— продолжала очищать совесть Элина.
— Если в здешних местах и есть кто-то более опасный и коварный, чем степняки, то это торгующие с ними купцы. Для них взять с человека деньги за проезд, а потом продать его в рабство — значит сделать хороший бизнес, — ответил Эйрих.
— Интересно, — задумчиво произнесла графиня, — а что будут делать луситы, когда закончат переговоры? Ведь они не смогут подняться обратно по Омоле. Выше по течению река скована льдом.
— Насколько мне известно, корабли тоже спустятся к морю, но по правому рукаву дельты, и пойдут потом не на восток, а на запад. По всей видимости, они переждут зиму в южных портах. А освобожденным пленникам и части воинов для их охраны придется возвращаться домой пешком. Впрочем, на ладьях для них все равно недостаточно места.
— Разутыми и раздетыми — в луситскую зиму?
— Не все содержимое трюмов ладей предназначено для выкупа. Часть пойдет на то, чтобы хоть как-то одеть и обуть освобожденных. Кстати, если одежда будет куплена на местном базаре, то некоторым из них могут достаться их собственные вещи, некогда сорванные с них степняками.
— И все же это сопряжено с большими неудобствами. Не проще было отложить посольство до весны?
— Полагаю, те, ради кого оно организовано, предпочли бы идти домой босиком по снегу, нежели оставаться еще на несколько месяцев рабами кочевников. К тому же к весне многие из них были бы уже распроданы работорговцам и увезены на восток.
Графиня почувствовала стыд за свое «рациональное» предложение подождать до весны; ведь и сама она не стала поступать так же, а пустилась в путь, едва узнав о постигшей принца беде.
Этот разговор происходил снаружи их временного жилища. Внутри делать было нечего, но и далеко отходить от шатра Элина обоснованно опасалась. В данный момент она наблюдала за мальчишкой, гарцевавшем вдоль окраины стойбища. Тому было лет десять, но он весьма уверенно держался в седле, и жеребец, судя по всему, молодой и горячий, повиновался ему. Несмотря на юный возраст, на поясе у мальчишки висела сабля, хоть и укороченная, но все же вполне настоящая, способная убить человека. Элина улыбнулась, вспоминая себя в этом возрасте. Однако здесь, похоже, подобное не было экзотикой — конечно, среди детей мужского пола.
— Вот потому я и говорю, что мы должны благодарить судьбу, остановившую кочевников у Хурлуцкого моря, — сказал Эйрих, словно прочитав ее мысли. — Дело даже не в том, что они весьма многочисленны. Дело в подходе. На Западе воин — это профессия, а здесь — половой признак. В степи мужчина и воин — синонимы. Конечно, им не хватает стратегических построений военной науки, они сражаются по-варварски, налетают с визгом и гиканьем большой толпой, имея как минимум трех-пятикратное преимущество в численности; грамотно организованная оборона опытных, не склонных к панике бойцов способна серьезно их сконфузить. И все же мне бы не хотелось наблюдать битву между западными армиями и степными ордами.
Наконец на третий день за ними явился посланец от хана. Эльф в последний момент оробел и хотел остаться в юрте, но степняк сделал властный жест, приказывая всем троим следовать за ним, оставив при этом в юрте оружие.
И вот, пройдя между потрескивающими и чадящими факелами, Элина с любопытством вступила под полог огромного шатра. В нос шибануло вонью немытых тел, прогорклого масла и перебродившего кислого кобыльего молока. После ясного солнечного утра снаружи внутри казалось совсем темно; но наконец глаза Элины привыкли к тусклому свету масляных плошек, и она смогла рассмотреть грозного степного повелителя, власть которого признавали на территориях, в несколько раз превышавших по площади крупнейшее из королевств Запада.
Перед ней на алой подушке, скрестив ноги в остроносых войлочных сапожках, сидел старый жирный степняк с выбритой наголо непокрытой головой. Он был облачен в расшитый золотом парчовый халат, препоясанный золоченым же поясом с пышными кистями. К поясу была прицеплена внушительных размеров сабля в украшенных драгоценными камнями ножнах. Глядя на этого обрюзгшего старика, трудно было поверить, что некогда он был могучим и грозным воином, бесстрашно скакавшим во главе своего тумена и не раз первым врубавшимся во вражеский стан; в те годы удар его сабли способен был развалить человека надвое до седла. Теперь Курибай извлекал оружие из ножен лишь для того, чтобы перед своим шатром собственноручно рубить головы заподозренным в нелояльности нойонам; на это у него сил еще хватало.
По левую руку от хана на подушке поменьше восседал его сын Судэбай, а по правую — приближенный воевода Бахтакыр. Эти двое ненавидели друг друга; хану это было прекрасно известно и полностью его устраивало — он видел в этом гарантию собственной безопасности и не упускал случая подлить масла в огонь. То, что собственного сына он посадил лишь по левую руку, а безродного Бахтакыра, возвысившегося из простых кочевников благодаря военным талантам
— по правую, было одним из таких штрихов. По обе стороны от врагов стояло по телохранителю с обнаженной саблей, а чуть ближе к вошедшим, между ханом и воеводой, на покрывающей пол циновке примостился толмач.
Хан вяло шевельнул рукой, приказывая чужеземцам не подходить ближе и садиться. Те опустились на циновку, скрестив ноги. Курибай словно нехотя произнес несколько слов, и толмач открыл было рот переводить (вероятнее всего, на луситский), однако Эйрих уже отвечал хану на языке степняков. Курибай принял это как должное; скорее он был недоволен тем, что двое других путешественников недостаточно грамотны, чтобы говорить на его языке. После обмена несколькими фразами с повелителем степей Эйрих обернулся к своим спутникам.
— Хан хочет, чтобы мы рассказали ему про свои страны, — произнес он, мешая тарвилонские и луситские слова, причем произнося последние с жутким западным акцентом — должно быть, в расчете, что эльф его поймет, а толмач
— нет. — Я сказал, что Эрвард из Тарвилона, а Йорен — из Столенхейма. Пусть каждый из вас говорит на своем родном языке, я буду переводить.
Элина мысленно улыбнулась — настолько мало недотепа-эльф походил на жителей Столенхейма, суровой и холодной страны на северозападе континента, края метелей, свинцовых валов, разбивающихся о прибрежные скалы, могучих снежноволосых и льдистоглазых воинов и протяжных героических саг, воспевающих битву и месть. Следом, однако, она удивилась подчеркнутому слову «родном»; неужели Эйрих знает еще и эльфийский? Тогда почему он скрывал это прежде?
Хан довольно долго говорил с Эйрихом и, похоже, остался удовлетворен беседой; затем он обратился к Элине. Курибая интересовали самые разные вещи
— климат Тарвилона, качество дорог и количество городов, из каких классов состоит население и какие налоги взимаются с каждого (Элина и сама толком не знала ответа на последний вопрос, как и на ряд других, касавшихся хозяйства), часто ли случаются неурожаи, с какими странами торгуют тарвилонцы и многое другое. Задал он и несколько вопросов об армии — как бы между прочим, не заостряя на этом внимание и не ожидая особой проницательности от мальчишки; но Элина была начеку и заметно преувеличила мощь тарвилонской армии в своем рассказе.
Затем наступил черед Йолленгела. Элина не без волнения ожидала, достанет ли у эльфа фантазии бойко рассказывать о стране, о которой он ничего не знает. Однако, когда Эйрих обратился к нему с вопросом хана, опасения Элины сменились недоумением: хотя она никогда не слышала эльфийского языка, но была уверена, что вопрос был задан совсем не по-эльфийски. Это была какая-то жуткая и бессмысленная мешанина из западных наречий.
Йолленгел, похоже, растерялся не меньше графини, но Эйрих повторил свой вопрос, слегка изменив его. Эльф что-то нерешительно произнес, и Эйрих слегка кивнул одобрительно. Йолленгел заговорил более уверенно. Элина с удовольствием слушала мелодичные звуки чужого языка, столь контрастировавшие с визгливо-каркающей речью кочевников.
Странный диалог продолжался. Элина заметила, что Эйрих теперь вставляет в свои «вопросы» услышанные от Йолленгела слова, но, тем не менее, они, очевидно, не стали более осмысленными. Эйрих выслушивал вопрос хана, говорил какую-то тарабарщину, слушал, как эльф в ответ рассказывает что-то свое, а затем излагал Курибаю собственный ответ на вопрос.
Наконец хан удовлетворил свое любопытство. Его приближенные за все время не произнесли ни слова; Судэбай при этом явно скучал, а Бахтакыр, напротив, слушал с неослабевающим интересом. Курибай чтото изрек покровительственным тоном; Эйрих поклонился ему и перевел на луситский:
— Великий хан милостиво приглашает нас разделить его трапезу.
Элина, хоть и принюхалась уже к стоявшему в шатре запаху, не ожидала ничего хорошего от степняцкой кухни; к тому же от долгого сидения в непривычной позе у нее затекли ноги, и ей ничего так не хотелось, как поскорее выйти отсюда на свежий воздух и размяться. Однако ясно было, что от такой чести не отказываются.
Хан хлопнул в ладоши, и из-за циновки, отделявшей заднюю часть шатра, выпорхнули три нарядно одетые девушки-рабыни, которые принялись расстилать на полу дастархан и расставлять кушанья. Это были степнячки, а не луситки; хану было совершенно ни к чему, чтобы услышанное в его шатре доходило до ушей пленников. Должно быть, девушки происходили из бедных семей кочевников и были проданы в рабство собственными родителями. Им повезло — жизнь в качестве прислужниц хана была роскошной по сравнению с той, что ждала бы их, останься они на свободе. Свобода эта была бы чисто номинальной — фактически они все равно оказались бы в рабстве, но не у богатого и милостивого к хорошим слугам повелителя, а у мужа-бедняка. И все же, глядя на их улыбающиеся лица и слыша, как позванивают их браслеты и мониста, Элина почувствовала ужас при мысли, что, родись она в другой семье, и ее судьба могла бы быть такой — и она бы даже не мечтала о лучшей участи.
Еда, вопреки ожиданиям графини, оказалась не такой уж и плохой. Конина, жареная с душистыми степными травами, была хоть и жестковата, но приятна на вкус; вот разве что несколько глотков питья из перебродившего кобыльего молока дались Элине с трудом. К счастью, западный обычай тостов был здесь не в моде, и этими глотками можно было ограничиться. Ели, разумеется, руками; закончив трапезу, хан важно вытер жирные пальцы о халат и объявил свое решение.
— Нам разрешено пересечь земли великого хана, — перевел на луситский Эйрих, — но мы должны уплатить пошлину в размере пяти золотых с каждого.
И тут Йолленгел, помня о своем обещании не обременять спутников расходами, решил проявить инициативу. Он извлек из глубин своей мешковатой куртки флейту и выжидательно посмотрел на Эйриха. Тот явно не пришел в восторг от этой идеи, но делать было нечего — пришлось переводить:
— Наш товарищ Йорен из Столенхейма просит позволения развлечь великого хана музыкой.
Курибай величественно кивнул. Элина ожидала, что для вождя кочевников эльф выберет что-нибудь воинственное, но, должно быть, таких мелодий не было в его репертуаре. Он снова заиграл что-то печальное.
Через несколько минут Судэбай впервые нарушил свое молчание.
— Этот жалкий плач не для воинов, — презрительно фыркнул он.
— Да, это не для воинов, — согласился хан, — но это хорошая мелодия для рабов, оплакивающих свою свободу. Я люблю слушать жалобные песни побежденных. Продолжай, чужеземец.
Йолленгелу пришлось исполнить несколько произведений, прежде чем Курибай позволил ему остановиться.
— Слушайте волю хана, — изрек он. — Вы двое получите пайцзу и можете ехать. Я освобождаю вас от уплаты пошлины. А Йарын останется у меня и будет играть на моих пирах.
Эйрих перевел. Йолленгел испугано вытаращил глаза. Элина похолодела и открыла было рот, готовая отстаивать свободу эльфа.
— Не вздумайте возражать, — процедил ей Эйрих по-тарвилонски.
Элина метнула на него испепеляющий взгляд.
— Но…
— Вы что, хотите, чтобы нас всех троих посадили на кол?
Эйрих обернулся к Курибаю.
— Мы благодарим великого хана.
Слуга принес две пайцзы — это были овальные металлические пластинки с выгравированным на них сложным узором. Эйрих и Элина поднялись и, сопровождаемые умоляющим взглядом эльфа, направились к выходу. Прежде, чем покинуть шатер, Эйрих еще раз поклонился хану и почти силой заставил Элину сделать то же самое.
— Вы продали нашего товарища в рабство за 15 золотых! — накинулась на него графиня, едва они отошли от шатра.
— Во-первых, я никого не продавал — он сам напросился, — спокойно ответил Эйрих. — Во-вторых, хан теперь не отпустит его и за бОльшую сумму. В-третьих, это не рабство. Рабов вы видели. А Йолленгел теперь придворный музыкант.
— На Западе придворный музыкант может оставить двор, когда пожелает!
— Мы не на Западе, и чем скорее вы это усвоите, тем лучше.
— Вы всегда хотели избавиться от Йолленгела, вот и радуетесь!
— Не знаю — может, он еще и мог быть нам полезен. Но что произошло, то произошло. В конце концов, он сам хотел поселиться гденибудь на востоке.
— Что они с ним сделают, когда узнают, что он эльф?
— Ничего плохого. Высшей расой они считают только себя. А что эльф, что лусит, что мы с вами — для них едино; главное, чтобы исправно служили им. Ну разве что эльф — это экзотика, и Курибай будет ценить его еще больше, чем просто музыканта.
— Но послушайте, мы не можем так просто оставить его там против его воли!
— Ошибаетесь. Мы не можем н е оставить его там. В становище хана имеет значение только воля хана.
— Наверняка можно устроить побег.
— Можно. Но крайне неблагоразумно, находясь в сердце степи, ссориться со степняками. Если вам угодно поиграть в игры со смертью, это, конечно, ваше право. Но лично я здесь не за этим. Я здесь всего лишь проездом в Дулпур. Да и у вас, помнится, было какое-то важное и спешное дело на востоке?
Вновь он сражал ее этим аргументом. Элина не имела права на излишний риск по дороге, если хотела спасти Артена. С другой стороны, если она спасует перед задачей освобождения Йолленгела сейчас, то как она справится с задачей освобождения принца, которого наверняка стерегут куда более тщательно? Однако к побегу принца можно будет старательно и незаметно готовиться, а здесь у них нет никакой свободы маневра, они на виду и должны уехать…
— А пайцза нам не поможет? — неуверенно спросила Элина.
— Это всего лишь медная пайцза, удостоверяющая право предъявителя на проезд через признающие власть хана земли. И не более чем. Бывает еще серебряная пайцза, означающая, что степняки должны оказывать содействие ее предъявителю, и золотая — эта значит, что предъявитель действует от имени самого хана, и степняк любого ранга обязан выполнять его приказы. Но нам такой роскоши не достать.
В юрте один из луситских послов спросил их, куда девался их третий спутник. Элина угрюмо поведала о случившемся.
— Эти скоты норовят наложить лапу на все, до чего дотянутся, — понизив голос, сказал лусит. — Ну, теперь уж ничего не поделаешь. У Курибая нет никаких контактов со Столенхеймом, так что ему нет резона церемониться.
Явившийся следом кочевник объявил, что хан позволяет гостям с запада взять себе коней из табуна — тех, которых они поймают с одного броска аркана. Элина вопросительно взглянула на Эйриха — она не умела бросать аркан, это было не западное и тем паче не рыцарское приспособление — но Эйрих кивнул утвердительно, очевидно, ему и это было по плечу. И действительно, после того как их проводили к табуну, Эйрих с первого раза заарканил злобного степного конька и быстро принудил его к повиновению, а затем, уже сидя у него на спине, раздобыл скакуна и для Элины. Воины одобрительно поцокали языками, глядя, как ловко обращается с арканом пришелец с Запада.
Сбруя у Эйриха и Элины сохранилась собственная — они привезли ее на повозке вместе с другими личными вещами, так что теперь ничто не мешало им ехать дальше. Эйрих настоял на том, чтобы покинуть стойбище немедленно; во многом это было продиктовано его желанием поскорее увеличить дистанцию между Элиной и Йолленгелом и избавить первую от искушения попытаться освободить последнего.
— Между прочим, ну и наговорили вы Курибаю, — неодобрительно заметил Эйрих, когда становище осталось позади. — Вы же почти позвали его в гости.
— Я рассказал ему, что армия Тарвилона могуча, а крепости неприступны!
— возмутилась Элина.
— Все, что вы говорили о тарвилонской армии, Курибай делил на четыре. Он не так глуп, чтобы ожидать, что вы скажете ему правду. А вот из остальных вопросов он мог составить себе вполне полное представление, что Тарвилон — достаточно благополучная и небедная страна с мягким климатом, благодаря которому у его коней не будет проблем с кормом, а у его солдат — с продвижением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Если в здешних местах и есть кто-то более опасный и коварный, чем степняки, то это торгующие с ними купцы. Для них взять с человека деньги за проезд, а потом продать его в рабство — значит сделать хороший бизнес, — ответил Эйрих.
— Интересно, — задумчиво произнесла графиня, — а что будут делать луситы, когда закончат переговоры? Ведь они не смогут подняться обратно по Омоле. Выше по течению река скована льдом.
— Насколько мне известно, корабли тоже спустятся к морю, но по правому рукаву дельты, и пойдут потом не на восток, а на запад. По всей видимости, они переждут зиму в южных портах. А освобожденным пленникам и части воинов для их охраны придется возвращаться домой пешком. Впрочем, на ладьях для них все равно недостаточно места.
— Разутыми и раздетыми — в луситскую зиму?
— Не все содержимое трюмов ладей предназначено для выкупа. Часть пойдет на то, чтобы хоть как-то одеть и обуть освобожденных. Кстати, если одежда будет куплена на местном базаре, то некоторым из них могут достаться их собственные вещи, некогда сорванные с них степняками.
— И все же это сопряжено с большими неудобствами. Не проще было отложить посольство до весны?
— Полагаю, те, ради кого оно организовано, предпочли бы идти домой босиком по снегу, нежели оставаться еще на несколько месяцев рабами кочевников. К тому же к весне многие из них были бы уже распроданы работорговцам и увезены на восток.
Графиня почувствовала стыд за свое «рациональное» предложение подождать до весны; ведь и сама она не стала поступать так же, а пустилась в путь, едва узнав о постигшей принца беде.
Этот разговор происходил снаружи их временного жилища. Внутри делать было нечего, но и далеко отходить от шатра Элина обоснованно опасалась. В данный момент она наблюдала за мальчишкой, гарцевавшем вдоль окраины стойбища. Тому было лет десять, но он весьма уверенно держался в седле, и жеребец, судя по всему, молодой и горячий, повиновался ему. Несмотря на юный возраст, на поясе у мальчишки висела сабля, хоть и укороченная, но все же вполне настоящая, способная убить человека. Элина улыбнулась, вспоминая себя в этом возрасте. Однако здесь, похоже, подобное не было экзотикой — конечно, среди детей мужского пола.
— Вот потому я и говорю, что мы должны благодарить судьбу, остановившую кочевников у Хурлуцкого моря, — сказал Эйрих, словно прочитав ее мысли. — Дело даже не в том, что они весьма многочисленны. Дело в подходе. На Западе воин — это профессия, а здесь — половой признак. В степи мужчина и воин — синонимы. Конечно, им не хватает стратегических построений военной науки, они сражаются по-варварски, налетают с визгом и гиканьем большой толпой, имея как минимум трех-пятикратное преимущество в численности; грамотно организованная оборона опытных, не склонных к панике бойцов способна серьезно их сконфузить. И все же мне бы не хотелось наблюдать битву между западными армиями и степными ордами.
Наконец на третий день за ними явился посланец от хана. Эльф в последний момент оробел и хотел остаться в юрте, но степняк сделал властный жест, приказывая всем троим следовать за ним, оставив при этом в юрте оружие.
И вот, пройдя между потрескивающими и чадящими факелами, Элина с любопытством вступила под полог огромного шатра. В нос шибануло вонью немытых тел, прогорклого масла и перебродившего кислого кобыльего молока. После ясного солнечного утра снаружи внутри казалось совсем темно; но наконец глаза Элины привыкли к тусклому свету масляных плошек, и она смогла рассмотреть грозного степного повелителя, власть которого признавали на территориях, в несколько раз превышавших по площади крупнейшее из королевств Запада.
Перед ней на алой подушке, скрестив ноги в остроносых войлочных сапожках, сидел старый жирный степняк с выбритой наголо непокрытой головой. Он был облачен в расшитый золотом парчовый халат, препоясанный золоченым же поясом с пышными кистями. К поясу была прицеплена внушительных размеров сабля в украшенных драгоценными камнями ножнах. Глядя на этого обрюзгшего старика, трудно было поверить, что некогда он был могучим и грозным воином, бесстрашно скакавшим во главе своего тумена и не раз первым врубавшимся во вражеский стан; в те годы удар его сабли способен был развалить человека надвое до седла. Теперь Курибай извлекал оружие из ножен лишь для того, чтобы перед своим шатром собственноручно рубить головы заподозренным в нелояльности нойонам; на это у него сил еще хватало.
По левую руку от хана на подушке поменьше восседал его сын Судэбай, а по правую — приближенный воевода Бахтакыр. Эти двое ненавидели друг друга; хану это было прекрасно известно и полностью его устраивало — он видел в этом гарантию собственной безопасности и не упускал случая подлить масла в огонь. То, что собственного сына он посадил лишь по левую руку, а безродного Бахтакыра, возвысившегося из простых кочевников благодаря военным талантам
— по правую, было одним из таких штрихов. По обе стороны от врагов стояло по телохранителю с обнаженной саблей, а чуть ближе к вошедшим, между ханом и воеводой, на покрывающей пол циновке примостился толмач.
Хан вяло шевельнул рукой, приказывая чужеземцам не подходить ближе и садиться. Те опустились на циновку, скрестив ноги. Курибай словно нехотя произнес несколько слов, и толмач открыл было рот переводить (вероятнее всего, на луситский), однако Эйрих уже отвечал хану на языке степняков. Курибай принял это как должное; скорее он был недоволен тем, что двое других путешественников недостаточно грамотны, чтобы говорить на его языке. После обмена несколькими фразами с повелителем степей Эйрих обернулся к своим спутникам.
— Хан хочет, чтобы мы рассказали ему про свои страны, — произнес он, мешая тарвилонские и луситские слова, причем произнося последние с жутким западным акцентом — должно быть, в расчете, что эльф его поймет, а толмач
— нет. — Я сказал, что Эрвард из Тарвилона, а Йорен — из Столенхейма. Пусть каждый из вас говорит на своем родном языке, я буду переводить.
Элина мысленно улыбнулась — настолько мало недотепа-эльф походил на жителей Столенхейма, суровой и холодной страны на северозападе континента, края метелей, свинцовых валов, разбивающихся о прибрежные скалы, могучих снежноволосых и льдистоглазых воинов и протяжных героических саг, воспевающих битву и месть. Следом, однако, она удивилась подчеркнутому слову «родном»; неужели Эйрих знает еще и эльфийский? Тогда почему он скрывал это прежде?
Хан довольно долго говорил с Эйрихом и, похоже, остался удовлетворен беседой; затем он обратился к Элине. Курибая интересовали самые разные вещи
— климат Тарвилона, качество дорог и количество городов, из каких классов состоит население и какие налоги взимаются с каждого (Элина и сама толком не знала ответа на последний вопрос, как и на ряд других, касавшихся хозяйства), часто ли случаются неурожаи, с какими странами торгуют тарвилонцы и многое другое. Задал он и несколько вопросов об армии — как бы между прочим, не заостряя на этом внимание и не ожидая особой проницательности от мальчишки; но Элина была начеку и заметно преувеличила мощь тарвилонской армии в своем рассказе.
Затем наступил черед Йолленгела. Элина не без волнения ожидала, достанет ли у эльфа фантазии бойко рассказывать о стране, о которой он ничего не знает. Однако, когда Эйрих обратился к нему с вопросом хана, опасения Элины сменились недоумением: хотя она никогда не слышала эльфийского языка, но была уверена, что вопрос был задан совсем не по-эльфийски. Это была какая-то жуткая и бессмысленная мешанина из западных наречий.
Йолленгел, похоже, растерялся не меньше графини, но Эйрих повторил свой вопрос, слегка изменив его. Эльф что-то нерешительно произнес, и Эйрих слегка кивнул одобрительно. Йолленгел заговорил более уверенно. Элина с удовольствием слушала мелодичные звуки чужого языка, столь контрастировавшие с визгливо-каркающей речью кочевников.
Странный диалог продолжался. Элина заметила, что Эйрих теперь вставляет в свои «вопросы» услышанные от Йолленгела слова, но, тем не менее, они, очевидно, не стали более осмысленными. Эйрих выслушивал вопрос хана, говорил какую-то тарабарщину, слушал, как эльф в ответ рассказывает что-то свое, а затем излагал Курибаю собственный ответ на вопрос.
Наконец хан удовлетворил свое любопытство. Его приближенные за все время не произнесли ни слова; Судэбай при этом явно скучал, а Бахтакыр, напротив, слушал с неослабевающим интересом. Курибай чтото изрек покровительственным тоном; Эйрих поклонился ему и перевел на луситский:
— Великий хан милостиво приглашает нас разделить его трапезу.
Элина, хоть и принюхалась уже к стоявшему в шатре запаху, не ожидала ничего хорошего от степняцкой кухни; к тому же от долгого сидения в непривычной позе у нее затекли ноги, и ей ничего так не хотелось, как поскорее выйти отсюда на свежий воздух и размяться. Однако ясно было, что от такой чести не отказываются.
Хан хлопнул в ладоши, и из-за циновки, отделявшей заднюю часть шатра, выпорхнули три нарядно одетые девушки-рабыни, которые принялись расстилать на полу дастархан и расставлять кушанья. Это были степнячки, а не луситки; хану было совершенно ни к чему, чтобы услышанное в его шатре доходило до ушей пленников. Должно быть, девушки происходили из бедных семей кочевников и были проданы в рабство собственными родителями. Им повезло — жизнь в качестве прислужниц хана была роскошной по сравнению с той, что ждала бы их, останься они на свободе. Свобода эта была бы чисто номинальной — фактически они все равно оказались бы в рабстве, но не у богатого и милостивого к хорошим слугам повелителя, а у мужа-бедняка. И все же, глядя на их улыбающиеся лица и слыша, как позванивают их браслеты и мониста, Элина почувствовала ужас при мысли, что, родись она в другой семье, и ее судьба могла бы быть такой — и она бы даже не мечтала о лучшей участи.
Еда, вопреки ожиданиям графини, оказалась не такой уж и плохой. Конина, жареная с душистыми степными травами, была хоть и жестковата, но приятна на вкус; вот разве что несколько глотков питья из перебродившего кобыльего молока дались Элине с трудом. К счастью, западный обычай тостов был здесь не в моде, и этими глотками можно было ограничиться. Ели, разумеется, руками; закончив трапезу, хан важно вытер жирные пальцы о халат и объявил свое решение.
— Нам разрешено пересечь земли великого хана, — перевел на луситский Эйрих, — но мы должны уплатить пошлину в размере пяти золотых с каждого.
И тут Йолленгел, помня о своем обещании не обременять спутников расходами, решил проявить инициативу. Он извлек из глубин своей мешковатой куртки флейту и выжидательно посмотрел на Эйриха. Тот явно не пришел в восторг от этой идеи, но делать было нечего — пришлось переводить:
— Наш товарищ Йорен из Столенхейма просит позволения развлечь великого хана музыкой.
Курибай величественно кивнул. Элина ожидала, что для вождя кочевников эльф выберет что-нибудь воинственное, но, должно быть, таких мелодий не было в его репертуаре. Он снова заиграл что-то печальное.
Через несколько минут Судэбай впервые нарушил свое молчание.
— Этот жалкий плач не для воинов, — презрительно фыркнул он.
— Да, это не для воинов, — согласился хан, — но это хорошая мелодия для рабов, оплакивающих свою свободу. Я люблю слушать жалобные песни побежденных. Продолжай, чужеземец.
Йолленгелу пришлось исполнить несколько произведений, прежде чем Курибай позволил ему остановиться.
— Слушайте волю хана, — изрек он. — Вы двое получите пайцзу и можете ехать. Я освобождаю вас от уплаты пошлины. А Йарын останется у меня и будет играть на моих пирах.
Эйрих перевел. Йолленгел испугано вытаращил глаза. Элина похолодела и открыла было рот, готовая отстаивать свободу эльфа.
— Не вздумайте возражать, — процедил ей Эйрих по-тарвилонски.
Элина метнула на него испепеляющий взгляд.
— Но…
— Вы что, хотите, чтобы нас всех троих посадили на кол?
Эйрих обернулся к Курибаю.
— Мы благодарим великого хана.
Слуга принес две пайцзы — это были овальные металлические пластинки с выгравированным на них сложным узором. Эйрих и Элина поднялись и, сопровождаемые умоляющим взглядом эльфа, направились к выходу. Прежде, чем покинуть шатер, Эйрих еще раз поклонился хану и почти силой заставил Элину сделать то же самое.
— Вы продали нашего товарища в рабство за 15 золотых! — накинулась на него графиня, едва они отошли от шатра.
— Во-первых, я никого не продавал — он сам напросился, — спокойно ответил Эйрих. — Во-вторых, хан теперь не отпустит его и за бОльшую сумму. В-третьих, это не рабство. Рабов вы видели. А Йолленгел теперь придворный музыкант.
— На Западе придворный музыкант может оставить двор, когда пожелает!
— Мы не на Западе, и чем скорее вы это усвоите, тем лучше.
— Вы всегда хотели избавиться от Йолленгела, вот и радуетесь!
— Не знаю — может, он еще и мог быть нам полезен. Но что произошло, то произошло. В конце концов, он сам хотел поселиться гденибудь на востоке.
— Что они с ним сделают, когда узнают, что он эльф?
— Ничего плохого. Высшей расой они считают только себя. А что эльф, что лусит, что мы с вами — для них едино; главное, чтобы исправно служили им. Ну разве что эльф — это экзотика, и Курибай будет ценить его еще больше, чем просто музыканта.
— Но послушайте, мы не можем так просто оставить его там против его воли!
— Ошибаетесь. Мы не можем н е оставить его там. В становище хана имеет значение только воля хана.
— Наверняка можно устроить побег.
— Можно. Но крайне неблагоразумно, находясь в сердце степи, ссориться со степняками. Если вам угодно поиграть в игры со смертью, это, конечно, ваше право. Но лично я здесь не за этим. Я здесь всего лишь проездом в Дулпур. Да и у вас, помнится, было какое-то важное и спешное дело на востоке?
Вновь он сражал ее этим аргументом. Элина не имела права на излишний риск по дороге, если хотела спасти Артена. С другой стороны, если она спасует перед задачей освобождения Йолленгела сейчас, то как она справится с задачей освобождения принца, которого наверняка стерегут куда более тщательно? Однако к побегу принца можно будет старательно и незаметно готовиться, а здесь у них нет никакой свободы маневра, они на виду и должны уехать…
— А пайцза нам не поможет? — неуверенно спросила Элина.
— Это всего лишь медная пайцза, удостоверяющая право предъявителя на проезд через признающие власть хана земли. И не более чем. Бывает еще серебряная пайцза, означающая, что степняки должны оказывать содействие ее предъявителю, и золотая — эта значит, что предъявитель действует от имени самого хана, и степняк любого ранга обязан выполнять его приказы. Но нам такой роскоши не достать.
В юрте один из луситских послов спросил их, куда девался их третий спутник. Элина угрюмо поведала о случившемся.
— Эти скоты норовят наложить лапу на все, до чего дотянутся, — понизив голос, сказал лусит. — Ну, теперь уж ничего не поделаешь. У Курибая нет никаких контактов со Столенхеймом, так что ему нет резона церемониться.
Явившийся следом кочевник объявил, что хан позволяет гостям с запада взять себе коней из табуна — тех, которых они поймают с одного броска аркана. Элина вопросительно взглянула на Эйриха — она не умела бросать аркан, это было не западное и тем паче не рыцарское приспособление — но Эйрих кивнул утвердительно, очевидно, ему и это было по плечу. И действительно, после того как их проводили к табуну, Эйрих с первого раза заарканил злобного степного конька и быстро принудил его к повиновению, а затем, уже сидя у него на спине, раздобыл скакуна и для Элины. Воины одобрительно поцокали языками, глядя, как ловко обращается с арканом пришелец с Запада.
Сбруя у Эйриха и Элины сохранилась собственная — они привезли ее на повозке вместе с другими личными вещами, так что теперь ничто не мешало им ехать дальше. Эйрих настоял на том, чтобы покинуть стойбище немедленно; во многом это было продиктовано его желанием поскорее увеличить дистанцию между Элиной и Йолленгелом и избавить первую от искушения попытаться освободить последнего.
— Между прочим, ну и наговорили вы Курибаю, — неодобрительно заметил Эйрих, когда становище осталось позади. — Вы же почти позвали его в гости.
— Я рассказал ему, что армия Тарвилона могуча, а крепости неприступны!
— возмутилась Элина.
— Все, что вы говорили о тарвилонской армии, Курибай делил на четыре. Он не так глуп, чтобы ожидать, что вы скажете ему правду. А вот из остальных вопросов он мог составить себе вполне полное представление, что Тарвилон — достаточно благополучная и небедная страна с мягким климатом, благодаря которому у его коней не будет проблем с кормом, а у его солдат — с продвижением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86