки.
— Сколько в этом году сдадим фронту?
— Пятьсот центнеров. Сто уже сдали, еще четыреста надо.
— Пятьсот... а сумеем?
— Нужно сдать не меньше, чем в прошлом году.
— Это верно, только опять до весны хлеба не хватит.
— Будем надеяться, что такая весна у нас — последняя.
— Если бы так...
— Сейчас пойдем в амбар и приготовим мешки с пшеницей. А завтра с рассветом тронемся в путь.
Когда они пришли к складу, заведующего еще не было. Присели в тени тутовника и стали ждать. У низкого, местами разрушенного дувала был привязан к колышку серый осел. Он лениво отгонял хвостом слепней.
— Осел здесь,— значит, где-то поблизости и его хозяин,— сказал Садык.— Сколько мешков достали?
— Девятнадцать — все, что удалось найти. Вчера отдал их заведующему складом.
— Я думаю, хватит. В амбаре должно быть еще десять — двенадцать. Где сейчас найдешь свободные мешки? Зима у ворот. У людей хоть и немного, но есть еще кое-какой скот, значит, нужны сено, солома. Без осла и мешков в хозяйстве как без рук.
— Что правда, то правда,— согласился Амонулло.— Но с ослами тоже туго. Что будем делать?
— Соберем двадцать пять—тридцать голов — как- нибудь обойдемся. За четырнадцать — пятнадцать рейсов перевезем.
— Через ущелье до станции больше двадцати километров, только-только обернуться за день...
— Что поделаешь? Была бы хорошая дорога, возили бы на арбе. А по большой дороге до станции почти сорок километров, туда и обратно — восемьдесят...
— Да, лучше возить на ослах.
Садык оглядел склад. В глинобитном здании, нешироком и длинном, хранилось все их колхозное богатство — от ярма и сохи до зерна, свежих и сушеных фруктов. Он помнил, как строили склад. Это было года через два после организации колхоза. Стены ставил Исмат-пахлавон с подручным, а Садык, тогдашний бригадир, по поручению председателя вдвоем с Акбаром подвозили воду, месили глину — помогали мастерам. За полтора месяца они поставили стены, оштукатурили их снаружи и внутри, накрыли крышей. Работали от темна до темна, а то прихватывали и лунные ночи. До войны двор склада частенько напоминал небольшой базар. Колхозники получали здесь на трудодни зерно, фрукты и разные товары, бывало, прямо отсюда ехали на мельницу. В те времена заведующий держал открытыми настежь все шесть дверей склада. Летом и осенью, в теплое сухое время, он обычно сидел здесь, под тутовником, расстелив палас, а зимой или в дождливые весенние дни располагался в складе за низеньким столиком рядом с весами. Каждого, кто приходил, угощал чаем. Садык как сейчас помнит: на его столике всегда стоял чайник, накрытый ватным стеганым колпаком, чтобы не остывал. А теперь во дворе склада безлюдно и тихо, как будто он жилище дервиша. Не то что шесть дверей, одну и то редко увидишь открытой. Кажется, что обилие и достаток навсегда покинули эти места... Хотя у самого заведующего, инвалида, недавно вернувшегося с войны, хлопот здесь, конечно, немало. Он и сторож, и конюх, и за все имущество отвечает...
— А вот и хозяин!— Амонулло поздоровался с одноруким человеком лет сорока, с отечным желтым лицом.
Садык пошутил:
— Мы тут уже собрались взломать запоры, да бог усовестил нас, отогнал дьявола-соблазнителя! Так что сидим ждем.
— Лошадь заболела, председатель, второй день ничего не ест. Вот и водил ее к ветеринару.
Он вынул из кармана связку ключей, отпер дверь, и все вместе вошли в полутьму склада. Солнечные лучи, как золотые нити, тянулись из нескольких маленьких отверстий в задней стене.
— Ну и темнота,— поморщился Амонулло.
Садык повернулся к заведующему:
— Он прав, распахните-ка все двери.
— Все двери не стыдно открыть, когда склад полон. А сейчас отопрем их, и станет тут разгуливать ветер.
— Ладно, пусть проветрится. Открывайте, работа у нас надолго.
Заведующий отворил все двери, и сделалось совсем светло. В передней части склада высилась гора красноватой пшеницы. Крышу подпирали десять столбов из арчи. Садык внимательно оглядел потолочные балки.
— Пора ремонтировать.
— Если как следует обмазать крышу глиной, еще подержится,— ответил заведующий.
Садык скинул гимнастерку, повесил ее на гвоздик, вбитый в столб.
— Мы с Амонулло будем засыпать пшеницу в мешки, а вы взвешивайте. В каждом мешке должно быть сто килограммов.
Он подобрал несколько пустых мешков и направился к куче зерна.
Когда наполнили и завязали мешков десять, в склад вбежал запыхавшийся мальчишка.
— Что случилось?— спросил Садык.
— В селение приехали два человека, у каждого пистолет на поясе. Ждут в правлении. Послали меня поскорее разыскать вас.
Садык встревожился. Отряхнулся от пыли, снял с гвоздя гимнастерку и, натягивая на ходу, поспешил к правлению.
У коновязи стояли две лошади. Вороную Садык узнал сразу — на ней ездил Орлов. И действительно, на айване он столкнулся с Орловым, за ним показался
грузный мужчина в военной форме. Орлов обернулся и спутнику:
— А вот и Камолов, познакомьтесь.
— Махсумов,— сказал мужчина и протянул Садыку руку. Рука была мягкой, а голос неожиданно высокий, как у ребенка.
Чем-то он не понравился Садыку. Оглядел гостя еще раз: форма сидит ладно, на ногах блестящие хромовые сапоги, через плечо полевая сумка. Кобура на широком ремне как бы подчеркивает, что ее обладатель — личность значительная. Правда, глаза за толстыми стеклами очков казались уж очень большими,
Орлов увидел, что Садык встревожен, и успокаивающе улыбнулся:
— Товарищ Махсумов уполномоченный... из области. Хочет побеседовать с тобой, выяснить кое-какие вопросы. Проведи-ка нас в свой кабинет.
Садык отворил дверь кабинета, вошел первым; указал гостям на обшарпанный диван возле окна и предложил сесть. Сам опустился на табурет напротив, достал из кармана платок, вытер мокрый после быстрой ходьбы лоб. Вопросительно посмотрел на Махсумова. Тот устроился на диване поудобнее, сдвинул на ремне кобуру, сумку положил на колени. Пригладил пальцами густую темную шевелюру. Внимательно вгляделся в осунувшееся лицо Садыка.
— Сколько зерна сдадите в этом году фронту?
— Пятьсот центнеров.
— Выполните?
— Выполним.
— Хмм...— Махсумов добыл из кармана вышитый кисет, развязал, достал кусочек газеты, свернул самокрутку. Несколько раз жадно, словно в нетерпении, затянулся.— Когда вернулись с фронта?
— В этом году.
— Точнее?
— В начале июля.
— Где воевали?
Садык перечислил. Махсумов снова несколько раз жадно затянулся. Садык глянул на Орлова и увидел, что настроение у того явно портится. Он ерзал на месте, словно готовясь встать и сказать что-то, с беспокойством поглядывал то на Садыка, то на Махсумова,
— Вернулись после госпиталя?— продолжал Махсумов.
— Да.
— Где были ранены?
— На Украине.
— Когда?
— Полгода назад.
Махсумов открыл полевую сумку, вынул бумагу и карандаш, что-то записал.
— Сколько вам лет?
— Сорок один.
— Дети есть?
— Двое.
— КОММУНИСТ?
— Да.
— С тридцать шестого года?
— Да!— Садык уже начинал злиться.
— Если друг коммуниста дезертирует...
Лицо Садыка полыхнуло огнем.
— Что вы этим хотите сказать?
— Хочу сказать, что ваш друг Акбар Боев дезертировал.
— Мы с ним не друзья.
— А я думаю, что вы и сейчас ему сочувствуете!
— Что за чушь!
— Чушь?—Махсумов оглянулся на Орлова, словно приглашая его в свидетели: смотри-ка, он нас за дураков считает!
Орлов нахмурился:
— Товарищ Махсумов...
— После, после...— Тот снова обернулся к Садыку, прищурился.— Разве не вы послали в дом Боева десять кило пшеницы?
— Жена его долго болела.
— Да, это нам известно, она четыре месяца не работала в колхозе.
— Так ведь болела же. И потом, за эту пшеницу, если понадобится, я готов отвечать.
— Ну-ну! Говорите так, будто от вашего вздоха мельничный жернов будет вращаться... Кто знал, что вы посылаете колхозное зерно в дом дезертира?
— Думайте, что говорите!—Садык вскочил с табурета, забыв о больной ноге, и она тотчас напомнила, о себе.— Может, па нашему, и то; что я вместе с другими похоронил эту несчастную,— преступление? Если уж на то пошло, она, получив десять кило пшеницы, оставила колхозу корову с теленком.
— Садитесь, не стоит горячиться.
— Что вам от меня нужно?
— Когда вы последний раз встречались с Боевым?
— Почти три года назад.
— Где?
— Вместе отправлялись из райцентра на фронт.
— И где вы с ним расстались?
— В Оренбурге.
— Почему?
Махсумов затянулся еще раз, закашлялся, выбросил окурок й окно.
— Меня послали в часть под Сталинград.
— А его?
— Его тоже должны были послать на фронт.
— После этого встречались с ним?
— Нет!
— А когда вернулись домой?
Садык стиснул зубы и промолчал.
— Я спрашиваю: когда вернулись домой, встречались?
— Нет.
— Почему?
Садык не ответил.
— Ведь вы же друзья, нехорошо!— Махсумов насмешливо улыбнулся.
— Хорошо или нет—это мое дело!
— Это не ответ. Не забывайте, что я — уполномоченный...
— Рядом с вами еще один уполномоченный. Можете спросить у него, он хорошо знает, что к чему. Да и вы знаете, только...
— Товарищ Махсумов!— Орлов поднялся с места.— Я же вам объяснял...
— «Уполномоченный»! Сорняк—вот вы кто, а не уполномоченный!— Хромая, Садык направился к двери, вышел и услышал брошенные ему вслед слова Махсумова:
—3а одно зерно его нужно было арестовать. А вы проявили беспечность.
— При чем тут зерно?—спрашивал Орлов.
— А поддерживать семью дезертира — это как?
— Товарищ Махсумов, я хорошо знаю этого человека! И если уж мы с вами не можем поймать одного подлеца...
— Прекратите!
— Почему это прекратить? Вы несправедливы к человеку, да еще и...
— Хм... «несправедлив»! Кого это я тут обидел? Он что, святой, ваш председатель?
— Может, и не святой, но не хуже нас с вами, а может, и получше!
— Прекратите же...
Конца разговора Садык не слышал. Ярость заглушила боль в ноге. Он торопливо пересек улицу, вошел в колхозный сад. И, не останавливаясь, направился туда, где за садом начиналось кладбище.
«И откуда такие берутся? Сам небось и дыма фронтового не нюхал, в тылу отсиживался...»
— Садык, где ты?—послышался голос Орлова.— Подожди, Садык, мне с тобой поговорить надо!
Однако Садык не мог остановиться. Горький ком подступил к горлу, даже трудно стало дышать. Сейчас он никого не хотел видеть. Было единственное желание—оказаться возле могилы Бунафши..,
Медный диск солнца коснулся склона горы и, казалось, собрал последние, уже не греющие лучи с полей, с крыш домов и верхушек деревьев, с валунов и кустарников на холмах. Насыщенные красным закатным цветом, облака над горизонтом светились, как яркая шероза, на подоле вечернего неба. Журчание ручья и звонкие ребячьи голоса будто сливались в одну светлую мелодию:
— О чем задумался, сынок?
Тихая красота вечера принесла мир в сердце Садыка, и он неохотно оторвал взгляд от гряды гор, за которой только что спряталось солнце. Обернулся, увидел Исмат-пахлавона, поздоровался:
— Давно не видел вас, дядя. Здоровы ли вы?
— Вот уже несколько дней поясница что-то болит.— Старик опустил на землю большой арбуз, который нес в подоле халата, вздохнул.— Слышал я, что завтра сын Акрама уходит на фронт. Вот и решил. Дай-ка, думаю, схожу проведаю Акрама с сыном, посижу, поболтаю с ними. Беседа с хорошими людьми приносит радость.
— Конечно, дядя, только человек и может снять тяжесть с сердца другого! Пойдемте вместе, я тоже хотел наведаться к ним.
Садык поднял с земли арбуз...
Дядя Акрам приветливо встретил их у ворот, провел в дом. За дастархаиом уже сидели и беседовали несколько седобородых стариков. Перед ними были разложены лепешки, кишмиш и колотые орехи. Когда вошел Исмат-пахлавон, все поднялись, оказывая ему уважение. Хозяин провел старика в переднюю часть комнаты и усадил на почетном месте.
Садык опустил арбуз на дастархан и присел возле двери рядом с дядей Акрамом и Гаффаром.
— Ноги наши дошли до вашего порога, дай бог, чтобы несчастья не дошли до него! Да примет всевышний под свое покровительство всех странствующих, всех находящихся в опасности!— проговорил Исматпахлавон и провел ладоняхми по лицу.
Все последовали его примеру.
— Добро пожаловать, Пахлавон! Добро пожаловать, председатель!— сказал дядя Акрам, прижав руки к груди.
Исмат-пахлавон, как того требовал обычай, подробно расспросил всех о здоровье и о делах, потом обратился к дяде Акраму, сегодня молчаливому и сосредоточенному:
— Акрам-джон, эти трудные дни, обрушившиеся на нашу голову, одинаково трудны для всех нас. Гаффар ваш отправляется вместе со своими товарищами, вместе с ними и вернется. Молитесь богу, чтобы жизнь его была долгой! Вы сами знали в молодости немало тяжелых дней, каких только трудностей и мучений не испытали, однако все выдержали и остались живы, а
потом на вашу долю выпали и хорошие дни. У вас дом, дети... Минуют тяжелые дни. Правильно говорят: снег сойдет, а земля останется.
— Конечно, Пахлавон, дай бог, чтобы мой сын вместе с другими вернулся живым и здоровым! Жизнь отца в жизни сына!
Гаффар, празднично одетый, сидел рядом с отцом и спокойно разливал чай.
Спустя некоторое время жена дяди Акрама подала табак с шавлой. Гаффар, осторожно приняв из руки матери табак, поставил его на дастархан. Когда гости поели и вытерли руки, Исмат-пахлавон попросил Садыка:
— Сынок, разрежь-ка арбуз. Я сам вырастил его, хочу, чтобы Гаффар наш попробовал перед отъездом, запомнил вкус...
— Принеси нож, сынок,— сказал сыну дядя Акрам.
Но Садык остановил Гаффара:
— Не вставай, нож у меня есть.
Он придвинул к себе арбуз, достал из ножен, прикрепленных на поясе под гимнастеркой, красивый старинный нож и разрезал арбуз. Вытерев лезвие, хотел было спрятать обратно, но дядя Акрам попросил:
— Дайте-ка его мне, хочу взглянуть.— Повертел в руках, рассматривая, затем сказал:— Это нож вашего отца?
— Да-а...
— Помню, покойный очень дорожил этим ножом. Я еще посмеивался над ним: у тебя, мол, два сына, первый Садык, а второй —этот нож.
Гости стали рассматривать нож, передавать его из рук в руки. Гаффар не мог оторвать взгляда от тонкой резьбы на рукоятке. Пробовал на ногте острое как бритва лезвие.
Увидев это, Садык спросил:
— Нравится?
— Хороший нож!
— Бери, я дарю его тебе!
— Что вы, ведь это...
— Бери, бери, он тебе пригодится, и не раз!— Садык отвязал ножны от пояса, с улыбкой протянул Гаффару.— Только уж бери вместе с ножнами, не гляди, что старые!
— Ведь это память о вашем отце. Не надо дарить,— нахмурился дядя Акрам.
— Пусть, дядя, он возьмет его с собой. Когда кончится война и Гаффар вернется, мы как-нибудь разберемся, кто владелец ножа.— Садык помолчал.— Если бы не этот отцовский нож, вряд ли я сидел бы сейчас с вами.
Собравшиеся ждали рассказа Садыка, а он думал, что этот нож сохранил ему жизнь, он же и разлучил его с Бунафшой, ему помог остаться в живых, а ее свел в могилу. Проклятая судьба!
Осенью сорок третьего стрелковый полк, в котором воевал Садык, вышел к Днепру и занял позицию на левом, низком берегу. Солдаты укрывались в ложбинах и сыром ивняке. Высокий правый берег за широкой полосой воды казался далеким и недоступным. Немцы, готовые обрушить огненный шквал, ждали, когда наши попытаются форсировать реку. Солдаты собирали бревна, доски, бочки, колоды, створки ворот — все, что могло пригодиться для переправы. Усердно работая пилами и топорами, они сколачивали плоты для пушек.
Вечером Садыка вызвал лейтенант. Через полчаса они, одиннадцать разведчиков, уже стояли у самой воды возле небольшого плота и глядели на смутно черневший среди реки островок. Было так тихо, что у ног слышался непрерывный плеск речной струи.
— Проверим,— говорил лейтенант, указывая на островок.— Может, он и пустой, хотя немцы не дураки. Всем соблюдать предельную осторожность.
Они спустили плот на воду и вскоре достигли островка. Низенькие кусты шумели под ветром. Идти было трудно, ноги вязли в мокром песке. И вдруг из зарослей ударили несколько автоматов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9