— Никуда он не переехал,— сказала она.— У них на заводе с квартирами плохо. Он говорит, что ты в этом смысле молодец. Много строишь...
— Да, мы много строим,— сказал он.— За двенадцать лет тридцать домов. Ты думаешь, удовлетворили всех желающих? Посмотри, что творится у меня в кабинете по понедельникам, с четырех. Я принимаю по личному вопросу, а это в основном — квартирный. Люди рождаются, женятся, расходятся, выходят на пенсию, возникают новые ситуации и требуют нового решения.
— Покажите им наш бассейн,— вставил Вася.
— Да, и бассейн,— сказал Кульков.— И свой профилакторий, и грязелечебница... Ну и, конечно, свой клуб, и стадион... Знаешь, сколько все это берет сил?
Ему захотелось пожаловаться ей, вызвать ее сочувствие. Он один знал, как он устал. Он и его лечащий врач, иод неусыпным контролем которого он состоял после той истории с рукой.
Может быть, подсознательно он хотел переключить ее жалость с Гордеева на себя? Если уже ей обязательно надо кого-то жалеть!..
Песочная находилась в другом конце города, и он мимоездом показал ей бассейн и группу добротных домов, которые могли бы украсить любой город, даже столицу. И свои заводские корпуса за сплошным литым забором.
— А что вы изготовляете? — спросила она.
— Соковыжималки.
— Нет, я серьезно,— сказала она.— Что-нибудь секретное?
— И я серьезно. У тебя есть соковыжималка? Если нет, могу подарить. В качестве сувенира.
— Подари,— сказала она обиженно.
— Между прочим, все точно,— сказал Вася.— Как я слышал, самый отсталый цех — ширпотреб...
— Да, пока что он выжал все соки из нас,— сказал, смеясь, Кульков.— С основным изделием куда легче...
— Я уже слышала это слово — «изделие»,— сказала она.— Все, что секретно, принято называть «изделие»...
— Почему все? — возразил он.— Существуют кондитерские изделия. Правда, их тоже секретят. Домохозяйки... Попробуй получить рецепт пирога.
Она не ответила. Может быть, потому, что машина, подпрыгивая на выбоинах, катилась уже по Песочной.
— На том углу остановите,— сказала она. И обернулась к нему всем лицом: — Зайдем?
— Надо зайти,— сказал Кульков.
Ему не очень хотелось выходить из машины. Он здесь не был, но адрес помнил — Песочная, 3. Гордеев взял расчет, когда Кульков был в отпуске, и он сгоряча собирался заехать, выяснить причину Санькиного ухода. Потом раздумал, обвиняя себя в излишней сентиментальности. Ушел и ушел! И нечего тут выяснять.
— Вася, шёметом ко мне домой, возьмешь Вегу и чего-нибудь перекусить,— сказал он.— Мать соберет... Пятнадцать минут на все. Задача ясна?
Гордеев был в доме один. Он был в синем тренировочном костюме, в старых шлепанцах без задников. На узкой кушетке валялась скомканная подушка, и сам он как будто еще не вполне проснулся.
— Отсыпался после ночной? — спросил Кульков.
— Какой там сон,— сказал он.— Так, перекур с дремотой. Не умею днем спать.
— Давненько я тебя не видел,— сказал Кульков.— Живем в одном городе...
— Зашел бы,— сказал Санька.— Адрес знаешь...
Он потянулся к спичкам. За годы, что они не виделись, его лицо как-то осунулось и поблекло. Резко обозначились складки на лбу и вдоль впалых щек. Он чиркнул спичкой и зажег сигарету, зажатую в углу рта.
— Мог бы и ты заскочить,— сказал Кульков.
— К тебе заскочишь! — сказал Гордеев и глянул на Нонну.— К тебе на прием надо записываться. А я этого не люблю. Я к врачам из-за этого не хожу...
— Сань,— сказала Нонна,— Кулёк приглашает нас на охоту... Поедем?..
Кульков, слух которого обострился и нервы напряглись в ожидании выпадов со стороны Саньки, чутко уловил это «нас приглашает»... Не «мы с Кульком приглашаем тебя».
— Что тут решать? — спросил он запальчиво.— В твоем распоряжении десять минут. Мы едем на острова. Постреляем немного и через три часа будем дома... Вальдшнеп высыпал. В прошлое воскресенье один тип двенадцать вальдшнепов добыл!
— Я не охотник,— сказал Гордеев.
— Ну, походишь по лесу, пока я постреляю,— сказал Кульков.— Помогать мне будешь, я тебя научу... Да просто подышать воздухом! Знаешь, какой там воздух, на островах!..
Гордеев смотрел на Нонну.
— Поедем, Сань,— попросила она.— Сегодня последний день, уж пусть будет все по-моему...
— Ладно,— согласился Гордеев. Он оглядел Кулько-ва.— Кухлянку там дашь или брать свою?..
— В Сарбае у меня охотничья база,— сказал Кульков.— Подберем что-нибудь и тебе и этой Диане. А тебя, Нонка, назначаю богиней охоты. И ты за это должна принести нам счастье!
— Постараюсь,— сказала Нонна и глянула на Гор-деева.
«Ну и барбосы,— думал Кульков, сидя в машине рядом с Васей и глядя прямо перед собой на мокрую, грязную после дождей дорогу.— Вот оно, значит, какие дела!.. Интересно. Все это очень интересно...»
Вега, возбужденная предстоящей охотой, ластилась к нему, клала голову ему на колени, а иногда, становясь на задние лапы, поглядывала назад, через его плечо.
— Вега, сидеть! — прикрикивал Кульков строго. Сам он назад не оглядывался, и когда приходилось отвечать на вопрос — спрашивала о чем-нибудь Нонна, которая тоже, как Вега, была возбуждена,— он отвечал ей, не оборачиваясь.
«Любопытно, когда это все началось,— думал он.— Неужели еще в школе?..»
Санька был со странностями, учился неважно. О таких говорят — «может, но не хочет»... Он любил убегать из дома. И тогда о нем говорила вся школа, а учеников вызывали по одному в учительскую и допрашивали: кто и когда видел Гордеева в последний раз? Однажды, с двумя мальчишками постарше, он на крыше поезда добрался до Феодосии, хотел искупаться в море и на другой день вернуться тем же способом. Но в Феодосии его задержали...
«Не тогда ли все началось?» — думал Кульков.
Машина, вырвавшись из городской черты, шла на предельной скорости. Вега, которую слегка укачивало, с видом страдалицы поглядывала на него снизу. Вокруг были уже поля и мягкая зелень озимых, таких свежих рядом с вянущей, усталой листвой придорожных кустов.
Вера Карловна, их классный руководитель, любила Саньку. Она говорила, что из него со временем может получиться великий путешественник или писатель... Хотя по русскому у него была «тройка» и даже имя Нонна он писал с одним «н»... «На память Ноне от Саши Гордеева в день рождения»...
Все это вдруг всплыло отчетливо. Книжка «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона, которую он взял у Нонки почитать, и эта надпись. Кульков никогда не бывал у нее на дне рождения...
Домишки Сарбая показались вдали. Вася брезгливо морщился — не любил ездить по грязи. Грязь же вокруг была невообразимая.
— ...приходилось бывать,— говорила Нонна.— Я люблю старые города. У них есть свое лицо. Не только у города — у каждого дома... Какие-нибудь купидончики под карнизом или забавный флюгер...
«А может, все началось здесь? — думал Кульков.— Он пришел на ее концерт. Я не пришел, а он пришел. А потом она пришла к нему...»
Кульков вспомнил голую комнату, лыжи в углу. Приемник, занимающий половину обеденного стола...
— Слушай, Гордый, ты ведь был женат,— сказал он, не оборачиваясь.— Ее Люсей звали...
— Разошлись,— отозвался Гордеев.
— А сын?
— Сына забрала...
Кудьков подумал о своем сыне. Такого уже не заберешь! Второкурсник. Стреляет не хуже отца, тоже первый разряд...
Кульков мог представить себе, что разойдется с женой. Тем более, что, ссорясь с ним, Зина часто грозила разводом и сама приучила его к этой мысли. Но он не мог представить себе, что можно расстаться с сыном.
— Зря отдал,— сказал он, не оборачиваясь.
— Это право матери,— отозвалась Нонна. И он вспомнил, что у нее двое. Две дочки. Говоря с ним по телефону, она называла их «мои девочки»...
Село стояло на горке, над самой рекой. Собаки с хриплым лаем, почти попадая под колеса и сталкиваясь в слепой ярости, проводили их в конец улицы, где, чуть на отшибе от общего ряда, стоял крепкий, бревенчатый дом — филиал охотничьей базы. Та, главная, находилась в лесу, вдали от всякого жилья, километрах в ста отсюда. Эта, в получасе езды от города, была под рукой и служила для таких коротких вылазок.
Сторожиха Дуся встретила их на пороге. Сказала, что моторист уже там, под берегом, возле катера.
В избе кипел самовар, столы и лавки были деревянные, стены украшены лосиными и сайгачьими рогами.
От чая Кульков отказался. Он проводил их в другую комнату, где стоял сундук с охотничьим снаряжением. Здесь были стеганые ватные телогрейки-кухлянки, брезентовые плащи, куртки и шаровары. Резиновые и кирзовые сапоги всех размеров с разновысокими голенищами вповалку громоздились под^ окном. Тут Гордеев и она выбрали одежду по себе. Нонна ушла одеваться к Дусе. Кульков надел свое, привычное,— защитная штурмовка из авиазента и такая же, защитного цвета, фуражка, что-то вроде польской конфедератки.
— Стал похож на человека,— сказал он, одобрительно оглядев Гордеева.— Жарко не будет?
— Будет жарко — сниму,— сказал Гордеев. На нем была черная суконная куртка, надетая поверх свитера, брюки заправлены в сапоги. В кармане куртки он нащупал спичечный коробок и пустую пачку из-под «Лайки»...
Переодевание мало изменило Саньку. В нем только больше проступило то мужское, солдатское, что в нем было всегда.
Зато Нонну нельзя было узнать в стеганой кухлянке и кирзовых сапогах. От прежнего наряда остался на ней только цветастый платок, но и он был повязан как-то лихо, по-новому. И вошла она вразвалочку — не то бригадир в поле, не то прораб на стройке.
— Ай да Нонка! — восхитился Кульков.— Сапоги не трут? Смотри, ходить будешь много!
Они спустились, верней, скатились по крутому скользкому после дождей склону к реке. Вася был уже здесь и беседовал о чем-то с мотористом.
Кульков поздоровался с дядей Мишей и представил ему гостей.
Моторист дядя Миша был, что называется, свой человек. В какие только штормы не попадали! Казалось, еще одна волна, и над ними навек сомкнётся ненасытная Волга.
Дядя Мища был большой, надежный, краснолицый. Держался он независимо и добродушно, не проявляя к гостям излишнего интереса,— перевидал всяких.
— Вода прибыла,— доложил он Кулькову.— На шлюзах сбросили...
Волга напротив Сарбая раскинулась вширь километров на пять, но левый дальний берег ее был густо изрезан протоками. Туда, к протокам, омывающим лесистые острова, предстояло им плыть. Вега нетерпеливо нюхала землю. На катер, однако, забралась она без всякого удовольствия. Кульков пропустил всех, велел Нонне сесть поближе к ветровому стеклу. Сам же он остался стоять, придерживая висевшее на плече ружье, и стоял всю дорогу, пока маленький катер упруго шел наперерез волнам, веером рассеивая брызги от задранного кверху носа. Шли свободным фарватером — ни суденышка. Острова приближались. За неделю, что он здесь не был, осень докрасила в рыжий цвет все, что ей предстояло докрасить. Золотились дубы и осокори, золотился и ходил под ветром камыш.
Вошли в первую протоку. Спокойная ее вода отличалась по цвету от серо-голубой волжской. В протоке вода была густо-синяя. Такой синей она не бывает даже летом. Неторопливо покачивались на ней сухие листья. За первой протокой пошла вторая, третья... И в каждой была своя слепящая красота.
— Ну как, ребята? — спросил Кульков.— Скажите спасибо, что вытащил вас.
Нонна благодарно улыбнулась ему, Санька молчал, глядя на воду. Но лицо у него было задумчивое, доброе...
«Возможно, в нем что-то есть,— подумал Кульков.— Раз она любит его». Впрочем, вскоре он забыл обо всем. Обо всем, кроме того, зачем стремился сюда в скупые часы, дарованные ему жестким расписанием.
Катер пристал к одной из гривок, той, что не раз приносила ему удачу. Высадив их на землю, густо засыпанную дубовыми листьями, дядя Миша и Вася поплыли дальше, к тому месту, где всегда разводили костер, ожидая людей с «полем».
— Ни пуха ни пера! — сказал Вася.
— К черту! — Кульков посмотрел на часы.— Через два с половиной часа будем у вас... Чтоб уха была!
— На уху не рассчитывайте,— сказал Кульков, когда катер ушел.— Это у нас такая шутка... Вася у нас рыбак. Для меня охота, для него — рыбалка. Все обещает ухой угостить... Вега, ко мне! — крикнул он.— Смотрите, что она вытворяет! Пошла чесать! Видимо, дело будет...
Вега уже работала «челноком», прочесывала лес. Мешать ей было нельзя, преступно, как преступно мешать художнику, когда на него снизошло вдохновение. Надо было только поспевать за ней, стараться не терять ее из виду. Это было нелегко, потому что Вега работала широким поиском.
Он наскоро объяснил спутникам суть дела.
— Следите за собакой. Обнаружив дичь, она замирает в самой нелепой позе и ждет нас. Тут надо не теряться! Вальдшнеп хитер, может уйти из-под самого носа. Санька должен его вспугнуть, чтобы он вылетел на меня. И тут я в него стреляю.
— В Саньку? — спросила Нонна.
— Бывает и так,— сказал Кульков. И подмигнул Гордееву: — Задача ясна?
Пока он объяснял им азы классической охоты, Вега пропала. Они пошли вперед, туда, где она только что носилась. Кульков звал, свистел в свисток.
В лесу было тихо, только шуршал под ногами палый лист.
— Значит, где-то стоит,— сказал Кульков нервно.— Смотрите внимательно...
Но тут появилась Вега. Она подбежала к нему подпрыгивая, чуть ли не танцуя, победно виляя хвостом.
— Ну, где ты была? Расскажи,— сказал Кульков.
И когда она опять побежала в ту сторону, откуда пришла, быстро пошел за ней. И опять Вега пропала. Он знал, что она где-то тут. Совсем близко. И вскоре увидел ее напряженно застывший силуэт.
— Скорей! — крикнул он.— Санька, заходи справа... Он вскинул ружье. Боковым зрением он видел Гор-
деева. Тот тяжеловато выбежал из-за деревьев, взмахнул руками, как на кур. Вальдшнеп взлетел, и Кульков завалил его. Птица была крупная, нагуляла жирок перед дорогой. Лететь-то ей предстояло в Иран...
— Кажется, в таких случаях принято поздравлять? — спросила Нонна.— Ну, так я вас поздравляю!..
Она рассматривала птицу — длинный печальный клюв, коричневые, в рябинку, перышки. И Гордеев рассматривал птицу,— похоже, и он видел вальдшнепа в первый раз...
— Но какова Вега! — сказал Кульков.— Вы заметили?
— Она тебя привела,— сказал Гордеев.— Привела и опять встала...
— Соображаешь,— похвалил Кульков.— Удивительный пес! С анонсом! И знаете, ребята, не в первый раз! Просто боюсь кому-нибудь сказать, чтоб не сглазить... Да и не поверят. Скажут, охотничьи байки!..
Он сунул птицу в веревочную сумку, висевшую на плече, и она, скомкавшись там, как бы окончательно утратила свою связь с жизнью и лесом.
Кульков был доволен. Самое неприятное — возвращаться пустым. И хотя в ягдташе оставалось еще немало места, начало было положено. Он знал, что дядя Миша и Вася слышали выстрел. Они, черти, всегда считают его выстрелы и сверяют их потом с принесенной добычей...
За второй птицей пришлось ходить долго. Может, и не наврал тот бродяга, но сегодня вальдшнеп был реденький. Впрочем, и Вега утверждала, что если его и нет, то недавно он тут был. Она металась по лесу, не жалея себя, не жалея и тех, кто шел по ее следу. Кульков все чаще терял ее из виду и, как всегда в таких случаях, нервничал, полагая, что она нашла вальдшнепа и стоит над ним, вытянутая и дрожащая, как стрела, выпущенная из лука. Он звал, свистел, кричал все больше не поспевавшим за ним спутникам:
— Где собака? Собаку видите?..
Иногда и они откликались не сразу. Они все больше отставали, не поспевая за ним, за его легким охотничьим шагом, за этим постоянным быстрым перемещением на местности, которого требует охота с собакой.
«Ну, где эти барбосы? — раздраженно думал он, когда они отзывались.— Нежничают небось?.. На природу любуются! Или друг на друга...»
Растеряв всех, он невольно оглядывался по сторонам и видел золото и синь над головой, и слышал хруст палых листьев под сапогами, и вдыхал винный запах прелого дуба, и замечал красные ягоды ландышей в траве на сухих стеблях.
Но появлялась Вега, виновато бежала к нему, помахивая длинным красивым хвостом, похожим на еловую ветку. И появлялись те двое, тоже как будто немного виноватые...
Второго вальдшнепа он уложил дуплетом. Верней, убил птицу первым выстрелом, но не поверил себе и дал второй. Дуплетов он стыдился — они выдавали неуверенность. Обычно дуплет говорит о том, что охотник промазал.
— Ошибаетесь, голубчики — подумал он вслух о тех у костра, что считали сейчас его выстрелы. И спрятал птицу в сумку.
Третьего вальдшнепа он взял без свидетелей и пожалел об этом. Выстрел б л красивый и точный, и Вега была на высоте в своей изысканной стойке. Зато четвертого он при свидетелях промазал, и вальдшнеп спокойно и неторопливо, словно фланируя, пролетел над их запрокинутыми головами на островок за протокой.
— Перехитрил меня,— сказал Кульков.— Пусть живет...
Пора было кончать эту кровавую игру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10