Пока что все, что она мне сказала, было довольно обыденно. Можно считать, ей повезло, что ее воспитали любящие дядя и тетя. В общем-то именно это я ей и сказал, когда мы шли вдоль берега.Да, она знала, что ей повезло. У нее были обязанности по отношению к тем, кто взял ее под свой кров много лет назад, сказала она своим низким голосом и в до странности церемонной манере. Эти обязанности и были причиной того, что теперь ей требуется что-нибудь предпринять, ибо она полагает, что кто-то пытается медленно отравить ее кузину Сару.– Отравить?– Я в этом уверена.– Сара – это та женщина, что хочет выйти замуж за Вильяма Сэдлера, – проговорил я, подумав, что несколько необычно говорить почти фамильярно о двух людях, которых я не то, что не встречал – никогда не видел. – Есть возражения против их союза?– Да, но не слишком много. Думаю, обе семьи уже почти готовы сложить свое… э… оружие. Соединение молодых наконец примирит и старых.– А что думают сами молодые?– Вильям… беспечен. Он съест все, что положат ему на тарелку. А Сара… она весьма рада.Странно было слышать это об ожидаемом браке. Но я не отступал:– Тогда почему вы думаете, что госпожу Сару Констант, вашу кузину, пытаются отравить?– Потому что у нее есть враг, решивший, что она не выйдет замуж за Вильяма Сэдлера.– И она на самом деле говорила о врагах, об отравлении?– Не столько словами, нет, хотя однажды она и вправду упоминала странный цвет и запах у пищи, – ответила Сьюзен Констант. – Она очень чувствительная. Готова навзрыд рыдать из-за смерти любимой собачки. И рыдает.Скорбь по умершей собаке не показалась мне чем-то необычным, хотя тон Сьюзен Констант подразумевал, что ее, Сьюзен, не так легко вывести из равновесия. Она продолжала:– Но мне достаточно взглянуть на Сару, чтобы увидеть: что-то подтачивает ее изнутри. Она похудела и осунулась, жаловалась на гнойники и волдыри на спине. Она говорит, что иногда у нее жар и лихорадка.– И это вызывает у нее подозрения?– Это вызывает подозрения у меня. Сара доверчива по природе. Раз уж она сама не может о себе позаботиться, кто-то должен быть подозрительным вместо нее.– Может, она беспокоится о будущей свадьбе, – предположил я. – Даже если возражений действительно почти нет, ее, возможно, все же заботит мысль, что она поступает против воли своих родителей.– О, она больна, поверьте мне.Меня тронула беспомощность в ее голосе. Я хотел поверить ей, или, по крайней мере, наполовину хотел. Я наблюдал за цаплей на другом берегу реки: она взлетела, тяжело взмахивая крыльями.– Кто-нибудь еще обнаружил симптомы, о которых вы говорите?– Никто не знает ее так, как я, даже кормилица Рут. Если бы они заметили что-то неладное, они скорее всего списали бы это на беспокойные разум и сердце, как вы только что.– А сама Сара говорила кому-нибудь об этих симптомах? Своему будущему мужу, например.– Она ничего ему не скажет. В любом случае я думаю, что она сама не сознает свое истинное состояние. Или не хочет сознавать. Она пытается превратить все в шутку.– А что, если поговорить с врачом? Доктором Ферном?– Только не с ним.– Отчего нет? В конце концов, вы должны доверять ему.– Почему? – В ее голосе прозвучало неподдельное любопытство.– Вы рассказывали, что он проявил достаточно способностей, чтобы отыскать пропавшую чашку, погадав на нее.– Способности – это еще не доверие. А между пропавшей безделушкой и попыткой отравления огромная разница.– Ну тогда с кем-нибудь еще. В Оксфорде, должно быть, полно мудрых людей, с кем вы или ваша кузина могут поговорить.– Говорю вам, Сара не принимает свое состояние всерьез. Она скорее будет думать о своей свадьбе. Мечтать о ней.– А когда она будет, свадьба?– Сейчас между моей семьей и Сэдлерами ведутся переговоры. Если они окончатся к удовлетворению обеих сторон, свадьбу отпразднуют вскоре.– Я все еще не понимаю, почему вы рассказываете мне все это. Что я могу сделать?– Я не знаю, к кому еще обратиться, – сказала она и этим, естественно, завоевала маленький кусочек моего сердца – если не разума.– Я всего лишь актер.На этот раз я не добавил «простой».– Другой член вашей труппы рассказал мне, как однажды вы помогли одной семье в Сомерсете, когда они попали в безвыходное положение, и как вы пролили свет истины на это темное дело. Говорят, что у вас это получается.– Кто рассказал вам?– Некто по имени Абель Глейз.Так вот оно что! Вот о чем они с Абелем толковали у Фернов. Что ж, это была моя вина, раз я позволил себе намекнуть своему другу на то, что я несколько помог в том деле с семьей Эгейтов и смертями, случившимися в ней. Конечно, я с таким" же успехом мог обронить подробности одного или двух других загадочных дел, в которые я был вовлечен. Теперь мне воздавалось сполна за мое легкомысленное тщеславие. Если вы столкнулись с тайной, расскажите о ней Ревиллу и поглядите, как неуклюже он будет нащупывать путь к разгадке.Мы все еще шли вдоль берега реки. Теперь я остановился, принуждая тем самым Сьюзен Констант тоже замедлить шаг, и повернулся к ней:– Госпожа Констант, я не думаю, что вы со мной вполне откровенны.На ее лице появилось озадаченное выражение.– Почему нет… Николас? И вы должны называть меня Сьюзен.На это я еще больше насторожился.– Как бы я ни называл вас, вы не говорите мне всего. Вы боитесь за вашу кузину Сару потому, что она больна, и потому, что вы думаете, кто-то решился не допустить ее брака. Но нет никаких подтверждений тому или другому, кроме того, что она похудела и осунулась и у нее – как вы сказали? – волдыри на спине. Откуда весь этот разговор о яде и врагах?– Вы хотите, чтобы я рассказала больше?– Если вам есть что еще рассказать.– Тогда слушайте и судите сами. Но если вы не поверили мне раньше, тогда еще меньше вероятности, что вы поверите мне теперь.Она ловко вывернулась, обвинив меня в открытом недоверии, когда я всего лишь думал, что она, вероятно, вообразила себе несуществующий заговор и врагов, – но я не протестовал. Вместо этого я ждал. Избегая смотреть мне в глаза, Сьюзен глядела на быстро текущие воды Исиды.– За городскими стенами недавно умерла женщина – на ферме, недалеко от земель Константов.– Отравлена? – спросил я.– Возможно. – Сьюзен проигнорировала легкую тень насмешки в моем замечании. – Но она уже была довольно стара и готова умереть.– Вы знали ее?– Все знали старую матушку Моррисон. Она и ее семья всегда арендовали землю у Константов. Но послушайте, это не важно. В тот день, когда она умерла, я прогуливалась неподалеку от того дома. Стояла прекрасная погода, и я вышла из дому рано, так как не смогла уснуть. Птицы песней возвещали весну. Небо было чистое.Она отвернулась от реки и внезапно схватила меня за плечо.– А потом вдруг появилась фигура, пересекавшая тропинку прямо передо мной. Я видела кого-то.– Что за фигура?– Она была одета в черное. Что-то вроде бесформенного черного плаща или покрывала. Она, казалось, высасывала свет из всего вокруг, так что везде, где она проходила, оставалось мертвое, темное место. Сьюзен сильнее сжала мое плечо.– Она несла тонкую длинную палку – держала ее перед собой, как будто ощупывала ею землю.Сьюзен не нужно было так крепко держать мою руку. Ее рассказ поглотил все мое внимание.– В такое прекрасное утро увидеть на своем пути такое чудовище! Как будто осколок ночи… Но это было еще не самое худшее. Самым ужасным была его голова. У него была голова птицы, вся укутанная черным. У него был хобот – он торчал как толстый клюв, как будто оно только что набило свою пасть до отказа. И у него были глаза, стеклянные глаза, злые круглые глаза, поглощавшие сверкание утреннего солнца.Рассказывая мне все это, Сьюзен Констант не смотрела на меня – она как будто обратилась внутрь себя самой, вспоминая свое видение птичьей фигуры.– Оно не смотрело по сторонам, но двигалось поперек моей тропинки, на расстоянии двух вытянутых рук от меня, самое большее трех.– Оно вас не видело? – спросил я, стараясь сдержать дрожь в голосе.– Слава богу, оно не могло этого сделать. Оно было нацелено на другое дело. Оно проскользило мимо и растворилось среди деревьев и кустов, растущих у тропинки. Я не хотела поворачивать голову и смотреть, как оно исчезает в лесу.– Вы уверены в том, что видели?– Я чувствовала, как оно проходит мимо, – ответила она. – Когда оно прошло передо мной, я ощутила движение воздуха. И у него был запах, затхлый, мертвый запах. Затем я слышала шум от тела, двигавшегося между ветвей, легкий шум, шелест. Это не был бесплотный дух. Мне не привиделась эта тварь. Я уверена.Сьюзен вздрогнула. Казалось, она приходила в себя. Она посмотрела вниз, на свою руку, по-прежнему сжимавшую мое плечо. Она даже сумела выдавить из себя подобие улыбки.– Вот… Николас. Я говорила, что теперь еще меньше шансов, что вы поверите мне.– Но я вам верю.Я не сказал, что фигура, которую она описала, была такая же, в точности такая, как те, что я мельком видел на окраинной улице в свою первую ночь в Оксфорде. Фигура, облаченная в черное, с головой, похожей на птичью, держащая перед собой трость – щуп или щупальце насекомого. Я заметил несколько таких чудовищ ночью, в то время как госпожа Констант увидала одно при свете дня. Могло ли быть хоть какое-то сомнение, что мы, по отдельности, стали свидетелями одного и того же… явления?Возможно, воодушевленная тем, что я не отмахнулся от ее истории сразу же, Сьюзен продолжала:– Я стояла там – не знаю, как долго. Наверно, я боялась двигаться с места, а также боялась, что оно вернется, и, поглощенная одним и другим страхом, я ничего не делала. Солнце сияло, насекомые жужжали над моей головой. А потом я услышала жуткий крик со стороны того дома, где живет матушка Моррисон, то есть где она жила, и это, наверно, привело меня в чувство, потому что в следующий момент я бежала – не к дому, но от него. Я бежала и бежала, пока не оказалась у себя…– Вы кому-нибудь рассказали об этом?– Я не сказала ни слова, но пробралась в свою комнату, ноги мои так дрожали, что я едва могла стоять. Поэтому я преклонила колени и провела какое-то время в молитве – и наконец мои душа и тело немного успокоились. Некоторое время я надеялась, что это всего лишь мое воображение, что я никогда не видела фигуры, пересекавшей мой путь, и не слышала крика из дома. Но я знаю, что видела этот образ так же ясно, как вижу вас, Николас.– Я сказал, я вам верю.И я кратко описал видение, свидетелем которого стал, теней, кравшихся вдоль темной аллеи, вспышку света от фонаря сверху, кошмарный облик закутанных в капюшоны голов с хоботами. Сьюзен Констант выглядела потрясенной, словно ее поразило то, что кто-то еще подтвердил ее собственный опыт.– Что вы сделали? – спросила она.– Как и вы, я вернулся в свою комнату на постоялом дворе, где мы остановились. Вернулся бегом, если быть честным. Никто не задавал мне вопросов, мои товарищи по большей части спали. Хотя я заснул не сразу.– Вы никому не рассказали об этом потом?– До этого момента – нет.– Я рада.– Что я никому не рассказал?– Что я не одинока. Что вы тоже видели это.– А старая женщина, про которую вы говорили, она умерла?– О ее смерти сообщили в тот же день. Ее нашли в своей постели в обеденный час. Так что крик, который я слышала, должно быть…Сьюзен не закончила свою фразу.– У вас есть какие-нибудь предположения, что это была за тень?– Нет. Но послушайте, я видела ее снова, и в этот раз поблизости от нашего дома.В первый раз за время ее рассказа я почувствовал, что холодею.– Однажды рано утром я выглянула из окна своей спальни – мне снова не спалось, не знаю, почему я в последнее время стала такой беспокойной и перестала спать, – и вдруг увидела ее, закутанную в черное, с птичьей головой, среди тисовых изгородей. Она была там одно мгновение, и я в ужасе отвернулась, а когда взглянула снова, она уже исчезла.Я не спросил Сьюзен, что «она» делала среди тисовых изгородей, но мой вид, похоже, говорил сам за себя, потому что она продолжала:– Позже, в тот же день, Сара получила посылку. В ней была глиняная фигурка, как игрушка.– Подарок? Кто же послал его?– Об отправителе ничего не было сказано. Сверток оставили у черного хода, написав на нем имя моей кузины.– Что же такого ужасного в игрушечной фигурке?– В ее животе торчала булавка.Я уже слышал о таких попытках колдовского заклятия. Не так уж сложно не обращать на них внимания и приписывать их невежественным деревенским обитателям, но, вероятно, не тогда, когда они испытываются на вас.– И как это подействовало на Сару?– Сначала она сказала, что ее, видно, с кем-то спутали. Потом сказала, что человек, сделавший фигурку, должно быть, просто случайно оставил в ее животе булавку. А потом она слегла с болями в животе и лихорадкой. Кормилица Рут приготовила для нее снадобье из шафрана.– Вы думаете, есть связь между фигурой в черном и этой игрушкой? И со смертью старой женщины?– Не знаю, – ответила Сьюзен Констант. – Но похоже на то. Что еще я могу сделать?Результат этих видений и происшествий был вполне ясен. Они превратили Сьюзен Констант в напуганную женщину, напуганную не столько за себя, сколько за Сару. Я не понимал, как все эти догадки и события могут быть связаны, но, очевидно, что-то было не в порядке в семействе Константов. Но не мог я понять и роль, которую мне было предназначено ро всем этом играть, или что там Сьюзен для меня уготовила.– Я сама не знаю точно, чего я хочу от вас, Николас, – вздохнула она, когда я вернулся к этому вопросу. – Просто поговорить с кем-то уже приносит облегчение, и потом – узнать, что вы тоже видели этих чудовищ! А вы к тому же актер и находчивый человек… и ваш друг Абель рассказал мне, как вы однажды помогли решить загадку… и я знаю, что вы наблюдательны.Эта похвала была не совсем уместна (так как я все еще не понимал, как могу помочь ей), но я, вероятно, приподнял брови в ответ на последнее замечание.– Вы обратили внимание на то, что госпожа Рут говорила о моей матери, и вспомнили об этом сейчас, когда я сказала, что мои родители умерли. Вот и все, что я имела в виду, Николас. У вас острый глаз и острый слух.Мы шли обратно по тропинке, ведущей в город. Вокруг нас осталось не много людей, и потихоньку темнело.– Вы суеверны? – спросила она. – Вы верите в духов и тому подобные вещи?– Зависит от того, в какое время дня вы зададите ваш вопрос – или, наверно, в какое время ночи.– Именно так. Вы руководствуетесь своим разумом, если это возможно. И я тоже. И все же вы можете оказаться во власти страхов. Я и тоже. Я говорю себе, что то, что я видела, не привидение и не чудище, а человек из плоти и крови, который по своим собственным причинам решил так скрыть свой облик. И если у него есть причины, то они, скорее всего, как-то связаны с приближающейся свадьбой моей кузины. А если есть причины, то, каковы бы они ни были, о них можно узнать, если подумать как следует.Я искоса взглянул на свою спутницу. На ее лице было ясное, решительное выражение. Она быстро двигалась. В том, как она рассуждала, было что-то почти мужское. Я был готов протянуть руку помощи.– И чего же вы хотите от меня? – спросил я.И она сказала.
Когда мы возвращались в город по луговым тропинкам, тишину раннего вечера разорвал звон церковного колокола. Ничего удивительного в этом не было. Оксфорд, как и Лондон, – город башен, шпилей и колоколов. Но сейчас в его звуке было что-то нетерпеливое, даже неистовое.– Это у Святого Мартина, – сказала Сьюзен.Истинная дочь своего города, она знала, как звучит и где находится каждый колокол.– Той церкви на перекрестке?– Да, на Карфаксе.Она остановилась на тенистой дорожке.– Что-то не так?– Подождите.Через мгновение зазвонил другой колокол, из другого квартала. Как и у первого, в его звуках прорывались взволнованные, порывистые ноты.– А это у Святой Марии, – сказала она. – Большой церкви на Хай-стрит. Я так и знала.– Что происходит?– Ссора, скорей всего.Сьюзен сошла с тропинки и пошла еще быстрее. Наконец мы снова очутились на мощеных улицах возле центра города.Церковные колокола по-прежнему беспорядочно звонили, но за этим звуком слышалось жужжание, как будто там было густое облако насекомых, и жужжание становилось тем громче, чем ближе мы подходили к Карфаксу. Я понял, что это было, еще до того, как мы вышли на главное место действия. Я слишком много лет прожил в Лондоне, чтобы не узнать звуки, с которыми честные граждане бьют собственность, таскают друг друга за волосы и вообще ведут себя несколько разгоряченно.В Лондоне это обычно подмастерья ополчаются на весь прочий мир. Но здесь Оксфорд, и у них принято немного другое.К этому моменту уже спустились сумерки, и над площадью висело облако дыма из печных труб. В остававшемся свете еще можно было разглядеть беспорядочную массу людей, двигавшуюся то вперед, то назад в месте, где Корнмаркет сливается с Карфаксом. Сьюзен Констант и я остановились на ближайшем углу. Толчки и тычки в этой сумятице, возможно, были игрой, в которой каждая команда пыталась не дать другой добраться до противоположного конца улицы, – но если так, то это была особенно жестокая игра без правил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30