Этой поразительной догадке суждено было еще раз доказать свою истинность.Однако мы выбросили из головы чуму и ее угрозу нашему жизнелюбию, не говоря уже о наших жизнях, как только вошли в дом Ферна и начали репетировать.Это до странности волнующая пьеса, красивая трагедия. Сюжет, конечно, известен вам. Если театр выживет, а пуритане или чума не восторжествуют над всеми нами, она будет играться веками и сохранит имя Шекспира для потомков. Но где бы и когда бы вы ни жили, вы, без сомнения, уже знакомы с двумя соперничающими семьями из города Вероны, Монтекки и Капулетти, и молодой парой влюбленных, потянувшихся друг к другу, несмотря на пропасть, что их разделяла. Вам ведомы их страхи, что родители едва ли позволят им встречаться, не то что соединиться брачными узами. Вы помните вмешательство брата Лоренцо, друга и отца-исповедника Ромео, который вдохновляет Ромео и Джульетту обвенчаться тайно, отчасти дабы соблюсти правила приличия, но также и в надежде на то, что союз молодых влюбленных может примирить враждующие семьи (что и происходит – но так, как никто не пожелал бы).Молодые наслаждаются супружеским счастьем всего одну ночь. Весь их брак длится часы, между сумерками и зарей, – не успеешь и глазом моргнуть. А затем Ромео вынужден бежать прочь из Вероны из-за убийства Тибальта. Джульетта должна притвориться мертвой с помощью зелий брата Лоренцо, а Ромео приходится действительно поверить в то, что она мертва, и, вернувшись, убить себя подле ее одурманенного тела, лежащего в семейном склепе Капулетти, а затем она должна проснуться – увы, слишком поздно! – и увидеть своего мужа, умершего по-настоящему, – и тогда вытащить его кинжал и вонзить его в собственное сердце. Так гибнут молодые любовники, и так их семьи соединяет общее горе и самобичевание.Любовь и смерть – весьма надежное сочетание.И не только влюбленные умирают. Будет и случайная стычка, со случайной жертвой. Многие падут по дороге к этому любовному свиданию в гробнице Капулетти. Меркуцио получает смертельную рану от шпаги Тибальта, а затем сам Тибальт умирает от руки Ромео. Между этими двумя – настоящая ненависть, потому что Тибальт только что убил друга Ромео. Схватка же между Тибальтом и Меркуцио, напротив, начинается в довольно веселом ключе, прежде чем все осложняется и задевает жизненно важные ключи, так сказать.Итак, я играл Меркуцио и посему должен был сражаться и умереть на глазах у публики. Когда дело доходит до побоищ, глаз у публики особенно остр и хочет получить отменное сражение за свои денежки. Лондонцы привычны к пышным шествиям и турнирам, поэтому любая театральная труппа, достойная есть свой хлеб, должна представить хорошую боевую сцену. Не каждый актер является искусным фехтовальщиком, хотя это одно из тех умений – как пение и танцы, – которому с годами ты худо-бедно выучиваешься, даже если вначале от тебя не было совсем никакого толку. На мой взгляд, Меркуцио не такой уж мастер шпаги, вообще-то он скорее мастер слова. Или это потому, что я знал о собственной неловкости в обращении с оружием и переносил это на своего персонажа. В отличие от Ричарда Бербеджа, например, который все еще мог выдать Ромео за профессионала, когда тот обнажает свой клинок. И в отличие от Джека Вилсона, игравшего Тибальта, с которым я должен был драться.Правда, я уже играл воина прошлой зимой – принца Троила. Но хотя там много разговоров о Троиловой воинской доблести, на сцене она почти никак не проявляется, и я мог спрятаться за стихами Шекспира. Теперь, однако, я должен создавать о себе впечатление не только словами, но и шпагой. Кроме того, я знал, что, если буду когда-нибудь претендовать на более значительные роли – скажем, принца Гамлета, – мне придется доказывать свою ловкость в обращении с рапирой.Поэтому по прошествии половины спектакля, когда мы уже не были нужны на репетиции, я предложил своему другу Джеку Вилсону еще немного поработать над некоторыми переходами и выпадами на улице. Не нуждались в нас оттого, что, как Тибальт Меркуцио, мы оба были уже мертвы. А предложил потренироваться я потому, что заметил, как Дик Бербедж хмурится на некоторые мои удары. Тебе нужно больше практиковаться со шпагой, говорили его сдвинутые брови, подтверждая то, что я и так уже знал.Остальные оставались внутри; мы же с Джеком нашли себе уединенное местечко на одной из невозделанных лужаек доктора. Хью Ферн предоставил в пользование труппы гостевые комнаты своего дома и сады. Его щедрость в отношении нас не знала границ. Я связал это с тем, что одно время он и сам хотел стать актером, как говорил Шекспир. Утро было ясное и чистое, отчего на шпили и башни Оксфорда открывался замечательный вид. Мы вскоре взмокли от усилий, – по крайней мере, я взмок.Джек пытался обучить меня тонкостям различных ударов. Это было необходимо, так как Меркуцио уж точно был знаком со всеми названиями ударов и позициями, что и позволяло ему неплохо проявить себя на площади. В конце концов, он итальянец.– Нет, Ник, не так, – говорил Джек, стоя возле меня и держа мою правую руку. – Это stocatta. Когда твоя рука проходит под оружием противника и вверх. Вот.– Я думал, это был imbrocatta.– Это когда рука проходит над оружием противника. Stocatta обычно направлен в живот, вот так…Не отпуская моей руки с зажатой в ней шпагой, он сделал выпад вперед.– Stocatta, – повторил я, – stocatta.– Забудь о названиях, – сказал Джек. – Если только ты не думаешь, что в один прекрасный день станешь джентльменом и будешь сражаться на дуэлях, а что тебя либо оставят гнить в чистом поле, либо упекут в тюрьму.– А ты-то откуда их узнал?– От моего отца. Он питал надежду вывести меня в люди, сделать джентльменом, а не актером. Он предпочел бы, чтобы я ездил верхом и охотился, а не расхаживал по сцене на потребу простонародью.Удивительно, как иногда узнаёшь что-то новое о людях, которых, ты думал, знаешь. Я бы еще послушал, но Джек, вероятно подозревая, что я тяну время, вернулся к тренировке.– Лучше концентрируйся на движениях, самих ударах. Не на названиях. Вот – вот так! и так! А теперь я хочу посмотреть, что ты сам можешь сделать, мастер Ревилл.Джек наблюдал за мной, как учитель фехтования, пока я не освоил удары настолько, что он был доволен – или, по меньшей мере, чтобы я сам был доволен.– Теперь мы перейдем к volte и punta riversa.– Если только мы не нужны внутри, – сказал я с надеждой.Но Джек слишком сильно наслаждался своей ролью наставника и отмел в сторону мое замечание так же просто, как отводил мой клинок. Мы делали выпады и отражали удары, крутились и вертелись на лужайке доктора, как пара танцоров. Было раннее весеннее утро – одно из тех, что, кажется, предвосхищают лето. Пот струился по моему лицу. Наконец, к моему облегчению, Лоренс Сэвидж позвал Джека обратно в дом для повторения одной из сцен, и я остался предоставлен самому себе. Я рухнул, утонув в высокой траве, и положил рядом с собой свой сверкающий клинок.– Stocatta, imbrocatta, – говорил я с присвистом сквозь сжатые зубы, как истинный итальянец, – volte, punta riversa… pu-u-unta river-r-r-rsa.Затем я снова встал, поднял с земли свою шпагу и делал выпады, и парировал, все время повторяя названия, которые употреблял Джек. Я чувствовал себя настоящим Меркуцио. Вдруг я остановился. За мной наблюдали.Откуда-то сверху легонько захлопали в ладоши.– Bene, – произнес голос.Я поднял голову и увидел Сьюзен Констант, наблюдавшую за мной со склона над лужайкой с неким подобием того, что могло быть улыбкой веселья. Как любой, кого застали врасплох за совершением чего-то немного дурацкого, я попытался отшутиться.Я знал, кто она такая, но не хотел признаваться в этом (потому что она могла подумать, что я наводил о ней справки – что я и в самом деле делал), так что я просто поклонился и представился.– О, я знаю, кто вы, мастер Ревилл. Я видела, как вы привели госпожу Рут на днях. И совсем только что я видела, как вас убивали на дуэли.– Именно поэтому мне нужно практиковаться, госпожа, – ответил я. – Чтобы меня не убили в следующий раз.– Но ведь все уже написано, не так ли? Что вы должны умереть.– Только в этой пьесе. Будучи актером, я восстану и пойду сражаться и на следующий день. Я умирал и поднимался много раз.– Тогда, возможно, вы тот самый человек, кто может помочь?– Помочь кому?– Нам. Мне.– Вам, леди? Но я даже не вполне уверен, к кому имею честь обращаться.– Разве? – усмехнулась она. – Что ж, я Сьюзен Констант.Все это время она стояла надо мной на насыпи; теперь она сбежала вниз по склону, и наши головы не оказались на одном уровне. Я ждал, что она заговорит первой, ибо и вправду представления не имел, чего она хотела.– Ваша труппа находится здесь, чтобы показать «Ромео и Джульетту» – и сгладить этим любые препятствия, лежащие на пути брака моей кузины?– Ваша кузина – Сара Констант? А говорите вы, значит, о ее браке с Вильямом Сэдлером. Да, именно поэтому мы здесь, хотя мы также играем во дворе таверны «Золотой крест» для всех желающих. Но вам лучше поговорить с кем-нибудь из старших или с доктором Ферном. Они знают больше, чем я. Я всего лишь простой актер.– Ваш друг Абель Глейз рассказал мне о вас, – призналась она.– Я бы тоже мог вам кое-что о нем рассказать.– Вы сегодня играете в «Золотом кресте»?– В два часа пополудни. «Потерянную любовь». – Заметив ее озадаченный взгляд, я добавил: – Это название пьесы Вильяма Хордла.– Кто такой Вильям Хордл?– Сочинитель. Он сейчас набирает популярность в Лондоне.– Это трагедия?Ближе к комедии, несмотря на название. Вы уйдете довольной.– Вы играете там?– Мадам, наша труппа не настолько велика, так что почти все мы постоянно заняты, – изрек я, про себя подумав, куда же ведет эта игра в вопросы и ответы.– Тогда я буду в «Золотом кресте» сегодня днем. Мастер Ревилл, я бы очень хотела поговорить с вами после представления.– Почту за честь поговорить с вами после представления или в любое иное время, госпожа Констант, – ответил я, – но не могли бы вы хотя бы намекнуть на то, какого рода помощь, о которой вы говорите, вам требуется?В первый раз за всю нашу беседу Сьюзен Констант смутилась. Она поглядела, обернувшись, на дом Фернов.– Нет, – сказала она, – не здесь и не сейчас. Сегодня днем, после спектакля.Она повернулась и побежала обратно вверх по склону.Я стоял на месте, раздумывая, не следовало ли мне попросту отказать ей во встрече после спектакля. Однако сколько мужчин способны отвернуться от женщины, просящей о помощи? На самом деле многие. Но если женщина молода и – даже если ее вряд ли можно назвать хорошенькой и уж точно нельзя назвать красивой – все же по-своему привлекательна, как Сьюзен Констант? Не говоря уже о хорошем происхождении – опять же как Сьюзен Констант? Тогда уже не так просто отказать ей, да? Госпожа Констант выказала некоторую порывистость, обрушив на меня все свои вопросы и сказав о своих требованиях, – эта порывистость подходила ее точеным чертам лица и изящной фигурке, и я находил ее… не лишенной обаяния.Любопытство тоже сыграло здесь свою роль. Что же она хотела мне сказать? В какой помощи она нуждалась? И что это там Абель Глейз наговорил обо мне?Я глянул вниз и обнаружил, что все еще держу в руке шпагу, с помощью которой Джек Вилсон обучал меня. Я легонько пощекотал длинную траву ее кончиком. Трава не сопротивлялась. Может, Сьюзен Констант представила Николаса Ревилла этакой благородной фигурой, спасителем девиц, рыцарем во всеоружии, что готов вскочить в седло и галопом помчаться ей на помощь? Отчасти я надеялся, что это было не так, поскольку мое умение ладить с лошадьми было примерно на одном уровне с моим умением ладить с оружием.Я сделал несколько пробных выпадов. И снова почувствовал, что за мной наблюдают. Я посмотрел вверх и увидел доктора Ферна, стоявшего на насыпи, там, где несколько минут назад находилась Сьюзен Констант. Я улыбнулся доброму доктору, а он одарил меня в ответ своей усмешкой херувима.
Итак, мы сыграли «Потерянную любовь» Вильяма Хордла тем днем во дворе «Золотого креста», и наши зрители не скупились на смех и аплодисменты. После я почти ожидал увидеть госпожу Сьюзен Констант, расхаживающую в ожидании меня возле одной из наших временных уборных. В углу двора был ряд крошечных комнат, где влсели наши одежды среди всякого хлама таверны. Однако леди, ошивающиеся поблизости от мест, где одеваются и раздеваются актеры, как правило, относятся к определенному сорту женщин (а иногда и определенному сорту мужчин). Госпожа Констант, вероятно, не относилась к таким праздношатающимся дамам.Быстро переодевшись в свое платье, я покинул «Золотой крест» и свернул на Корнмаркет, не встретив ее. Я не видел ее и на представлении. Сперва я был польщен просьбой Сьюзен о беседе, затем она меня слегка рассердила и обеспокоила. Теперь же, когда все указывало на то, что она передумала, я почувствовал разочарование. Я уже поговорил с Абелем Глейзом, чтобы выяснить, какие мои секреты он успел выдать, но он божился, что сказал ей обо мне не больше, чем общие слова похвалы.– Мастер Ревилл.Чья-то рука прикоснулась к моему плечу. За секунду до того я оглядывался, но не видел Сьюзен на улице.– Николас, – произнесла она.– Госпожа Констант! Я уже думал, вы не придете.– Давайте пройдем здесь. Здесь не так людно.– Вы не хотите, чтобы вас увидели с актером?Она не ответила, но быстро повела меня через Корнмаркет и площадь под названием Карфакс там, где она пересекала Хай-стрит.– Вы смотрели пьесу? – спросил я.– Да. Довольно забавна.Это была очень пресная похвала. Я подозревал, что госпожа Констант, вероятно, могла уделить пьесам очень мало времени. Это бывает. Я не лез из кожи вон, напрашиваясь на комплименты своей игре, – я уже не столь отчаянно жаждал их, как в первые дни своего актерства. К тому же в «Потерянной любви» я играл всего лишь простака, маленькую роль.Через некоторое время мы оказались на улице, вдоль которой тянулись городские дома, а затем свернули вправо на аллею. Потом мы вышли на лужайки, окаймленные дорожками и украшенные начинавшими уже зеленеть деревьями. Моя спутница сказала мне, что мы находимся на лугу Кардинальского колледжа, или Крайст-Черч. По дорожкам прогуливались люди; среди них были оборванцы-школяры, но были и франты.День клонился к закату. Небо затянули облака, но в воздухе еще чувствовалось тепло. Я был не прочь прогуляться с привлекательной женщиной.– Чего вы хотите от меня? – спросил я.– Найти убийцу.Слова эти прозвучали так буднично, что я подумал, что ослышался. Я косо взглянул на нее, но она не смотрела на меня. Впервые я обратил внимание на ее линию подбородка, сдержанную и четко вылепленную.– Кто… умер?– Никто не умер.Ну конечно, она сошла с ума – хотя внешне, может, и не выглядела безумной.– Дело скорее в том, кто умрет.Либо сумасшедшая, либо, как у моей подруги Люси Милфорд, оставшейся в Лондоне, у нее был «дар», способность видеть будущее. Боже упаси, только не еще одна провидица, взмолился я про себя.– Мне жаль говорить это, госпожа Констант, но вы уверены, что говорите с нужным человеком?– Вы, верно, думаете, мне нужен святой или доктор вместо вас, – ответила она.Именно это я и подумал, но не очень-то вежливо рекомендовать кому-либо обратиться к врачу или священнику, если только этот кто-то не находится в отчаянном положении.– Я серьезна, и я в своем уме, – сказала Сьюзен. – Выслушайте, я все объясню.И я выслушал ее, пока мы бродили по дорожкам среди лугов Крайст-Черч. Согласившись на встречу с ней, я должен был ей хотя бы это.Она рассказала, что ее семья – боковая ветвь рода Константов, живших в этом городе поколениями. Она родилась в Ипсвиче, но ее родители умерли с разницей в несколько месяцев, когда она была совсем маленькой, поэтому ее взяли оксфордские Константы – Джеймс и Сара Констант, родители, – и воспитали ее как члена своей семьи.– Вот как, а я думал, ваша мать жива.– Нет, это не так. Что навело вас на такую мысль?– Потому что я помню день, когда мы привели пострадавшую госпожу Рут к доктору Ферну. Она сказала, ее послала ваша мать.– Это легко объяснить. Я не помню своих настоящих родителей, совсем не помню, поэтому для меня естественно думать о старшей Саре и Джеймсе как о матери и отце. А они были настолько любезны, что разрешили мне называть их так. И их дочери, Сара, Эмилия и другие, были мне как сестры, как младшие сестры. Эмилия еще даже не родилась, когда я приехала сюда. У нас была одна и та же кормилица, госпожа Рут. Мы делили одни и те же воспоминания, играли в одни и те же детские игры, плакали и смеялись над одними и теми же детскими происшествиями.Мы подошли к реке, быстрой и полноводной в это время года. Этот университетский городок настолько особенный, что даже реку здесь величают Исидой, хотя мы, простые лондонцы, называем ее попросту Темзой. Очевидно, она теряет в статусе к тому времени, как достигает столицы. Я все еще гадал, почему госпожа Констант захотела поговорить со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30