Хотя он и посвящает ей целую главу, но понимает под этим совсем не то, что мы. А там, где его понимание близко к нашему, он остается на уровне тогдашней науки – в рекомендациях ли по выбору мяса для супа, в оценке ли рыбных блюд либо когда утверждает, что потребление пищи, содержащей большое количество крахмала, «изнеживает». В то же время он относится к воде как к напитку, которого не стоит употреблять ни глотком более, чем это крайне необходимо. Хинная кора у него содержит танин, который «черепную коробку, имеющую обыкновение наполняться жиром, от этого обыкновения может предохранить». Скользкость угрей, согласно ему, приводит при употреблении к скользкости, двусмысленности речей, – подобные выводы из внешней аналогии характерны для мифологизированного мышления.
Пишет он, как многие французские писатели того времени, достаточно непринужденно, и это отчасти компенсирует его просветительскую манеру.
Сейчас цитируют главным образом его глупейшую фразу (которая, к слову сказать, и принадлежит не ему) об упадке книг. В то же время его наиважнейший афоризм, без сомнения, в книге значится под № 9: «Открытие нового блюда для человеческого счастья важнее открытия новой звезды».
Бриа-Саварен не чурается цинизма: «Смертность сокращается в той же мере, в какой улучшается качество питания, и несчастный, страдающий от скудости и скверности пищи, может утешиться по крайней мере тем, что смерть избавит его от этого несчастья».
Удивительно, что такую книгу, которая изобилует психологическими, социологическими и прочими высокими материями, он именует «трансцендентной гастрономией».
Вчера пил рецину. Рецины – это вина, идеально подходящие для благопристойной бюргерской кухни, их можно пить большими глотками и быстро, без опаски потерять репутацию знатока и гурмана, лучшие среди них вполне приемлемы. Конечно же, они не более чем сопровождение еды, но в этом качестве идеальны.
Блестящая сцена из довольно глупого фильма Жерара Ури «Большая прогулка»: Луи де Фюнес, застигнутый врасплох с тортом, предназначенным генералу Вермахта на день рождения, предлагает этот торт застигшему его немецкому офицеру. На торте – маленькая марципановая фигурка генерала, вскинувшего руку в нацистском приветствии. В смущении Фюнес отламывает у фигурки руку, зачерпывает ею немного крема и поедает. Офицер смотрит на него, на торт с ужасом и отвращением и, отшатнувшись, восклицает: «Каннибализм!»
Вчера был шокирован увиденным в рыбной лавке в Санкт-Галлере. Я обнаружил там пару крабов. Один уже был мертв, а второй еще чуть-чуть, едва заметно шевелился, двигал клешней ко рту. Крабы подобным движением чистят клешни, а маленькие дети так сосут палец, поднеся ручонку ко рту. Я не провожу для себя разделительной черты между высшими и низшими, беспозвоночными, той черты, которая позволяет спокойно бросать вторых в кастрюлю с кипятком, подписывая в то же время петиции о защите первых (в то время как раз ходила очередная петиция – о прекращении разбойного промысла тюленей). Для меня проще всего иметь дело с моллюсками. Когда извлекаешь их на свет из их скорлупчатого домика, они уже мертвы. Однако об этих крабах я почему-то не мог думать просто как о пище. Я вспомнил свое детство: в Нижней Австрии тогда чуть ли не в каждом пруду можно было поймать раков, для своей натуралистской коллекции я как-то поймал двух и, поскольку мне нужны были мертвые раки, окунул их в 99-процентный спирт. Черви и тому подобное погибали в спирте очень быстро, практически мгновенно, и я решил, будто этот метод умерщвления абсолютно безболезнен, – однако раки часами сучили лапками в спирте!
С тех пор я съел множество крабов, омаров и раков, но никогда сам их не убивал. Я спросил торговца, как варят крабов. Наверное, бросают в кипяток? Торговец ответил, что нет, крабов нужно бросать в теплую подсоленную воду и медленно доводить до кипения. Тогда я отказался от крабов и купил мидии.
С. рассказала мне, что ее любовник к новогоднему вечеру изготовил лосося в соусе с шампанским, провозился весь день до вечера. Мне кажется, в двадцать лет можно найти в новогодний вечер занятие поинтереснее.
Энгельс, Маркс, Ницше. Я бы с удовольствием понаблюдал, как они едят лапшу.
Цюрихский «Коронный зал»: благородное заведение, но совсем не чопорное – сочетание, как раз типичное для швейцарцев. Там, с обычной, швейцарской патриотической непосредственностью, к французской кухне предлагалось обычное «рошти». Мы заказали баранью спинку – великолепную. В меню, между прочим, значились и «особые немецкие колбаски» за 14,5 франка (также с «рошти»).
Выражение «нормально чувствующий потребитель» в книге по групповому катализу напомнило мне «здоровое народное чувство» 50-х.
Даль, Эллин, Гомбрович, Зенна Хендерсони так далее: почти все сюжеты, где фигурирует еда, так или иначе касаются каннибализма. Похвальные исключения: Вилье де Лиль Адан («Чудеснейший обед»), Чарльз Лэм, возможно, Пол – Корнблат.
Наевшись по горло «старорежимного барахла», К. Г., типичный, как мне кажется, пост-хиппи, дитя земляничных 60-х, предложил пойти в турецкую забегаловку на Квелленштрассе, где «хорошо, дешево и вообще классно». Разумеется, это не более чем очередной современный миф – считать, что пресловутый шиш-кебаб плох и дорог. Меня больше взволновало отнюдь не это, а то, что, пока мы ждали (а мы ждали свой кебаб довольно долго), двое турок по соседству поедали мозг прямо из раскроенной пополам бараньей головы. Честно говоря, меня это зрелище распалило.
Время кушать спаржу.
Как приятно обонять,
Струи мощно испускать
После спаржи…
Замечательно пообедал в «Реале». На первое была утиная печенка, настоящий деликатес, изысканный вкус, – кажется, просто тает на языке, никакого сравнения с липкой, жирной гусиной. Потом ел филе форели.
В «Цолле» все по-старому: еда превосходна, обстановка кошмарна. В сад не выйти: с моста так шумят машины, так воняет выхлопными газами, что выходишь практически не к зелени, а к обочине автострады. Но про турнедо, кроличьи спинки и шербет из ревеня ничего плохого сказать совершенно невозможно.
С тех пор как моя «Страсть Исава» вступила в фазу блужданий по издательствам, у меня объявился конкурент – «Психодиета» Пирсона с массой полезных сведений по психологии пищепринятия. О существовании этой книги я до сих пор не имел никакого понятия (вот в качестве утешения абзац из нее: «Питье может быть гораздо более эмоционально значимым, чем еда. Особенно это касается алкогольных напитков. Я не имею в виду алкоголиков, испытывающих физиологическую и психическую потребность пить. Это просто значит, что питье действительно удовлетворяет основополагающую психическую потребность всякого человека»), равно как и о существовании книги Маринетти «Футуристическая кухня», в которой масса гастрономической мифологии, – а к этому исследователю я отношусь со всей серьезностью.
Гомогенизированное молоко вызывает заболевания сосудов сердца (из-за высвободившегося в нем энзима хантиноксида) и рак печени (из-за афлатоксина, содержащегося в молоке потому, что коровам скармливают содержащий его арахис). Если это неправда, то это великолепный пример того, как массмедиа запугивают народ.
Повторение ошибки: совершенно случайно, и отнюдь не в связи с книгой Маринетти, нашел в автобиографии Бунюэля двойника приведенной выше цитаты: «Поймите меня правильно, я не алкоголик. В моей жизни иногда случаются времена, сквозь которые я не могу пройти, не напившись до потери сознания. Однако, как правило, принятие алкоголя у меня – изощренный ритуал; совершая его, я не напиваюсь, я ввожу себя в состояние легкой эйфории, спокойной радости – состояние, которое, возможно, дает какой-нибудь легкий наркотик. Это помогает мне жить и работать. Если меня спросят, могу ли я представить хотя бы один день, когда какие-либо неприятные обстоятельства вынудили б меня отказаться от алкоголя, я бы ответил: скорее всего нет. Я всегда принимаю меры, чтобы избежать подобных обстоятельств».
Вчера мы обедали в «Сент-Герольде», очень хорошая, «благопристойно бюргерская кухня». После салата, ожидая свою форель, я принялся разглядывать картину, висящую на дальней стене. Она изображала мертвую, ощипанную, с задранными вверх ногами курицу и показалась мне смутно, тревожно-религиозной. Картина меня так озадачила, что я даже подошел поближе, но и при ближайшем рассмотрении на картине оказалась именно распятая вверх ногами курица. Более того, и справа, и слева от нее были еще два изображения круцифицированных кур, и тоже повешенных так, что изображенное можно было принять за экспрессионистски-сатанистское распятие. Честно говоря, я так и не отделался от богохульной мысли о том, что художник, рисуя этих кур, имел в виду и нарисовал только кур, и ничего более. Впрочем, у других подобных мыслей скорее всего не возникает. К примеру, когда я обратил внимание И. на картину, тот увидел на ней всего лишь курицу.
«Пинья колада»: сладкое молоко кокоса, мы пьем тебя утром, мы пьем тебя вечером… я тебя больше не буду пить. Третье, и заключительное, замечание об алкоголе: пьянство упрощает меня. Не стоит этим пренебрегать.
Сельдерейный крюшон: напиток по рецепту тех, кто надеялся пережить мировую войну. Вкус неплохой, однако для вина он слишком отдает сельдереем. Хотя, возможно, что-нибудь дельное и получится, если для следующего эксперимента взять вино посуше и полегче.
«Бруклинский мост» либо алкогольное слабоумие?
Пламенный интерес к пище и выделению, замкнутому, таинственному циклу, физиологическому святилищу, в недрах которого съеденное и выпитое производит горячую, едкую мочу, возможность заразиться сифилисом при «злостной фелляции либо волосовздыбливающем куннилингусе», размышления об извращениях и религии, чтение, за которым попусту проходит жизнь, неспособность объединить разрозненные части в единое целое, – можно подумать, что это я сам пишу под псевдонимом Гвидо Черонетти. Если бы я прочел его книгу «Молчание тела» три года назад, моя «Страсть Исава» так и не была бы написана. Хорошо, что эта книга только теперь вышла на немецком языке, это дает мне право на ответный ход, на дополнение ее и полемику с ней. Сейчас дневники следует публиковать без дат. С датами дневник уж слишком напоминает документ, а публика не любит документы. Мирится она разве только с обрывками, клочками, которые можно прочесть в туалете и после использовать по назначению.
Научные книги обычно снабжают списком цитированной литературы. По-моему, прочим разновидностям книг тоже не помешало бы описание источников, поленьев в костре вдохновения, эти книги родивших. Например, данный параграф произошел от бутыли «Шато де Питрэй бордо-супериор» урожая 1979 года. Ему я обязан если не вдохновением, так осознанием необходимости написать что-нибудь. Кстати, написанное под влиянием виски довольно сильно отличается от написанного под влиянием вина – разница, происходящая как от различия ритуалов питья тех и других напитков, так и разной химии их. Данная книга в этом смысле однородна, поскольку написана главным образом под влиянием вина.
В книге Черонетти очень ярок садомазохизм, – садомазохизм с большой «С» и очень маленькой «м». Черонетти отчаянно пытается придать своим суждениям обо всем и всяком возвышенный, чуть ли не религиозный оттенок. Показателен следующий отрывок о куннилингусе: «Главная опасность куннилингуса прежде всего в том, что практикующий его чрезвычайно легко может забыться, – настолько полно акт куннилингуса погружает его в чистое, необъятное наслаждение, в бессмертное лоно Великой Матери, в безграничную влагу женственного. Погруженный в символ, жадно поглощающий женственную влагу, он ни на что не обращает внимания. И если он в оргиастическом самозабвении позволит своему телу эгоистично, слепо достигнуть физиологической разрядки (а женщина сразу это ощутит), то это будет оскорблением его возлюбленной. Чем больше длится акт, тем больше опасность. Даже может быть, что, если акт куннилингуса продлится достаточно долго, он почувствует себя в чуждой Вселенной (как Нарада, извлекающий для Вишну влагу), он забудет, где он, кто он, почему он, забудет об именах и обличьях, забудет, сколько времени длилось его сладкое забвение».
Эта цитата – настоящий манифест лакомок-лизунов. Впрочем, мне кажется, что Черонетти, несмотря на свою позу, на самом деле вполне католичен. Меня удивляет, что, обильно цитируя Кроули, он не привел его мнения о куннилингусе как о духовной практике. Но самая примечательная фраза из «Молчания тела» вот эта: «Я насытил книгу ученостью и чувственностью ради того, чтобы желающий развлечься, взяв меня в руки, развлекся и увлекся – но одновременно и обогатился бы знаниями». Да уж, действительно, увлечение этой книгой способно сильно обогатить ночное времяпрепровождение.
Были в Зальцбурге, заходили во все четыре разновидности «Томазелли» (кафе, веранда, сад и комнаты), в кафе я без особенной надобности заходить не рекомендовал бы: кафе как кафе, ничего примечательного. Что касается еды, тут я отказался от «золотых вишен» в пользу «даймлера». После сносной, хотя и ничем не примечательной куриной печенки я съел гуляш с лисичками. С того места, где я сидел, можно было видеть кухню и повара, – я наблюдал за ним. Лишь только я откусил второй кусок, как вдруг во рту у меня распространился чрезвычайно сильный вкус приправы. В этот момент к моему столу подошел хозяин и осведомился, понравилось ли мне, и я ответил не раздумывая, что вот только положил в рот кусок и отчетливо ощущаю вкус супового концентрата, – должно быть, кубик не растворился как следует. Хозяин схватился за голову и со слезами на глазах поведал мне, что у них суповых концентратов в жизни не использовали. «Однако, – сказал я, – это, по-моему, „Брокляйн Фондор"». – «Фондор!» – вскричал он и, продолжая хвататься за голову, жалобно рассказал, что у них всегда только свежие грибы, молоко, паприка, перец и лук. «Лук? Вы сказали, жареный лук?» – перебил я его стоны. Он ответил дрожащим от обиды голосом, что ни о суповых концентратах, ни о всяких там «фондорах», ни о жареном луке и речи быть не может, и принес мне бутылочку вина. Он торжественно поклялся (я уже к этому времени был согласен со всем), указав мне на разрезанную лисичку, что внутри всякий гриб может оказаться не слишком кошерным, а что касается наружного вида, так, если бы даже и очень хотел, лучшего не найти. Он предложил вернуть заказ и взять что-нибудь другое, однако я доел, и после мне подали один из лучших шербетов, когда-либо попадавших мне на язык. В счете значилась вполне умеренная цифра, Зальцбург оказался вовсе не таким дорогим, как я ожидал.
Я частенько захаживал в заведение, чей хозяин еще несколько лет назад был совершенно неграмотным и, отмечая заказ в своем блокноте, гуляш обозначал свиной головой, а пиво – стаканом. За истекшие годы он весьма усовершенствовал свою систему записей и даже достиг некоторого уровня абстрактности, не прибегая, впрочем, к заимствованиям со стороны, – однако по-прежнему держал карандаш в руке, как зубило.
Время от времени я покупал боснийские колбаски, они обсыпаны карри и выглядят довольно живописно. Однако на вкус так себе.
На выходных во время своей зальцбургской поездки попал на винный фестиваль в Фельдкирхе, где в киосках и за стойками продавали «Ардеценбергер». Это местное вино, для рекламы которого эксплуатируют Германа Гессе, – ему как-то случилось это вино попробовать и назвать его «хорошим местным вином». Наверное, это было слишком давно, если было вообще, поскольку сейчас вкус у вина был приторный и бедный. Про такие вина вежливо говорят: «на любителя». Впрочем, оно было не таким уж плохим, хотя магазинное «Соаве» понравилось мне гораздо больше. Весь юмор в том, что владельцы магазинов, стараясь заставить покупателя выбрать что-нибудь из однообразного множества одинаковой гадости, покупают очень красивые этикетки, нумеруют бутылки и после продают украшенную гадость по 200 шиллингов за бутылку! Частенько бургомистры и прочие официальные лица покупают эту приукрашенную гадость для официальных торжеств и пьют на них то, что по качеству немногим отличается от фельдкирхенского вина. М-да. Честное слово, нужно попробовать наделать домашнего вина, выдержать на балконе, разлить по бутылкам, понашлепать этикеток покрасивее и пронумеровать. Раритет, уникум, количество бутылок можно пересчитать по пальцам. Настоящее сокровище. Осталось только найти идиота, желающего за это заплатить.
В фильме «Оргия чревоугодия» Теда Котчеффа (которого я до этого фильма считал режиссером второразрядных вестернов) несколько сбивающее с толку название, но это очень забавный и интересный фильм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Пишет он, как многие французские писатели того времени, достаточно непринужденно, и это отчасти компенсирует его просветительскую манеру.
Сейчас цитируют главным образом его глупейшую фразу (которая, к слову сказать, и принадлежит не ему) об упадке книг. В то же время его наиважнейший афоризм, без сомнения, в книге значится под № 9: «Открытие нового блюда для человеческого счастья важнее открытия новой звезды».
Бриа-Саварен не чурается цинизма: «Смертность сокращается в той же мере, в какой улучшается качество питания, и несчастный, страдающий от скудости и скверности пищи, может утешиться по крайней мере тем, что смерть избавит его от этого несчастья».
Удивительно, что такую книгу, которая изобилует психологическими, социологическими и прочими высокими материями, он именует «трансцендентной гастрономией».
Вчера пил рецину. Рецины – это вина, идеально подходящие для благопристойной бюргерской кухни, их можно пить большими глотками и быстро, без опаски потерять репутацию знатока и гурмана, лучшие среди них вполне приемлемы. Конечно же, они не более чем сопровождение еды, но в этом качестве идеальны.
Блестящая сцена из довольно глупого фильма Жерара Ури «Большая прогулка»: Луи де Фюнес, застигнутый врасплох с тортом, предназначенным генералу Вермахта на день рождения, предлагает этот торт застигшему его немецкому офицеру. На торте – маленькая марципановая фигурка генерала, вскинувшего руку в нацистском приветствии. В смущении Фюнес отламывает у фигурки руку, зачерпывает ею немного крема и поедает. Офицер смотрит на него, на торт с ужасом и отвращением и, отшатнувшись, восклицает: «Каннибализм!»
Вчера был шокирован увиденным в рыбной лавке в Санкт-Галлере. Я обнаружил там пару крабов. Один уже был мертв, а второй еще чуть-чуть, едва заметно шевелился, двигал клешней ко рту. Крабы подобным движением чистят клешни, а маленькие дети так сосут палец, поднеся ручонку ко рту. Я не провожу для себя разделительной черты между высшими и низшими, беспозвоночными, той черты, которая позволяет спокойно бросать вторых в кастрюлю с кипятком, подписывая в то же время петиции о защите первых (в то время как раз ходила очередная петиция – о прекращении разбойного промысла тюленей). Для меня проще всего иметь дело с моллюсками. Когда извлекаешь их на свет из их скорлупчатого домика, они уже мертвы. Однако об этих крабах я почему-то не мог думать просто как о пище. Я вспомнил свое детство: в Нижней Австрии тогда чуть ли не в каждом пруду можно было поймать раков, для своей натуралистской коллекции я как-то поймал двух и, поскольку мне нужны были мертвые раки, окунул их в 99-процентный спирт. Черви и тому подобное погибали в спирте очень быстро, практически мгновенно, и я решил, будто этот метод умерщвления абсолютно безболезнен, – однако раки часами сучили лапками в спирте!
С тех пор я съел множество крабов, омаров и раков, но никогда сам их не убивал. Я спросил торговца, как варят крабов. Наверное, бросают в кипяток? Торговец ответил, что нет, крабов нужно бросать в теплую подсоленную воду и медленно доводить до кипения. Тогда я отказался от крабов и купил мидии.
С. рассказала мне, что ее любовник к новогоднему вечеру изготовил лосося в соусе с шампанским, провозился весь день до вечера. Мне кажется, в двадцать лет можно найти в новогодний вечер занятие поинтереснее.
Энгельс, Маркс, Ницше. Я бы с удовольствием понаблюдал, как они едят лапшу.
Цюрихский «Коронный зал»: благородное заведение, но совсем не чопорное – сочетание, как раз типичное для швейцарцев. Там, с обычной, швейцарской патриотической непосредственностью, к французской кухне предлагалось обычное «рошти». Мы заказали баранью спинку – великолепную. В меню, между прочим, значились и «особые немецкие колбаски» за 14,5 франка (также с «рошти»).
Выражение «нормально чувствующий потребитель» в книге по групповому катализу напомнило мне «здоровое народное чувство» 50-х.
Даль, Эллин, Гомбрович, Зенна Хендерсони так далее: почти все сюжеты, где фигурирует еда, так или иначе касаются каннибализма. Похвальные исключения: Вилье де Лиль Адан («Чудеснейший обед»), Чарльз Лэм, возможно, Пол – Корнблат.
Наевшись по горло «старорежимного барахла», К. Г., типичный, как мне кажется, пост-хиппи, дитя земляничных 60-х, предложил пойти в турецкую забегаловку на Квелленштрассе, где «хорошо, дешево и вообще классно». Разумеется, это не более чем очередной современный миф – считать, что пресловутый шиш-кебаб плох и дорог. Меня больше взволновало отнюдь не это, а то, что, пока мы ждали (а мы ждали свой кебаб довольно долго), двое турок по соседству поедали мозг прямо из раскроенной пополам бараньей головы. Честно говоря, меня это зрелище распалило.
Время кушать спаржу.
Как приятно обонять,
Струи мощно испускать
После спаржи…
Замечательно пообедал в «Реале». На первое была утиная печенка, настоящий деликатес, изысканный вкус, – кажется, просто тает на языке, никакого сравнения с липкой, жирной гусиной. Потом ел филе форели.
В «Цолле» все по-старому: еда превосходна, обстановка кошмарна. В сад не выйти: с моста так шумят машины, так воняет выхлопными газами, что выходишь практически не к зелени, а к обочине автострады. Но про турнедо, кроличьи спинки и шербет из ревеня ничего плохого сказать совершенно невозможно.
С тех пор как моя «Страсть Исава» вступила в фазу блужданий по издательствам, у меня объявился конкурент – «Психодиета» Пирсона с массой полезных сведений по психологии пищепринятия. О существовании этой книги я до сих пор не имел никакого понятия (вот в качестве утешения абзац из нее: «Питье может быть гораздо более эмоционально значимым, чем еда. Особенно это касается алкогольных напитков. Я не имею в виду алкоголиков, испытывающих физиологическую и психическую потребность пить. Это просто значит, что питье действительно удовлетворяет основополагающую психическую потребность всякого человека»), равно как и о существовании книги Маринетти «Футуристическая кухня», в которой масса гастрономической мифологии, – а к этому исследователю я отношусь со всей серьезностью.
Гомогенизированное молоко вызывает заболевания сосудов сердца (из-за высвободившегося в нем энзима хантиноксида) и рак печени (из-за афлатоксина, содержащегося в молоке потому, что коровам скармливают содержащий его арахис). Если это неправда, то это великолепный пример того, как массмедиа запугивают народ.
Повторение ошибки: совершенно случайно, и отнюдь не в связи с книгой Маринетти, нашел в автобиографии Бунюэля двойника приведенной выше цитаты: «Поймите меня правильно, я не алкоголик. В моей жизни иногда случаются времена, сквозь которые я не могу пройти, не напившись до потери сознания. Однако, как правило, принятие алкоголя у меня – изощренный ритуал; совершая его, я не напиваюсь, я ввожу себя в состояние легкой эйфории, спокойной радости – состояние, которое, возможно, дает какой-нибудь легкий наркотик. Это помогает мне жить и работать. Если меня спросят, могу ли я представить хотя бы один день, когда какие-либо неприятные обстоятельства вынудили б меня отказаться от алкоголя, я бы ответил: скорее всего нет. Я всегда принимаю меры, чтобы избежать подобных обстоятельств».
Вчера мы обедали в «Сент-Герольде», очень хорошая, «благопристойно бюргерская кухня». После салата, ожидая свою форель, я принялся разглядывать картину, висящую на дальней стене. Она изображала мертвую, ощипанную, с задранными вверх ногами курицу и показалась мне смутно, тревожно-религиозной. Картина меня так озадачила, что я даже подошел поближе, но и при ближайшем рассмотрении на картине оказалась именно распятая вверх ногами курица. Более того, и справа, и слева от нее были еще два изображения круцифицированных кур, и тоже повешенных так, что изображенное можно было принять за экспрессионистски-сатанистское распятие. Честно говоря, я так и не отделался от богохульной мысли о том, что художник, рисуя этих кур, имел в виду и нарисовал только кур, и ничего более. Впрочем, у других подобных мыслей скорее всего не возникает. К примеру, когда я обратил внимание И. на картину, тот увидел на ней всего лишь курицу.
«Пинья колада»: сладкое молоко кокоса, мы пьем тебя утром, мы пьем тебя вечером… я тебя больше не буду пить. Третье, и заключительное, замечание об алкоголе: пьянство упрощает меня. Не стоит этим пренебрегать.
Сельдерейный крюшон: напиток по рецепту тех, кто надеялся пережить мировую войну. Вкус неплохой, однако для вина он слишком отдает сельдереем. Хотя, возможно, что-нибудь дельное и получится, если для следующего эксперимента взять вино посуше и полегче.
«Бруклинский мост» либо алкогольное слабоумие?
Пламенный интерес к пище и выделению, замкнутому, таинственному циклу, физиологическому святилищу, в недрах которого съеденное и выпитое производит горячую, едкую мочу, возможность заразиться сифилисом при «злостной фелляции либо волосовздыбливающем куннилингусе», размышления об извращениях и религии, чтение, за которым попусту проходит жизнь, неспособность объединить разрозненные части в единое целое, – можно подумать, что это я сам пишу под псевдонимом Гвидо Черонетти. Если бы я прочел его книгу «Молчание тела» три года назад, моя «Страсть Исава» так и не была бы написана. Хорошо, что эта книга только теперь вышла на немецком языке, это дает мне право на ответный ход, на дополнение ее и полемику с ней. Сейчас дневники следует публиковать без дат. С датами дневник уж слишком напоминает документ, а публика не любит документы. Мирится она разве только с обрывками, клочками, которые можно прочесть в туалете и после использовать по назначению.
Научные книги обычно снабжают списком цитированной литературы. По-моему, прочим разновидностям книг тоже не помешало бы описание источников, поленьев в костре вдохновения, эти книги родивших. Например, данный параграф произошел от бутыли «Шато де Питрэй бордо-супериор» урожая 1979 года. Ему я обязан если не вдохновением, так осознанием необходимости написать что-нибудь. Кстати, написанное под влиянием виски довольно сильно отличается от написанного под влиянием вина – разница, происходящая как от различия ритуалов питья тех и других напитков, так и разной химии их. Данная книга в этом смысле однородна, поскольку написана главным образом под влиянием вина.
В книге Черонетти очень ярок садомазохизм, – садомазохизм с большой «С» и очень маленькой «м». Черонетти отчаянно пытается придать своим суждениям обо всем и всяком возвышенный, чуть ли не религиозный оттенок. Показателен следующий отрывок о куннилингусе: «Главная опасность куннилингуса прежде всего в том, что практикующий его чрезвычайно легко может забыться, – настолько полно акт куннилингуса погружает его в чистое, необъятное наслаждение, в бессмертное лоно Великой Матери, в безграничную влагу женственного. Погруженный в символ, жадно поглощающий женственную влагу, он ни на что не обращает внимания. И если он в оргиастическом самозабвении позволит своему телу эгоистично, слепо достигнуть физиологической разрядки (а женщина сразу это ощутит), то это будет оскорблением его возлюбленной. Чем больше длится акт, тем больше опасность. Даже может быть, что, если акт куннилингуса продлится достаточно долго, он почувствует себя в чуждой Вселенной (как Нарада, извлекающий для Вишну влагу), он забудет, где он, кто он, почему он, забудет об именах и обличьях, забудет, сколько времени длилось его сладкое забвение».
Эта цитата – настоящий манифест лакомок-лизунов. Впрочем, мне кажется, что Черонетти, несмотря на свою позу, на самом деле вполне католичен. Меня удивляет, что, обильно цитируя Кроули, он не привел его мнения о куннилингусе как о духовной практике. Но самая примечательная фраза из «Молчания тела» вот эта: «Я насытил книгу ученостью и чувственностью ради того, чтобы желающий развлечься, взяв меня в руки, развлекся и увлекся – но одновременно и обогатился бы знаниями». Да уж, действительно, увлечение этой книгой способно сильно обогатить ночное времяпрепровождение.
Были в Зальцбурге, заходили во все четыре разновидности «Томазелли» (кафе, веранда, сад и комнаты), в кафе я без особенной надобности заходить не рекомендовал бы: кафе как кафе, ничего примечательного. Что касается еды, тут я отказался от «золотых вишен» в пользу «даймлера». После сносной, хотя и ничем не примечательной куриной печенки я съел гуляш с лисичками. С того места, где я сидел, можно было видеть кухню и повара, – я наблюдал за ним. Лишь только я откусил второй кусок, как вдруг во рту у меня распространился чрезвычайно сильный вкус приправы. В этот момент к моему столу подошел хозяин и осведомился, понравилось ли мне, и я ответил не раздумывая, что вот только положил в рот кусок и отчетливо ощущаю вкус супового концентрата, – должно быть, кубик не растворился как следует. Хозяин схватился за голову и со слезами на глазах поведал мне, что у них суповых концентратов в жизни не использовали. «Однако, – сказал я, – это, по-моему, „Брокляйн Фондор"». – «Фондор!» – вскричал он и, продолжая хвататься за голову, жалобно рассказал, что у них всегда только свежие грибы, молоко, паприка, перец и лук. «Лук? Вы сказали, жареный лук?» – перебил я его стоны. Он ответил дрожащим от обиды голосом, что ни о суповых концентратах, ни о всяких там «фондорах», ни о жареном луке и речи быть не может, и принес мне бутылочку вина. Он торжественно поклялся (я уже к этому времени был согласен со всем), указав мне на разрезанную лисичку, что внутри всякий гриб может оказаться не слишком кошерным, а что касается наружного вида, так, если бы даже и очень хотел, лучшего не найти. Он предложил вернуть заказ и взять что-нибудь другое, однако я доел, и после мне подали один из лучших шербетов, когда-либо попадавших мне на язык. В счете значилась вполне умеренная цифра, Зальцбург оказался вовсе не таким дорогим, как я ожидал.
Я частенько захаживал в заведение, чей хозяин еще несколько лет назад был совершенно неграмотным и, отмечая заказ в своем блокноте, гуляш обозначал свиной головой, а пиво – стаканом. За истекшие годы он весьма усовершенствовал свою систему записей и даже достиг некоторого уровня абстрактности, не прибегая, впрочем, к заимствованиям со стороны, – однако по-прежнему держал карандаш в руке, как зубило.
Время от времени я покупал боснийские колбаски, они обсыпаны карри и выглядят довольно живописно. Однако на вкус так себе.
На выходных во время своей зальцбургской поездки попал на винный фестиваль в Фельдкирхе, где в киосках и за стойками продавали «Ардеценбергер». Это местное вино, для рекламы которого эксплуатируют Германа Гессе, – ему как-то случилось это вино попробовать и назвать его «хорошим местным вином». Наверное, это было слишком давно, если было вообще, поскольку сейчас вкус у вина был приторный и бедный. Про такие вина вежливо говорят: «на любителя». Впрочем, оно было не таким уж плохим, хотя магазинное «Соаве» понравилось мне гораздо больше. Весь юмор в том, что владельцы магазинов, стараясь заставить покупателя выбрать что-нибудь из однообразного множества одинаковой гадости, покупают очень красивые этикетки, нумеруют бутылки и после продают украшенную гадость по 200 шиллингов за бутылку! Частенько бургомистры и прочие официальные лица покупают эту приукрашенную гадость для официальных торжеств и пьют на них то, что по качеству немногим отличается от фельдкирхенского вина. М-да. Честное слово, нужно попробовать наделать домашнего вина, выдержать на балконе, разлить по бутылкам, понашлепать этикеток покрасивее и пронумеровать. Раритет, уникум, количество бутылок можно пересчитать по пальцам. Настоящее сокровище. Осталось только найти идиота, желающего за это заплатить.
В фильме «Оргия чревоугодия» Теда Котчеффа (которого я до этого фильма считал режиссером второразрядных вестернов) несколько сбивающее с толку название, но это очень забавный и интересный фильм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13