Теперь, на войне, где все стали равны, я не чувствовал себя равным. Эта гимназистка, казалось, с самого рождения предназначена для меня. Только она способна была вытравить из моего сознания все, что там накопилось. Она должна была заменить собою всех тех гимназисток, что не желали даже смотреть на меня. Я понимал, что это отвратительно, но это было так. Я ненавидел себя за такие мысли и пытался отогнать их. Но даже если я и не думал об этом, ничего не менялось, ибо моя страсть была сильнее карточной игры и алкоголя. И войны! Адела для меня была идеалом женщины. Она была в моих глазах Евой...
Мы решили не оставаться в этом краю, как предлагал Минер. Мы пойдем к Жупе! Вдоль реки Лим. Пройти нужно много. На мгновение я позабыл о девушке, позабыл обо всем. Думал лишь, что предстоит сделать. Мне хотелось как можно скорее исчезнуть отсюда.
Мысль о товарищах снова обожгла меня. Они снова встали, как живые, перед моим взором. Здесь нас только двое. Прошло уже двадцать семь дней со дня битвы. Еще три, и будет месяц, А может быть, мы все приговорены еще у реки? Мы сопротивляемся, делая все возможное, чтобы избежать своей судьбы. Но она, подобно гиене, крадется за нами следом и хохочет над нашими трупами, забирая одного за другим. Ты сошел с ума! Здесь нет никаких гиен, а смерть — неодушевленное существо. Война есть война. Там всегда люди убивают ДРУГ друга.
«Не тревожь мертвых! — приказал я себе. — Думай о Минере».
Минер не из тех, кто может попасть в засаду. А если и суждено ему погибнуть, то дешево не отдаст он своей жизни. Такой человек способен избежать опасности, даже если она слишком большая. Он никогда не теряет головы. И тем не менее Минер мог погибнуть только от засады. Кто знает, не был ли он окружен? Разумеется, он защищался до последнего патрона и покончил с собой, будучи раненным, когда увидел, что все шансы потеряны. Но может быть, ему изменило хладнокровие? Может быть, он был иным, чем я его себе представлял? Не бери грех на душу, Грабовац! Минер как никто умеет быть хладнокровным. Подобно игроку, проигравшему все и, как способны только немногие, с достоинством теряющему последнюю ставку! Нет, Минер жив! Он переживет войну...
Мы медленно уходили в звездную ночь, минуя сельские караулы. Снова родник. Я напился, намочил воспаленный лоб, сел неподалеку и долго вслушивался в отдаленные звуки шагов ночных караулов. Солдатский инстинкт, сильно развитый во мне, предупреждал об опасности. Я умел читать лесные шумы, различал топот животных и шаги людей, но сейчас сознание мое целиком было поглощено воображаемой судьбой Минера. Впервые с тех пор, как мы пришли с Сутьески, я не мог подавить в себе мрачного предчувствия. Никому не уцелеть! Вот так. Пули часто обходили меня. Я много видел, как гибли люди, видел их предсмертные муки. Но пули пока пролетали над моей головой, словно заколдованные, и ни одна из них не задела меня. На сей раз предчувствие говорило другое. Таинственный голос будто шептал мне, что наступил или мой, или ее черед.
Я привык доверять инстинкту. Шаги мои были осторожны, как у кошки. Сотни раз я видел, как люди, спотыкаясь, падали ночью на неровной местности, чаще всего те, кто обладал прекрасным зрением. Я же был близорук и привык осторожно ступать на землю, полную неожиданностей. Шел мягко, крадучись, и ни разу у меня не подвернулась нога. Таким образом, недостаток зрения я восполнял опытом. И все недоумевали, как я иду ночью. Но сейчас я чувствовал неуверенность: Минер погиб! И нет той силы, которая могла бы это исправить!
Ни слова не сказал я Аделе о своих предчувствиях. Многие гибли» подобным образом. И многие погибнут.
— Что-то сейчас делает Минер? — напомнила она сама. — Он был хорошим бойцом.
— Я знаю... «Он был таким, каким ни мне, ни тебе никогда не бывать»,—-подумалось про себя.
— Он говорил, что останется работать в подполье.
— Да.
Людей оценивают по той пустоте, которая возникает после их ухода. Если они отступают перед трудностями, значит, они немногого стоят. Бывает, что лучше погибнуть нескольким, чем одному, если для дела этот один значит столько же, сколько все остальные. Но разве жизнь самого слабого не такой же источник света, как и жизнь самого лучшего? Человек не может отдать больше своей жизни...
Я постарался прогнать страшные видения. Прочь все предчувствия и тревоги! Нужно улыбаться, пока ты жив! И снова дорога повела нас вперед, и снова мы уверенно шагали по ней.
XI
Все случилось само собой. Средь бела дня, когда солнце стояло в зените. Мы находились высоко в горах на краю обрыва. Под нами шумел густой лес. Отсюда, с вершины, далеко просматривалась местность.
В густой траве под раскидистой сосной спала Адела, положив под голову камень. Я по привычке не выпускал из рук винтовку. Итальянский карабин Аделы лежал неподалеку. На сосне щебетали птицы. Где-то в отдалении трещала сорока. Кругом зной и тишина.
Юбка из грубой крестьянской шерсти открыла ноги Аделы. Они были чисты, как небо. И будто хмельной ветер ударил мне в лицо. Запах сосны еще больше опьянял меня. Горячая волна обожгла сердце.
На щеках спящей девушки играл румянец. Я положил руку на ее грудь. Девушка лениво зашевелилась. Туманно посмотрела на меня из-под полуопущенных ресниц, но, почувствовав силу моей руки, густо покраснела. Дыхание словно замерло у нее в горле.
— Не смотри на меня так.
— Почему?
— Я не хочу, чтоб ты на меня смотрел.
— Не любишь?
Она так на меня, словно молнией порази-ла. Я не верил своим глазам. Неужели она меня?.. Но ведь она пришла ко мне, а не к Минеру! Значит, она сделала выбор еще в тот день, когда мы переходили Тару? Безумная мысль мелькнула в моей голове: «Адела будет мне!.. Кем будет тебе Адела? — строго спросил я себя. — Неужели только безумное желание носит тебя от скалы к скале в погоне за ее тенью и ее фигурой?..»
Бывает, что на первый взгляд неосуществимая мечта угнездится в голове, и в конце концов начинаешь относиться к ней как к чему-то вполне реальному... Если же это — безудержная страсть, то воспринимаешь ее как нечто необходимое, предопределенное судьбой, что не может не произойти и не может не случиться. «Мы достаточно навоевались, — говорил я себе. — Но как ты уйдешь с ней из этого мира и куда ты уйдешь? В Африку? Ты думаешь, там не воюют?..»
Отпущенные нам судьбой после боя у реки дни, вероятно, уже отсчитанные, показались мне бесконечной жизнью. Меня обуяла уверенность, что, если Адела и на самом деле навсегда захочет пойти со мной вместе, я найду способ спасти ее от войны. Сейчас ли или чуть позже, но сохранить живой! Как это осуществить, я не отдавал себе отчета.
Откуда у меня такое убеждение, что со мной ничего не случится? Оно так глубоко проникло в меня с тех пор, как я впервые увидел Аделу. Эта девушка для меня как счастливое предзнаменование. Мои товарищи погибали друг за другом, я оставался невредим. Я клал голову на камни бруствера, но глаза мои, кроме как во сне, не смыкались. О такой женщине и такой любви я мечтал много лет. Мечтал, как о чуде, которое коснется меня. Я видел ее в канун боя и остался в живых. Я видел ее в нашей группе и остался в живых. Она присоединилась ко мне, а не к Минеру. Пошла не на восток. Эта женщина была для меня редкостной наградой, подарком судьбы. Стоило пережить столько горя, чтобы встретить вот такую Аделу, о существовании которой прежде я и не знал,
— Не хочу, — повторила она.
— У тебя чудесные ноги.
— Да? Запомни, если ты меня тронешь, я уйду.
— Да? — ответил я. — Я не вижу в этом ничего плохого.
— Еще что?
— Ты чудесная женщина.
— Я ничья женщина.
— Верно. До сих пор.
Она испытующе посмотрела на меня из-под ресниц. Щеки ее пылали.
Я склонился над ней, и она побледнела, опустив веки. Лицо ее изменилось до неузнаваемости. Она не напоминала уже ни встретившуюся мне на пыльной дороге девушку, ни героиню фильма, ни ту Аделу, что все время шла рядом со мной. Но она была реальной, как реальны окружавшие нас сосны, и сильна, как эти деревья, и ласкова, как трава альпийских лугов. Я поражался собственной смелости. Она уступала и проваливалась куда-то в пропасть вместе со мной. Прежде, видя в ней только гимназистку, я всегда думал, что они слишком хрупкие. А теперь она казалась мне самой хрупкой, хотя обладала силой молодой крестьянки.
Она что-то шептала бессвязное, что не выразишь словами, готовая рыдать и смеяться. В мире ничто не существовало, кроме нее!.. А я-то думал, что она не Девушка...
И вместо того чтоб устыдиться, я словно бы подвергся очищению от всей скверны, что накопилась у меня в душе. В объятиях Аделы я почувствовал себя сильнее и значительнее. Казалось, я в состоянии теперь не моргая смотреть на солнце и по плечу мне многое, ранее недосягаемое.
XII
И словно родилась другая Адела. Это была она — и не она. Куда девалась ее насмешливость и надменность! Казалось, она стала еще моложе и прекраснее. Адела менялась на глазах. От ее прежней осторожности не осталось и следа. Я удивлялся, как прежде не замечал в ней тех достоинств, что открылись мне теперь.
Не такой уж я, наверное, плохой человек, раз она предпочла меня. Перестав быть недостижимой и далекой, как небо, Адела была теперь в моих глазах женщиной из всех женщин, какими я представлял себе их за всю свою недолгую жизнь.
Словно впервые уразумев, я старше и обладаю большим опытом, она покорилась. Но Адела из тех женщин, которых оскорбляет недостаток уважения. Я все больше люблю ее, как бедняк, получивший золотой слиток. Может быть, я не умею как следует выразить свои чувства. Я боюсь слов, боюсь, как бы не исчез этот настрой. Я постоянно думаю о ней, стараясь уберечь и обезопасить ее, подобно тому, как заботятся родители о своем ребенке.
Рука об руку двигались мы дальше, но война шагала быстрее, подступая к нам с востока, запада и юга. Я часами наблюдал за Аделой, открывая в выражении ее лица что-то детское. Теперь она не пугалась моего взгляда и была более земной. В этом неожиданном раскрытии ее личности постепенно исчезало все, что раньше разделяло нас.
Я приобрел какую-то невидимую власть над ней и чувствовал, что живу иной жизнью, о которой до сих пор не знал. Я получил такую девушку! Мне хотелось, чтоб об этом знали все! Но рядом не было никого, кто б увидел это, и я не мог никому показать ее, и мне не перед кем было похвастаться...
Непостижимо, но в мечтах для меня уже закончилась война, и я не блуждал по горам! Я жил в причудливом мире грез, где все было возможно. Возможно пережить войну, возможно куда-то уйти, хоть на край света. Джунгли или Сахара, север или юг — мне было все равно, лишь бы увезти туда мою Аделу...
Но это все несбыточные грезы, причудливые, как мираж. Я не перестаю смотреть на Аделу, как на солнце. Ведь оно светило мне от самой Сутьески. Но теперь рядом со мной шагала не богиня, перед которой я мысленно ползал на коленях, а слабая, хрупкая женщина, которую я еще больше люблю. У меня было такое чувство, словно меня впустили в храм и сама богиня в образе этой девушки снизошла ко мне.
Адела действительно спустилась с пьедестала. Ее, видимо, поразила моя безумная страсть, и она уступила. Но она не упала в моих глазах, тем более что она не переставала от меня защищаться. Ей нравилось, чтобы я каждый раз завоевывал ее. Вот она идет рядом по траве, опускает веки и протягивает мне руку.
— Иногда ты идешь, будто во сне, — заметил я.
— Нет.
Она долго молчала после этого, а потом вдруг покраснела, словно ей то стало очень стыдно.
«Видно, нехорошо с моей стороны было делать ей такое замечание...» — подумал я.
Близился конец лета. Кое-где уже пожелтели листья. Мы отдыхали на плотной, как ковер, траве. Это был один из тех горных лугов, по которым год назад пробивались из окружения пролетеры. Вон в двух-трех сохранились еще следы от колышков.
XIII
Нужно все тщательно обдумать, перед тем как перейти Дрину. Если счастье улыбнется, встретимся с наши ми! А я? Что я делаю? Я весь во власти своих эмоций Живу под впечатлением недавнего водоворота, подхватившего и закружившего меня. Адела встревоженно, краем глаза, следит за мной, словно опасаясь.
Я не очень нежен, скорее, пожалуй, даже груб. Мне не хочется слишком явно выставлять напоказ свои чувства, которых я бессознательно стыжусь. Я боюсь, что этот водоворот совсем закружит меня. И я снова окажусь на дне морском. Довольно ли крепка ее рука, чтобы вынести меня?
Я взял у нее роман Джека Лондона и стал читать, жадно листая страницы. Адела пристально наблюдала за мной. И странно: мне бесконечно близкой показалась эта книга. Под ее впечатлением я не решался прикоснуться к прошлому, ко всему пережитому, боясь, как бы все не превратилось в пыль. Может, лет через сорок, если доживу, я вот так же вспомню свой путь и своих товарищей, незримо присутствующих здесь и молча наблюдающих за мной. А пока идет сорок ^рет»й год, лето, и пролетарская дивизия, одна из тех четырех, что прорвались, может быть, с развернутыми знаменами готовится куда-то выступить. Если это случится, вполне возможно, что мы никогда ее не догоним...
...Последнее время Адела то задумчива, то весела,
— Бледная ты, - сказал я, глядя на нее.
— Ты не любишь, когда я такая?
Длинные ресницы прикрывают глаза,
— Если б мы могли уйти отсюда!
— Уже уходим.
— Далеко.
— Ад ела!
— Я не хочу воевать. Хватит с меня.
— Не думай о войне.
— Я не на войне.
— Нет.
— О чем мы говорим?
Ее лицо стало печальным.
— Сколько это будет продолжаться?
— Пока не окончится, мы должны воевать.
— Я знаю. Как здесь чудесно!.. Ты любишь меня?
— Да.
— Так же, как раньше?
— Да.
— Это серьезно?
И снова я вижу тревогу на ее лице. Я погружаюсь в свои мысли, а она мое молчание истолковывает как равнодушие... -
Я думаю о войне. Вздымаясь над лесом и травою, война, словно джин в детских сказках, опять показывает свое лицо. Грохот канонады в долине, казалось, вырывается из груди этого жуткого чудовища. Будто рев больного льва разносится по окрестностям.
Но, скажу откровенно, без преувеличения, я не променял бы эту жизнь на прежнюю, когда я не принадле* жал ни партии, ни армии, ни ей, Аделе. Если я даже погибну, то умру с сознанием, что добровольно избрал свой путь. Я воюю так, как воевали мои предки. И поступаю так, как поступили бы они на моем месте. Война сделала меня равным всем людям мира.
— Было бы лучше, если б наши знали, что мы муж и жена, — сказала однажды Адела.
Теперешнее наше положение ей, конечно, неприятно. Женщины всех да стремятся сделать свою связь открытой. В этом многие усматривают признак их постоянства, по контрасту с мужчинами, которым это безразлично.
— Но мы оторваны от всех наших.
— Это верно. Но мне бы хотелось, чтобы они знали.
— Тебе было бы лучше, если б они знали? -Да.
— Тебя сразу отправят в другое место. Так они и сделают, если ты все скажешь, когда мы их догоним.
— А ты бы иногда приходил?
— У нас нет отпусков. И я не хочу, чтобы нас разделяли. По крайней мере, постараюсь этому помешать. Я надеюсь, что ты попадешь в мою роту...
— Ты — член комитета, и поэтому не говори так. Раз ты знаешь о нас, значит, должен знать и комитет. Неужели ты думаешь, что я соглашусь, чтоб нас разделили?
— А если это сделают?
— Не сделают, — убежденно сказала Адела, — и не горячись так.
Впервые задумался я над тем, что будет, когда мы придем к нашим. Ради нее нужно было бы согласиться, чтоб нас разделили: ее бы назначили куда-нибудь в-штаб, в культпросвет или в политотдел, туда, где можно сохранить голову. Достаточно я был в частях и знаю, что значит оставаться в роте. Это такой участок, где война ощущается в сто раз сильнее, чем в штабах. Здесь человеческая жизнь немногого стоит.
— Ты все объяснишь.
Я уже думал об этом. А вдруг наши отношения расценят как блуд?
— Что же делать?
— Давай не будем об этом говорить, — предложил я.
— Ты — чудесный муж. Ты ревнивый?..
— Раньше я ревновал тебя ко всему живому.
— Это я заметила.
— А ты могла бы уйти от меня?
— Я никогда не уйду от тебя, что бы ни случилось. И я всегда буду счастлива, если твои чувства ко мне не переменятся. Можешь быть спокоен.
— А ты знаешь, кому ты очень нравилась?
— Нет.
— Своему командиру, что вел тебя в бой на Сутьеске.
— Не смей так говорить, он командир роты.
— Сейчас у меня только один командир. Это ты.
XIV
Завтра пойдет тридцатый день со дня битвы. Мы продолжаем путь. Занятый своими мыслями, я молча шагаю рядом с Аделой.
О чем бы я ни думал сейчас, ее светлый образ закрывал передо мной весь мир. Меня переполняло ощущение счастья, окрылял успех. Я испытывал чувство удовлетворенности, радость победы, необычный прилив сил. Меня целиком поглотила страсть. Я вспоминал прежнюю Аделу и сравнивал ее с теперешней. Мысленно разговаривал с той и с другой, словно с подружками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21