Ибо все преходяще в этом мире, и все приходит и уходит на земле. Или не гибли нации более великие, нежели наша? Или вы хотите влачить жалкое существование, как Вечный Жид, который умереть не может и должен служить народам всех времен, — он, который пережил и египтян, и греков, и римлян древних? Конечно, нет! Народ, который помнит, что однажды исчезнет он
с ища земли, стократ деятельнее, он проводит дни свои и полезном труде, и тем длиннее жизнь его, и тем светлее будет память о славных днях его; ибо он не обретет покоя, покуда не выявятся все способности и дарования, которые даны ему природою,— подобно мужу неутомимому, который составляет завещание загодя, не дожи-даясь, когда душа его отлетит в мир иной. И в этом, я считаю, суть всего! Коль скоро выполнит народ свое предназначение, то тут уж речи нет о том, как долго Выть ему еще на свете — уж новые события толпою мнутся в дверь новой эпохи! Признаюсь, мысли эти дввненько беспокоят меня, и вот подчас бессонной
ночью или в часы одинокого раздумья я тщусь пред-
ставить себе вид отчизны нашей и тот народ, что будет править когда-нибудь в наших горах. И всякий раз с новым рвением принимаюсь я за работу, словно и от
меня зависит, как скоро будет завершен труд всего норода, чтобы то, будущее племя с уважением ступило
на землю, где покоится наш прах! Но — отринем эти горестные мысли, и обратимся к делам более радостным — к предмету нашего обсуждения! Так вот, закажем-ка нашему мастеру серебряных дел новый кубок, и пусть употребит он на то все свои силы и умения, и пусть забудет он о выгоде. А какой-нибудь художник сделает нам набросок, все как полагается, во всех деталях, но без всяких там бездумных завитушек; ведь для нас главное, чтобы он — хоть средства наши и невелики — больше заботился о пропорциях, красоте очертаний и силе общего впечатления, нежели о богатстве деталей,— нам нужна вещь особенная, а затем мастер Кузер покажет себя, сработав чисто и добротно!
Предложение было принято, и обсуждение — закрыто. Однако Фриман тут же снова взял слово и обратился к собранию со следующей речью:
— После того, как мы решили наш главный вопрос, дозвольте мне, любезные друзья, изложить вам одно особое дело и вынести на обсуждение жалобу, а мы, по нашему обыкновению, сообща, по-дружески во всем разберемся. Вам хорошо известно, что наш дорогой собрат Каспар Хедигер произвел на свет четверых замечательных смышленых парней, которые довольно рано сделались лихими ухажерами, чем вызвали немалую смуту по всей округе. Трое-то уже давно обзавелись семьями, хоть старшему из них нет еще и двадцати семи лет. Теперь остался младшенький — ему двадцать,— и что же вы думаете? Ходит по пятам за моей единственной дочерью и морочит ей голову! И эти двое, одержимые бесом любви, вторгаются, стало быть, в наш сплоченный кружок, грозя омрачить нашу дружбу. Уж не говоря о том, что дети наши пока в весьма нежном возрасте, признаюсь вам со всей откровенностью, что сия женитьба идет вразрез с моими желаниями и видами. У меня обширное хозяйство и солидное состояние, и потому, когда придет пора, я сам подыщу себе зятя, человека оборотистого, который войдет в дело со своим капиталом и продолжит то большое строительство, которое я затеваю; ведь вы знаете, что я прикупил изрядно земли под застройку, имея в виду, что Цюрих в будущем сильно разрастется. Твой же сын, дорогой Каспар, имперский писарь, и ничего у него за душой нет, кроме скудного жалованья, и даже если он продвинется, его доходы от того не сильно увеличатся — и уж-больше ему рассчитывать не на что! Если его повысят —
то он обеспечен, лишь бы разумно распоряжался деньгами; а богатая жена ему совсем ни к чему; богатый чиновник — это недоразумение, это все равно что отбирать кусок хлеба у ближнего своего. Потакать лентяй-ству да порханью зеленых юнцов я не намерен, а уж свои деньги транжирить и подавно не дам. Ко всему прочему мне вообще как-то не по душе, если наша старая испытанная дружба с Каспаром превратится в родственные узы. Что же это будет? Взвалить на себя бремя семейных дрязг и обоюдной зависимости? Нет, любезные, давайте останемся до последнего часа вместе, но будем независимы друг от друга, сохраним свободу и будем сами нести ответственность за свои поступки, и не надо нам всяких там зятьев-кумовьев и тому подобных титулов. Так вот, я взываю к тебе, Каспар, и прошу объявить во всеуслышание, что ты поддерживаешь меня в моих намерениях и пресечешь такое поведение своего сына!
— Мы все свои, это верно сказано! — торжественно проговорил Хедигер, заправив в нос добрую понюшку табаку,— вам всем известно, какая несчастная судьба постигла меня с этими моими сыновьями, хотя они бойкие и смышленые ребята. Я выучил их всему, чему не выучился когда-то сам. Каждый из них и с языками знаком, и мысли свои на бумаге излагать умеет, и считает прилично, и во всякой другой науке подкован настолько, что при известном старании никогда уже Не погрязнет в полном невежестве. Слава богу, думал и, что мы в состоянии сделать из наших мальчиков достойных граждан, которых так запросто на мякине Не проведешь. Я и ремеслу их обучил, какое кому по душе было. И что же? Не успели они аттестат цеховой получить да как следует оглядеться, как им уж молоток тяжел показался. Возомнили себя больно умными, чтобы ремесленничать, и принялись рыскать по писарским местечкам. Черт его знает, как это у них получилось, но расхватали их, как свежие булочки! Вот, значит, и они на что-то сгодились. Один состоит при почте, двое других служат в железнодорожных компаниях, а четвертый протирает штаны в канцелярии, и все твердит, что он, мол, государственный чиновник. В кон-це концов, мне все равно! Кто не желает быть мастером, останется подмастерьем и всю жизнь ходить по струнке будет. Но ведь через их руки проходят денежные дела, и все эти мои господа чиновники должны были пред-
ставить поручительство; сам я состояния не имею, так что вам всем приходилось по очереди ручаться за моих ребят, и общая сумма поручительства составляет уже более сорока тысяч франков,— и здесь друзья отца, старые ремесленники оказались им как нельзя кстати! Сами посудите, легко ли мне теперь? Как я вам потом в глаза буду смотреть, если хоть один из них разок оступится, совершит ошибку, поступит легкомысленно или неосторожно?
— Ну-ну, не болтай ерунды! — закричали старички.— Выкинь ты это все из головы! Если бы парни того не стоили, мы бы за них не ручались, уж будь спокоен!
— Это я все знаю,— возразил Хедигер,— но время-то идет, год проходит за годом. И честное слово, меня страх берет всякий раз, когда кто-то из них явля-ется домой с дорогой сигарой в зубах! Не поддастся ли он искушениям роскоши и жажде наслаждений? — думаю я тогда. Если вижу я, что мои невестки приходят разряженные в новые платья, то начинаю бояться, что они ввергнут своих мужей в долги и безденежье; если кто-нибудь из них заговорит на улице с человеком, который по уши в долгах, я и тут терзаюсь мыслию: а не подтолкнет ли он моего сына к безрассудности? Короче говоря, вы видите, что я и так уж чувствую себя весьма стесненно и далек от мысли оказаться еще и в за висимости от богатого свата и получить вместо старого друга покровителя и господина. И зачем мне это нужно, чтобы мой зазнайка сынок ни с того ни с сего стал богачом и ходил тут у меня задрав нос, он, который и жизни-то не знает! Неужто я своей рукой захлопну перед ним врата жизни, чтобы уже в юно-сти стал он бесчувственным олухом и невеждой, который думает, что калачи на березах растут и бог весть что мнит о своих заслугах? Нет уж, мой друг, будь спокоен, вот тебе моя рука — никаких сватьев, ника ких кумовьев!
Старики пожали друг другу руки, остальные рассмеялись, а Бюрги сказал:
— Кто бы поверил, слушая всю эту чепуху, что вы оба только что столь мудро говорили о чести отечества и задали нам порядочную трепку! Слава богу! Значит, у меня еще есть надежда пристроить к делу мою двуспальную кровать; и я предлагаю преподнести ее молодоженам в качестве свадебного подарка!
— Принимаем! — закричали остальные, а трактирщик Пфистер добавил:
— А я требую, чтобы бочонок моей «Швейцарской крови» мы выпили на свадьбе все вместе!
— И я за него плачу, если свадьбе быть! — прокричал Фриман грозно.— Но если из этого ничего не выйдет, в чем я уверен, то за бочонок платите вы, мы разопьем его на наших заседаниях и выпьем все до
последней капли!
— Согласны, по рукам! — закричали все, но Фриман и Хедигер застучали кулаками по столу и завопили
в один голос:
— Никаких сватьев-кумовьев! Не хотим быть родней, хотим быть независимыми свободными друзьями!
На сих возбужденных выкриках завершилось наконец это содержательное заседание, и свободолюбивые братья твердо и непоколебимо отправились по домам.
На следующий же день, за обедом, как только ушли работники, Хедигер сообщил сыну и жене о вчерашнем торжественном решении, согласно которому отныне ни одна из сторон не потерпит более никаких сношений между Карлом и плотниковой дочкой. Приговор этот до того рассмешил госпожу Хедигер, оружейницу, что последний глоток вина, которое она как раз собиралась допить, попал ей не в то горло, и она отчаянно закашлялась.
— Что тут смешного? — сердито спросил мастер;
жена его отвечала:
— Конечно, смешно — видно, вы в вашем союзе забыли поговорку «Всяк сверчок знай свой шесток». И чего вы суетесь в амурные дела — занимались бы
своей политикой!
— Ты смеешься, как женщина, и рассуждаешь, как женщина! — отчеканил Хедигер с большой серьезностью.— Как раз в семье и начинается истинная политика; конечно, мы политические друзья, и чтобы остаться таковыми, мы не собираемся перемешивать наши семьи, делить на всех богатство одного и устраивать тут коммунизм. Я беден, а Фриман богат, пусть так оно и будет; тем большую радость доставит нам наше духовное равенство. Могу ли я путем этой женитьбы покуситься на его дом, влезть в его дела и породить между нами неловкость и досаду? Нет уж, увольте!
- Ну и ну! Что за странные порядки! — отвечала Госпожа Хедигер.— Хороша дружба, коли один друг
не желает отдавать свою дочь за сына другого! И с каких это пор считается коммунизмом, если женитьба при-носит в семью благополучие? И разве это плохая политика, если счастливый сын сумеет добиться руки красивой и богатой девицы, завоюет почет и деньги, станет опорой и поддержкой престарелым родителям да братьям — пусть и им раз в жизни повезет! Ведь ес-ли к кому-то приходит удача, она распространяется быстро, как огонь, который, не нанося никому вреда, всех согревает, а под ее крылом и остальные смогут закинуть свои удочки — глядишь, и они чего поймают. Я ведь не мечтаю о молочных реках да кисельных берегах, нет, но ведь часто случается, что человеку, честно и справедливо разбогатевшему, даже приятно бывает, если неимущие родственники обращаются к нему за помощью и советом. Нам-то, старикам, много ли надо, но ведь может статься, что кто-нибудь из братьев нашего Карла задумает дело какое начать, решится попытать счастья, если кто-то доверит ему нужные средства. А может, пойдут у них смышленые дети, которые больших бы высот достигли, будь у их родителей состояние, чтобы образование им достойное дать. И стал бы тогда один — уважаемым доктором, или почтенным адвокатом, или даже судьей, другой — инженером или художником. И тут уж дело пойдет — они запросто сделают хорошую партию, и будет тогда у нас большое, счастливое и почтенное семейство. И разве не пример человеколюбия богатый дядюшка, который безо всякого для себя убытка открывает дорогу в мир сметливым, но бедным родственникам? Ведь часто бывает — когда в доме есть один счастливчик, глядишь, и другим что-нибудь перепадет, и они наберутся ума-разума. И все это ты хочешь пресечь безжалостной рукой и уничтожить счастье на корню?
Хедигер натужно рассмеялся и с досадой сказал: — Это все выдумки. Ты рассуждаешь, как та крестьянка с кувшином. Я совсем по-другому представляю себе, что значит быть богатым и иметь бедных родственников. Такой богатей ни в чем себе не отказывает, у него мильон капризов и причуд, которым он все время потакает и которые съедают уйму денег. Но стоит прийти его родителям или братьям — он тут же садится с важ-ным видом за стол, берет окладную книгу, мусолит перо и, вздыхая, говорит: «Благодарите бога, что не знаете
ни, как тяжко управлять таким состоянием! Уж лучше сторожить стадо коз, чем следить за полчищем злостных нерадивых должников! Платить никто не желает, каждый норовит улизнуть да отделаться, день-деньской только и смотришь, как бы тебя кто не надул! А стоит схватить такого проныру за шиворот, так он такой шум-гам подымет, что рад поскорее избавиться от него, если не хочешь прослыть кровососом и ростовщиком. Бюллетени, протоколы, извещения, объявления — все нужно читать и перечитывать, чтобы не пропустить какой-нибудь выигрыш и не просрочить какой-нибудь платеж. И денег на руках никогда нет! Выплатит кто-то ссуду - так он сразу выставляет свою мошну напоказ по всех кабаках и повсюду трубит, что расплатился,— и не успеет он выйти из моего дома, как тут же появляются трое других, и требуют денег, и по крайней мере один уж обязательно берет деньги безо всякого залога! Да еще притязания общины, да благотворительных обществ, да всякие общественные дела, да всевозможные подписные листы — ведь не откажешь, положение обязывает — часто, скажу вам, голова кругом идет! А в этом году дела совсем плохи: сад вот привел в порядок да балкон пристроил, жена давно уж хотела,— теперь надо рассчитываться. А уж верховую лошадь занести — ведь врач мне сто раз говорил,— об этом я и не мечтаю — только знай плати. Вон, посмотрите, решил виноградный пресс новейшей конструкции построить, чтобы давить мускат — я его у себя на шпалерах выращиваю,— и, черт побери, едва ли в этом году смогу расплатиться! Но, слава богу, кредит мне еще дают!» — так говорит он, ловко вплетая в свою бол-Товню такие жалостные подробности, что бедные братья и старик отец уже не смеют и заикнуться о своих обстоятельствах и удаляются несолоно хлебавши, вдо-воль налюбовавшись его садом, его балконом, его хитроумнейшей давильней. И пойдут они за помощью к чужим людям, и безропотно заплатят высокие проценты, только бы не слушать больше эту болтовню. Дети его растут в шелку да бархате и вальяжной поход-кой разгуливают по городу. Они приносят бедненьким кузенам и кузинам небольшие подарки, а два раза в году приглашают к себе на обед, и для богатых детей это большая потеха, но как только гости, перестав робеть и смущаться, начинают слишком уж шалить, им Набивают карманы яблоками и отправляют домой. Дома
они рассказывают обо всем, что видели и что ели, и все подвергается строгой критике; ибо зависть и злоба переполняют души бедных невесток, что не мешает им, однако, заискивать перед состоятельными родственниками и расхваливать их наряды на все лады. Но вот — несчастье обрушивается на отца или на братьев, и богатому родственнику, чтобы избежать толков да пересудов ничего не остается, кроме как взять на себя все заботы. И он безропотно берет на себя эти заботы. Но тут-то и рвутся окончательно узы братского равноправия и любви! Братья и их дети становятся отныне рабами и слугами сего господина; из года в год их будут поучать да одергивать, и будут ходить они в грубой одежде да есть черствый хлеб, чтобы вернуть хоть малую долю того, что на них затрачено, а детей отправят в сиротские приюты и школы для бедных; правда, если у них хватает силенок, их заставят работать в господском доме, и будут они сидеть за столом в самом дальнем углу, не смея и пикнуть.
— Фу, ну что ты такое несешь! — воскликнула жена.— Неужто ты и вправду считаешь своего собственного сына таким негодяем? Почем ты знаешь, что именно его братьям на роду написано стать его слугами? Это им-то, которые сами не лаптем щи хлебают? Нет, честь свою мы блюсти умеем, нас, я думаю, богатой женитьбой с толку не собьешь, а мои добрые надежды сбудутся, вот увидишь!
— Я и не утверждаю,— возразил Хедигер,— что с нами все именно так и будет, но все равно, за внешним неравенством неизбежно появится и внутреннее; кто жаждет богатства, тот стремится стать выше себе подобных...
— Глупости! — перебила его жена, снимая со стола скатерть и вытряхивая крошки за окно,— ведь разве Фриман, обладатель немалого состояния, о котором мы сейчас спорим, перестал быть ровней нам, остальным? Разве вы не живете душа в душу, вас ведь водой не разольешь!
— Это совсем другое дело! — воскликнул мастер,— совсем другое! Он свое богатство добыл не хитростью и обманом и в лотерею не выиграл, а сорок лет честным трудом зарабатывал его по талеру.
1 2 3 4 5 6 7 8