— Видите,— победоносно повернулся Рашула к Юришичу.— А вы все хотите свалить на меня, выставить меня зачинщиком.
Юришичу стало противно, он встал бы и ушел, но, взглянув на Мутавца, остался на месте. А тот вытащил картинку, поднес ее к лицу и плачущим дрожащим голосом пытался что-то объяснить.
— Вот, вот, вот что она мне дала, а не... не записку,— захлебываясь, бормотал он, со слезами ожидая, какой эффект произведут его слова. Но все взглянули на него и отвернулись, как будто его и не видели.
— Все равно, кто зачинщик, вы или он. Безусловно, вы! Но это мошенничество! Мошенничество! Посмотрите на этого человека! Жалкий, ушедший в себя, как улитка в раковину, а вы его давите, топчете! Неужели вы думаете, что он не человек? Он больше человек, чем вы все!
— Ответьте ему, Мачек,— усмехается Рашула.
Мачек вытирает пот со лба, покрывший его крупными каплями, словно венцом. Он пожертвовал для Рашулы всем, чем мог. Что еще надо? Он вытаскивает из кармана газету и пялится в нее невидящими глазами.
— Оставьте меня в покое, прошу вас! Довольно, господин Рашула!
— Да и я думаю, что довольно. Дело, пожалуй, ясное даже для господина Юришича.
— Да, мне ясно,— зло бросает Юришич.— Ясно, что все вы, в сущности, хотите обелить себя в случае с Мутавцем и поэтому других забрасываете грязью. Меня все-таки удивляет, господин Мачек, ваша
мягкотелость. Зачем вы позволяете Рашуле так месить вас?
— Я не тесто.
— Сдается мне, тесто вы и есть, и я знаю почему.
— Что знаете? — встрепенулся Мачек.
— Знаю! — медлит Юришич, раздумывая, надо ли продолжать.— Бьюсь об заклад, в этой афере Рашула вас тоже держит под шахом.
— Как? — притворно удивился Мачек. Чего он так боялся, теперь, будучи сказанным, показалось ему не столь уж важным. В секретной бухгалтерской книге его погибель, а не в том, что говорит Юришич.— Вы делаете такие заключения, потому что я вам сказал, что печатал рекламные объявления страхового общества. Я печатал, потому что не волен выбирать, я же не главный редактор. А все остальное ложь. Будь это правдой, то прежде всего ее должен был знать господин Рашула...
Рашула молчит, пожимает плечами. Юришич улыбается:
— Видите, господин Рашула молчит. Как будто он признается вместо вас!
— Мне не в чем признаваться и нечего скрывать,— набросился на него Мачек.— Если вам так хочется вмешиваться во все, найдите себе другого дурака.
— Петковича, например? Но он для вас симулянт!
— Петкович мой старый друг,— Мачек демонстративно сел,— и я больше других сочувствую его несчастью. Больше, чем вы.
— Больше меня? Знаете, что я вам скажу? Вы этого человека погубили!
— Я? — рассмеялся Мачек. Такое ему никогда не приходило в голову. Что за глупость? — Почему я?
— Такие люди, как вы, сделали его безумным.— Юришич напряженно смотрит ему в лицо, долго подавляемый гнев прорвался наружу.— В вашем славном обществе так называемой интеллигенции такие люди, как Петкович, могут, как правило, выжить, находя спасение в сумасшествии. Разве может в вашей среде быть что-то чистое и значительное? Вы как трясина засасываете всех, кто стремится вперед, вы только мешаете свободному движению и подъему туда, куда вы сами не можете и не хотите подняться. Потому что вершина, к которой вы стремитесь, совсем в другом месте, она равнозначна дну, где сплошная грязь, хотя
по обыкновению вы делаете вид, что сами вы очень чисты. Куда Петкович стремился? Откуда и куда его носили вихри вечных смятений? Я не знаю. Но знаю, что он был как обнаженное сердце, пронзенное иглами, в вечном порыве к добру оно пульсировало и торжествовало над всеми вами. И это сердце вы яростно расклевали. Ваша злая кровь отравила его, ваша. И когда я гляжу на этого человека, который сегодня безумен, мне ненавистно ваше здравомыслие. Да и к чему ум, если он служит только для того, чтобы травить, обливать грязью, учинять свинство? Не стыдно ли вам, не стыдно ли?
— Какого свинства я должен стыдиться? —вскочил и грубо крикнул Мачек, делая вид, будто оскорблен, что тем не менее было похоже на правду. Весь пафос Юришича ему кажется смешным и непонятным.
— О, свинства вам не занимать! — с презрением и даже ненавистью смерил его взглядом Юришич.— Но не надо стыдиться! Всякий стыд ваш был бы симуляцией! Вы симулянт!
— Я симулянт? — словно понимает и не понимает его Мачек.— Вы, верно, имеете в виду Петковича, вы же о нем говорили!
— Вас, вас я имею в виду! Во всем вы симулянт. Дрянной симулянт, разумеется, даже когда говорите о Куманове, когда хотите скрыть свое соучастие в мошенничестве страхового общества,— всегда!
Мачека не задело это прямое обвинение. Видя, что попал в затруднительное положение, не имея возможности скрыться от Юришича бегством, потому что здесь Рашула, который может вернуть его обратно, он усмехнулся страдальчески, как бы отступая, но не теряя тайной надежды одержать верх.
— Да, я участвовал в делах страхового общества. Спросите Рашулу! Ему будет очень полезно это признание.
Рашула делает вид, что не слышал их до этой минуты. Он притворно вздрагивает.
— Что? Я об этом ничего не знаю. Ничего! — после некоторой паузы с усмешкой повторяет Рашула. Сейчас ему важно не оттолкнуть от себя Мачека, на которого он еще имеет виды, да и смешно наблюдать, в какое замешательство повергают Юришича его слова.
— Видите, видите, сейчас вы получили ответ на наши инсинуации! — расхрабрился Мачек, почувствовав облегчение, словно освободился от сжимавших его тисков. Он воображает себя победителем, но знает, что эта победа может быстро обернуться поражением. Рашула ему немножко помог. Но не пожертвует ли он им снова? Прочь, прочь от этой опасности.— Но вы, должно быть, еще не все сказали о Петковиче!
— Я и о вас еще не все сказал. Симулянт! Сейчас вы для меня симулянт больше, чем когда-либо! — исподлобья, с укором смотрит на него Юришич. Он догадывается, что Рашула и Мачек чем-то связаны между собой и что оба этих негодяя обменялись взаимными услугами, в результате чего он, Юришич, должен стать их жертвой.
— Вы опять за старое! Но сделайте одолжение, что же тогда представляет собой этот Петкович? Я не таю против него зла, но скажите мне: почему он называет себя анархистом и почему он одновременно лоялен? Скажите на милость, что здесь симуляция — первое или второе? Какое ваше мнение?
— Какое? — ухватился Юришич за приманку Мачека и замялся.
— Какое? — с вызовом повторяет Мачек.— Вы, кажется, попали впросак и не можете ничего объяснить.
— Нет, впросак попали вы,— гневно возразил Юришич.— Вам странны и непонятны его противоречия. Подумайте, сама Хорватия разорвана противоречиями, несмотря на весь свой здравый разум. Петкович вобрал в себя весь абсурд окружающего его общества, он трагический актер нашего хорватского гротеска. Он представитель нашей интеллигенции, в мозгу которой уживаются кричащие противоречия,— идеи, аргументы, самые что ни на есть пестрые, кружатся, как на ярмарке, в черепных коробках,— каким отдать предпочтение — дело случая и настроения. И все эти головы мне часто кажутся маленькими лодками под парусами, ветер дует в них со всех сторон, и они качаются, крутятся на месте, пока сильный порыв ветра не отнесет их в сторону. Так и интеллигенция в основном бесплодно кружится на месте. Нет, похоже, у нее рулевого, а если есть, то непременно надо заглянуть ему в душу и понять, куда он правит? Не заклинило ли мотор, не сгнил ли в руках руль. Да, сгнил. А сколько гнили в самой интеллигенции! Сколько раз мы убеждались, что у нее вместо путеводной мысли — мысль-сводница! Сводница, объединяющая идеи с бесчинством, и бесчинство это торжествует под знаменем идей. Это та славная среда, славное общество, в котором трагедия человека, Петковича, служит печальным символом гибели всех, пожелавших служить идее, а не бесчинству. Он был честен, бескорыстен, хотел быть рулевым, хотел увлечь за собой потерявших ориентиры людей, вывести их на простор, к ясной цели. Но сам оказался типичным интеллигентом, нуждающимся в поводыре, ибо руководить он не может. Но, рискнув проявить характер и оказать сопротивление, он пал с честью, не осуществив своего намерения. Облитый грязью и оклеветанный, он упал и тонет, потому что циники, которых легионы, просверлили ему голову, как днище лодки. А к этим легионам циников...— Юришич остановился и посмотрел вокруг, задержавшись взглядом на Рашуле.
— Принадлежит и Мачек,— опередил его Рашула и усмехнулся. Часто Юришич называл Мачека циником, таким считает его и сейчас, предположил Рашула.
— И вы вместе с ним, в первую очередь вы! — выкрикнул Юришич в его сторону.— А он с вами! Много вас, составляющих эти легионы, а Петкович среди вас словно невооруженный рыцарь среди разбойников и праведник среди негодяев!
Мачек хотел что-то ответить, но не находил слов. Несколько раз готов он был прервать Юришича — пожалуйста, дайте мне сказать,— на самом деле он не знал, что сказать, он, в сущности, даже не понимал его. А вот последние слова он понял, хотя этот выпад касается не только его, но и Рашулы. Что же он молчит?
— Вы слышали? — спрашивает он Рашулу почти с наслаждением, как будто Юришич не имел в виду и его самого.
— Такое о себе я бы не позволил заявить,— промямлил Ликотич, стоявший, прислонившись к стене, рядом с Мутавцем. Он еще раньше имел возможность, но сейчас окончательно решил дать реванш Рашуле и Мачеку за все измывательства этим утром.
А Рашула тихо, приглушенно смеется. Потом замолкает. В его интересах не ссориться сегодня с Юришичем. Но не сочтет ли тот его уступчивость слабостью? Если сейчас уступить, Юришич станет еще более дерзким. Поэтому он решил показать себя разгневанным.
— Кто негодяй? Попридержите язык! Трепло! Вы что — лучше нас? Мы все здесь одинаковые, никакой разницы. Вы не негодяй, вы глупец!
— Я негодяй для властей и негодяев, а вы негодяй для народа и для порядочных людей. Торговец мертвецами! Вам бы хотелось, чтобы весь народ лежал на смертном одре, вы бы его страховали, а денежки — в свой карман.
— Сейчас мы этим не занимаемся: было да прошло!
— Всех на лед, в холодильник! Вот такие негодяи и держат народ на льду, парализуют, вымораживают его энергию, его стремление выбросить вас к чертовой матери. А что касается глупца, то этот титул вы сегодня сами получили от вашего дружка Пайзла. Верно, не забыли?
— Это он вам сказал, это ваша визитная карточка, вы как раз подходили в тот момент,— выкручивается Рашула и ликует.— Впрочем, вот что я вам скажу. Чихал я на всю вашу порядочность! Вы себя и Петковича считаете порядочными, однако вы здесь же, где и мы. Какой прок вам от этой порядочности?
Он смотрит на Мачека торжествующе, но и с презрением, как будто хочет сказать: так-то вот, видишь, этому треплу надо было врезать, чтобы он заткнулся. А Мачек только закивал головой и сел, развернув перед собой газету, довольный, что может помолчать и что сейчас настала очередь Рашулы вести поединок с Юришичем.
— Мне — никакого! Это вообще великолепная позиция, великолепная,— повторяет Юришич, задетый за живое вопросом Рашулы. Этот вопрос всегда вставал и перед ним, только с другой, более благородной точки зрения, и сейчас Рашула разбередил его больную, не- зарастающую рану. И он замолчал, памятуя об этой кровоточащей ране.
— Так-то вот, мой юный господин,— продолжает Рашула.— Все бесполезное надо отбросить. Отбросить! Порядочность! Тьфу! Жаль, что не можете спросить Петковича, хотел бы он сейчас быть в своем уме, но непорядочным, или порядочным, но сумасшедшим!
— Лучше уж быть сумасшедшим! Лучше! — кричит Юришич, с болью освобождаясь от своей немоты. И ему самому страшно от этого крика, словно тем самым он осудил Петковича на погибель и безумие.
— Я не ослышался? Тогда в самом деле разумнее быть ему сумасшедшим,— растягивая слова, произнес Рашула, и взгляд его остановился, но не на Юришиче, а где-то над его головой.— Впрочем, спросите его самого, он здесь.
У Юришича мурашки побежали по спине, он резко обернулся. Там, возле стены, стоял с вытянутым лицом Ликотич, щеки у него еще сильнее запали.
Из-за угла один за другим отрешенно или с таким выражением, будто собираются тайком что-то шепнуть, а может, и донести на кого-то, высыпала группа заключенных. Словно мутный поток в дождливый день, растекались они по тюремному двору. Все устремляются к каштану, голому, без листьев. Еще в июне листья на нем пожелтели, а в июле стали опадать.
В числе первых появляется Петкович. Он идет, заложив руки за спину, и улыбается. Вот он посмотрел на писарей, улыбнулся еще шире, радостно, почти по- детски, но не проронил ни слова. Словно машинально шагает он с остальными заключенными, смешался с ними, идет туда, куда и они, прямо к каштану.
Вслед за ними плетется охранник с винтовкой на плече, высокий, крепкий, молодой. Бурмут вышагивает рядом с ним, размахивает ключами и подгоняет заключенных:
— Пошевеливайтесь! А ты, Юришич, что разгалделся? Даже в суде слышно!
Круг заключенных замкнулся и медленно завертелся. Началась утренняя часовая прогулка. Охранник стоит у ворот и наблюдает за заключенными. Протирая глаза, Бурмут присел рядом с Рашулой среди писарей. Там, наверху, он немного вздремнул и приснилось ему, что угощается дома с сыновьями, сейчас он не в духе и подумывает, как бы организовать выпивку ночью с Рашулой и писарями. Ведь Рашула еще утром ему предлагал. Но это опасно. Эх, что за жизнь, когда даже маленькое доброе дело считается злом! И, словно в этом виноваты писари, сердито кричит:
— Подонки вы! И вас бы не мешало приструнить, как тех, у каштана! Живете здесь как господа! Только галдеть умеете! Даже государственным преступникам так орать не позволено! Улыбнулся вроде бы сердечно Розенкранц. Пока здесь шли препирательства, он потихоньку улизнул к Бурмуту и дал ему на день рождения гульден.
— Иди к чертям,— вспомнил Бурмут про злосчастный гульден, и ему как будто полегчало.— Знаю я, вы бы хотели, чтобы у папашки почаще были дни рождения — лишь бы баклуши бить. Подонки! В канцелярию вас надо всех прогнать, на работу! Почему я должен вкалывать? — он было поднялся, но тут же снова обратился к писарям.— А что вы скажете, ребятки, о Петковиче? Вот дьявол, веревку у меня просил, ему, видите ли, надо привязать на шею голубю письмо, а голубь — далеко! Да еще вбил себе в голову, что должен быть поставлен в равные условия, как все, ходить на прогулку. Совсем человек рехнулся, газ надо доложить начальнику тюрьмы.
— Он уже знает! Не трудитесь, папашка,— загородил ему дорогу Рашула.
— Ну и что? — не успокаивается Бурмут. Гульден у него в кармане, и ему не так надо доложить о Петковиче, как на минуту смотаться из тюрьмы и опрокинуть стаканчик сливовицы.— Я свои обязанности знаю.— Он ткнул Рашулу ключами.— Следует доложить обо всем! — он заковылял к воротам, попутно рявкнув на заключенных, хотя никто в кругу не нарушал порядка.— Тихо, ребятки. Пункт десятый. Без разговорчиков гуляй!
Он вышел, а вместе с ним словно бы откатился за ворота и его крик. Двор затих. Он безмолвен, как солнечный шар, что поднялся над крышей здания на улице, ближе к свободе, и сияет на небе, точно лучисто-золотой круглый сгусток краски на голубой палитре. По другую сторону, у самого края тюремной крыши разлилось желтоватым овалом пятно, размытое с одного края лазурью. Это половина луны, задержавшаяся на небе, но уже бледнеющая и постепенно исчезающая. Кажется, там, наверху, большой медовый леденец, который под теплыми лучами солнца тает в голубизне неба, как сахар в кофе. .
И граница солнечного света во дворе опускается все ниже, скользит по поленнице дров, которые понемножку подсыхают и слегка дымятся.
За курятником возле самой стены, где бак для мусора, Майдак вырыл ямку и закопал в нее канарейку,
а сейчас принялся мастерить из щепок крест на ее могилку. Забыв обо всем на свете, он с головой ушел в это занятие. Мысль поставить крест воодушевила его. Он сидит на дровах, стругает щепку, влюбленно смотрит на Петковича и поминутно оглядывается, поднимает голову — интересно, как уйдет с неба луна.
Микадо-Майдаку, который когда-то на заре вдыхал запах розы, исходящей от утренней звезды, этот остаток луны представлялся ломтем дыни на широком голубом подносе. Он с удовольствием выращивает и ест дыни и этим летом велел приносить их и в тюрьму. Хотя ему очень жаль, что луна так быстро исчезает на небе, точь-в-точь ломоть дыни в голубых челюстях, он наслаждается картиной, созданной собственным воображением. На мгновение он забывает о тревоге, которая после разговора с Рашулой гложет его, стоит ему подумать о Петковиче. Умиротворенный, словно погруженный в транс, он скрепляет крестик для канарейки могилки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44