— Они бы много в этом году собрали. Такой урожай раз в сорок лет бывает.
— Без с-совести человек! С-совсем без с-совес-ти! —повторял Хасан сквозь зубы свистящим шепотом.
— Видит — урожай хороший, вот у него глаза и разгорелись,— вставил Хотунлу.
— Надо что-то делать,— решил Хасан,— пропадут ведь люди.
— А что сделаешь? —возразил Рыжий Осман.— Будем кричать и шуметь, так и наши поля отберут, клянусь аллахом...
— Наши, наши! — в ярости прикрикнул на него Хасан.— Ничего другого у тебя нет на языке. Себе, значит, рай, а другим —ад? А беда сегодня к нему, а завтра к тебе.
— А что мы можем сделать? Ну-ка, скажи! По мне — так отделаемся тремя полями, и слава аллаху.
Лицо Хасана налилось кровью.
— Дело не в Али и не в Вели. Встанем на кривую дорожку — потом не сойдем с нее. Сегодня ты не отстоишь Фетчи Кадри, завтра он промолчит, когда за тебя возьмутся. Ишаки и те друг другу спину чешут.
— Правильно,— согласился Сердер Осман. Хасан перевел дыхание и продолжал:
— Волка в стадо нельзя пускать. Повадится — все стадо перепортит. Ни одной овцы не оставит.
— Не оставит,— поддержали крестьяне.
— Давайте же возьмемся и не пустим этого волка в стадо. Нечего нам бояться Мастана! Пора укоротить его загребущие руки. А то он войдет во вкус и всех остальных оседлает. Сегодня три поля, завтра пять, потом десять. Если в запруде вода пробилась — ее нужно вовремя остановить, не то всю деревню за-
топит, разнесет наши дома в щепки. Молчанием сердце Мастана не смягчить. Бешеной собаке хлеба не бросай — все равно -кусаться будет. Только палкой ее припугнуть можно. От огня жалости не жди: куда попал — там все сожжет. Сгорит дом Фетчи — займется и у Рыжего Османа. Вое мы должники Мастана— значит никому несдобровать. Разве Фетчи не такой же раб аллаха, как ты? Разве Дештиман не мусульманин, разве Ибрам Келер тебе не сосед? Ты думаешь так: пусть его дом сгорит, зато мой останется. Правильно?.. Если ты его сегодня поддержишь — завтра он тебя не бросит. Одна рука делает много, две руки — еще больше.
Запыхавшись, прибежали Ибрагим Келер и Дештиман.
— Наши поля!..
Все отвели глаза. Хасан проговорил твердо: — Не отчаивайтесь, друзья. В нашей деревне не гяуры живут. Обязательно что-нибудь придумаем.
— Ох-хо-хо!— стонал Ибрагим Келер.— А я-то радовался: аллах пожалел нас, послал урожай! Вся душа горит.
— Погоди!
— Тебе-то что! Ох, душа горит! Ничего не останется; ни травинки, ни былинки! Все пропало!
— У меня тоже душа горит. Ведь мы же люди, а не звери. Найдем выход.
Ибрагим Келер вытаращил на Хасана глаза. Дештиман рот разинул.
— Какой выход? — спросили оба разом.
— Пойдем с ним потолкуем. Рыжий Осман, Сердер Осман, Керим-староста, Дювенджи Хафыз и я. Если у этой свиньи остался хоть кусочек сердца, мы заставим его отказаться.
— Спасибо,— пробормотал Ибрагим Келер,— и я пойду с вами.
— И я,— напросился Дештиман.
— Идем, идем! Все идите.
Пошли вдоль деревни, чтобы зайти за старостой Керимом и Дювенджи Хафызом. Известие об их намерении быстро облетело дома. По дороге к ним присоединялись все новые крестьяне, со всех сторон
сбегались женщины и дети. Возле дома старосты толпа остановилась. Хасан постучал в дверь. Хозяин вышел.
— Мы к Мастану потолковать идем, дядюшка Ке-рим,—объяснил Хасан.— Конфискаторы пришли забирать поля у Фетчи Кадри, Ибрама Келера и Деш-гимана.
— Пойду с вами,—заторопился староста. Теперь — к дому Дювенджи Хафыза.
Узнав, в чем дело, тот наотрез отказался присоединиться. В ответ в его дверь полетел камень.
Теперь вся деревня, кроме Дювенджи Хафыза и хозяина кофейни Мусы, принимала участие в шествии. Толпа жужжала, как растревоженный улей.
— Кровопийца!
— Да покарает его аллах!
— Боюсь грех на душу брать, а то бы давно его прикончил!
— Собака поганая!
— Постоим за себя, пока живы!
Впереди шел Хасан. Взгляд его был устремлен вдаль. Страсти в толпе накалялись, крики усиливались. Хасан никого не видел и не слышал. Он был один сейчас на этой дороге. Он принял решение и теперь будет шагать и шагать вперед. Ничто его не остановит.
У дома Мастана навстречу крестьянам вышли три жандарма.
— Что случилось?
— Мы идем к дому аги,— ответил Сер дер Осман. Жандармы взялись за карабины.
— А ну, разойдись! — крикнул унтер-офицер. Сердер Осман хлопнул кепкой по колену.
— У нас ничего дурного на уме нет.
— Разойдись, говорю!
Сердер Осман оглянулся на толпу и, набычившись, шагнул вперед. Крестьяне потянулись за ним. Жандармам пришлось отступить. Мастан, стоявший у окна, отпрянул в глубь комнаты. Хасан ударил два раза кулаком в дверь. Мастан снова подошел к окну.
— Что надо?
— Пришли с тобой поговорить. Мастан смерил толпу взглядом.
— Всей деревней?
— Да,— Хасан ударил в грудь рукой.— Я, дядюшка Керим, Рыжий Осман, Сердер Осман, Ибрам Келер, Дештиман...
— И я! — Фетчи Кадри выступил вперед. Мастан побледнел.
— Зачем же сборище устраивать?
— Мы пришли поговорить,— сказал Хасан.
— Не о чем мне с вами говорить. Толпа зашевелилась. Хасан поднял руку.
— Уговор был: долги — после урожая. А конфискаторы сейчас приехали.
— Мне нужны деньги.
— У нас нет денег.
— Тогда я продам их поля.
— Что тебе стоит подождать месяц? С голоду не помрешь.
— Это мое дело.
— Жаль.— В голосе Хасана зазвучали металлические нотки.— Жаль, что твои загребущие руки не знают покоя.
— А ну, убирайтесь! — разъярился Мастан.— Прочь от моего дома! Я прошу защиты,— обратился он к жандармам.
Те тотчас щелкнули затворами, словно только того и ждали.
— Разойдись! — рявкнул унтер-офицер.— Все по домам!
Никто не тронулся с места.
— Открой дверь, поговорим по-хорошему! — крикнул Хасан.
Лицо Мастана вновь появилось в окне. Позади маячили два жандарма.
— Уходите, не то потом пожалеете.
— Посмотри,— отвечал Хасан,— тебя охраняют, словно сундук с золотом. А у нас с собой нет даже иголки. Чего же ты боишься? Нам надо с тобой потолковать.
— О чем нам толковать?
— Конфискаторы подождут.— Голос Хасана звучал твердо.— Скажи им, пусть уезжают!
— Их власти посылают, не я.
Услыхав слово «власти», жандармы вновь решительно двинулись на толпу.
— Лед у тебя вместо сердца! Останови их!
— Все по правилу! Палец, отрезанный по закону шариата, не жалеют.
— Это не по шариату, а по твоему приказу. Толпа опять загудела.
— О шариате заговорил! Да если бы у тебя в сердце был страх перед аллахом, ты бы такого не делал!
— Если бы ты был человек...
Хасан снова поднял руку — знак молчать.
— Мастан-ага, откажись ты от этого. Ведь ничего не случится, если подождешь еще месяц!
— Указывать мне будешь?
— Ты же знаешь: в Кесикбеле ни добра, ни зла не забывают. Заберешь поля — навек запятнаешь себя. Кто отказывается от своего слова, кто слизывает свой плевок, от того все отвернутся.
— Ни в ком из вас я не нуждаюсь.
— Только у аллаха ни в ком нет нужды.
— Халил...— тихо позвал староста Керим.
Мастан вздрогнул. Давно его не называли по имени, так давно, что он и имя-то свое, кажется, забыл.
— Халил; брось ты эту затею. Бедняки на тебя молиться будут. Не лишай их семьи куска хлеба!
— Будь по-твоему.— Мастан весь как-то сник.— Знай, только из уважения к тебе. Я твое уважение не променяю на все сорок деревень Кесикбеля.
— Благодарствую.
— Только ради тебя... А. эти не знают благодарности. Покуда им на раны соли не насыплешь да хвоста не накрутишь, денег от них не жди.
Фетчи Кадри плакал.
— Значит, можно отсылать конфискаторов, ага?
— Отсылай. Нет, лучше пусть подождут меня в
кофейне.
В один миг толпа рассеялась. Один Хасан продолжал задумчиво стоять на прежнем месте. Медленно поднял голову — прямо перед ним, в окне, была Алие. Огромные, лихорадочно блестящие глаза смотрели на него в упор. Хасан судорожно глотнул воздух. Земля качнулась у него под ногами. Опустив голову, он повернулся и пошел прочь.
Придя домой, Хасан повалился на тахту возле очага и сразу заснул обессиленный. На лице его застыла горькая улыбка. Подошла мать, долго глядела на него. Смахивая слезу, прошептала:
— Три поля спас мой львенок.
Хорошенько укрыла сына. Хасан немного поворочался и через минуту опять задышал легко и ровно.
С тех пор отношение к Хасану в деревне изменилось, имя его стали произносить с уважением. Однако ни у кого не было охоты вспоминать о том, что произошло. Крестьяне ходили подавленные, словно ожидая возмездия за свою дерзость. Мастан пыхтел себе под нос и ни с кем не разговаривал. Все боялись, что он замышляет какую-нибудь новую пакость, и каждый надеялся, как всегда, что злая участь и на
этот раз минует его.Между тем пришла пора уборки урожая, и происшествие забылось само собой. Страсти на время улеглись. Только с Хасаном творилось что-то неладное. Он сделался молчаливым, даже дружков своих избегал. Возвращаясь с поля, подолгу задумчиво сидел у ручья в тени тутового дерева.
Присел и сегодня. Вдруг перед ним, словно из-под земли, вырос Сердер Осман.
— Здравствуй, Хасан!
— Здравствуй...— Он растерялся от неожиданности.
— Что с тобой стряслось? Он молча пожал плечами.
— Сторониться нас стал. Или рассердился на что?
Он положил руки на плечи своего лучшего друга.
— Прости меня. Я словно больной хожу.— Утолки губ у него вздрагивали, то ли от смеха, то ли от сдерживаемого плача.— Жатва выматывает.
— Я кончил свое поле. Хочешь, помогу тебе — пойду навстречу с другого конца?
— У тебя самого много работы. Зерно ведь еще убирать с поля надо.
— А давай побратаемся?
— Мы и так братья. Я тебе все расскажу, только не сейчас.
Сердер Осман вытащил из кармана кисет, протянул Хасану:
— На, свертывай!
— Лучше ты сам.
Сердер Осман сделал две самокрутки. Потом вытащил огниво и одним ударом высек искру. Хасан склонился над трутом, с наслаждением вдыхая его дурманящий запах.
Друзья закурили.
— Что за печаль у тебя? — не успокаивался Сердер Осман.
— Да так...— отмахнулся Хасан.
— Не скрывай, Хасан. Вижу — у тебя горе.
— Да нет же, клянусь аллахом!
— Что ж, мое дело спросить, а там — как знаешь.
— Да будь у меня и вправду горе, разве бы я тебе не сказал!
— Сейдали все про тебя спрашивает. Давай сходим к нему.
— Пошли,— поднялся Хасан.
По берегу речки вышли к шалашу, стоявшему посреди длинной и узкой полоски Сейдали. Солнце стояло в зените, и Сейдали с братом как раз спрятались в шалаше — отдохнуть, переждать жару.
Увидав друзей, Сейдали вскочил с места.
— Откуда вы свалились? На какой горе волк подох?
— Ты уж скажешь! — смеялся Хасан.— Разве нельзя просто так прийти?
— Не тебе это говорить. Кто у тебя в гостях побывает или к кому ты сам придешь, того хаджи - можно называть.
Сейдали вымыл в деревянной лохани руки, плеснул горсть воды на лицо, вытер ладони о штаны.
— Ну, давай поздороваемся!
Они долго трясли и стискивали друг другу руки. Потом Сейдали вытащил откуда-то старый тюфяк.
— Садись, поговорим. Хасан уселся прямо на землю.
— Слава аллаху, половину уже убрал! — сказал он.
— Да, поторопиться не мешает. От Мастана всего можно ожидать. Не успеешь оглянуться, как он кон-фискаторов пришлет.
— Теперь это не так-то просто. Пришлось ему смердеть впустую.
— И то правда.
Хасан вновь погрузился в задумчивость. Сердер Осман заметил это.
— Эх, поскорее бы с урожаем разделаться! — вздохнул он.— Ибрам говорит — в касабу театр приехал. Вот бы сходить!
— Театр — это здорово! — поддержал его Сейдали.
Хасан был настроен серьезно.
— Сначала дело кончить надо, в театр успеем.
— Душа тоскует! Грех разве — немного потешить свою душу?
— Там одна баба так тянет газели — век бы слушал!
— И животом играет?
— А как же, брат? — развел руками Сердер Осман с видом знатока.— Какой без этого театр?
— Давайте махнем в касабу?
— Мечтала голодная курица об амбаре с ячменем...—улыбнулся Хасан.— Дело прежде всего!
— А после молотьбы свадьба будет.— Сердер Осман помахал в воздухе кепкой.— У Мустафы!
— Да ну? — удивился Хасан.
— Теперь уж точно — обещание получил. Надрывался, бедняга,— пупок наружу. Все боялся, не отдадут за него.
— Да уж ломались там, словно невеста — дочь падишаха.
— Все-таки добился своего!
— Он терпеливый, как дервиш...— Вытащив кисет, Сердер Осман опять стал крутить для всех цигарки.
— Фабрика ты, что ли! Крутишь одну за другой, как машина,— засмеялся Хасан, увидев три аккуратные самокрутки.
— Дело привычное, брат. Коль куришь контрабандный табачок, ко всему привыкнешь.
Брат Сейдали встал и взялся за косу. Отдохнули — хватит! Рассиживаться некогда.
В эти дни вся деревня на полях. Трудное это дело, жатва. Ох и трудное! Все силы высасывает. Идет человек по полю, машет косой, а в запястьях резь, опухшие руки деревенеют. В дни жатвы руки у крестьян все время сжаты в кулак, словно они каждую минуту собираются драться. Если разогнуть тяжелую, набухшую крестьянскую ладонь, она сплошь покрыта трещинами и мозолями. Покосишь с неделю, все косточки начинают ныть, так что по ночам невозможно заснуть.
— Много еще работы! — вздохнул Хасан.
— Справимся, не горюй. Поможем друг другу.
— Благодарствую, Сейдали,—поднялся Хасан.— Пора отправляться.
— Заходите еще!
— Мы-то зайдем,— отозвался Сердер Осман.— Но и ты в долгу не оставайся!
— Приду! Счастливого пути!
— Проща-ай!
Солнце палило нещадно. В этот год уборка пришлась на начало рамазана. Голодные люди чуть не
падали на работе. Наконец с грехом пополам скосили и заскирдовали хлеба. Обмолот решили начать после праздника.
Долгожданный праздник! Все настроены торжественно. Сразу после утреннего намаза высыпали на улицу. Сначала надо поцеловать руку у отца и матери. Потом поклониться всем старикам села, почтить память умерших за прошедший год, посетить семьи покойных. Обычай этот соблюдается свято, поэтому во время праздника все межсемейные распри затихают.
Так прошел первый день праздника. На второй все собрались под большой чинарой, где были устроены качели. Давул, зурна — все здесь, как полагается. В первый день качели отдают в распоряжение детей, а потом уж и взрослым можно побаловаться.
Хасан, Сердер Осман, Рыжий Осман, Сейдали, Сулейман небольшой группой прохаживались около качелей.
— Ну, кто со мной? — крикнул Сердер Осман. Откликнулась вся компания. Каждый дал давулджу пять курушей — для крестьянина большие деньги. Первым сесть выпало Хасану. Два парня взялись за концы длинной веревки из конского волоса, приводящей качели в движение,— и снова началось ликование зрителей.
Взмах за взмахом качели набирают высоту. Под конец голова человека мелькает уже где-то в ветвях чинары. Особой удалью считается взлететь так высоко, чтобы доска вертикально к земле была, но не каждый решается на это.
Хасан взлетал все выше.
— Держись, Хасан! — подбадривали снизу. Молодец Хасан, ничего не боится! Давул и зурна славят его удаль — гудят бодро и призывно, как во время борьбы пехливанов. Наконец парни отпустили веревку, качели стали постепенно останавливаться. За Хасаном была очередь Рыжего Османа.
— Не очень-то раскачивайте, а то у меня голова закружится! — с деланным страхом кричит он сверху.
— Ой, ой, шлепнется сейчас! — в тон ему вопит
Сердер Осман.
Зрители покатываются от дружного хохота. Чем выше взлетает Рыжий Осман, тем смешней его шутки. Смех не умолкает вовсе.
— Покачаемся — и в касабу,— предложил Сейдали.
— Пошли! — обрадовался Сердер Осман.
В этот момент со стороны реки раздался выстрел, за ним второй, третий...
— Пистолет,—определил Хасан.
— Наверняка били — три выстрела,— добавил
Сердер Осман.
— Уж не драка ли, спаси нас аллах? Рыжий Осман мигом спрыгнул с качелей.
— Идем!
По дороге уже спешили люди. Друзья догнали их.
— Из пистолета палили, верно ведь? — возбужденно бросил Хасан.
— И мне так показалось,— подтвердил Кель Бакырлы из толпы.
— А может, жандармы едут?
— Да нет, кто-нибудь развлекается...
— Зачем же попусту тратить пули?
Подумав о возможных последствиях выстрелов, прибавили шагу. Одним махом взбежали на пригорок: у источника под грушевым деревом лежал человек. Кинулись к нему. Одного немедленно отрядили за лошадью. Лежавший на земле оказался Ибрагимом Са-лихом. Он был ранен в плечо.
— Кто тебя, кто? — склонился над ним Хасан.
— Хаджи,— ответил за него Ташчи,— Хаджи Живодер...
— Убежал?
— Не знаю... Вроде убежал.
— Поймаем... Куда ему деться, сукину сыну! А за что он тебя?
— Не знаю.
— Повздорили они,— объяснил Мустафа.— Слово за слово, тот за пистолет и...
— Из-за Разие сцепились,— сказал кто-то.
— Из-за какой-то потаскухи человека убивать?
— Хаджи — это же зверь. Ему только повод дай. Родную мать убьет.
Ибрагима посадили, прислонив спиной к дереву. От большой потери крови он был весь желтый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17