Сердце билось в груди. Отвыкшее от хозяина, колотилось в клетку его ребер безумной птицей. Не в такт. С двух сторон, по вискам – до обморока! Губы разошлись, но воздуха все равно не хватало.
Она молчала, она ждала, только нервно взлетали ресницы над испуганными газельими глазами. Ветер бил ей в спину, развевал мешковатое одеяние. Мужчина и женщина на высоте нескольких сотен метров над спящим городом выбирали следующий шаг, как будто бы следующее столетие для всех живущих там, под ними, под этой башней, куда нет входа из мира обычных людей.
Потом все может быть по-другому – до боли сомкнутся нежные, исцарапанные шитьем руки за его спиной, и дыхание, ставшее общим, вскриком вырвется из двух пар опаленных легких, из двух пар закушенных до крови губ. Будет ветер, глумливо перевирающий подслушанные имена и слова, хлещущий плетьми по обнаженной коже. Будут проклятия, мольбы и обещания, острые камни смотровой площадки изорвут в клочья белый батист, а взошедшие созвездия станут молчаливо взирать на безумие тех, кто живет слишком недолго, чтобы вечным светилам было хоть какое-то дело до этих сгустков плоти… Все это может случиться – спустя лишь доли секунды.
А пока, касаясь согревающимися ладонями нежного лица, глядя на доверчиво открытую воротом рубашки шею, охотник вдруг ощутил себя добычей, и это ощущение, длившееся кратко, всегда будет первым приходить ему на ум при виде зубцов Северной башни Бежжена, которые так хорошо различимы в любое утро в столице, если нет тумана.
Даже не крик, а стогласный вой погибающих живых существ. Не мольба о помощи, потому что все закончилось раньше, чем подоспел бы даже находящийся в трех шагах. И удар с двух сторон по барабанным перепонкам, оглушающий удар.
Джерарда едва не вытошнило от неожиданности, от ужаса, от непонимания. Болели уши, во рту стоял гадкий привкус. Рэми что-то сказала – он видел, как шевелятся нежные розовые губы с мерцающими блестками, но не слышал ни звука.
Звук пришел не снаружи, а изнутри, из свежей раны, из пульсирующих, нагревшихся камней маски. Шелестящий тихий звук, как сухие листья, повторялся, становился словом.
И слово это было – «Пора».
Напротив – огромные, недоумевающие, подернутые влажной пленкой нежности глаза Рэми. Растерянная, смущенная девочка, еще не разжавшая неумелых своих объятий, секунду назад бесспорно желанных ему объятий, вглядывалась в его посеревшее, неподвижное лицо.
– Нет, – прошептал Джерард, – нет. Не надо. Не хочу.
Она постояла еще секунду, осознавая, теребя шаль, сползающую с фарфорово-прозрачных плеч, и – взвилась, как серна над пропастью. Шокированно, отчаянно… Толкнула его от себя, толкнула дверь, и долго еще он слышал стук ее каблучков по лабиринтам этого осиного гнезда.
Но сказать было нечего, нечем было даже вздохнуть. Джерард распахнул окно, высунулся наружу, и его все-таки вырвало.
С ним поздоровались уже очень давно. Невежливо не отвечать на приветствия, Иноходец.
Его позвали. Невежливо поворачиваться к гостям спиной.
Прижившемуся сердцу только месяц. Отторгать сейчас просто опасно для жизни. Отторгать и мгновенно скрываться, ибо сердце на таком сроке притянет его обратно со сверхъестественной силой. И тогда прощай, Межмирье.
Потому что незваный и явно разумный гость не остановится, и следующая массовая казнь породит ощущение такой силы, что оно просто убьет Джерарда здесь, на расстоянии. Тошнотой не отделаешься.
Гость «раскрылся», как цветок-насекомоубийца. Распахнул все лепестки, обозначил себя в пространстве. И оставил так мало времени.
У этого создания что-то именно к нему, к Иноходцу. Погибшие люди были не целью, а средством, и вот это вызывало еще большую тошноту.
Джерард невидящими глазами уставился на свои ладони и никак не мог понять, отчего они покрыты мелкими мерцающими частичками.
Рэми рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Горько, безутешно, растирая ладонями и без того красные щеки и нос. Черно-сине-лиловые разводы на ткани покрывала были прощальными воспоминаниями об искусном гриме. Она то захлебывалась, бессвязно что-то повторяя самой себе, то вновь бросалась в подушку, обнимая ее до хруста в суставах. Ее плач, как и все, что с нею происходило до этого, разумеется, не остался незамеченным. Четыре пары прекрасных глаз загорелись яростным огнем, четыре пары чувственных губ выплюнули не очень лестные слова… и четверо тихих-тихих теней просочились в ателье, приперев за собою двери куском картона.
Хедер медленно, по шагу в минуту, поднималась по лестнице.
Дверь не была заперта, но в этом не было ничего хорошего.
Хедер осторожно вошла, зацепилась юбкой за угол, с тихим проклятием оторвала кусок ткани. Разговор явно не удастся.
– Джераард, – позвала она, протянув гласную по своему обыкновению, – это я. Извини, что так поздно, но нужно поговорить.
Он не спал, а лежал на кушетке одетым и смотрел в потолок. Отчего у него так странно запрокинута голова? Почему он держится за грудь?
– Что случилось?
В растерянности, не получая никакого ответа, незамеченная, Хедер только стояла и смотрела на его лицо, повернутое в профиль. А на виске – крупные капли пота, стекающие молниеносно вниз. Одна, вторая, третья. Приоткрытые губы. Спутанные отросшие волосы падают на широко раскрытые глаза.
Мистресса подошла ближе, потрясла за плечо.
– Джерард?
Взгляд нехотя, с трудом сфокусировался на ней. Хриплое, короткое слово.
– Что? – Хедер склонилась прямо к его губам, чтобы услышать.
– Уйди…
В замешательстве женщина еще раздумывала, правильно ли поняла, когда шепот уже перешел в крик.
– Уйди!!!!!
Какой-то предмет, с силой брошенный, угодил в оконное стекло, стекло брызнуло в комнату. Джерард рванул на себе рубашку и свернулся на кровати в той же странной позе, что и во время болезни. Хедер уже не помнила, когда она так быстро бегала. Отчего-то забежала в пустой темный танцзал. Прислонилась к стенке. Так, соберись, соберись. Надо подождать. Все пройдет.
Хедер долго промаялась над книгой, пока уснула.
Утром открыла глаза – и невольно вскрикнула. Первым же движением натянула одеяло до самого носа.
– А что, здесь уже никто не стучится, прежде чем войти? Доброе утро, Джерард, рада видеть, что тебе уже лучше.
Вначале, сконцентрировав пока что сонный, неверный взгляд, она увидела плотно сжатые губы, один уголок которых дрогнул и приподнялся в такой саркастичной усмешке, что сон слетел мгновенно. А потом рассмотрела и остальное. О, только не это опять!
Гладкая безукоризненная прическа, волосок к волоску – это при том, что в последнее время она наблюдала его постоянно таким растрепанным. Только царапины на висках выдавали некоторую самодельность. Гладкие щеки и подбородок. Да и весь он какой-то подобравшийся, холеный, гладкий, точно литая статуэтка.
Или – змея.
На все пуговицы застегнутый темно-вишневый костюм, который Хедер еще вчера вроде наблюдала неглаженым в прачечной. Легкий плащ-накидка. Пара тонких перчаток в руке. Начищенные ботинки. Те самые, с острым, окованным железом носком.
– Что за представление? – проговорила она, чтобы хоть как-то нарушить тишину. – Что репетируем? На какой это карнавал мы так вырядились с самого раннего утра?
– На Большой Карнавал в Силь-иль-Плене, госпожа, – ответил Джерард. – Куда же еще?
Тот самый тон, сладкий и ядовитый, как перебродивший сок белены…
Не надо, Джерард. Ну, пожалуйста!
В руки ей силой втиснута небольшая шкатулка.
– Сохраните это, госпожа. Я еще вернусь.
Взлетающий край плаща – ив комнате никого, как будто развеялся сон, только теплое дерево шкатулки и тонкий пряный запах, которым – она знала – пропитана вся его одежда, даже носовые платки. Узнаваемый из тысячи запах.
Люди не умеют так исчезать.
Хедер подняла крышку шкатулки, и обессилено откинулась на подушки.
Яркий, беспокойно подмигивающий, овально-изменчивый предмет. И записка.
«Дражайшая госпожа, мое сердце отныне принадлежит вам».
И ниже, очень странным, неровным, полупечатным почерком:
«Зовут. Я должен, прости».
Как будто два разных человека попрощались с нею на одном неровно оторванном листке бумаги.
И у нее не было колебаний, которого из двоих ждать обратно.
– Береги себя, Джерри, – прошептала мистресса, вздыхая, – если можешь…
Из камина с шелестом осыпалась сажа. Хедер отчего-то опять вздрогнула. Какой пугливой она стала в последнее время. Надо же, даже грязь из камина пугает.
Что, в конце-концов, там себе думает этот карлик-трубочист? Наняли только неделю назад, а он уже забросил свои обязанности в дальний угол?
Если бы она знала, что в этот самый момент упоминаемый ею карлик висит в трубе, упираясь руками и ногами в кирпичную кладку, и боится дышать, и запоминает каждое нечаянно услышанное слово, она, наверное, вздрогнула бы еще раз, гораздо сильнее.
Иноходец Джерард-5
One man's joke is another man's jihad…
StephenColbert
Появись сейчас ангел Прошлого, этот вечно не вовремя встревающий чудотворец, и спроси Джерарда, что же он чувствует, оказавшись на улицах города-мечты, города-карнавала, за день в котором раньше готов был отдать многое – что бы он услышал в ответ?
Ну, может, не услышал, а увидел.
Улыбку. Растерянную, недоуменную улыбку, которая ничуть не изменилась с того дня, как на деревенской ярмарке какой-то принаряженный толстый мальчуган из вредности хлопнул у «актерского сыночка» цветной шарик из крашеного бычьего пузыря. Шарик сделал для Джерри отец, покупных игрушек у того не было сроду. Шарик было жалко. Пятилетний Джерри смотрел на яркую, сдувшуюся тряпочку, в которую превратился волшебный предмет, умевший летать, и улыбался вот такой вот, светлой, заторможенной, неуловимой улыбкой. У толстого нахала потом ведь все равно выросли коренные зубы взамен выбитых молочных, но драгоценный шарик, отцом сотворенное чудо, уже было не вернуть, так что Джерри счел себя по итогам в проигрыше.
Силь-иль-Плена, город-праздник, Большой Карнавал. Кто ткнул тебя сапожным шилом в глянцевый бок? Почему я вижу только сморщенную, грубо размалеванную шкурку, вместо своей мечты?
Где-то там, в недрах карнавального безумия, разыгрывается главный приз – маска. Когда-то она казалась пределом желаний, лучшей наградой за труды. Увы, ангел Прошлого, даже если ты откопаешь и вернешь мне ту самую маску Волшебника, мне не на что ее одеть. Ты опоздал, ангел.
Вот каков был бы ответ Иноходца Джерарда.
Как послушная приманка на веревке охотника, он все кружил и кружил, упорно и бессмысленно, по улицам Силь-иль-Плены, и ожидал второго акта пьесы, пока что не имеющей названия.
И как муха вокруг истекающей соком приманки в полуденный зной, вилась вокруг него настойчивая мысль.
У всех этих кругов, наполненных ни разу вроде бы не повторяющимися встречами с совершенно разноцветным сбродом, наличествовала постоянная деталь. Да, постоянная.
Кто-то в этой толпе попадался на глаза снова и снова?
Двух одинаковых костюмов не было, в этом Джерард не сомневался. Иноходец остановился и пропустил через внутреннее зрение, как через фильтр, два последних круга, которые он прошагал по данному кварталу. Да, в самом деле.
Глаза. Сквозь тончайшую, бело-прозрачную – или ярко-синюю – или кроваво-алую – или молочно-желтую – кисею, как два драгоценных камня, заботливо прикрытые торговцем от пыли сахарной бумагой.
Ткань все время была разной, а глаза – одни и те же. Топазы.
Эрфан так и не научил его разбираться в качестве камней, но различать хотя бы внешне – этого добился. Итак, топазы.
Красивые глаза. Но для беспечной здешней публики – слишком внимательные, слишком вдохновенные.
Джерард не выдержал, и пошел следом. И в тот самый момент, как он сделал первый шаг в интересующем его направлении – Межмирье замолчало. Ушло, закрылось. Так, это становится еще занимательнее.
Два хаотично движущихся существа в толпе себе подобных, если присмотреться, играли в самую старинную игру на свете – в погоню. Метр за метром преследуемый углублялся в средоточие запретных пьес, тайных торгов и не менее тайных преступлений – катакомбы Силь-иль-Плены. Джерард не знал о том, что здесь существуют такие подземелья. И очень удивился бы, узнав, что его противник – не знаток и не завсегдатай подобных мест. Но Джерард часто спотыкался, теряясь во тьме. А догоняемый им – нет. Только изредка Джерард слышал или смех, или ощущал мимолетное касание горячих пальцев.
Глаза, теперь почти не теряемые им из виду, в темноте беспокойно мерцали каким-то внутренним огнем. Черт, да он ведь видит в этой кромешной липкой затхлости. Не осталось сомнений в инородности гостя. Только Иноходец не собирался с почестями провожать того в его мир. Нет, и без почестей тоже не собирался. Есть же предел даже нечеловеческой наглости?!
Неожиданно они выбежали обратно на солнечный свет. Джерард зажмурился, потряс головой, потом поспешно разлепил веки и начал оглядываться.
Преследуемый никуда не провалился, не делся, не исчез. Наоборот, он замер на расстоянии почти неприличном, пол-ладони, и белоснежная тонкая ткань трепетала на ветру, то и дело задевая Джерарда по лицу.
Золотистая рука с длинными пальцами призвала к порядку растрепавшуюся ткань, и затем, помедлив, кисея поползла вниз, открывая лицо. Ничего женского в этом лице Джерард не нашел, и втайне облегченно вздохнул, потому что ему и с мирной сильфидой-то тяжело было разобраться. А это существо вовсе не мирное.
Топазовые глаза были невероятным образом накрашены, смоляные, блестящие волосы падали ниже точеных, золотистых плеч, тонкий нос вздрагивал, чем-то влажным смазанные губы втягивали воздух после долгого бега, гладкие щеки не содержали и намека на возможность щетины.
Гость отступил на шаг. Джерард двинулся следом.
Гость что-то прошептал, похоже на шелест песка.
– Что? – против воли переспросил Иноходец.
– Ашшх-Арат, – повторил тот. – Я, Ашшх-Арат-Змеелов, говорю тебе, что рад твоему приходу. А то уж я было подумал, что ты от меня прячешься, Иноходец Джерард.
– Развлечения кончились, Змеелов, – вздохнул Джерард. – Раз уж ты так хотел меня видеть.
– Ошибаешься. Развлечения впереди. Чтобы сделать следующий шаг, потребовалось согнуть ногу, и только так он понял, что ступает на один из изогнутых мостиков над каналами. Было очень жарко, и люди даже купались.
Но не так жарко, как на самом мостике.
Перила горели. Натуральным, алым, веселым огнем. Огонь поджимал и сзади, пылали все восемь мостиков, ведущих к небольшому островку с фонтанами и беседками, пылали маленькие лодки, пришвартованные у бортов канала… Сбегался падкий до зрелищ народ. Джерард едва успел пробежать вперед, как перила моста рухнули, но огонь продолжал пожирать голые камни.
Более всего этот круглый, со всех сторон и изо всех окон отлично просматривавшийся островок походил на сцену.
Судя по трюку с пламенем, его нежданный гость вроде заезжего мага.
Джерарду отчего-то захотелось увидеть Эрфана и предъявить претензию – «недоучил».
Людей набралось – тьма.
Горящие лодки отрезали путь к маленькому острову. По мостикам же пройти не осмелился бы сейчас самый распоследний глупец. Лучшей арены было и не придумать.
Оба улыбались. По-разному – Ашхарат одними губами, сощурив подведенные глаза. Джерард – торжествующе, так сильно стиснув зубы, что этот белоснежный, влажно поблескивающий оскал выглядел жутко.
Оба тяжело дышали. Змеелов – откинув голову, вздрагивая, будто в любовном предвкушении. Иноходец – через силу заставляя легкие работать, покрываясь испариной.
Борьба уже шла, пока невидимая шокированным зрителям.
Они, двое, рвали на себя хрупкую ткань Межмирья, чтобы выскочить из этого неудобного пространства в другое, где позволительно гораздо больше, чем простая мышечная сила. Но Межмирье, испуганное и озлобленное, закрыло каждую дверь и каждый лаз. Межмирье отказалось от них. Музыка уже звучала, близкая, знакомая – ноги Джерарда подрагивали, Ашхарат чуть покачивался из стороны в сторону. Музыка звала и манила еще некоторое время, а потом тишина лязгнула, как упавший засов, и окончательно умолк последний звук. И теперь они услышали дыхание друг друга, хриплое, прерывистое, уже не в тумане, а при солнце Силь-иль-Плены увидели жемчужную пленку пота на лицах – и ласковая усмешка одного, и звериный оскал другого наконец утвердились по разные стороны старого разбитого фонтана. Оставалось только «здесь» и «сейчас», без вариантов.
Шаг за шагом они сближались. Неосознанно выставляя вперед плечо, прикрытое карнавальным плащом, и пытаясь угадать, какое именно оружие сжимает противник.
Люди могут так молчать, только когда мертвы! Жители и гости Большого Карнавала решали, стоит ли очередной глоток воздуха того, чтобы этот незначительный и неуместный звук прервал великолепное представление, которое они наблюдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25