Едва Хасан взял чашку, отворилась входная дверь.
— Отец пришел,— сказала Зюбейде-ханым. Хасан невольно поднялся.
— Сидите, сидите,— подбодрила его Алие.
Она совсем не походила на деревенскую. «Даже в касабе девушки не такие,— подумал Хасан, усаживаясь на прежнее место.— Наши, деревенские, дикие, пугливые, разговаривать стесняются».
Мастан растерялся, увидев Хасана в собственном доме. Глаза у него забегали.
— Доброго здоровья!
— Твои опять кашу заварили...— сразу начала Зюбейде-ханым.
Мастан, наконец, посмотрел на Хасана прямо.
— Подрались, что ли?
— Нет,— ответил Хасан,— драки не было.
— А все остальное — ерунда!
— Лезут не в свои дела...— продолжала женщина.
— Что-что?
— Да тут один парень из другой деревни...— начал Хасан.
Зюбейде-ханым одним духом докончила:
— ...убежал вместе с девушкой и спрятался в виноградниках. А эти к ним привязались.
— Что ж! С бродягами разговор короткий.
— Да ты послушай...
— А тебе что там надо было? — повернулся Мас-тан к непрошеному гостю.
Хасан весь сжался и ничего не ответил, словно его уличили в чем-то постыдном.
— Ничего...— выдавил он наконец.— Прошлой ночью мы увидели там огонь, думали, какая-нибудь пирушка. Смотрим — двое сидят. Продрогли и голодные... Собрали им кое-что поесть. Сегодня тоже решили проведать. А вышло вон как... Мы тут ни при чем. Только помогли немного людям.
— Для властей это не ответ! Да-а... Ничего не попишешь. Случилось так случилось!
Хасан искал глазами, куда поставить опорожненную чашку. Алие, заметив это, быстро подскочила к нему.
— Пейте на здоровье. Еще налить?
Хасан, совершенно растерянный, ничего ей не ответил. Наконец он поднялся:
— Ну, я пошел.
— Посиди, посиди еще,— замахал руками Мас-тан.— Это ничего, что мы иногда ссоримся, я ведь тебя люблю.
Хасан промолчал, посидел еще немного, потом решительно встал.
— Заходи,— бросил Мастан ему вдогонку.— Потолкуем...
Все вроде бы обошлось благополучно. Слава аллаху, никто, кроме домашних Мастана, не узнал, что в виноградниках скрывается девушка! Беглецы продолжали жить в сторожке. Хасан и его приятели навеща
ли их. Никто их теперь не беспокоил. Но у Хасана на душе кошки скребли.
Через несколько дней в деревню вдруг приехали жандармы — двое рядовых и унтер-офицер. Они направились прямо к старосте.
— Из Дымбазлара похитили девушку. Необходимо обыскать виноградник Сыддыка.
Староста растерялся. Откуда в касабе с такой точностью знают, где беглецы?
— Не гневи аллаха! Почему только этот виноградник? Или тебе духи нашептали?
— При чем тут духи? — отвечал старший из жандармов.— Ведь мы не зря столько лет этими делами занимаемся.
Обшлагом кителя он потер свои нашивки на рукаве— там красовалось пять унтер-офицерских красных полосок.
Староста не нашелся что ответить.
— Что ж, пошли,— только и сказал он.
Тронулись в путь. Впереди шел староста, позади жандармы верхом. Староста всю дорогу сокрушался.
— И кто ж это донёс, о аллах? Кто вам сказал?
— Птицы,— смеялся унтер,— птицы начирикали. Староста продолжал чуть слышно приговаривать:
— Какая-то вошь оставила свой помет... Да лишит аллах окаянную своего благословения!
Крестьяне, завидев старосту в обществе жандармов, удивленно переглядывались.
— Куда это вы? — спрашивали они его.
— Не знаю,— отвечал он.— Вот у них спросите,— и кивал на унтера.
Однако крестьяне больше вопросов не задавали. С жандармами шутки плохи!
Когда показался виноградник Сыддыка, староста заторопился. Сейчас все выяснится, сейчас он узнает, какая вошь оставила помет. Жандармы вскинули карабины.
— Приготовиться! — скомандовал унтер-офицер. Щелкнули затворы. Жандармы стали медленно
приближаться к сторожке, словно шли в наступление на неприятеля.
— Эй, Хусейн! — крикнул унтер. Ни звука в ответ.
— Выходи! — заорал он еще громче.
Опять никакого ответа.
— Мы же знаем, ты там. Не вздумай сопротивляться!
В домике не было заметно никакого движения. Жандармы сделали еще несколько шагов.
— Выходи, Хусейн,— сказал унтер уже мягче.— Все равно от нас не уйдешь.
Дверь открылась. Жандармы тотчас взяли ее на прицел. Вышел Хусейн. За ним показалась девушка. Увидев, что они безоружны, унтер-офицер смело направился к ним. Защелкнул наручники на запястьях Хусейна, скомандовал:
— Шагай вперед!
От мягкости в голосе не осталось и следа.
— Ну, с этим покончено,— обернулся он к старосте.— Теперь очередь за Хасаном.
— Хайда! — удивленно мотнул головой староста.— А этот-то при чем?
— А ты что думал! — Унтер-офицер многозначительно покачал головой.— Ведь это он их сюда спрятал!
Староста только прошептал бессильно:
— Не гневи аллаха.
— Хасан ни в чем не виноват,— встрепенулся Хусейн.— Девушку я похитил.
Унтер тряхнул его за шиворот.
— Это уж не тебе судить —виноват, не виноват. А коли ты такой умный, так незачем было похищать несовершеннолетнюю.
— Но ведь они по доброму согласию...— робко вмешался староста.
— Завидев жандармов, Хасан застыл на месте. В его голове завертелся вихрь мыслей.
«Кто донес?» — назойливо стучало в мозгу. Ответ был один: Мастан. Кроме него, никто не мог. Разве можно доверять змее?
Он сам протянул руки унтеру. Тот связал их веревкой. Собрались крестьяне. Сердер Осман, Рыжий Осман, Мустафа, Омер, Мелик, Салтык, Гюдюк, Эдел-ло — все были здесь.
Сердер Осман не переставал возмущаться:
— Ни за что ни про что, вай, вай! Позор, неслыханный позор!
Унтер-офицер гордо огляделся по сторонам, словно удачливый полководец в старинном романе.
— Трогаемся! — скомандовал он своей «армии».— Вперед!
Вскоре жандармы и арестованные скрылись из виду.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Эфенди, эфенди, Шакир-эфенди! Ложные показания ты дал, эфенди...
(Из народной песни)
юрьма в касабе помещается неподалеку от городской управы. Унылое здание из бетона вытянулось посреди широкого двора, огороженного проволокой. К чинаре, стоящей у ворот, прибита дощечка с надписью: «Отсиди срок — выходи за порог». Под чинарой обычно собираются и ждут посетители.
В приемный день тюрьма бывает и оживленная и печальная. Те, кого навещают, сначала набрасываются с расспросами на пришедших. Потом сами начинают изливать им всю горечь своего одиночества, тоски и безнадежности. Те, к кому никто не приходит, смотрят на счастливчиков и вздыхают.
Хасан и Хусейн сидели друг против друга и сосредоточенно курили, ни на кого не глядя, изредка перебрасываясь короткими замечаниями. Они плохо слышали друг друга — над двором стоял плотный гул голосов.
— Подвел я тебя,— в который раз повторял Хусейн.— Мне ты помог, а сам в беде очутился.
— Э, брось,— отвечал Хасан,— что было, то было. Лучше думать о будущем.
На середину двора вышел надзиратель, поискал кого-то взглядом: видно, пришел новый посетитель, Некоторые из арестантов замолчали — может быть. к ним... Остальные галдели по-прежнему.
— Гюрро Огуз! — выкрикнул надзиратель. Молодой курд, которого переслали недавно из диярбакырской тюрьмы, растерянно поднялся, прошептал:
— Хюде разы бике!
— Ишь, глаза-то засияли,— улыбнулся Хасан.
— Хюде разы бике,— повторял курд на ходу. Хасан занялся подсчетами. Оказалось, он сидит уже целую неделю. И конца этому сидению не видать. Он ждал, что его со дня на день вызовут к судье и все выяснится. Но начальники, видно, и в ус не дуют. А у него урожай пропадет. Матери разве управиться в поле? Погниет хлеб на корню...
«Рыжий Осман, Сердер Осман, Салтык уберут. Товарищи ведь...» — утешал он себя. Друзья не допустят, чтобы его труды пропали даром. Но душу щемило. Как-то там мать? Одна совсем. Сюда ей не добраться. Она и до соседки-то дойти не может.
— Эй,— тронул его за рукав Хусейн,— тебя зовут! Хасан вздрогнул.
— Зачем?
— Откуда я знаю. Наверно, пришли к тебе.
«Кто бы это мог быть? — размышлял Хасан, шагая по двору.— Разве что Рыжий Осман? Вряд ли...» Хусейн глядел ему вслед.
— И нас когда-нибудь навестят,— вздохнул он. Хасан подошел к надзирателю.
— Вы меня звали?
— Ты Хасан? — спросил тот хмуро.— Тебя девушка ждет в кабинете начальника тюрьмы. Ступай.
Хасан смешался.
«Разыгрывают!..— Он с досадой сплюнул.— Какая еще там девушка будет меня искать?»
Надзиратель поддал носком бабуша какую-то железку.
— Хасан Сезгин?
— Ну!
— Из Кайрана?
— Оттуда. («Разыгрывают!»)
— Ну и иди! Чего расшумелся?
Хасан все еще не верил. Девушка? В Келькеркее у него есть двоюродная сестра. Но она и знать не знает о случившемся.
Поднялись по лестнице. Надзиратель велел Хасану обождать, постучал в дверь и закрыл ее за собой. Ха-сан остался один. Никого вокруг не было. Вот сейчас повернуться да и прочь отсюда. Голова бритая, верно. Но ведь новобранцам тоже головы бреют. Только куда ему идти, если не в Караахметли? А оттуда сюда же и приволокут. Тогда уж никто не поверит, что он сидит безвинно.
Дверь открылась, вышел надзиратель.
— Иди. Тебя ждут.
Хасан оторопел: в комнате сидела Алие.
— Это вы?..
Девушка поднялась ему навстречу.
— Нельзя ли нам наедине поговорить? — обратилась она к начальнику.
Тот с недовольной миной кивнул в знак согласия и вышел.
— Я пришла...— начала Алие.— Это все мой отец подстроил... Я пришла, чтобы хоть немножко загладить его вину.
— Он, я это знаю...— пробормотал Хасан.— Что поделаешь, раз уж так получилось...
— И подумать только, мой отец!..— опустила голову девушка.
— Что поделаешь,— повторил Хасан.— Видно, мне так на роду написано.
— Никто не знает, что я пришла сюда. Дочка начальника тюрьмы — моя подружка.
— Я никому не скажу.
— Если отец узнает...— Она запнулась.— Хотите что-нибудь передать со мной?
— Спасибо. Как там моя мать?
— Хорошо. Только плачет все. Конечно, это для нее удар. Я зайду к ней...
— Передайте ей привет.—Он задумался.—Нет, лучше вам туда не ходить. Начнутся сплетни.
Разговор никак не клеился. Алие молча смотрела на Хасана. Наконец он поднялся.
— Вам, наверно, некогда...
— Да нет, время есть.
— Может, этот кабинет нужен начальству... Девушке тоже пришлось встать.
— Вы не тревожьтесь. Вас скоро выпустят.
— Спасибо,— сказал Хасан направляясь к двери. На пороге уже ждал надзиратель. Спустившись по
лестнице, они вышли во двор, где еще гуляли заключенные.
— Кто приходил? — спросил Хусейн, сидевший на прежнем месте все в той же позе.
— Кому мы нужны! —уклонился от прямого ответа Хасан.— Конечно, другой Хасан нужен был.
— Ах ты, незадача! — вздохнул Хусейн.— А я-то обрадовался.
Время прогулки истекло.
— По камерам! — закричал надзиратель. Медленно, нехотя арестанты разбрелись по своим
камерам, и огромная дверь тюрьмы закрылась наглухо и надолго.
Хасан был в смятении. Зачем приходила Алие? Это же дочь Мастана! Может, она пришла разведать, что у него на уме? А может, просто хотела поиздеваться над ним? Нет, что-то не похоже. Он вспомнил ее смущение, ее печальное лицо. Вот и пойми этих женщин. Недаром в пословице говорится: «Сам залим, и сын — алим». Подошел Гюрро.
— Слышь, из Сиирт один человек сейчас встретил.
— Кого встретил?
— Пашо, товарищ мой. Пять дней ехал на черном поезде.
У Гюрро два любимых присловья. Одно — курдское: «Хюде разы бике», другое — арабское: «Ефрах я ель-5и» («Веселись, моя душа»). Он повторяет эти слова без конца, кстати и некстати. Веселый парень Гюрро, прямой, открытый. Для тех, кто ему нравится, он весь выложится, ничего не пожалеет, зато с другими даже не здоровается. Он и в тюрьме не горюет: то пляшет, то поет что-то по-курдски.
Сидит Гюрро за убийство. Кажется, с деревенским агой счеты свел. Мало кому он об этом рассказывает.
— У человека ружье есть,— любит повторять Гюр-ро.— Ружье — это хорошо. Сердитый будешь — бах! — и конец. Один паразит меньше...
— А потом в тюрьму,— в тон ему подхватывает Хасан.
— И конец!
Иногда черные глаза Гюрро гаснут, заволакиваются грустью. Должно быть, он думает о своей деревне, обо всем, что там осталось. Но обычно такое долго не продолжается. Он быстро стряхивает с себя уныние и опять начинает петь и танцевать.
Хасан почему-то сразу завоевал его доверие, и Гюрро поведал ему свою историю. Родом он был из деревни Бемеклер. Однажды в деревню приехали какие-то люди. Стали измерять землю, которую крестьяне обрабатывали с незапамятных времен, ставить на ней непонятные знаки.
Один — огромный, усатый детина — объяснил.
— Все эти земли принадлежат теперь Шейхо.
— Какому такому Шейхо?
— Это ага. Скоро его увидите.
Потом они уехали. Оставили крестьян коротать бессонные ночи. Прошло несколько дней. Раз как-то смотрят крестьяне — приближается к их деревне целый отряд таких же, что приезжали до этого.
— Селямюналейкюм.
— Алейкюмселям.
— Среди вас есть Шейхо?
— Да, это я,— ответил один из всадников, крепкий на вид мужчина средних лет.
— И наши поля теперь твои?
— Мои.
— И Зизон тоже?
— Тоже.
— И Хармантепе?
— И Хармантепе.
— Извини, но мы тебя раньше никогда не видели.
— Ну и что ж! А поля мои. У меня на них купчая есть.
Крестьяне стали его упрашивать:
— Уезжай ты отсюда, ради аллаха, подобру-поздорову. Руки-ноги тебе целовать будем!
В это время на холме показался Гюрро. В руках у него винтовка — отцовский подарок.
— Стой! — окликает его Шейхо. — Чего тебе у нас надо?
— Не твое дело, убирайся!
— Я тебе уберусь!..— И Гюрро вскидывает ружье.— Шаг сделаешь — убью.
Вай, богатырь Шейхо-ага! Вай, храбрец Шейхо-ага! Вокруг него люди верные. Пришпорил лошадь, прет напролом. Тут его пуля Гюрро и свалила.
Долго тянулось дело. Поля-то принадлежали крестьянам, а не Шейхо. И каймакама привлекли. Говорили, Шейхо его подкупил. Шейхо виноват, каймакам виноват. Один убит, другой отвертелся. А Гюрро получил'тридцать лет. Четыре года уже отсидел.
— Так мне сердце сказало: «Убей,— говорит,— его». Сердце человеческое не соврет. Раз сердце сказало — значит, надо убить.
— А потом — в тюрьму,— напоминал Хасан.
— Хюде разы бике! — Гюрро гордо вскидывает голову.— Зато у наших крестьян поля остались. Хюде разы бике!
В четверг Хасана, наконец, вызвали на допрос к судье. Так он ждал, так надеялся —все выяснится. А вышло по-другому. Судья задавал ему такие вопросы, что совсем сбил с толку.
— Хотите что-нибудь сказать? — спросил он в конце.
Хасан молчал. Жандармы увели его. Когда он все это рассказал старому арестанту по прозвищу Лютый Али, тот расхохотался.
— Дурень ты! Ребенку, который не заплачет, молока не дадут. «Не знаю я ничего, господин судья. Отпусти меня!» — и точка. Вот как надо, сынок, а то здесь и подохнешь.
— Скажешь тоже... Я всего неделю сижу.
— С такой башкой ты здесь надолго застрянешь. Да еще лишку просидишь. Клянусь аллахом, курд выйдет, а ты останешься!
И он отправился по камерам рассказывать всем о глупости Хасана. Его зычный голос отдавался эхом среди бетонных стен.
— И все молчит... Ха-ха-ха! Ну, его и пихнули обратно в камеру. Ха-ха-ха!
Другие арестанты тоже покатывались со смеху.
Все они, пока сидели в тюрьме, хорошо изучили тонкости судебного крючкотворства. Хасан проклинал себя последними словами, не зная куда деваться от стыда.
А ведь правду говорил Лютый Али. Когда в следующий раз на вопрос: «Что вы можете сказать суду?» — Хасан ответил: «Хочу, чтобы меня отпустили, господин судья»,— тот сразу распорядился освободить его, наказав явиться на суд восьмого числа следующего месяца. Добавил только: «Не придешь — тебе же хуже будет».
Хасан даже растерялся от неожиданности. Он на свободе, а Гюрро, Хусейн, Лютый Али, Салих Оборвыш, Бешеный Мухаррем?.. Кому из них сидеть двадцать, пять, кому десять, кому пять лет. Меньше пяти и срока не было. Дело Хусейна все еще тянулось. Но тюремные законоведы давно уже предрекли: если отец девушки будет молчать, дадут семь лет четыре месяца.
Никогда еще касаба не казалась Хасану такой большой, такой красивой и нарядной. Он не сразу двинулся в путь — постоял у тюремных ворот, с удовольствием озираясь вокруг. Свернуть за угол, пройти мимо парка, потом направо к кладбищу, а оттуда — прямая дорога в деревню. Время было обеденное. Если не мешкать, к вечеру он уже будет в Караахметли. Дорога займет часов шесть. Однако Хасан чувствовал, что не сможет идти шесть часов подряд. Словно за те пятнадцать дней, что он сидел в тюрьме, у него подменили ноги.
Выйдя за город, Хасан облегченно вздохнул. От прежней растерянности не осталось и следа. Думы о матери, Сердере Османе, о Салтыке, об урожае гнали его вперед. Как плакала, убивалась, должно
быть мать!.. Хасан прибавил шагу, закурил. Вот и кладбище позади. На дороге маячили два крестьянина верхом на ослах. Они остановились закурить.
— Здравствуйте, уважаемые,— догнал их Хасан.
— Здравствуй.
— Благополучный вам путь. Куда направляетесь? — В Харымлы,— ответил один,— за дровами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17