Аксел подал на Полака в суд, но проиграл.
Даже если только четвертая часть из всего о нем написанного была правдой… Эгон с омерзением читал о разделении власти, запугивании, приговорах, отпиленных ногах и отрубленных членах – мир неписаных законов и наказаний, ад, перенесенный из фильмов в реальность, в котором Аксел сейчас был королем.
Среди всей этой гнусности Эгона больше всего шокировала одна история: первое убийство, заказанное Акселом много лет назад. Двое мужчин вошли в переполненный ресторан и убили мирно ужинавшего человека. Эгон вспомнил тот случай; подобное было тогда новым явлением для Голландии, и о нем подробно рассказывали все газеты. По записной книжке Эгон уточнил, когда именно Аксел отвез его в Бельгию – оказалось, через две недели после убийства.
Жутко и невероятно: мальчик, который в роскошном саду Юренн ораторствовал о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной; мальчик, которому Эгон объяснял, как взрываются звезды при соприкосновении с рукой любимой девушки; мальчик, в котором еще был жив смельчак, забравшийся на солонки в лагере, – этот мальчик мог приказать своему вассалу убить человека.
После проигранного судебного дела Аксел больше не связывался с прессой. Он не прятался – наоборот, был постоянно на виду. Он никогда не уделял особого внимания одежде и теперь построил на этом свой имидж. Имея возможность позволить себе все, он тем не менее ходил по городу небритый, в стоптанных кроссовках и выцветшем плаще – королевской мантии, которая как раз и демонстрировала его богатство и его одиночество – удел всех королей. Его телохранители, однако, носилидорогие костюмы. Он по-прежнему хромал, отчего выглядел еще более устрашающе. По телу бежали мурашки, когда ты натыкался на это смертоносное чучело. Его знали все – для широкой публики он являлся единственным убийцей, которого можно лицезреть живьем.
Эгон тоже видел его пару раз. При этом ему хотелось настроиться на сентиментальный лад, подумать о мальчике из Ла-Роша, утратившем свою невинность, хотя уже тогда Аксел был подонком. Эгон быстро сворачивал на боковую улицу или заходил в магазин, чтобы избежать встречи. Но однажды в булочной, где он покупал бутерброд, кто-то сжал его плечо. Обернувшись, он увидел перед собой горящие голубые глаза Аксела.
– Что было в тех солонках? – спросил Аксел.
– Ничего, – ответил Эгон.
– Ничего, – кивнул Аксел. – У нас все в порядке, а? Так держать. – И пошел дальше под прицельными взглядами всех посетителей магазина.
Настанет день, думал Эгон, когда на первой полосе газет появится его фотография: Аксел, изрешеченный пулями, с открытым ртом, свешивается из машины. Но газеты напечатали лишь его свадебную фотографию с той миловидной женщиной из зала суда. Ее звали Ими. У них были дети, они жили в самом дорогом районе, и Аксел по-прежнему ходил в лохмотьях, спокойный и невозмутимый. Однажды взорвалась машина, в которой он, по-видимому, должен был находиться, – убили его телохранителя Бобби, а он остался цел и невредим. Он посещал галереи, покупал картины, участвовал в крупной регате. В Ратанакири арестовали голландского предпринимателя Херберта Доорненбоса, обнаружив у него в двойном дне чемодана несколько килограммов героина. Газеты писали о смертной казни и возможной причастности к этому Аксела ван де Графа. А Аксел сидел на скамейке в парке и смотрел, как его дочка кормит уток.
Как-то раз Адриенна вошла к Эгону в кабинет.
– Мне надо с тобой поговорить, – сказала она, присев на старый диван, заваленный бумагами, книгами и контрольными работами, которые еще предстояло проверить. – Что ты думаешь о наших отношениях?
Доорненбоса приговорили к смертной казни. Он подал на апелляцию, но мера пресечения осталась прежней. Доорненбос заявил, что не будет просить о помиловании.
Эгон купил маленькую квартиру в спальном районе и попробовал устроиться на полную ставку. Однако к тому времени географию исключили из числа обязательных предметов, а для нефтяных компаний он уже был слишком стар. Директор школы, где он работал, предложил ему преподавать еще и испанский, что не составило бы для него никакого труда. Но Эгон отказался – он был геологом.
В газете он прочитал статью об американской экспедиции археологов, антропологов и биологов на плато Рорайма, на юго-востоке Бразилии, близ Венесуэлы и Гайаны, одну из самых недоступных территорий в мире. Рорайма! Желание участвовать в экспедиции было таким же сильным, как юношеская тяга к геологии. О плато Рорайма он читал еще давно, в самой первой книжке по геологии – одна из старейших формаций на земле, образовавшаяся около миллиарда лет назад. Наверняка там тоже было геологическое окно, как в Юреннских пещерах. У него закружилась голова, когда он представил себе, в какие умопомрачительные тайны можно проникнуть через такое окно. Эта черная дыра во времени была возвратом в прошлое, возвратом на миллиард лет назад!
В статье ничего не говорилось об участии в экспедиции геологов, и он тут же написал письмо в Америку. Ответ пришел незамедлительно: за сорок тысяч гульденов он мог купить себе участие в экспедиции.
Его банк не захотел увеличить ему ипотечный кредит, а журналы не проявили интереса к его идеям. В голове пульсировала фраза, брошенная Акселом тогда в магазине: «У нас все в порядке?» Он имел в виду: «У меня-то все в порядке, а ты – простофиля». Эти роли были распределены еще на перроне центрального вокзала: он был свидетелем триумфа Аксела, мерой его правоты.
Аксел перетрахал всю Голландию, наверняка продолжая заниматься этим и по сей день. В то же время он был женат на Ими, сияющей от счастья на семейной фотографии. Эгон посвятил Адриенне четырнадцать лет, Аксел – несколько минут, но до последнего момента тот случай в «Гриме» оставался для нее увлекательным приключением, о котором она с удовольствием вспоминала. Эгон служил науке, Аксел – самому себе. Эгон никому не причинил зла, Аксел же доводил до отчаяния лагерных вожатых, убивал людей, плодил наркоманов, привел Доорненбоса на эшафот. Аксел пользовался славой и был сказочно богат, в то время как Эгон не мог раздобыть пары тысяч гульденов, чтобы совершить путешествие своей мечты.
Если ты подонок, мир лежит у твоих ног. Аксел был прав: образованность – лишь внешний лоск, который объединяет трусов и защищает их от истинных хозяев этого мира, тех, кто хватает все без разбора.
Лишь один закон действительно имеет силу – закон Аксела.
«Я признаю, что проиграл, – думал Эгон. – Аксел выиграл».
Эгон занялся подсчетами. Героин, который нашли у Доорненбоса, тянул как минимум миллионов на пять. Сколько, интересно, получал курьер, доставляющий такой груз? Один процент – это уже пятьдесят тысяч. Пусть даже меньше – все равно хватило бы на поездку с американцами. Он вспомнил об исчезновении Фризо и Хилденгонде, о том предложении, которое в свое время сделал ему Аксел, и пожалел, что тогда им не воспользовался. Сейчас все обстояло гораздо серьезнее – тебя ждала гильотина. Потрясающая авантюра – смерть или геологическая экспедиция!
Доорненбосу назначили день казни. Эгон кожей чувствовал страх, обуявший этого человека, горечь его одиночества в камере, вдали от всего, что было ему дорого и знакомо. В то же самое время он представлял себе, какую радость испытывал Доорненбос, когда отказался от добропорядочности и наслаждался своим бесстрашием, прогуливаясь по Ратанаку со смертоносным грузом, – все это смахивало на хулиганство. То же самое испытывала и Адриенна, когда поднималась с Акселом в его комнату.
Только представь себе: Ратанакири!
Уже одно только это!
3
Ум Пен
Спустя две недели после обнаружения трупов двух иностранцев на парковке близ аэропорта Ратанака, столицы Ратанакири, в другом конце города, в районе Рассей Кео, где в больших прудах разводили рыбу, появился голландский журналист.
Пруды были изрезаны глинистыми насыпями, на которых росли невысокие пальмы. Идиллическая зелень манговых деревьев на том берегу, казалось, скрывала виллы миллионеров, но жители Рассей Кео обитали со своими семьями в свайных хижинах размером с пляжную будку. Вдоль хижин были прорыты канавы с водой, по которым, подвернув штанины или саронг, то и дело шлепали люди. Перед каждым домом стоял глиняный кувшин, предназначенный для сбора питьевой воды. Спрос на водопроводную воду, газ, электричество, а также на счастье принимал здесь абсурдные формы.
Перед Михилом Полаком – так звали журналиста – шел Джорж Мейнсхейренланд, первый секретарь посольства Нидерландов в Ратанаке, высокомерный молодой человек, которому на вид было года двадцать три, а на самом деле могло быть и все сорок. Без сомнения, гомосексуалист, но неплохой парень. Про себя Полак посмеивался над невозмутимой бодростью Мейнсхейренланда, его ровным пробором, стрелками на длинных брюках безупречно чистого летнего костюма.
Было семь часов утра.
Над прудами, словно отдельный слой атмосферы, висел запах рыбы, от которого после трех шагов уже невозможно было избавиться. Рыба была повсюду. Она сушилась на веревках, лежала в мисках и лоханях, была свалена в огромный бак в виде гигантских извилистых мозгов. В углу пруда блестело серебро миллионов задохнувшихся рыбок, а на насыпях сплошь покрытые рыбной слизью сидели целые семьи и чистили рыбу, отрезая ей головы и вынимая потроха. На земле играли маленькие дети – кто-то в одних штанишках, другие только в рубашках, но все девочки при бусах и сережках. Двое мальчиков тащили большие пластиковые пакеты, полные железных банок, ребятишки обстреливали друг друга из бамбуковых рогаток. Жизнь в Рассей Кео шла полным ходом.
Посреди пруда, наклонившись вперед, по пояс в воде медленно передвигался мальчик – так, будто шел наперерез волне.
– Ловит рыбу вершами, – сказал Джорж, – три цента за килограмм.
– Голландских цента?
– Нет, доллар-цента, конечно. Не думаешь ли ты, что люди позволяют здесь себя эксплуатировать? Минерал-Шакалу это не понравится. – Мейнсхейренланд так естественно окрестил генерала Софала Минерал-Шакалом, что Полак даже пропустил шутку мимо ушей, но впоследствии называл его про себя именно так.
Где-то здесь, среди людей и рыб, жил Ум Пен – юноша, который сейчас ждал исполнения смертного приговора в той же камере, что и Доорненбос. К исходу ближайшей ночи ему должны были отрубить голову за двойное убийство на парковке. Они искали его мать.
Время от времени Джорж, который провел в Ратанаке уже два года и хорошо говорил по-ратанакски, спрашивал, на верном ли они пути. В гамме резких непонятных звуков Полак расслышал имя Ума Пена и поразился мысли о том, что через несколько часов человеку, которого так зовут, отрубят голову. Херберт Доорненбос – это еще куда ни шло, сгодится, чтобы, в худшем случае, умереть собачьей смертью, но Ум Пен… Так звали бы куклу милого ребенка.
Жители рыбных прудов смотрели хмуро и недоверчиво, но стоило Джоржу обратиться к ним, как их лица озаряла смущенная улыбка. Иногда Полаку казалось, что при упоминании Ума Пена они пугались, а один мальчишка под веселый смех своих товарищей изобразил жестом перерезанное горло. Похоже, однако, никто не возражал против их присутствия – двух эксплуататоров и угнетателей, в одну секунду зарабатывающих больше, чем они за всю свою жизнь. А ведь одного из этих людей ночью собирались казнить за то, что он больше не смог мириться с вопиющей несправедливостью. Еще издалека завидев Мейнсхейренланда и Полака, занятые на дюнах чисткой рыбы тут же шарахались в сторону, таким образом лишая себя нескольких ценных монет, которые они могли бы получить, освободив дорогу. Скорее всего им даже и в голову не приходило, что Ум Пен невиновен. А может, им попросту было все равно. Сдохнуть от одной несправедливости или от другой – какая разница.
Ощупывая ногами невидимое дно, по боковой канаве к ним подошел сгорбленный человек. Вместо руки – культя, обмотанная грязной тряпкой.
– Доктор предписывает больше ходить по грязной воде. Это помогает, дедушка! – пошутил Джорж.
Сезон выдался сухим. В дождливое время здесь не было ни прудов, ни насыпей – одно лишь большое озеро, из которого торчали свайные домики. Джорж рассмеялся в ответ на предположение Полака, что людям тогда приходится передвигаться на лодках. Всего несколько богатых семей имели в своем распоряжении лодки, остальные же просто ходили по воде, так же как и сейчас, только вода, конечно, стояла выше. Доставка пиццы осуществлялась вплавь.
Они подошли к крошечной хижине, притулившейся к более крупному жилищу. В большом чане, полном слизи, где еще виднелись рыбьи головы, стояла девушка и давила месиво ногами.
– Прахок, – кивнул Джорж. – Рыбная каша, вкуснятина.
На ее шее висело полотно, в котором спал малыш, а другой ребенок, чуть постарше, играл на земле с бездонным ведром. Джорж сказал что-то девушке, та вылезла из чана и направилась к двери маленькой хижины. Они подошли к дому Ума Пена. Здесь он жил перед тем, как две недели назад его арестовали. Джорж – а за ним и Полак – опустился на корточки и заглянул внутрь. В темноте на коленях сидела женщина. Внутри виднелись табуретка, несколько тарелок и порванный зеленый шлепанец.
Два на два, прикинул Полак.
Женщина вылезла наружу. Это была мать Ума Пена. Она сощурилась на свету. По бокам ее волосы были черными, а на макушке – седыми. У нее было красивое лицо.
Джорж рассказал ей о цели визита Полака, и она кивнула.
– Ну вот, это госпожа Ум, – сказал Джорж. – Можешь задавать любые вопросы.
Глаза женщины выражают одно сплошное достоинство, подумал Полак. А может, и ничего не выражают. Мать осужденного на смерть сына, доживающего последние часы, – как легко уловить горечь, неистовую скорбь и отчаяние в таком взгляде. Но она смотрела так же, как и все остальные, – типично ратанакирианский непроницаемый взгляд. А может, ему показалось, что ее глаза полны эмоций? Может, их эмоции отличаются так же, как и их языки? Понимала ли она, зачем он пришел? Ведь он здесь не потому, что его волнует судьба ее сына или ее собственная судьба, а потому что мать приговоренного к смерти – хороший материал для статьи.
Вокруг быстро собралась толпа – кто-то хихикал, но в целом все, включая детей, держались спокойно и почтительно. Для Мейнсхейренланда и Полака придвинули скамейку. Полак поставил сумку на землю, и женщина тут же подложила под нее кусок картона.
– Сколько человек живет в этом доме? – спросил Полак.
– Семь, – перевел Джорж.
– Кто они?
– Дочь, ее муж и четверо их детей. Себя она не называет, – сказал Джорж. – Типично.
– Ума Пена она тоже не называет.
– Да, но он здесь больше не живет.
Полаку показалось, что глаза женщины вспыхнули гордостью за Ума Пена – единственного представителя семьи, которому удалось вознестись над рыбной средой. Пусть даже ценой смерти. Зато сейчас в Рассей Кео, в ее доме, появились иностранцы.
– Чем она занималась перед нашим приходом?
– Мастерила браслет для ребенка.
Его вопросы и ее ответы ничего не значили. У него уже был готовый материал: рыбьи головы между пальцами ног девушки, кусок картона, стрелки на брюках Мейнсхейренланда.
– Ум Пен – хороший сын? – спросил он.
– Да.
– А где отец Ума Пена?
– Погиб на войне.
– Сколько лет Уму Пену?
Женщина на секунду задумалась.
– Ему исполнилось двадцать, – ответила она неуверенно.
– Хороший вопрос, – сказал Джорж. – Отметь, что она не знает точно, хотя даже в газетах об этом писали.
– А сколько лет ей самой?
– Она родилась в год Обезьяны, перед уходом французов. Мы выясним это потом. Исходи из того, что она моложе тебя.
– Чем занимался Ум Пен?
– Он охранял машины и открывал двери. Попрошайка, короче. Инвалид без ноги.
– Ему нравилась его работа?
– Она не понимает вопроса.
– Он с удовольствием выполнял свою работу?
Женщина кивнула.
– Наверное, она имеет в виду, что он был рад такой работе, – пояснил Джорж. – Скорее не работе, а тому, что мог зарабатывать деньги.
– Он чем-то увлекался?
– Играл в детскую железную дорогу и в теннис. Ты не можешь задавать вопросы посерьезнее?
– Она когда-нибудь получала здесь письма? То есть приходит ли вообще в Рассей Кео почтальон? Извини, просто пришло в голову. Ты меня смущаешь.
– Она никогда еще не получала писем.
– Умеет ли она читать?
– Да. И ни разу не получила письма. Бедняжка, правда?
– Имя Эгона Вахтера ей о чем-нибудь говорит?
Джорж произнес это имя несколько раз на разный манер, но ни один из вариантов ей ни о чем не сказал.
– Знает ли она, что о ее сыне пишут в голландских газетах?
Женщина кивнула.
– Голландия – это страна, где живут голландцы.
– Она навещала Ума Пена в тюрьме?
Сначала женщина ничего не ответила, а потом что-то произнесла.
– О нем хорошо заботятся, – перевел Джорж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Даже если только четвертая часть из всего о нем написанного была правдой… Эгон с омерзением читал о разделении власти, запугивании, приговорах, отпиленных ногах и отрубленных членах – мир неписаных законов и наказаний, ад, перенесенный из фильмов в реальность, в котором Аксел сейчас был королем.
Среди всей этой гнусности Эгона больше всего шокировала одна история: первое убийство, заказанное Акселом много лет назад. Двое мужчин вошли в переполненный ресторан и убили мирно ужинавшего человека. Эгон вспомнил тот случай; подобное было тогда новым явлением для Голландии, и о нем подробно рассказывали все газеты. По записной книжке Эгон уточнил, когда именно Аксел отвез его в Бельгию – оказалось, через две недели после убийства.
Жутко и невероятно: мальчик, который в роскошном саду Юренн ораторствовал о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной; мальчик, которому Эгон объяснял, как взрываются звезды при соприкосновении с рукой любимой девушки; мальчик, в котором еще был жив смельчак, забравшийся на солонки в лагере, – этот мальчик мог приказать своему вассалу убить человека.
После проигранного судебного дела Аксел больше не связывался с прессой. Он не прятался – наоборот, был постоянно на виду. Он никогда не уделял особого внимания одежде и теперь построил на этом свой имидж. Имея возможность позволить себе все, он тем не менее ходил по городу небритый, в стоптанных кроссовках и выцветшем плаще – королевской мантии, которая как раз и демонстрировала его богатство и его одиночество – удел всех королей. Его телохранители, однако, носилидорогие костюмы. Он по-прежнему хромал, отчего выглядел еще более устрашающе. По телу бежали мурашки, когда ты натыкался на это смертоносное чучело. Его знали все – для широкой публики он являлся единственным убийцей, которого можно лицезреть живьем.
Эгон тоже видел его пару раз. При этом ему хотелось настроиться на сентиментальный лад, подумать о мальчике из Ла-Роша, утратившем свою невинность, хотя уже тогда Аксел был подонком. Эгон быстро сворачивал на боковую улицу или заходил в магазин, чтобы избежать встречи. Но однажды в булочной, где он покупал бутерброд, кто-то сжал его плечо. Обернувшись, он увидел перед собой горящие голубые глаза Аксела.
– Что было в тех солонках? – спросил Аксел.
– Ничего, – ответил Эгон.
– Ничего, – кивнул Аксел. – У нас все в порядке, а? Так держать. – И пошел дальше под прицельными взглядами всех посетителей магазина.
Настанет день, думал Эгон, когда на первой полосе газет появится его фотография: Аксел, изрешеченный пулями, с открытым ртом, свешивается из машины. Но газеты напечатали лишь его свадебную фотографию с той миловидной женщиной из зала суда. Ее звали Ими. У них были дети, они жили в самом дорогом районе, и Аксел по-прежнему ходил в лохмотьях, спокойный и невозмутимый. Однажды взорвалась машина, в которой он, по-видимому, должен был находиться, – убили его телохранителя Бобби, а он остался цел и невредим. Он посещал галереи, покупал картины, участвовал в крупной регате. В Ратанакири арестовали голландского предпринимателя Херберта Доорненбоса, обнаружив у него в двойном дне чемодана несколько килограммов героина. Газеты писали о смертной казни и возможной причастности к этому Аксела ван де Графа. А Аксел сидел на скамейке в парке и смотрел, как его дочка кормит уток.
Как-то раз Адриенна вошла к Эгону в кабинет.
– Мне надо с тобой поговорить, – сказала она, присев на старый диван, заваленный бумагами, книгами и контрольными работами, которые еще предстояло проверить. – Что ты думаешь о наших отношениях?
Доорненбоса приговорили к смертной казни. Он подал на апелляцию, но мера пресечения осталась прежней. Доорненбос заявил, что не будет просить о помиловании.
Эгон купил маленькую квартиру в спальном районе и попробовал устроиться на полную ставку. Однако к тому времени географию исключили из числа обязательных предметов, а для нефтяных компаний он уже был слишком стар. Директор школы, где он работал, предложил ему преподавать еще и испанский, что не составило бы для него никакого труда. Но Эгон отказался – он был геологом.
В газете он прочитал статью об американской экспедиции археологов, антропологов и биологов на плато Рорайма, на юго-востоке Бразилии, близ Венесуэлы и Гайаны, одну из самых недоступных территорий в мире. Рорайма! Желание участвовать в экспедиции было таким же сильным, как юношеская тяга к геологии. О плато Рорайма он читал еще давно, в самой первой книжке по геологии – одна из старейших формаций на земле, образовавшаяся около миллиарда лет назад. Наверняка там тоже было геологическое окно, как в Юреннских пещерах. У него закружилась голова, когда он представил себе, в какие умопомрачительные тайны можно проникнуть через такое окно. Эта черная дыра во времени была возвратом в прошлое, возвратом на миллиард лет назад!
В статье ничего не говорилось об участии в экспедиции геологов, и он тут же написал письмо в Америку. Ответ пришел незамедлительно: за сорок тысяч гульденов он мог купить себе участие в экспедиции.
Его банк не захотел увеличить ему ипотечный кредит, а журналы не проявили интереса к его идеям. В голове пульсировала фраза, брошенная Акселом тогда в магазине: «У нас все в порядке?» Он имел в виду: «У меня-то все в порядке, а ты – простофиля». Эти роли были распределены еще на перроне центрального вокзала: он был свидетелем триумфа Аксела, мерой его правоты.
Аксел перетрахал всю Голландию, наверняка продолжая заниматься этим и по сей день. В то же время он был женат на Ими, сияющей от счастья на семейной фотографии. Эгон посвятил Адриенне четырнадцать лет, Аксел – несколько минут, но до последнего момента тот случай в «Гриме» оставался для нее увлекательным приключением, о котором она с удовольствием вспоминала. Эгон служил науке, Аксел – самому себе. Эгон никому не причинил зла, Аксел же доводил до отчаяния лагерных вожатых, убивал людей, плодил наркоманов, привел Доорненбоса на эшафот. Аксел пользовался славой и был сказочно богат, в то время как Эгон не мог раздобыть пары тысяч гульденов, чтобы совершить путешествие своей мечты.
Если ты подонок, мир лежит у твоих ног. Аксел был прав: образованность – лишь внешний лоск, который объединяет трусов и защищает их от истинных хозяев этого мира, тех, кто хватает все без разбора.
Лишь один закон действительно имеет силу – закон Аксела.
«Я признаю, что проиграл, – думал Эгон. – Аксел выиграл».
Эгон занялся подсчетами. Героин, который нашли у Доорненбоса, тянул как минимум миллионов на пять. Сколько, интересно, получал курьер, доставляющий такой груз? Один процент – это уже пятьдесят тысяч. Пусть даже меньше – все равно хватило бы на поездку с американцами. Он вспомнил об исчезновении Фризо и Хилденгонде, о том предложении, которое в свое время сделал ему Аксел, и пожалел, что тогда им не воспользовался. Сейчас все обстояло гораздо серьезнее – тебя ждала гильотина. Потрясающая авантюра – смерть или геологическая экспедиция!
Доорненбосу назначили день казни. Эгон кожей чувствовал страх, обуявший этого человека, горечь его одиночества в камере, вдали от всего, что было ему дорого и знакомо. В то же самое время он представлял себе, какую радость испытывал Доорненбос, когда отказался от добропорядочности и наслаждался своим бесстрашием, прогуливаясь по Ратанаку со смертоносным грузом, – все это смахивало на хулиганство. То же самое испытывала и Адриенна, когда поднималась с Акселом в его комнату.
Только представь себе: Ратанакири!
Уже одно только это!
3
Ум Пен
Спустя две недели после обнаружения трупов двух иностранцев на парковке близ аэропорта Ратанака, столицы Ратанакири, в другом конце города, в районе Рассей Кео, где в больших прудах разводили рыбу, появился голландский журналист.
Пруды были изрезаны глинистыми насыпями, на которых росли невысокие пальмы. Идиллическая зелень манговых деревьев на том берегу, казалось, скрывала виллы миллионеров, но жители Рассей Кео обитали со своими семьями в свайных хижинах размером с пляжную будку. Вдоль хижин были прорыты канавы с водой, по которым, подвернув штанины или саронг, то и дело шлепали люди. Перед каждым домом стоял глиняный кувшин, предназначенный для сбора питьевой воды. Спрос на водопроводную воду, газ, электричество, а также на счастье принимал здесь абсурдные формы.
Перед Михилом Полаком – так звали журналиста – шел Джорж Мейнсхейренланд, первый секретарь посольства Нидерландов в Ратанаке, высокомерный молодой человек, которому на вид было года двадцать три, а на самом деле могло быть и все сорок. Без сомнения, гомосексуалист, но неплохой парень. Про себя Полак посмеивался над невозмутимой бодростью Мейнсхейренланда, его ровным пробором, стрелками на длинных брюках безупречно чистого летнего костюма.
Было семь часов утра.
Над прудами, словно отдельный слой атмосферы, висел запах рыбы, от которого после трех шагов уже невозможно было избавиться. Рыба была повсюду. Она сушилась на веревках, лежала в мисках и лоханях, была свалена в огромный бак в виде гигантских извилистых мозгов. В углу пруда блестело серебро миллионов задохнувшихся рыбок, а на насыпях сплошь покрытые рыбной слизью сидели целые семьи и чистили рыбу, отрезая ей головы и вынимая потроха. На земле играли маленькие дети – кто-то в одних штанишках, другие только в рубашках, но все девочки при бусах и сережках. Двое мальчиков тащили большие пластиковые пакеты, полные железных банок, ребятишки обстреливали друг друга из бамбуковых рогаток. Жизнь в Рассей Кео шла полным ходом.
Посреди пруда, наклонившись вперед, по пояс в воде медленно передвигался мальчик – так, будто шел наперерез волне.
– Ловит рыбу вершами, – сказал Джорж, – три цента за килограмм.
– Голландских цента?
– Нет, доллар-цента, конечно. Не думаешь ли ты, что люди позволяют здесь себя эксплуатировать? Минерал-Шакалу это не понравится. – Мейнсхейренланд так естественно окрестил генерала Софала Минерал-Шакалом, что Полак даже пропустил шутку мимо ушей, но впоследствии называл его про себя именно так.
Где-то здесь, среди людей и рыб, жил Ум Пен – юноша, который сейчас ждал исполнения смертного приговора в той же камере, что и Доорненбос. К исходу ближайшей ночи ему должны были отрубить голову за двойное убийство на парковке. Они искали его мать.
Время от времени Джорж, который провел в Ратанаке уже два года и хорошо говорил по-ратанакски, спрашивал, на верном ли они пути. В гамме резких непонятных звуков Полак расслышал имя Ума Пена и поразился мысли о том, что через несколько часов человеку, которого так зовут, отрубят голову. Херберт Доорненбос – это еще куда ни шло, сгодится, чтобы, в худшем случае, умереть собачьей смертью, но Ум Пен… Так звали бы куклу милого ребенка.
Жители рыбных прудов смотрели хмуро и недоверчиво, но стоило Джоржу обратиться к ним, как их лица озаряла смущенная улыбка. Иногда Полаку казалось, что при упоминании Ума Пена они пугались, а один мальчишка под веселый смех своих товарищей изобразил жестом перерезанное горло. Похоже, однако, никто не возражал против их присутствия – двух эксплуататоров и угнетателей, в одну секунду зарабатывающих больше, чем они за всю свою жизнь. А ведь одного из этих людей ночью собирались казнить за то, что он больше не смог мириться с вопиющей несправедливостью. Еще издалека завидев Мейнсхейренланда и Полака, занятые на дюнах чисткой рыбы тут же шарахались в сторону, таким образом лишая себя нескольких ценных монет, которые они могли бы получить, освободив дорогу. Скорее всего им даже и в голову не приходило, что Ум Пен невиновен. А может, им попросту было все равно. Сдохнуть от одной несправедливости или от другой – какая разница.
Ощупывая ногами невидимое дно, по боковой канаве к ним подошел сгорбленный человек. Вместо руки – культя, обмотанная грязной тряпкой.
– Доктор предписывает больше ходить по грязной воде. Это помогает, дедушка! – пошутил Джорж.
Сезон выдался сухим. В дождливое время здесь не было ни прудов, ни насыпей – одно лишь большое озеро, из которого торчали свайные домики. Джорж рассмеялся в ответ на предположение Полака, что людям тогда приходится передвигаться на лодках. Всего несколько богатых семей имели в своем распоряжении лодки, остальные же просто ходили по воде, так же как и сейчас, только вода, конечно, стояла выше. Доставка пиццы осуществлялась вплавь.
Они подошли к крошечной хижине, притулившейся к более крупному жилищу. В большом чане, полном слизи, где еще виднелись рыбьи головы, стояла девушка и давила месиво ногами.
– Прахок, – кивнул Джорж. – Рыбная каша, вкуснятина.
На ее шее висело полотно, в котором спал малыш, а другой ребенок, чуть постарше, играл на земле с бездонным ведром. Джорж сказал что-то девушке, та вылезла из чана и направилась к двери маленькой хижины. Они подошли к дому Ума Пена. Здесь он жил перед тем, как две недели назад его арестовали. Джорж – а за ним и Полак – опустился на корточки и заглянул внутрь. В темноте на коленях сидела женщина. Внутри виднелись табуретка, несколько тарелок и порванный зеленый шлепанец.
Два на два, прикинул Полак.
Женщина вылезла наружу. Это была мать Ума Пена. Она сощурилась на свету. По бокам ее волосы были черными, а на макушке – седыми. У нее было красивое лицо.
Джорж рассказал ей о цели визита Полака, и она кивнула.
– Ну вот, это госпожа Ум, – сказал Джорж. – Можешь задавать любые вопросы.
Глаза женщины выражают одно сплошное достоинство, подумал Полак. А может, и ничего не выражают. Мать осужденного на смерть сына, доживающего последние часы, – как легко уловить горечь, неистовую скорбь и отчаяние в таком взгляде. Но она смотрела так же, как и все остальные, – типично ратанакирианский непроницаемый взгляд. А может, ему показалось, что ее глаза полны эмоций? Может, их эмоции отличаются так же, как и их языки? Понимала ли она, зачем он пришел? Ведь он здесь не потому, что его волнует судьба ее сына или ее собственная судьба, а потому что мать приговоренного к смерти – хороший материал для статьи.
Вокруг быстро собралась толпа – кто-то хихикал, но в целом все, включая детей, держались спокойно и почтительно. Для Мейнсхейренланда и Полака придвинули скамейку. Полак поставил сумку на землю, и женщина тут же подложила под нее кусок картона.
– Сколько человек живет в этом доме? – спросил Полак.
– Семь, – перевел Джорж.
– Кто они?
– Дочь, ее муж и четверо их детей. Себя она не называет, – сказал Джорж. – Типично.
– Ума Пена она тоже не называет.
– Да, но он здесь больше не живет.
Полаку показалось, что глаза женщины вспыхнули гордостью за Ума Пена – единственного представителя семьи, которому удалось вознестись над рыбной средой. Пусть даже ценой смерти. Зато сейчас в Рассей Кео, в ее доме, появились иностранцы.
– Чем она занималась перед нашим приходом?
– Мастерила браслет для ребенка.
Его вопросы и ее ответы ничего не значили. У него уже был готовый материал: рыбьи головы между пальцами ног девушки, кусок картона, стрелки на брюках Мейнсхейренланда.
– Ум Пен – хороший сын? – спросил он.
– Да.
– А где отец Ума Пена?
– Погиб на войне.
– Сколько лет Уму Пену?
Женщина на секунду задумалась.
– Ему исполнилось двадцать, – ответила она неуверенно.
– Хороший вопрос, – сказал Джорж. – Отметь, что она не знает точно, хотя даже в газетах об этом писали.
– А сколько лет ей самой?
– Она родилась в год Обезьяны, перед уходом французов. Мы выясним это потом. Исходи из того, что она моложе тебя.
– Чем занимался Ум Пен?
– Он охранял машины и открывал двери. Попрошайка, короче. Инвалид без ноги.
– Ему нравилась его работа?
– Она не понимает вопроса.
– Он с удовольствием выполнял свою работу?
Женщина кивнула.
– Наверное, она имеет в виду, что он был рад такой работе, – пояснил Джорж. – Скорее не работе, а тому, что мог зарабатывать деньги.
– Он чем-то увлекался?
– Играл в детскую железную дорогу и в теннис. Ты не можешь задавать вопросы посерьезнее?
– Она когда-нибудь получала здесь письма? То есть приходит ли вообще в Рассей Кео почтальон? Извини, просто пришло в голову. Ты меня смущаешь.
– Она никогда еще не получала писем.
– Умеет ли она читать?
– Да. И ни разу не получила письма. Бедняжка, правда?
– Имя Эгона Вахтера ей о чем-нибудь говорит?
Джорж произнес это имя несколько раз на разный манер, но ни один из вариантов ей ни о чем не сказал.
– Знает ли она, что о ее сыне пишут в голландских газетах?
Женщина кивнула.
– Голландия – это страна, где живут голландцы.
– Она навещала Ума Пена в тюрьме?
Сначала женщина ничего не ответила, а потом что-то произнесла.
– О нем хорошо заботятся, – перевел Джорж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15