Робер и Роже невозмутимо пересчитали свои тридцать два миллиона на каждого и стали прощаться.
Они ехали к себе в деревню. Их не травили, как волков. И оба предпочитали не задерживаться в слишком наэлектризованной атмосфере, окружающей людей, чьи фото есть во всех участках и полицейские их видят каждый день, в атмосфере обнаженных нервов.
Роже и Робер отлично знали, что в этой ситуации неверно понятая шутка ведет к безвременной кончине и исчезновению в топке бойлерной, благо, она в подвале.
Франсуа Кантэ и братья Шварц выпили еще по бокалу. Они остались втроем. По правде говоря, их это вполне устраивало. Главарь и его подручные обитали в бывшей квартире директора завода. Они не читали газет, не слушали радио, не смотрели телевизор.
Время от времени все трое ходили в кино, а остальное время упорно отгораживались от разгневанного общества стеной из банкнот, в последние месяцы из-за нескольких тяжелых потрясений казавшейся особенно тонкой.
– Сейчас нам и эти крохи чертовски пригодятся, – заметил Франсуа.
– Если мы хотим вылезти из дерьма, надо в десять раз больше, – буркнул Шварц-старший.
– А мы этого страсть как хотим, – поддержал младший. Жизнь загнанного зверя – самая дорогая на свете.
– Хотите – завтра можно кое-куда съездить… Я тут, еще до той истории, приметил кое-что интересное – предложил Франсуа.
«Той историей» называлось проклятое место, откуда они под градом пуль едва унесли ноги. Произошла она в Тулузе. Хорошо, Олэн додумался заранее привести тачку в порядок.
«История» делила их календарь на две части: «до того» и «после того».
– А что там? – спросил старший.
– Акробатический номер. Займет не больше пяти секунд. Нам даже не понадобятся Робер и Рожэ.
– На две доли меньше. Уже в кайф.
– Все успеем подготовить за неделю, – продолжал Франсуа.
Младший приподнял лежавшую на столе шляпу и обнаружил револьвер.
– Все те же старые добрые штучки-дрючки, а? – осклабился он.
Трое бандитов улыбались друг другу, как дипломаты за разговором о «холодной войне».
Три головы склонились над столом. Когда-то здесь обсуждали куда более мирные планы на будущее. И как инкассаторам не пожалеть, что у этой троицы по-прежнему не удавалось отбить аппетит!
Глава 4
Олэн жил на первом этаже директорского дома. Из гостиной он сделал спальню, мастерскую и все остальное. Ванная располагалась по другую сторону коридора.
У него не было необходимости жить здесь. Фотографии Франсуа Олэна в картотеке уголовной полиции не было, ни одна газета не упоминала его имени в связи с последними «показательными выступлениями» (как удачными, так и нет).
Олэн открыл шкаф с коллекцией галстуков. Более трех сотен штук. Он развязал измазанный Шварцами экспонат и в бешенстве зашвырнул в противоположный конец комнаты.
На бедре в кожаной петле Олэн носил короткоствольную девятимиллиметровую «беретту». Он быстро скользнул рукой под пиджак и на повороте выхватил пистолет.
Поглядев на свое отражение в большом зеркале, Олэн нашел, что неплохо смотрится вот так, с небрежно приопущенной «береттой» в руке.
Он повторил движение, чуть изменив позу. Получилось достаточно быстро и резко. Олэн продолжал совершенствоваться. Вряд ли противник сумел бы выстрелить быстрее. Не зря же он тренировался последние несколько месяцев.
Олэн шевельнул пальцами. Сейчас рука была легкой и подвижной, а под взглядом Франциска Первого или братьев Шварц она будто наливалась свинцом…
– И нечего мандраж кидать, – громко сказал Олэн.
Тренировка придавала ему уверенности. Оставалось проверить левую руку. Она почти не уступала правой.
Олэн долго выбирал галстук. Наконец остановился на зеленом, точнее, цвета чуть поблекшего от времени гобелена, с едва заметными кирпичными полосками. Узел он всегда завязывал очень свободно, полагая, что так элегантнее да и ткань меньше портится.
Был уже полдень. Олэн слышал, как трое остальных возятся на верхнем этаже. Наверняка скоро пойдут обедать в безымянный ресторанчик у Версальских Ворот. Франциск Первый и его свита обычно старались смешаться с толпой мелких служащих.
Олэн вышел во двор и направился в мастерские. С одной стороны большая часть стены являла собой сплошное стекло. Получив такое роскошное освещение, Олэн установил модель трассы для автогонок «кольцо-24». Мосты, перекрестки, крутые виражи – все выдавало руку профессионал. Олэн использовал четыре дорожки, то есть манипулировал сразу четырьмя машинами. У него были красные, зеленые, черные, желтые и белые модели. Несколько машин стояло в резерве на старте у миниатюрных заправочных колонок. Эта игрушка выглядела, как настоящая: маленькие механические флажки, микрофон, дабы возвещать о начале и комментировать ход состязания, большое табло, пожарники, механики, обслуга не выше пяти сантиметров…
Олэн строил макет с любовью, добавляя то один штрих, то другой, пока не получилось само совершенство. Он даже разлил по поверхности немного бензина и масла, чтобы «создать атмосферу».
Он включил ток и взял в обе руки по пульту. На трассу вылетели две машины – красная и черная. Каждая могла двигаться со скоростью двести километров в час.
Правое колесо черной машины соскользнуло с дорожки, и игрушка на вираже кувыркнулась через балюстраду.
Олэн сидел на корточках в центре, и от нетерпения он не стал поднимать машинку. Вместо нее он вывел на трассу другую и долго забавлялся, переключая скорости.
Есть ему не хотелось. Около двух пополудни он вернулся к себе в комнату, убрал пистолет и пошел в гараж, где стояла и его собственная машина.
Бывший гонщик ездил на «альпин» – двухместном «рено». Этот «аэродинамический гроб» срывается с места и исчезает с глаз в считанные секунды.
Олэн сел за руль и, миновав ворота, запер их за собой. «Фиат» исчез. Должно быть, тройка бандитов отбыла на нем обедать.
Олэн доехал до улицы Боэси и остановился на углу авеню Персье у «скромного» мехового магазина Ревейона, в чьих витринах красовалось несколько десятков миллионов в виде изделий из шкур и шерсти.
Он долго топтался у витрины, будто собираясь разбить ее и смыться, сгибаясь под тяжестью мехов, как какой-нибудь эскимос после зимней стоянки.
Однако с другой стороны улицы Олэна жег пристальным взглядом полицейский, и в конце концов он решился войти в святилище. Там бродили две-три уже сделавшие покупки пары. Мужчины выглядели весьма трогательно.
Олэном немедленно занялись. Золотое правило фирмы – «никогда не заставлять клиента ждать». Брать тепленьким. Не дать энтузиазму остынуть. Второе правило: «Держаться почтительно, но с достоинством». То есть ни много, ни мало.
Олэн хотел купить норковое манто. Он протянул продавщице записанные на бумажке размеры будущей обладательницы. Та взглянула на нее с видом светской дамы. Олэн мог бы с легкостью представить ее в роли хозяйки замка, хотя его собственный опыт в этом плане ограничивался образами, воплощенными Эдвиж Фёйер и Марлен Дитрих.
От манто из дикой норки Олэн отказался. Не из экономии, а чтобы не нарушать пределов правдоподобия.
Выбрал он классическое манто. Мех был, пожалуй, светловат, но широкий воротник наверняка будет к лицу молодой женщине. Продавщица назвала цену в новых франках. Ровно столько каждый из гангстеров выделил ему из своей доли добычи. Олэн представил, будто он покупает манто на деньги одного из Шварцев.
– Как вам угодно расплатиться, месье? – вежливо осведомилась продавщица.
– Наличными, – коротко бросил он.
Она с улыбкой проводила Олэна до кассы. В высшей степени неприятно отказываться от чека незнакомого фирме клиента.
– Прошу вас, уложите его в обычную картонку. Без всяких надписей. Потом заверните коробку в бумагу и перевяжите бечевкой. Потом снова заверните и опять завяжите. И еще раз. Разумеется, писать ничего не надо.
Объясняя, Олэн всякий раз делал соответствующее движение. Он вообще чаше всего говорил на языке жестов. Продавщица выслушала его с полной невозмутимостью.
– Прикажете доставить на дом, месье?
– Нет-нет, я сейчас же его заберу.
Он заплатил. В кармане осталось примерно столько же. Остальные деньги лежали в ящике комода. Олэн знал, что братья Шварц способны убить его под горячую руку, но не ограбить.
Какая-то дама не решалась остановить свой выбор на манто из белой лисицы или оцелота. Похоже, она не ограничится одной покупкой…
Олэн вышел с манто под мышкой, его проводили до самого порога. На ветровом стекле красовалась бумажка – штраф за парковку в недозволенном месте. Он швырнул ее в канаву и сел за руль.
На правах оставались его настоящее имя и адрес в Марселе («когда-то он тоже был настоящим…»).
С тех пор Франсуа Олэн как член общества как бы перестал существовать. Иными словами, не платил налогов, государственной страховки и прочей ерунды. А его ремесло не требовало регистрации и торговой марки.
Квитанции, должно быть, скапливаются на столе какого-нибудь чиновника. Что ж, жить хочется всем.
Бенедит Бриак жила на авеню Маршала Лиотс, напротив скакового поля в Отейле.
Ей было двадцать восемь лет. До двадцати двух Бенедит не знала горя, а потом целых четыре года ей пришлось бороться со смертью, которая с упорством крота пыталась изгрызть ее левое легкое.
Два года назад Бенедит избавилась от этой напасти. С условием, что она ничем не будет злоупотреблять. Впрочем, вкус к излишествам она уже утратила.
Мадемуазель Бриак жила тихо и скромно, прикасаясь к людям и предметам с величайшей деликатностью. Так кошка лакает молоко.
Она расписывала фарфоровые горшочки, а что до приятелей, так ее болезнь обратила их в бегство. Бенедит все пришлось начинать с нуля. И она даже нарочно сменила квартиру, чтобы помешать им вернуться. Бывшие друзья представлялись ей в виде цепочки из дохлых крыс, плывущих по воде.
Она стала ждать новых. Таких, например, как Франсуа Олэн, который сейчас выходил из лифта с картонкой в руке.
Ключа у него не было. Бенедит больше не хотела никому давать ключ. Он позвонил. Она открыла.
Олен поцеловал ее в губы, очень нежно держа за руку. Бенедит закрыла глаза. Она не пользовалась косметикой. Длинные ресницы были мягкими и пушистыми. Гладко расчесанные на прямой пробор волосы подчеркивали романтичность ее облика.
Бенедит стояла в белом рабочем халате. Она работала у окна, выходившего на небольшой балкон. Здесь, на последнем этаже, мастерскую всегда заливал свет. Совсем как под открытым небом…
– Это тебе, – сказал Олэн, протягивая картонку.
Он снял пиджак, бросив его на кресло в стиле Людовика XV. Но Бенедит, прежде чем открыть картонку, не дала пиджаку упасть и повесила на вешалку в шкаф. Вокруг нее всегда стояла особая тишина. И Олэн уже в который раз с волнением подумал, что она похожа на статуэтку из саксонского фарфора на пианино, в застекленной витрине или на старинном комоде.
Сегодня она рисовала бледно-голубой краской. Такой цвет называют перванш. Олэн разглядывал выстроенные в ряд горшочки. Он никогда к ним не притрагивался. Не решался тронуть, боясь испортить или разбить.
Даже ночью он прикасался к Бенедит с благоговением, словно опасаясь оборвать что-то очень важное.
Она разрезала бечевку, слой за слоем разворачивая бумагу.
– Это шутка?
– Почти. Только сразу ничего не говори, ладно?
Он знал, что все равно отдаст ей манто, даже если Бенедит и откажется от подарка. А она то и дело отказывала ему в весьма, по его мнению, существенном.
Бенедит открыла коробку. Там оказалась еще одна бумага – шелковая. Коснувшись меха, движения ее пальцев стали еще медленнее. Бенедит поднесла манто к лицу, и оно стало выглядеть почти неземным. Олэн с напускным равнодушием закурил.
– Ты сошел с ума, Франсуа? – спросила она, опуская мех. (Ох, как же чертовски приятно слышать свое имя!).
– Мы знакомы ровно год, – мягко заметил он. – Своего рода праздник.
Олэн встал и через открытую балконную дверь вышел полюбоваться Булонским лесом. Кроны деревьев были уже тронуты красками осени, но следы обжигающего летнего зноя листва еще сохранила.
Бенедит подошла к Олэну. Она снова надела манто. Франсуа поглядел на нее и обнял за плечи. Бенедит, поднявшись на цыпочки, потянулась к нему губами.
– Я не оставлю его – не хочу, чтобы из-за меня ты влезал в долги…
– Но я как раз хотел тебе объяснить… – Олэн приподнял ее, как перышко, и усадил на каменный парапет. – Я подписал контракт на участие в гонках в Панаме! Чертовски крупная игра с целой кучей всяких призов и премий! – Он погладил мех. – Это принесет мне удачу!
– И когда ты едешь?
У нее был странный тембр голоса – с четкими и в то же время трепетными модуляциями. Олэна это завораживало.
– Через пять дней и ненадолго. Вместе с дорогой все займет не больше недели…
На случай, если Бенедит попросит взять ее с собой, он уже приготовил ответ: «Если ты будешь так близко, я не смогу как следует вести машину… Начну слишком много думать, как тебе все это… Понимаешь?»
Но она никогда не просила. И красивая фраза оставалась при Олэне. В конце концов ее сожрет моль.
– Пять дней… это очень скоро, – сказала Бенедит.
Она стала укладывать непослушные волосы Олэна, и он прижался животом к ее коленям.
В глубине квартиры хлопнула дверь. Это ушла прислуга. Бенедит не выносила ничьего присутствия во второй половине дня, особенно по вечерам.
Не считая этого человека, которого она полюбила, так ни разу и не сказав ему об этом. Олэн вел себя так благородно, что молодая женщина считала его совершенно бескорыстным и верила: познакомься они «до того», Франсуа бы ее не бросил.
А Олэн, чувствуя, как она насторожена, замкнута, безотчетно противится мужской силе, воображал, будто он снова мчится по кругу, обходя противника на вираже, изматывая на прямых участках трассы. Он забывал, что километраж этой гонки не рассчитан заранее и ни один мотор не выдержит до конца…
– Давай вернемся в дом, – предложила Бенедит.
Она покопалась в пластинках, и вскоре Олэн слушал резковатую музыку Латинской Америки.
Бенедит, забавляясь, разложила манто на высокой спинке кресла.
– Чтобы ты тоже получил удовольствие, – с улыбкой сказала она.
Она сложила кисточки, закрыла краску, обернула тканью несколько последних горшочков.
– Мне хочется сменить обстановку, – призналась она.
Тут они всегда сходились во мнениях. Порой срывались с места и без отдыха катили до самого берега моря. И оба подшучивали над внезапностью таких путешествий. Но утром Франциску Первому понадобится шофер…
– Завтра мне надо подписать кое-какие бумаги перед гонкой, – предупредил Олэн.
– Тогда давай просто покатаемся за городом.
Он позволил Бенедит сесть за руль. Она вела машину быстро и уверенно. Сказывались внутренняя сила и стальной характер… Само собой, это не удивляло Олэна. Только одно ошарашило его с первых минут их знакомства – имя Бенедит. И еще то, что она работала, не испытывая в том никакой нужды. Олэну, по сути дела, прежде не случалось сталкиваться с образчиками этой породы – «трудяг ради собственного удовольствия». Бенедит была дочерью адмирала, продолжателя бесконечно длинной цепочки мореходов, включая традиционного предка-корсара. И отец оставил ей хорошую ренту.
Они прокатились до Фонтенбло, и в тот вечер Олэн остался у Бенедит. Это не было правилом. Оба на дух не выносили обязаловки. Никаких звонков в субботу вечером и совместных планов на воскресенье.
Ее груди трепетали, как голубки. Губы на разные лады до бесконечности шептали «Франсуа», и Олэн лишь огромным усилием воли подавлял страстное желание попросить, чтобы она называла его Франциском Первым.
Он понимал, что это граничит с безумием. В промежутках он рассказывал Бенедит всякие байки о машинах и гонщиках. Она считала его профессию прекрасной. У нее было прохладное лоно и горячий рот.
* * *
Утром он вернулся к Франциску Первому и Шварцам пустой, как панцирь омара, выскобленный хорошим поваром. Олэн чувствовал силу и легкость, решимость и ясность.
Франциску Первому он принес сдобные булочки – тот никогда не выходил из дома на пустой желудок.
Потом они всей компанией сели в «фиат» и отправились взглянуть на место следующего фейерверка.
Газеты только и писали, что о их вчерашней шутке. Все цитировали статью Спартака, а светлые волосы Шварцев стали секретом полишинеля.
– На сей раз нужно будет надеть маски, – сказал Франсуа. – «О!», езжай к бульвару Османн. Остановишься, как тогда, на маленькой улочке рядом.
– Ладно, помню, – отозвался Олэн.
– А что там такое? – спросил Шварц-старший.
– Я хочу, чтоб ты сам поглядел на месте. Такая шутка! – рассмеялся Франциск Первый.
Олэн затормозил в переулке, перпендикулярном бульвару, неподалеку от площади Звезды. Он остался за рулем. Шварцы вышли с левой стороны – на проезжую часть, а Франсуа – справа, на тротуар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18