Словом, и рукам его, и молоту работы хватало.
— Да, да!.. — серьезно покачивая головой, приговаривал он, мысленно перенесясь на зеленый лужок близ той речки, через которую сооружался мост искусством мастера Ивана.
На землю уже спустились тихие сумерки, когда в кузнице погасли последние угольки, а со строительных площадок были убраны и затем сожжены щепки и всякий мусор. Мастер Иван и еще несколько человек оставались там до утра: нужно было дождаться комиссии и сдать ей мост. Иван был возбужден и счастлив, счастлив потому, что мост в самом деле удался на славу и был не только достаточно прочен для перевозки грузов, но и на диво красив — чудо, как вписался в эти зеленые окрестности. Пока там и сям валялись распиленные стволы деревьев, желтели щепки, громоздились горы камней и земли, все виделось не таким, как за несколько часов до приезда инженеров, когда уже навели порядок.
Мастер Иван, всегда сдержанный, немногословный, сосредоточенный, пока шла стройка, казался каким-то осунувшимся, до крайности утомленным. Легко сказать, на нем лежала ответственность и за ведение работ, и за всевозможные материалы, и за людей, и за сам мост, причем не только за его прочность, но и за красоту, И вот теперь Довбыч видел Ивана не умаявшимся, озабоченным сознанием возложенной на него ответственности и оказанного доверия, но торжествующим, просвет ленным и потому исполненным величия... Ведь мост был построен!
«Таким и остался для меня Иван с тех пор, как мы вместе строили! Таким я теперь всегда вижу его. Таким еще хоть раз я хотел бы его увидеть», — думал Довбыч.
Иван, наверно, спал.
Заснув, устав от разговора с кузнецом, от необходимости угощать его, а может быть, утомленный радостью, которую испытал, рассматривая поковку.
Олена отлучилась куда-то будто на минутку, и ее все не было и не было.
Кузнец Дмитро никак не решался выйти из хаты, но все же в конце концов встал.
С порога взглянул еще раз на груду железа, из которой кривошипом торчал ворот.
Во дворе встретился с Оленой — она несла от соседки молоко и вскользь заметила, что пришлось ждать, пока подоят корову.
«Ивану», — подумал он.
И опять вспомнил Ивана -— прежнего, горделиво-радостного — там, на зеленой поляне близ нового моста...
Однажды — это было в понедельник — Ивану полегчало.
На радость жене он встал, попросил нагреть воды и приготовить чистое белье. Помылся и принялся точить бритву. Руки у него дрожали, ноги подкашивались. Он старался поменьше стоять.
Труднее всего было бриться. Бритва не слушалась Ивана, выскальзывала из рук. Он просто не представлял себе, как это ходить скверно побритым, а лезвие скрипело так, точно им скребли не щетину, а проволоку... Нее это объяснялось тем, что Иван залежался и потому ослаб, отвык от всякого дела... Пусть-ка совершенно здоровый и сильный человек попробует полежать столько. Стоит ему встать, тоже зашатается с непривычки.
А хозяйка радовалась, что Иван поднялся сам, без посторонней помощи. Может, еще и одолеет болезнь.
Но радость ее была короткой.
В ночь со вторника на среду Иван почувствовал себя так, что Олена тайком насыпала в горшок кукурузы и на всякий случай воткнула туда свечку. Горшок она поставила на полку в сенях, чтобы все было под рукой, гжели, упаси бог, приключится беда.
В среду пополудни Ивана навестила старшая дочь с мужем, жившая в соседнем селе, Олена передала, чтоб они приехали. С больным в это время сидел его сын Юр
ко. Был Юрко угрюм, погружен в раздумье, у плиты гремела посудой его жена Марийка, тоже очень грустная. Хозяин с такой тоской обводил взглядом хату, словно прощался со всех белым светом, а ведь свет для него ныне и впрямь сосредоточился в этой комнате, на этом маленьком пятачке...
Совещались недолго.
По привычке вытягивая губы трубочкой и нервно сжимая руки, старшая дочь сказала:
— Нужно дать знать в больницу! Пусть еще раз перельют кровь!..
Остальные молчали. Не иначе как полагались на Анну— она и умна, и житейского опыта у нее куда больше, чем у других.
Однако следовало выслушать больного. Они не знали, как к нему подступиться, с чего начать. Наконец, старшая дочь собралась с духом, усилием воли справилась с собой.
— А что, няню, коли бы вам дали кровь?.. — И похолодела в ожидании ответа. Всю жизнь Анна знала отца ласковым, мягкосердечным, добрым к домашним. Но приходилось видеть его и твердым как кремень.
Иван поглядел на дочь мутным взором, без искры надежды, помолчал. А потом:
— Разве за тем, чтоб я дольше мучился, дольше помирал...
Анна оцепенела, не знала, что сказать. Подумала, что своим вопросом только обидела, оскорбила отца...
— Медицина неглупа... Доктора разбираются... Они обязаны до конца бороться за больного... — пришел на помощь жене Иванов зять Илько.
— Бороться, ежели толк есть! — равнодушно молвил Иван.
— Вот и не следует так думать! Надобно и самому болезни сопротивляться... Эге! Помню, в нашем селе был случай. Человеку уже гроб заказали, привезли, венков сколько на похороны сплели. А пришли доктора, влили кровь — он и поныне жив... Гроб этот сын закинул на чердак, венки все тайком за хатой сжег... — явно присочиняя, рассказывал наивный и добрый Илько старую историю, наделавшую когда-то шуму в их селе.
Иван заколебался: «Может, попробовать?»
— Да стоит ли, дети, вызывать врача в такую даль, стоит ли ему терять дорогое время?
— Врач на то и есть, чтобы лечить!.. Ему государство
платит! Государственная машина его и привезет, и отвезет, нам за кровь расплачиваться не надо!.. — приободрившись, выкладывал свои доводы Илько.
Зря прождали целый день — в четверг врач не приехал.
Олена совсем покоя лишилась. Только мелькнет красный крест на какой-нибудь машине, несущейся по тракту, выбегает на мостки, смотрит вдаль. По телефону-то могли и не расслышать номер дома, могли неточно записать адрес, или, например, шофер невнимательный попался, проскочил мимо. Одна машина остановилась неподалеку, и Олена припустила к ней. Но оказалось, что это приехали из центра разбирать чью-то жалобу. Олена подумала, что заодно могли бы привезти кровь для ее мужа. Она высказала этот упрек вслух, однако на нее лишь взглянули дружелюбно и отвечали, что кровь больному непременно доставят на другой машине.
Привезли ее в пятницу около полудня.
Шофер подал машину на мостки задним ходом, Олена распахнула обе створки ворот. Из машины выбрались уже знакомая Олене медсестра и врач, который начал с любопытством разглядывать двор, постройки, точно прикидывая, хорошим ли хозяином был больной и что он после себя оставит.
Растроганная, Олена не знала, бежать ли к Ивану с известием, что привезли кровь, или посетовать врачу на злую хворь, немилосердно терзающую мужа, отнимающую у него последние силы. Нужные слова не шли с языка, впрочем, медицина уже сама направлялась в хату.
Дед Иван знал приехавших еще по больнице. Врач по возрасту мог быть его младшим сыном, он не отвечал тому представлению, которое Иван составил себе о докторах. По его понятиям, врач должен был быть человеком степенным, с животиком, нависающим над ремнем, с двумя или даже тремя складками на затылке. Видно, такой образ укоренился в сознании крестьян с тех давних пор, когда за всякую медицинскую помощь требовали денег да денег... А этот врач был очень молод, никакой солидности.
— Как себя чувствуем, Иван Иванович? Что это вы нас подводите?.. — Говоря это, он снимал свое коротенькое синтетическое пальто, простроченными линиями напоминавшее ватник, и озирался, не зная, куда его положить.
— Тает как воск... И что только болезнь с ним делает! — запричитала Олена, словно все зависело от приехавших.
Врач протянул руку и прижал палец к пульсу Ивана, а сам между тем исподлобья, незаметно вглядывался в его лицо — за время своей работы в больнице он научился по внешнему виду определять состояние пациента и развитие болезни. К лицу Ивана вдруг прихлынула кровь, он как-то удивительно помолодел, почувствовал прилив сил.
— Что ж, я бы не сказал, будто наши дела так уж плохи!.. — Врач бодрился и не выпускал руку больного, хотя уже успел сосчитать пульс. Наверно, его доброе теплое пожатие стоило многих лекарств, однако Ивана оно не очень-то утешило: в больнице эти вселяющие надежду слова «наши дела неплохи» говорили даже тем, кому через день-другой закрывали глаза...
— А лекарства?.. Лекарства?.. Где же, наконец, лекарства, которые помогут?.. — не спрашивала, а отчаянно причитала бедняжка Олена, не сводя умоляющего взгляда с охранителей здоровья.
— Эх, матушка, коли бы я знал, где такие, лекарства, то жил бы не в Ужгороде, а в Москве, и меня возили бы к больным не на тряском драндулете, а на реактивных самолетах да вертолетах... — сокрушенно произнес врач. Но, сразу поняв неуместность своего замечания, переменил тему: — Что вам сказать? Домашняя обстановка благотворно повлияла на общий тонус больного. Я опасался худшего... Подкрепим, поддержим... Что в наших силах...
— Подкрепите, подкрепите!.. Все на свете отдам... — расщедривала душу Олена. А в глазах Ивана не светилась, а будто тлела мольба и последняя надежда. Слова были не нужны, и Иван молчал.
Пока измеряли температуру, пока больного осматривали, Олена переводила взгляд с медсестры на врача и обратно. Но как только они начали готовить для переливания крови принесенные шофером инструменты, вышла во двор. Сердце у нее было слабое.
Долго все это тянулось. Олена почистила хлев, где зимовали подсвинки, нашла себе работу в летней кухне,
стоявшей напротив хаты. Наконец помыла руки и вошла в сени, а бедный Иван все еще лежал под белыми простынями, и над ним работали привезенные из Ужгорода приборы.
— Им-то каково... То-то наглядятся горя да мук!.. Небось у самих сердце разрывается! — шептала Олена, и врачебное дело казалось ей чудом. Всю жизнь она почитала наивысшей премудростью умение вправить кость, зашить рану, а самыми чудодейственными лекарствами казались ей порошки, мгновенно снимавшие головную боль.
Занятая своими мыслями, она не заметила, как очутилась на чердаке, не помнила, как взобралась по приставной лестнице. Свет щедро хтруился сквозь щели и не только стлался понизу, но как-то странно и необычно делил на части темень под крышей.
«Господи!.. Они вон в какую даль не поленились, да чтобы я для них пожалела?..» — говорила себе Олена, хотя и так давно все решила. Она только не знала, кого чем угостить. И потому разглядывала связку колбас, пропитанные дымом куски сала, три толстенных окорока — каждый весом с подсвинка, а по вкусу такие, что за них не жалко и чистого золота. Все это, освещенное лучами солнечного света, полосами падавшего сквозь щели и две отдушины в форме сердца, которые были прорезаны для того, чтобы на чердаке гулял сквозняк, все говорило о добром достатке и хорошо налаженном быте в доме мастера Ивана, все просилось на стол.
— Только бы здоровье Ивану — ни в кладовой, ни на чердаке пусто не будет! — шептала Олена, снимая с жерди две длинные колбасы: для медсестры и шофера. Задумалась, какой окорок взять для врача, передний или задний. Сняла задний и упрекнула себя за то, что колебалась. Иван, горемычный, ест теперь мало, и тем, кто о нем заботился в городе, кто и сейчас о нем радеет, не грех отдать что угодно и не жаль ни капельки!..
Она торопливо завернула гостинцы и остановилась, не зная, как быть дальше. Одарить ли приехавших самой прямо тут, в сенях, или сделать это как-нибудь иначе? Решение пришло мгновенно. Ведь они вынесут из хаты свои приборы. Значит, скорей к машине!
Олена быстро вышла, чтоб ее не застали в сенях.
Шофер — чернявый, еще молодой мужчина — недоумевающе посмотрел в ее сторону, когда она остановилась перед дверцей автомобиля, держа у груди свертки.
Однако недоумение его длилось недолго. Спохватившись, он, ни слова не говоря, распахнул дверцу с никелированной ручкой-замком.
— Это самому главному, а это вам, а вот той сестричке, — сказала Олена, положив на край выдвижной койки окорок и одну колбасу, другую она дала шоферу в руки, словно так было доходчивее и понятнее.
— Спасибо, мамаша! — Шофер присоединил свою долю к тому, что уже лежало на койке.
— Кушайте на здоровье! Лишь бы только Ивану помогло!..
— Поможет, как не помочь!.. — отвечал шофер, оглядываясь, и сразу увидел на крыльце медсестру. — Бегите, мамаша! Вас зовут...
Олена поспешила в хату.
Иван лежал навзничь и, казалось, мучительно ждал чего-то, хотя выражение лица у него было умиротворенное и спокойное, спокойное до безразличия.
— Иван Иванович отлично перенес переливание. Молодцом! — похвалил врач его выдержку.
— Молодцом? — Олена не сразу сообразила, что это означает.
Но в этот момент вошел шофер, чтобы помочь вынести приборы, и все направились к выходу.
— Не исключено, что немного погодя Ивана Ивановича начнет бить озноб. Вы этого не пугайтесь. Такое бывает даже с людьми куда более здоровыми и сильными. Главное — спокойствие и выдержка. А там увидим... — Врач словно что-то обещал Олене, словно успокаивал ее, наставлял.
— А полегчает ему?.. — Олена не спрашивала, а молила.
— Полегчает!.. Непременно полегчает! — И врач поспешил вслед за медсестрой, которая уже садилась в машину.
Юрко вскочил, услышав шаги за дверью.
Последние ночи он спал и не спал — все слышал. От этого постоянного напряжения ныли и болели мышцы он чувствовал себя слабым, как комар.
— Скорей иди! — рыдая, сказала мать.
— Чего плачете? Думаете, поможет?.. — пробормотал Юрко. А сам весь дрожал, и неприятный холод пополз по спине к затылку.
Олена что-то молвила в ответ, но он не расслышал — она уже семенила от нового дома сына к старой хате, их семейному гнезду, где лежал больной Иван.
Юрко услышал, как заворочалась на кровати жена, как проснулись оба его сына, а в хате стояла такая тишина, от которой пробирал мороз.
Натянув брюки — он надевал их, сидя на кровати, при тусклом свете ночника, — Юрко заметил, что они задом наперед. Наступив на штанины, быстро сдернул их, и через секунду брюки снова были на нем.
Когда застегивал ремень, у него вырвался нервный вздох, и он быстрым движением откинул занавеску на большом окне, выходившем на улицу.
Мир за стенами теплой хаты рябил голыми деревьями, росшими на обочине дороги, ветви сплетались в диковинное, небрежно брошенное кружево на фоне голубеющего чистого неба с необычайно яркими звездами, и из-за этих звезд опять было очень холодно, вообще все казалось страшно холодным в этом далеком и таком близком мире...
Юрко выбежал на улицу.
Студеный ветер лизал гладкую, как гранит, мостовую, свистел в кронах голых деревьев, тех самых, которые Юрко видел из окна, и, обессилев, падал на лицо.
Стук каблуков раздражал Юрка, и он сошел на обочину. То там, то здесь потрескивал тонкий лед — ночью ударил мороз, лужи затянуло ледяной коркой.
Он вбежал в старую хату.
Заметил на комоде выглядывающую из-за высокого радиоприемника белую свечу и затрепетал.
Заплаканная мать показала взглядом на постель. Сын понял, что нужно подойти к отцу. У него внезапно перехватило дыхание, он готов был рухнуть на колени.
Судорожно глотнул слюну, чтобы подавить боль.
Отец дышал медленно и был спокойно сосредоточен. Юрко видел, у него уже ничего не болит.
Иван сделал движение в сторону сына, и тот протянул ему руку.
— Ты готов?..
— Няню, что вы! — Юрко больно сжал отцу руку и стал покрывать ее поцелуями, думая лишь об одном: чтобы не потекли из глаз слезы.
Иван привлек сына к себе, точно хотел подать ему знак или что-то сказать.
— На сеновале доски... хорошие доски, сухие... давно лежат... — Отец как будто говорил сам с собой.
Сын почувствовал, как по спине ^поползли мурашки и пересохло в горле.
Напустив холодного воздуха, ворвалась Юля Пи- гулка— ну, словно у нее хата загорелась.
— Ради всего святого, спасите, Юрко! Умоляю, спасите, дорогой! Корова с полночи никак не отелится... — Юля бросилась к сыну Ивана, точно здесь больше никого не было, и она несказанно обрадовалась, что наконец-то нашла спасителя.
Юля и вообще-то была невелика ростом, а сейчас, обутая в растоптанные мужские башмаки, казалась еще меньше.
— А фельдшер-то на что?—молвила Олена.
— Да его черт на какие-то курой унес, а доктор по скотине пятый день не проспится... — Юля готова была разрыдаться.
— Ступай, сын! Там дети малые... — коротко распорядился отец.
Юрко колебался.
— Иди, иди! Жалко скотину, что ей зря мучиться... — повторил отец.
Юрко вышел вслед за Пигулкой.
Умение спасать скотину от всяких напастей передал сыну Иван. Прежде чем стать мастером-строителем, немало провел он бессонных ночей:
1 2 3 4 5 6 7