Что ты лезешь раньше других со своими вопросами? — Он сказал это и поднес свою иссохшую руку к самому подбородку того, к кому обращался. Потом вдруг поднялся, хотел уйти, до постоял, постоял, оглядел комнату д людей, сидевших вокруг дастархана, и снова сел, отвернувшись от. соседа и бормоча; — Ладно, Ленгер, не буду с тобой связываться, когда вокруг столько народа, но учти: после сегодняшнего дня там, где будешь ты, не будет меня, а там, где буду я, там нечего делать тебе.
Когда дело приняло серьезный оборот, общий смех разом стих, словно вспыхнувшая и тут же погасшая спичка. Молодежь стала вести себя еще степенней, увидев, как сложны бывают взаимоотношения между аксакалами.
Величественный облик Ленгер-аги, жевавшего мелкими кусочками лепешку, что можно было понять по едва уловимым движениям его губ, обратил на себя внимание Хаиткулы. Как многие, он верил тому, что люди полные, толстолицые, с пухлыми губами обычно бывают добрыми, долго не умеют сердиться и быстро прощают обиды. Этот случай, пожалуй, подтвердил ходячее мнение. Ленгер-ага был не прав, опередив своим вопросом того, кто был старше его, из-за чего и произошла вся эта сцена, но, в 'конце-то концов, на смех подняли тоже не мальчика, а аксакала, который имел сейчас полное право обидеться, .Если бы у Ленгер-аги не было доброе сердце, он. мог бы вспыхнуть так же, как Кара-ага, и тогда не миновать потасовки. Этого не произошло. Мудрый человек Ленгер-ага.
Оттого ли, что почти все приглашенные собрались, или потому, что недоразумение между аксакалами само собой подсказывало: ждать нечего, один из аксакалов, сидевший на мягком одеяле, как и все, поджавши ноги, сказал:
— А теперь поговорим о завтрашнем дне...
Той — древнейшее ритуальное действо, поэтому генеш продолжался недолго, старики быстро распределили, кто и чем будет заниматься на свадьбе. После угощения, приготовленного хозяевами, пожелав дому мира, приглашенные стали расходиться.
На следующий день с раннего утра Пиримкулы-ага, Салаетдин и несколько комсомольцев принялись копать ямы под очаги для свадебных котлов.
В Керки Палта Ачилович жил в многоквартирном доме в новостройке, между крепостью Аннакулидепе и аэропортом. Жил он один, потому что в свое время, после ссоры с женой, ушел из семьи, оставив ей дом и все нажитое. (Хаит-кулы он ничего этого не рассказал.) Первое время жил в гостинице, потом снимал комнату, наконец ему дали квартиру.
Дети по-прежнему были привязаны к нему, приходили, хотя со временем все реже и реже. Только замужняя дочь каждую неделю аккуратно навещала отца, прибирала в квартире, стирала, гладила...
Палта Ачилович постеленно привык к своей жизни. Днем он был занят выше головы, работал, не щадя сил, а вечером, досмотрев телелрограмму до конца, сразу ложился спать. Смотреть телевизор до самой последней минуты вошло у него в привычку еще тогда, когда он жил с семьей. Чтобы не слышать сварливых речей жены, он ставил регулятор громкости телевизора на самое громкое звучание и впивался в экран глазами. Живя один, он старался избегать черных мыслей по поводу прошлой неудачной семейной жизни, мыслей, источивших его мозг.
С годами мысли эти стали не такими болезненно острыми, и Палта Ачилович, оставаясь дома один, начал чувствовать, как одиночество тяготит его. Вот и сейчас, вернувшись в квартиру с допроса, на котором Худайберды признался в убийстве, он вдруг понял, что в той сельской гостинице ему сейчас было бы лучше. Несмотря на ссору, ему не хватало Хаиткулы — инспектор сейчас и выслушал бы его, и дал хороший совет. Что-то из их последнего разговора все же сверлило следователя, и сверлило именно сейчас. «Добился результата, Палта Ачилович, и не рад этому? — спрашивал
он у самого себя.— Может, ашхабадский инспектор многое высказал тебе не в бровь а в глаз?..»Перед Палтой Ачиловичем стояла ответственная задача, из-за которой он, собственно, и приехал сюда. Он должен был в кратчайший срок, представить прокурору все факты, подтверждающие виновность Худайберды, или же освободить его из-под стражи за отсутствием улик. И вот это признание...
Палта Ачилович сел за письменный стол, вынул свою черную папку, выложил пухлую стопку бумаг, но не стал их читать — слишком хорошо знал он их содержание,— а, опершись локтями о стол и положив подбородок на кисти рук, надолго задумался.
В этот вечер он не включал телевизор. Отвлекся от своих размышлений только для того, чтобы позвонить прокурору, попросил его о немедленной встрече завтра же утром несмотря на субботний день. Прокурор назначил час встречи.
Стенные часы пробили двенадцать раз, когда Палта Ачилович принял наконец решение, от которого зависела судьба Худайберды Ялкабова. Он лег спать и проснулся рано. Решение, которое он принял в полночь, утром укрепилось еще больше. Он снова сел за письменный стол и быстро составил, заключение по делу Ялкабова... Быстро оделся и пошел в прокуратуру.
Прокурор уже ждал его. Через некоторое время Палта Ачилович вышел от него с документом, предписывающим освободить Ялкабова из-под стражи. Палта Ачилович торопился в следственный изолятор так, как не торопился уже давно. Вместе с дежурным он прошел в следственную комнату, куда попросил привести Ялкабова...
Из изолятора Палта Ачилович также быстро вернулся в свой кабинет. Едва переступив порог, схватил трубку, стал нервно вращать диск. Нужный ему номер был занят. Проворчав: «Если мне что-нибудь нужно, то весной и дождя не дождусь», стал непрерывно набирать один и тот же номер. Наконец линия освободилась, после длинных гудков он услыхал голос Хаиткулы.
— Хаиткулы Мовлямбердыевич, спешу сообщить вам, что вы, пожалуй, выходите на верную дорогу. Моя версия оказалась ошибочной. Подробности, как говорится, при встрече.
— Я рад, Палта Ачилович, это ошибка не привела к более тяжелым последствиям... Хочу только сказать, что главное — обнаружить ее вовремя. Откуда вы звоните, из дома?
— Нет, с работы,
— Если вы в прокуратуре, ждите меня. Самое позднее через час буду у вас. Лечу в Ашхабад, мне только что звонил оттуда коллега, мой друг: нашел документ, имеющий важное значение для нашего следствия. Его надо иметь в руках незамедлительно... Сейчас придет машина, и я мчусь к вам.
— Салаетдин привезет свежий анекдот?
Палта Ачилович услыхал, как рассмеялся Хаиткулы. Он засмеялся и сам, потом услышал озабоченный голос Хаиткулы:
— Нет, за мной приедет другой шофер. И Салаетдин, и другие жители села ушли на той... Палта Ачилович, значит, Ялкабов...
— Ялкабов освобожден! — Палта Ачилович не стал скрывать своей радости.
— Освобожден? Когда?! — Хаиткулы почти кричал в трубку.
— Только что. Думаю, скоро будет дома... Наверное, уже в дороге.
Хаиткулы торопливо ответил:
— Палта Ачилович, ни сегодня, ни завтра Ялкабов не должен появляться в ауле. Если вернется туда, все дело может снова запутаться... Давайте сделаем так: не' ждите меня в прокуратуре, берите машину и выезжайте мне навстречу, надо найти Ялкабова!
Выйдя из следственного изолятора, Худайберды не ееи на автобус, который довез бы его до автовокзала, откуда можно было ехать домой. Он оброс такой щетиной, что стеснялся собственного вида, да и весь неожиданный оборот дела заставил его поразмыслить над тем, что происходило в его жизни, к он решил идти на автовокзал пешком. Ему надо было пройти около трех километров, на которые он потратил почти чае. На автобус, идущий в сторону Халача, он опоздал; это его и огорчило, и одновременно обрадовало:
за тот час, который оставался до следующего автобуса, можно было побриться и привести себя в порядок. Старый парикмахер, увидев, его, пошутил:
— Вах-хей, родной, если все наши клиенты начнут отращивать себе такие волосы и такие бороды, нам в жизни не выполнить план!
Второй парикмахер, правивший в это время о ремень лезвие опасной бритвы, засмеялся. Рассмеялся и старик, которого он брил. Худайберды все еще было не до шуток, он хмуро ответил:
— Яшулы, план вы, может, и не выполните, но с голоду все равно не умрете... В крайнем случае, смените профессию.
— Ох, родной, в моем возрасте менять профессию — то же самое, что беззубому разгрызть кость.— Парикмахер сказал это уже без всякой улыбки.
Он быстро и ловко сбрил бороду у Худайберды, и, когда процедура подошла к концу, Худайберды, увидев в зеркале того, кто только что вошел в парикмахерскую, весь обмяк...
Он думал, что не сможет подняться из кресла, но нашел в себе силы сделать это, расплатился с мастером, вышел из парикмахерской и покорно сел в стоявшую у входа машину. Он не понимал, почему его снова задерживали, освободив, час тому назад, но ему все уже было безразлично... Сидевший в машине Палта Ачилович, хотя и не находил места от неловкости, понимая состояние Худайберды, неподвижно смотрел перед собой в одну точку и ни слова не сказал ему, пока они не оказались в кабинете прокурора.
Кабинет был хорошо знаком Худайберды по многим встречам в нем с Палтой Ачиловичем. Худайберды хотел, как и прежде, сесть на стул, стоявший напротив письменного стола, но следователь указал ему на диван: «Садись туда». Пока приносили чайник и пиалы, .неожиданно появился Хаиткулы. Так как Палта Ачилович еще ничего не сказал Худайберды, почему он оказался здесь, объяснять начал Хаиткулы:
— Я рад, что вас освободили... А в том, что вас вернули с дороги, виноват я. К сожалению, интересы дела требуют, чтобы я пока молчал о причинах. Вы их скоро поймете. Вы не должны появляться в ауле три дня. Сможете это время прожить здесь?
Худайберды долго молчал — приходил в себя. Потом спросил:
— Могу поехать в Джиликуль?
— Можете ехать куда угодно. Но опять повторяю: три дня не показывайтесь в селе. О матери не беспокойтесь -ее предупредят, в колхоз тоже сообщат. Деньги есть или помочь?
— Найду.
Втроем они вышли из здания прокуратуры, сели в машину, которая довезла Худайберды, как он попросил, до переправы. Хаиткулы и Палта Ачилович вышли потом у чайханы.
Они выбрали один из самых дальних столиков и, после того как официантка, приняв заказ, отошла, начали деловой разговор.
— Вы, Далта Ачилович, сами были свидетелем того, что следствие шло по двум направлениям. Чтобы не мешать друг другу и довести обе версии до логического конца, каждый из нас шел своим путем. Не так. ли?
— Так, Хаиткулы Мовлямбердыевич.
— Так вот... Одна версия уперлась в. непреодолимую стену. Вы знаете, какая,— недаром Ялкабов уже на свободе... Как он все-таки любит Назлы! Редкий случай, чтобы любовь могла довести до такого отчаянья и заставила взять вину за несовершенное преступление... Ну, это я отвлекся... Другая версия получила подтверждение. Я должен вам теперь сообщить кое-что конкретное...
Хаиткулы заговорил совсем тихо, Палта Ачилович наклонился к нему... Чем дольше говорил Хаиткулы, тем беспокойней он вел себя, глаза его округлились, а после каждой фразы Хаиткулы он повторял одно и то же: «Да ну? Неужели?!»
— ...А теперь пора обратиться к ашхабадскому документу. Судя по всему, он прольет свет на темные стороны нашего следствия. Два-три дня на отдых...— Хаиткулы принялся за шурпу, которую принесла официантка.— А когда вернусь, будем брать убийцу. За то время, пока меня здесь не будет, должна выясниться одна вещь...— Он что-то сказал на ухо Палте Ачиловичу, глаза у того чуть .не выскочили из орбит.— Ребята уже за работой, будьте в курсе. Но какой бы ни был у них результат, убийце уже не гулять на свободе.
Палта Ачилович вытер платком губы и руки.
— Я вас поздравляю, Хаиткулы Мовлямбердыевич! Желаю благополучно завершить операцию.
— Спасибо, но мы же работаем вместе. Как начали, так и будем кончать, так что готовьтесь — на вашу долю достанется работы и в самом финале.
...В керкинском аэропорту они простились как закадычные друзья.
— О чем я жалею, Хаиткулы Мовлямбердыевич, — это о потерянном времени, а больше ни о чем, все остальное только принесло мне пользу.
Хаиткулы удивило, что Палта Ачилович жалел именно время. Он сначала не нашелся что ответить коллеге, взял из его рук чемодан. Улететь, ничего не сказав ему, значило бы заставить свою совесть страдать оттого, что не поддержал товарища. Хаиткулы протянул руку Палте Ачиловичу, они обменялись рукопожатием.
— В корне не. согласен, дорогой Палта Ачилович. Как бы то ни было, время работало на нас, ради истины... Не стоит его жалеть!
Он махнул рукой следователю и смешался с теми, кто уже шел к готовому стартовать самолету.Было два часа, и подполковник Ходжа Назаров пришел домой обедать. Он сменил служебную одежду на домашнюю, умылся, причесался и сел за стол. Когда-то в. этом доме было заведено садиться всем разом, а потом, встав из-за стола, каждому заниматься делом. Если кто-нибудь опаздывал к трапезе, то ему разрешали сесть за стол, если он мог объяснить, почему задержался. Теперь же дети выросли. Сын Ходжи Назарова, младший лейтенант, недавно закончивший двухгодичные курсы в Саратове и работавший теперь в одном из городских отделений, обедать приходил редко и вообще не отчитывался перед отцом. Впрочем, принималось во внимание и то, что у дочери, студентки юридического факультета университета, нельзя было изменить расписание занятий...
Таким образом, в полном составе семья собиралась,, как правило, утром и вечером. Вместе садились к столу и вместе вставали. Но когда собирались в выходные дни, тогда четырехкомнатная квартира на втором этаже, двухэтажного дома, что стоит на проспекте Свободы, превращалась в на-
стоящий базар: споры, ссоры, остроты, смех не утихали ни на минуту.
И сегодня супруги обедали в одиночестве. Жена, убирая посуду, сказала:
— Ходишь сам не свой какой уж день... Что случилось, хожайын?—Она заглянула мужу в глаза, но тот отвел взгляд. Она обиделась.— Я все жду, что ты сам скажешь... Щеки подполковника затряслись.
Состояние мужа, за всю их совместную жизнь не скрывавшего от нее своих забот, не имевшего от нее тайн, а теперь замкнувшегося в себе так, будто на его плечи легла ответственность по крайней мере за судьбу республики, оказалось для жены большой неожиданностью. Раньше-то, едва переступив порог, он сразу начинал говорить — о радостях ли, о неприятностях. Выскажется и успокоится. А теперь молчал.
«Видно, сильно обидели». Придя к этому выводу, жена, не думая, к месту или не к месту говорит, спросила первое, что пришло в голову:
— Что, с начальством не поладил, хожайын? — Спросила и тут же прикусила язык. Зачем спросила о том,, чего никогда, не случалось и не могло случиться? Зачем говорить о том, во что сама не верила? И сразу же вспомнила последнюю новогоднюю ночь. Тогда ее всегда, как она считала, дальновидный муж, поднял тост:. «Выпьем за успехи! Питаем надежду, что пятилетку и мы выполним успешно, а потому есть слушок, что и нас не обойдут наградами. Наполним бокалы и поднимем их за то, чтобы слухи эти оказались правдой!» Может быть, не оправдались надежды и плохое настроение именно от этого? — Хожайын, скажи правду, не дали ордена?
Ходжа Назарович так посмотрел на нее, что она поняла — опять ошиблась: в обеденное время не обсуждают такие вопросы... Но он все же ответил:
— При чем тут орден? Буду рад,, если не отберут тех, что дали.— Ходжа Назарович, увидев, как вытянулось лицо жены, начал рубить сплеча: — Вот что вспомни: пятьдесят восьмой год! Халач! Аул Сурхи! Пропавшего парня! Вспомни в обязательном порядке!
— Подожди, подожди, хожайын, вспомнила! День рождения Селбишки... Десять лет ей... Созвали гостей, а ты...
— А я не мог быть на дне рождения своей дочери! Не мог быть вечером четвертого марта дома из-за пропавшего парня! Дело, которое мы не могли распутать, теперь расследует другой!
— Через столько лет?
— Через столько лет! И следствие идет успешно.
— Успешно?.. Как хорошо!
— Ты так думаешь?
— А тебе чего бояться? Или...— Она смотрела на мужа с недоумением, лотом какая-то мысль промелькнула у нее в глазах, она сжала ворот халата, недоумение в ее взгляде сменилось испугом.
— Чего ты боишься? Мои руки чисты, будь уверена! — Ходжа Назарович, решив, что слова его звучат недостаточно убедительно, вскипел: — Что ты вообразила! Что я могу есть дармовой хлеб? Или заработанный нечестно? Я не мог бы его предложить ни тебе, ни детям. Если ты можешь в этом сомневаться, очень жалею... Знай же, в чем дело: могу я быть спокойным, если на мою честь покушается сосунок, работающий у меня в подчинении? Да, однажды мой авторитет пошатнулся, хотят еще раз сделать то же самое...
— Если бы ты тогда потерял свой авторитет, тебя не повысили бы...
Ходжа Назарович стукнул пиалой по столу:
— Если бы не было того случая, я носил бы сейчас на погонах не по две звезды, а по три. Если бы не тот случай, я сидел бы не в этом кресле, в каком сижу сейчас, а в другом, получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Когда дело приняло серьезный оборот, общий смех разом стих, словно вспыхнувшая и тут же погасшая спичка. Молодежь стала вести себя еще степенней, увидев, как сложны бывают взаимоотношения между аксакалами.
Величественный облик Ленгер-аги, жевавшего мелкими кусочками лепешку, что можно было понять по едва уловимым движениям его губ, обратил на себя внимание Хаиткулы. Как многие, он верил тому, что люди полные, толстолицые, с пухлыми губами обычно бывают добрыми, долго не умеют сердиться и быстро прощают обиды. Этот случай, пожалуй, подтвердил ходячее мнение. Ленгер-ага был не прав, опередив своим вопросом того, кто был старше его, из-за чего и произошла вся эта сцена, но, в 'конце-то концов, на смех подняли тоже не мальчика, а аксакала, который имел сейчас полное право обидеться, .Если бы у Ленгер-аги не было доброе сердце, он. мог бы вспыхнуть так же, как Кара-ага, и тогда не миновать потасовки. Этого не произошло. Мудрый человек Ленгер-ага.
Оттого ли, что почти все приглашенные собрались, или потому, что недоразумение между аксакалами само собой подсказывало: ждать нечего, один из аксакалов, сидевший на мягком одеяле, как и все, поджавши ноги, сказал:
— А теперь поговорим о завтрашнем дне...
Той — древнейшее ритуальное действо, поэтому генеш продолжался недолго, старики быстро распределили, кто и чем будет заниматься на свадьбе. После угощения, приготовленного хозяевами, пожелав дому мира, приглашенные стали расходиться.
На следующий день с раннего утра Пиримкулы-ага, Салаетдин и несколько комсомольцев принялись копать ямы под очаги для свадебных котлов.
В Керки Палта Ачилович жил в многоквартирном доме в новостройке, между крепостью Аннакулидепе и аэропортом. Жил он один, потому что в свое время, после ссоры с женой, ушел из семьи, оставив ей дом и все нажитое. (Хаит-кулы он ничего этого не рассказал.) Первое время жил в гостинице, потом снимал комнату, наконец ему дали квартиру.
Дети по-прежнему были привязаны к нему, приходили, хотя со временем все реже и реже. Только замужняя дочь каждую неделю аккуратно навещала отца, прибирала в квартире, стирала, гладила...
Палта Ачилович постеленно привык к своей жизни. Днем он был занят выше головы, работал, не щадя сил, а вечером, досмотрев телелрограмму до конца, сразу ложился спать. Смотреть телевизор до самой последней минуты вошло у него в привычку еще тогда, когда он жил с семьей. Чтобы не слышать сварливых речей жены, он ставил регулятор громкости телевизора на самое громкое звучание и впивался в экран глазами. Живя один, он старался избегать черных мыслей по поводу прошлой неудачной семейной жизни, мыслей, источивших его мозг.
С годами мысли эти стали не такими болезненно острыми, и Палта Ачилович, оставаясь дома один, начал чувствовать, как одиночество тяготит его. Вот и сейчас, вернувшись в квартиру с допроса, на котором Худайберды признался в убийстве, он вдруг понял, что в той сельской гостинице ему сейчас было бы лучше. Несмотря на ссору, ему не хватало Хаиткулы — инспектор сейчас и выслушал бы его, и дал хороший совет. Что-то из их последнего разговора все же сверлило следователя, и сверлило именно сейчас. «Добился результата, Палта Ачилович, и не рад этому? — спрашивал
он у самого себя.— Может, ашхабадский инспектор многое высказал тебе не в бровь а в глаз?..»Перед Палтой Ачиловичем стояла ответственная задача, из-за которой он, собственно, и приехал сюда. Он должен был в кратчайший срок, представить прокурору все факты, подтверждающие виновность Худайберды, или же освободить его из-под стражи за отсутствием улик. И вот это признание...
Палта Ачилович сел за письменный стол, вынул свою черную папку, выложил пухлую стопку бумаг, но не стал их читать — слишком хорошо знал он их содержание,— а, опершись локтями о стол и положив подбородок на кисти рук, надолго задумался.
В этот вечер он не включал телевизор. Отвлекся от своих размышлений только для того, чтобы позвонить прокурору, попросил его о немедленной встрече завтра же утром несмотря на субботний день. Прокурор назначил час встречи.
Стенные часы пробили двенадцать раз, когда Палта Ачилович принял наконец решение, от которого зависела судьба Худайберды Ялкабова. Он лег спать и проснулся рано. Решение, которое он принял в полночь, утром укрепилось еще больше. Он снова сел за письменный стол и быстро составил, заключение по делу Ялкабова... Быстро оделся и пошел в прокуратуру.
Прокурор уже ждал его. Через некоторое время Палта Ачилович вышел от него с документом, предписывающим освободить Ялкабова из-под стражи. Палта Ачилович торопился в следственный изолятор так, как не торопился уже давно. Вместе с дежурным он прошел в следственную комнату, куда попросил привести Ялкабова...
Из изолятора Палта Ачилович также быстро вернулся в свой кабинет. Едва переступив порог, схватил трубку, стал нервно вращать диск. Нужный ему номер был занят. Проворчав: «Если мне что-нибудь нужно, то весной и дождя не дождусь», стал непрерывно набирать один и тот же номер. Наконец линия освободилась, после длинных гудков он услыхал голос Хаиткулы.
— Хаиткулы Мовлямбердыевич, спешу сообщить вам, что вы, пожалуй, выходите на верную дорогу. Моя версия оказалась ошибочной. Подробности, как говорится, при встрече.
— Я рад, Палта Ачилович, это ошибка не привела к более тяжелым последствиям... Хочу только сказать, что главное — обнаружить ее вовремя. Откуда вы звоните, из дома?
— Нет, с работы,
— Если вы в прокуратуре, ждите меня. Самое позднее через час буду у вас. Лечу в Ашхабад, мне только что звонил оттуда коллега, мой друг: нашел документ, имеющий важное значение для нашего следствия. Его надо иметь в руках незамедлительно... Сейчас придет машина, и я мчусь к вам.
— Салаетдин привезет свежий анекдот?
Палта Ачилович услыхал, как рассмеялся Хаиткулы. Он засмеялся и сам, потом услышал озабоченный голос Хаиткулы:
— Нет, за мной приедет другой шофер. И Салаетдин, и другие жители села ушли на той... Палта Ачилович, значит, Ялкабов...
— Ялкабов освобожден! — Палта Ачилович не стал скрывать своей радости.
— Освобожден? Когда?! — Хаиткулы почти кричал в трубку.
— Только что. Думаю, скоро будет дома... Наверное, уже в дороге.
Хаиткулы торопливо ответил:
— Палта Ачилович, ни сегодня, ни завтра Ялкабов не должен появляться в ауле. Если вернется туда, все дело может снова запутаться... Давайте сделаем так: не' ждите меня в прокуратуре, берите машину и выезжайте мне навстречу, надо найти Ялкабова!
Выйдя из следственного изолятора, Худайберды не ееи на автобус, который довез бы его до автовокзала, откуда можно было ехать домой. Он оброс такой щетиной, что стеснялся собственного вида, да и весь неожиданный оборот дела заставил его поразмыслить над тем, что происходило в его жизни, к он решил идти на автовокзал пешком. Ему надо было пройти около трех километров, на которые он потратил почти чае. На автобус, идущий в сторону Халача, он опоздал; это его и огорчило, и одновременно обрадовало:
за тот час, который оставался до следующего автобуса, можно было побриться и привести себя в порядок. Старый парикмахер, увидев, его, пошутил:
— Вах-хей, родной, если все наши клиенты начнут отращивать себе такие волосы и такие бороды, нам в жизни не выполнить план!
Второй парикмахер, правивший в это время о ремень лезвие опасной бритвы, засмеялся. Рассмеялся и старик, которого он брил. Худайберды все еще было не до шуток, он хмуро ответил:
— Яшулы, план вы, может, и не выполните, но с голоду все равно не умрете... В крайнем случае, смените профессию.
— Ох, родной, в моем возрасте менять профессию — то же самое, что беззубому разгрызть кость.— Парикмахер сказал это уже без всякой улыбки.
Он быстро и ловко сбрил бороду у Худайберды, и, когда процедура подошла к концу, Худайберды, увидев в зеркале того, кто только что вошел в парикмахерскую, весь обмяк...
Он думал, что не сможет подняться из кресла, но нашел в себе силы сделать это, расплатился с мастером, вышел из парикмахерской и покорно сел в стоявшую у входа машину. Он не понимал, почему его снова задерживали, освободив, час тому назад, но ему все уже было безразлично... Сидевший в машине Палта Ачилович, хотя и не находил места от неловкости, понимая состояние Худайберды, неподвижно смотрел перед собой в одну точку и ни слова не сказал ему, пока они не оказались в кабинете прокурора.
Кабинет был хорошо знаком Худайберды по многим встречам в нем с Палтой Ачиловичем. Худайберды хотел, как и прежде, сесть на стул, стоявший напротив письменного стола, но следователь указал ему на диван: «Садись туда». Пока приносили чайник и пиалы, .неожиданно появился Хаиткулы. Так как Палта Ачилович еще ничего не сказал Худайберды, почему он оказался здесь, объяснять начал Хаиткулы:
— Я рад, что вас освободили... А в том, что вас вернули с дороги, виноват я. К сожалению, интересы дела требуют, чтобы я пока молчал о причинах. Вы их скоро поймете. Вы не должны появляться в ауле три дня. Сможете это время прожить здесь?
Худайберды долго молчал — приходил в себя. Потом спросил:
— Могу поехать в Джиликуль?
— Можете ехать куда угодно. Но опять повторяю: три дня не показывайтесь в селе. О матери не беспокойтесь -ее предупредят, в колхоз тоже сообщат. Деньги есть или помочь?
— Найду.
Втроем они вышли из здания прокуратуры, сели в машину, которая довезла Худайберды, как он попросил, до переправы. Хаиткулы и Палта Ачилович вышли потом у чайханы.
Они выбрали один из самых дальних столиков и, после того как официантка, приняв заказ, отошла, начали деловой разговор.
— Вы, Далта Ачилович, сами были свидетелем того, что следствие шло по двум направлениям. Чтобы не мешать друг другу и довести обе версии до логического конца, каждый из нас шел своим путем. Не так. ли?
— Так, Хаиткулы Мовлямбердыевич.
— Так вот... Одна версия уперлась в. непреодолимую стену. Вы знаете, какая,— недаром Ялкабов уже на свободе... Как он все-таки любит Назлы! Редкий случай, чтобы любовь могла довести до такого отчаянья и заставила взять вину за несовершенное преступление... Ну, это я отвлекся... Другая версия получила подтверждение. Я должен вам теперь сообщить кое-что конкретное...
Хаиткулы заговорил совсем тихо, Палта Ачилович наклонился к нему... Чем дольше говорил Хаиткулы, тем беспокойней он вел себя, глаза его округлились, а после каждой фразы Хаиткулы он повторял одно и то же: «Да ну? Неужели?!»
— ...А теперь пора обратиться к ашхабадскому документу. Судя по всему, он прольет свет на темные стороны нашего следствия. Два-три дня на отдых...— Хаиткулы принялся за шурпу, которую принесла официантка.— А когда вернусь, будем брать убийцу. За то время, пока меня здесь не будет, должна выясниться одна вещь...— Он что-то сказал на ухо Палте Ачиловичу, глаза у того чуть .не выскочили из орбит.— Ребята уже за работой, будьте в курсе. Но какой бы ни был у них результат, убийце уже не гулять на свободе.
Палта Ачилович вытер платком губы и руки.
— Я вас поздравляю, Хаиткулы Мовлямбердыевич! Желаю благополучно завершить операцию.
— Спасибо, но мы же работаем вместе. Как начали, так и будем кончать, так что готовьтесь — на вашу долю достанется работы и в самом финале.
...В керкинском аэропорту они простились как закадычные друзья.
— О чем я жалею, Хаиткулы Мовлямбердыевич, — это о потерянном времени, а больше ни о чем, все остальное только принесло мне пользу.
Хаиткулы удивило, что Палта Ачилович жалел именно время. Он сначала не нашелся что ответить коллеге, взял из его рук чемодан. Улететь, ничего не сказав ему, значило бы заставить свою совесть страдать оттого, что не поддержал товарища. Хаиткулы протянул руку Палте Ачиловичу, они обменялись рукопожатием.
— В корне не. согласен, дорогой Палта Ачилович. Как бы то ни было, время работало на нас, ради истины... Не стоит его жалеть!
Он махнул рукой следователю и смешался с теми, кто уже шел к готовому стартовать самолету.Было два часа, и подполковник Ходжа Назаров пришел домой обедать. Он сменил служебную одежду на домашнюю, умылся, причесался и сел за стол. Когда-то в. этом доме было заведено садиться всем разом, а потом, встав из-за стола, каждому заниматься делом. Если кто-нибудь опаздывал к трапезе, то ему разрешали сесть за стол, если он мог объяснить, почему задержался. Теперь же дети выросли. Сын Ходжи Назарова, младший лейтенант, недавно закончивший двухгодичные курсы в Саратове и работавший теперь в одном из городских отделений, обедать приходил редко и вообще не отчитывался перед отцом. Впрочем, принималось во внимание и то, что у дочери, студентки юридического факультета университета, нельзя было изменить расписание занятий...
Таким образом, в полном составе семья собиралась,, как правило, утром и вечером. Вместе садились к столу и вместе вставали. Но когда собирались в выходные дни, тогда четырехкомнатная квартира на втором этаже, двухэтажного дома, что стоит на проспекте Свободы, превращалась в на-
стоящий базар: споры, ссоры, остроты, смех не утихали ни на минуту.
И сегодня супруги обедали в одиночестве. Жена, убирая посуду, сказала:
— Ходишь сам не свой какой уж день... Что случилось, хожайын?—Она заглянула мужу в глаза, но тот отвел взгляд. Она обиделась.— Я все жду, что ты сам скажешь... Щеки подполковника затряслись.
Состояние мужа, за всю их совместную жизнь не скрывавшего от нее своих забот, не имевшего от нее тайн, а теперь замкнувшегося в себе так, будто на его плечи легла ответственность по крайней мере за судьбу республики, оказалось для жены большой неожиданностью. Раньше-то, едва переступив порог, он сразу начинал говорить — о радостях ли, о неприятностях. Выскажется и успокоится. А теперь молчал.
«Видно, сильно обидели». Придя к этому выводу, жена, не думая, к месту или не к месту говорит, спросила первое, что пришло в голову:
— Что, с начальством не поладил, хожайын? — Спросила и тут же прикусила язык. Зачем спросила о том,, чего никогда, не случалось и не могло случиться? Зачем говорить о том, во что сама не верила? И сразу же вспомнила последнюю новогоднюю ночь. Тогда ее всегда, как она считала, дальновидный муж, поднял тост:. «Выпьем за успехи! Питаем надежду, что пятилетку и мы выполним успешно, а потому есть слушок, что и нас не обойдут наградами. Наполним бокалы и поднимем их за то, чтобы слухи эти оказались правдой!» Может быть, не оправдались надежды и плохое настроение именно от этого? — Хожайын, скажи правду, не дали ордена?
Ходжа Назарович так посмотрел на нее, что она поняла — опять ошиблась: в обеденное время не обсуждают такие вопросы... Но он все же ответил:
— При чем тут орден? Буду рад,, если не отберут тех, что дали.— Ходжа Назарович, увидев, как вытянулось лицо жены, начал рубить сплеча: — Вот что вспомни: пятьдесят восьмой год! Халач! Аул Сурхи! Пропавшего парня! Вспомни в обязательном порядке!
— Подожди, подожди, хожайын, вспомнила! День рождения Селбишки... Десять лет ей... Созвали гостей, а ты...
— А я не мог быть на дне рождения своей дочери! Не мог быть вечером четвертого марта дома из-за пропавшего парня! Дело, которое мы не могли распутать, теперь расследует другой!
— Через столько лет?
— Через столько лет! И следствие идет успешно.
— Успешно?.. Как хорошо!
— Ты так думаешь?
— А тебе чего бояться? Или...— Она смотрела на мужа с недоумением, лотом какая-то мысль промелькнула у нее в глазах, она сжала ворот халата, недоумение в ее взгляде сменилось испугом.
— Чего ты боишься? Мои руки чисты, будь уверена! — Ходжа Назарович, решив, что слова его звучат недостаточно убедительно, вскипел: — Что ты вообразила! Что я могу есть дармовой хлеб? Или заработанный нечестно? Я не мог бы его предложить ни тебе, ни детям. Если ты можешь в этом сомневаться, очень жалею... Знай же, в чем дело: могу я быть спокойным, если на мою честь покушается сосунок, работающий у меня в подчинении? Да, однажды мой авторитет пошатнулся, хотят еще раз сделать то же самое...
— Если бы ты тогда потерял свой авторитет, тебя не повысили бы...
Ходжа Назарович стукнул пиалой по столу:
— Если бы не было того случая, я носил бы сейчас на погонах не по две звезды, а по три. Если бы не тот случай, я сидел бы не в этом кресле, в каком сижу сейчас, а в другом, получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17