Она почти теряла сознание от возмущения. И, что самое ужасное, эта театральная шлюшка, разумеется, получает удовольствие, посмеиваясь про себя, когда другому плохо.
– И это вино прекрасно, Штефани! – вскричал Себастьян в экстазе. – Аромат фиалки, слабый тон молодых побегов и легкая острота карамели, включающая в себя и запах белых грибов и мускуса, одним словом, как если бы бог скатился по горлу в красных бархатных штанах!
Штефани безучастно улыбнулась.
– Это из Хафербека? – спросила она.
– Нет, из «Les enfants du paradis». – Себастьян был очень горд своей находкой.
– О да, «Les enfants du paradis»!
Ну нет, так быстро она не сдастся! Вот оно, точное слово. Сейчас надо выразить восторг, подумала она, и, главное, не слишком напирать. Себастьян должен снова повернуться к ней, к ней, к блистательной хозяйке. Она прижалась щекой к ладони, жест, который она тысячу раз видела в кино и который всегда был сигналом того, что сейчас произойдет возврат к прошлым событиям. Внимание, Себастьян, возвращение к прошлому!
– Я знаю, когда я впервые смотрела этот фильм, в утробной темноте зала меня охватило волшебное очарование; потом я писала об этом фильме, дорогой Себастьян, но это была не рецензия, а путевой очерк, описание путешествия, ведь я открывала новый, загадочный континент, который называется «кинематограф», ах, я пребывала в состоянии полной эйфории и одновременно ясной до прозрачности прозорливости, кажется, у меня сохранилась эта статья, надо ее перечитать…
– …Мне бы тоже этого очень хотелось, разумеется, – вставил Себастьян, – но, милейшая Штефани, иногда следует защитить себя от разочарований, неизбежных, когда обращаешься к самому себе через много лет. Я тоже однажды поддался этому желанию, взяв в руки свои ранние, восторженные произведения, и что же? Алмазы превратились в пыль, очарование исчезло, золото оказалось плодом упражнений алхимиков, дыхание юношеского гения исчезло… куда? Бог его знает…
Это была катастрофа. Штефани прошиб пот. Все не так, не так, все пошло не так.
– Очень может быть, Себастьян, что сам ты испытываешь разочарование, а человек сторонний воспринимает это совсем иначе!
Ну вот, теперь очередь Теофила. Ну, скажи что-нибудь! Она взглянула на Теофила, который бесстрастно смотрел на нее, похоже, он даже не прислушивался.
– Мой муж, во всяком случае, иногда пролистывает мои старые эссе и критические статьи и всегда говорит, не правда ли, Теофил, ты всегда говоришь: «Удивительно, удивительно, эти мысли не устаревают, напротив, с годами они иногда и выигрывают!»
Это было такое беззастенчивое самовосхваление, что самой Штефани даже стало неловко. Но Себастьян, поглаживая пальцем руку Сибиллы, повторил улыбаясь:
– О да, иногда, Штефани, иногда, иногда… – И его палец двигался в ритме этих слов, а мыслями он был явно далеко.
Штефани залпом выпила все вино, ее рука дрожала, когда она ставила бокал на стол.
Не только Штефани, но и Регина тоже нервничала. Все этим вечером шло вкривь и вкось, но у нее не было ни малейшего представления, что же, собственно, случилось. Она чувствовала только, что власть ускользает от нее, она больше не сияющий центр мира, а только маленький спутник, кружащийся сам по себе вокруг больших событий. Что она сделала не так? Ну ладно, никакая она не интеллектуалка, но у нее есть мозги, она знала это, так говорили все, она была на ты с миром, с тем миром, о котором все сидящие за столом не имеют никакого представления, она знала крутые места в Париже и Нью-Йорке, стоило ей щелкнуть пальцами, как тут же в Милане и Лондоне организовывались светские раунды, она была желанным гостем в мастерских сумасшедших художников и модных кафе, против которых этот вечер – просто показ диафильмов в доме престарелых. Ну? So what?
Регина тяжело дышала, в отчаянии помахивала веером, разгоняя теплый воздух, и поглощала вино большими глотками. Рядом с ней было тесно. Герман и Теофил непроизвольно слегка отодвинулись от соседки. Казалось, она вот-вот полезет через край, как тесто из квашни.
Регина нервничала, никаких сомнений. Но без истерики, которая присуща многим женщинам, а со всей бурлящей в ней жизненной силой, в каждую следующую секунду по-новому определявшей соотношение воздуха и материи. Она обнимала мир, заранее умиротворяя все те сомнения, которые вызывала.
Ага, они общаются без нее. Можно развлекаться и так. Ах, если бы она не затеяла эту дурацкую игру в слова. «Ideas to go» – shit! Она попыталась прочесть на лицах оправдательный приговор себе. На коже выступили капельки пота.
Герман с интересом наблюдал растущее беспокойство рядом с собой, и, хотя физически это ему было неприятно, он милосердно попытался остудить Регину скучным пересказом каких-то галерейных историй. Теофил задумчиво уставился на них, неожиданно обнаружив, что эти двое очень трогательны. Как старая супружеская пара.
Между тем Себастьян Тин вновь завладел рукой Сибиллы и больше с ней не расставался.
– Ну, детка, как долго мы еще будем есть шоколад, наслаждаясь сладостью и горечью только в кулинарном смысле? – Он шел ва-банк, пытался изобразить прожженного обольстителя.
– В шоколаде есть нечто трансцендентное, – с упрямством заявила Сибилла, хоть и осознавала, что это глупость.
– Ах да, трансцендентность, милая барышня. – С этими словами Себастьян придвинулся к ней так близко, что ясно видел пушок на ее шее, каждый волосок. – Но иногда нужно возвращаться и на землю.
– Не знаю.
Сибилла вдруг поняла, что не уверена, действительно ли она хочет того, что обещал ей этот флирт. Она обхватила руками бокал.
– Когда я вижу себя на сцене моих страстей, то понимаю: сначала оказываешься в раю, тебе поют ангелы, а потом раз – и жесткая посадка на краю постели…
Себастьян сжал ее руку.
– Но и царствие небесное иногда тяжелее земного существования, – промурлыкал он, и Сибилла с неудовольствием ощутила, что эта мысль ей понравилась.
– Зачем же так скромничать, Сибилла? – вдруг вынырнул из небытия голос Теофила. – Мне кажется, чулки без пояса позволяют догадываться о своего рода легкомысленности?
– Гм, должен сказать… – сделал попытку ответить Себастьян, но прервался, занявшись пуговицей на манжетах.
«Все, – подумал Теофил. – С меня довольно». Он мужественно выдержал десерт, но теперь с него хватит. Званый обед, что за пытка. Себастьян и Сибилла воркуют, да еще так противно, Герман и Регина обмениваются модными сплетнями, а Штефани, его собственная жена, так напряженно следит за всеми, словно она хозяйка пансиона, растеряла все остатки достоинства. «Мой муж иногда перелистывает мои старые статьи…», какой стыд. Все, хватит, теперь – пиво и нирвана. В любом другом месте будет лучше, чем здесь.
Он встал и пошел на кухню.
Мария уснула. Она сидела в старом кресле, опираясь головой на согнутую в локте руку, и дышала ровно и глубоко. Серебряный крестик премило поднимался и опускался на ее груди. Платье немного сползло, но все под ним было так аппетитно, что ему нужно было только протянуть руку.
Теофил снял свой твидовый пиджак и опустился перед ней на колени. Осторожно поцеловал колено. Никакой реакции. Он тихонько приподнял подол платья и отважился на второй поцелуй, более решительный. Черт возьми, шелковые чулки или что-то вроде этого. Теофил не слишком хорошо разбирался в белье, но эти чулки были особенные, это точно.
Мария вздохнула. Затем открыла глаза и посмотрела на него.
«Она просто смотрит на меня, – думал Теофил. – Просто смотрит. Она такая, какая есть, и она прекрасна. Обходится без этой проклятой болтовни. Ей не нужно ни единого слова, чтобы быть такой милой, такой ласковой, такой нежной».
– Мария, – произнес Теофил.
– Да, – ответила Мария.
Как кратко – да.
– Мария, – повторил Теофил, и ему показалось, что это слово превратилось в крик, признание в любви, торжествующий вопль, и они обнялись. «Я не могу остановиться, – думал Теофил, – просто не могу остановиться. Даже если бы я захотел, но я не хочу, у нее крылышки и корсаж, она ангел, она такая мягкая, Боже, она мягкая как шелк, и ее крылья черные и мягкие и…»
Себастьян не отступал. Сейчас, когда этот Теофил внезапно исчез, причин сдерживаться больше не было. И если в ближайшее время не добиться успеха – Себастьян знал это, – сладкий сок начнет бродить и станет невкусным.
Он снова схватил руку Сибиллы, хотя та чуть заметно от него отстранилась. Торопливо опустошил свой бокал. Под воздействием вина он перешел в приятное состояние парения в воздухе.
– Нет, нет, прекрасная дама, не убегать! – шепнул он в ухо Сибиллы.
– Я была далеко в моих мыслях, – ответила она с улыбкой, которая образовала на ее щеках крохотные морщинки.
«Как это прелестно, первые признаки увядания пышного цветка, – подумал Себастьян Тин, – такой она мне больше всего нравится».
– А ваше сердце, оно тоже было далеко? – Губы Себастьяна теперь касались ушной раковины.
Сибилла отшатнулась от его горячего дыхания. Что это она делает? Что позволяет себе этот тип? Он был неотразим и раздражал, как укус комара, зуд от которого доставляет и радость, и досаду одновременно. Мне надо перестать пить, подумала она и взяла бокал.
– Ах, сердце, мое бедное сердце, неужели вы хотите бросить его на съедение анонимным читателям? Ведь все, что у меня есть, написано кровью!
«Я больше ничего не боюсь, – подумала Сибилла, – о, if my friends could see me now».
– Ну, это немного преждевременно, – прошептал Себастьян Тин. – Ваше сердце вам еще понадобится, сначала надо дать его завоевать. А что касается читателей, я буду вашим рыцарем, дорогая Сибилла, ни критик, ни читатель не посмеет посягнуть на ваши интимные мысли!
Сибилла благодарно кивнула. Себастьян, конечно, подвыпил, но кажется, и впрямь говорил серьезно. Она почувствовала, что в голове началось кружение, карусель веселых мыслей, легкомысленный праздник.
– И какой же переплет вы предлагаете, мой рыцарь? Красный сафьян с черной траурной рамкой? Лиловый цвет церкви с буквами, розовыми, как подвязки для чулок? Или цвет икры с розовым цветом мяса лосося?
– Вы чувственное чудовище! – шепнул Себастьян. – А это правда, ну, про чулки без пояса, и откуда наш хозяин знает такие вещи, позвольте спросить?
– Понятия не имею, – ответила Сибилла чистую правду.
– Тогда я позволю себе предположить, что у него способности к ясновидению…
– Скажем так, у Теофила потрясающая интуиция.
– Вот как? – Голос Штефани звучал холодно и враждебно.
Сибилла вздрогнула. Не только Теофил, но и Штефани, и другие гости, вероятно, слышали больше, чем ей хотелось бы, и во всем этом виноват Себастьян Тин.
Внезапно она осознала, что она весь вечер уделяла преступно мало внимания хозяйке дома. Это может ей дорого стоить, она знала. Если ты женщина, то приглашают тебя очень редко, по крайней мере на светские ужины. Ну, дай ей лапку, служи, мысленно сказала она себе, смелее! И постарайся четко артикулировать.
– Штефани, а что получилось из той статьи, которую вы хотели писать о приглашенном нами режиссере, этой кошмарной даме с Востока? Вы были даже на одной из репетиций… она удивительна, – добавила Сибилла, обращаясь к Себастьяну, который, глубоко разочарованный сменой темы, взял сигариллу, не отпуская, правда, руки Сибиллы. Прикурить сигариллу он забыл и теперь крутил ее между пальцами.
– Tempi passati, но вместо портрета получился подробный некролог, – ответила Штефани холодным тоном профессионала.
Сибилла своими шашнями за столом себя разоблачила. Кроме того, она явно слишком много пьет. И побуждает к тому же Себастьяна Тина, который и так слегка поплыл. А уж этого сегодня Штефани точно не нужно. Все, в глазах общества вы уже никто, дорогая Сибилла.
– Разумеется, с чувством, и все такое, – продолжила Штефани. – Это ведь очаровательно, гэдээровская рутина, военная муштра и далекие метафоры… – Она наклонилась к Себастьяну. – «Обаяние строевой подготовки», написала я тогда.
Тин вежливо улыбнулся.
Сибилла вздохнула.
– Я видела ее еще раз, на последнем спектакле. Она выглядела как привидение, кожа и кости… – Штефани ухмыльнулась. – Актеры называли ее «музейным экспонатом штази».
Среди всеобщего смеха прозвенел звонок.
Штефани вздрогнула. Звонок напомнил о том, что есть мир и снаружи, где-то по ту сторону стола. А куда девался Теофил?
Регина вскочила, поспешила к двери и скоро вернулась, за руку ведя молодого человека. Мгновенно наступила тишина. Его разглядывали как привидение, как бомжа, заявившегося на банкет.
– Это Андре, мой зайчик, мой юный бог!
Регина стащила с него кожаную куртку. Она взяла его за руку, как ребенка, и подвела к Штефани.
– Дорогая, это наше чудо, наш гениальный шалун, о котором мы так много слышали. Андре – Штефани Круг, наша очаровательная хозяйка.
Штефани пожала протянутую руку. Рука была прохладной и твердой, как и его голос, который вежливо произнес: «Добрый вечер!», пока Регина демонстрировала свое сокровище другим гостям.
– Андре – совершенно особенный, все от него балдеют, он – сверчок, а мы – муравьи, не правда ли, мой зайчик, как дела, садись же, бери стул. – Она притащила стул и усадила молодого человека между Германом и Штефани.
Значит, это Андре, сказала себе Штефани, хотя ее тело в эту минуту изучало его, постигало, волновалось.
– Милая квартирка. Прошу прощения за то, что так поздно, но мне надо было еще пошляться по городу, – сказал Андре, улыбаясь Штефани так нахально, так лицемерно опуская глаза и так беззастенчиво разглядывая ее тело, что к щекам дамы прилила кровь. Она почувствовала дикий голод. Как вчера на репетиции, мелькнуло у нее в голове. «Музыка здесь, – объясняла певцам режиссерша, – это как если бы танк наехал на двух крыс».
– И чем вы сейчас занимаетесь? – автоматически спросила Штефани.
Регина предложила Герману пересесть, а сама заняла его место. И положила руку на плечо Андре. Штефани завидовала такой непринужденной интимности отношений.
– О, Штефани, он волшебник, настоящий маг. Ты ведь знаешь, «panta rei» – это на латыни «Things are changing!».
Штефани встала.
– Что мне вам предложить? Утку, рыбу, мясо, лимонный мусс?
Господи, этот парень отлично выглядит.
– Может быть, запеченный картофель?
– Было бы неплохо выпить чего-нибудь, ну, и если у вас столько еды, я бы съел печеную картошку.
Андре криво улыбнулся, и Штефани увидела небольшой просвет между зубами вверху справа. Боже мой, как мило.
Она вышла из столовой, тщательно контролируя каждый шаг. Смотрит ли он ей вслед? Проходя мимо зеркала в прихожей, она глянула на свое отражение. Он находит, что она старая? Как вообще выглядят подружки Андре?
Штефани распахнула дверь на кухню. И замерла на пороге.
Некоторое время она стояла, не в силах пошевелиться, сказать что-нибудь или отвести глаза. И почти против своей воли наблюдала за черно-серым клубком, который все двигался и двигался с какой-то звериной целеустремленностью. Постепенно, очень медленно она пришла в себя.
– Мне очень жаль, Теофил! – Голос Штефани разрезал теплый воздух кухни, как электрический нож. – Но мне кажется, что это не оригинально! Ты слышишь, Теофил? Это не ори-ги-наль-но!!! Это пошло, это девятнадцатый век, это Вильгельм Буш, пошлая романтическая связь с прислугой!
На клубок эта речь не произвела никакого впечатления.
– Да перестаньте же наконец! – Штефани повысила голос и, повинуясь мелькнувшей мысли, схватила бутылку с вином и вылила вино на это сплетение рук, ног, голов.
И ничего не произошло, кроме того, что страстное безмолвие происходящего перешло в пыхтение.
Бутылка со звоном упала на кафельные плитки в стиле модерн и раскололась. Штефани вздрогнула, развернулась, вышла и закрыла за собой дверь в кухню. Торопливо открыла вновь и нащупала ключ, торчащий в двери. Потом закрыла дверь и замкнула ее. На два оборота.
Ключ она небрежно сунула на книжную полку. В изнеможении прислонилась к дверному косяку.
Ее словно облили цементом. Она весила тонну. Она не смогла бы пошевелить и мизинцем. Из столовой до нее доносился тявкающий смех Себастьяна. Долой всех, подумала она в отчаянии, вон, вон! Столовую заколотить досками! В кухню бросить бомбу! В горле встал ком.
– Дорогуша, тебе нехорошо? Тебя так поразил мой зайчик?
Боже мой, Регина!
– Мигрень, – выдохнула едва слышно Штефани.
– Пойдем, пойдем, выше голову, у меня есть одно средство, ты его проглотишь, – Регина поковырялась в своей сумке и неожиданно быстро извлекла яркий флакон, – и все будет в порядке, выпил – и как новый, волшебное средство, нужно только пить с водой, скорее возьми на кухне…
– Нет, ни в коем случае! – Штефани почти кричала, и Регина испуганно отшатнулась.
– Штефани, ты меня пугаешь, правда, перетрудилась на кухне, да? Слишком много готовила? Но у тебя же есть эта жемчужина с юга, эта милая девочка, где она, собственно?
Штефани втянула живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– И это вино прекрасно, Штефани! – вскричал Себастьян в экстазе. – Аромат фиалки, слабый тон молодых побегов и легкая острота карамели, включающая в себя и запах белых грибов и мускуса, одним словом, как если бы бог скатился по горлу в красных бархатных штанах!
Штефани безучастно улыбнулась.
– Это из Хафербека? – спросила она.
– Нет, из «Les enfants du paradis». – Себастьян был очень горд своей находкой.
– О да, «Les enfants du paradis»!
Ну нет, так быстро она не сдастся! Вот оно, точное слово. Сейчас надо выразить восторг, подумала она, и, главное, не слишком напирать. Себастьян должен снова повернуться к ней, к ней, к блистательной хозяйке. Она прижалась щекой к ладони, жест, который она тысячу раз видела в кино и который всегда был сигналом того, что сейчас произойдет возврат к прошлым событиям. Внимание, Себастьян, возвращение к прошлому!
– Я знаю, когда я впервые смотрела этот фильм, в утробной темноте зала меня охватило волшебное очарование; потом я писала об этом фильме, дорогой Себастьян, но это была не рецензия, а путевой очерк, описание путешествия, ведь я открывала новый, загадочный континент, который называется «кинематограф», ах, я пребывала в состоянии полной эйфории и одновременно ясной до прозрачности прозорливости, кажется, у меня сохранилась эта статья, надо ее перечитать…
– …Мне бы тоже этого очень хотелось, разумеется, – вставил Себастьян, – но, милейшая Штефани, иногда следует защитить себя от разочарований, неизбежных, когда обращаешься к самому себе через много лет. Я тоже однажды поддался этому желанию, взяв в руки свои ранние, восторженные произведения, и что же? Алмазы превратились в пыль, очарование исчезло, золото оказалось плодом упражнений алхимиков, дыхание юношеского гения исчезло… куда? Бог его знает…
Это была катастрофа. Штефани прошиб пот. Все не так, не так, все пошло не так.
– Очень может быть, Себастьян, что сам ты испытываешь разочарование, а человек сторонний воспринимает это совсем иначе!
Ну вот, теперь очередь Теофила. Ну, скажи что-нибудь! Она взглянула на Теофила, который бесстрастно смотрел на нее, похоже, он даже не прислушивался.
– Мой муж, во всяком случае, иногда пролистывает мои старые эссе и критические статьи и всегда говорит, не правда ли, Теофил, ты всегда говоришь: «Удивительно, удивительно, эти мысли не устаревают, напротив, с годами они иногда и выигрывают!»
Это было такое беззастенчивое самовосхваление, что самой Штефани даже стало неловко. Но Себастьян, поглаживая пальцем руку Сибиллы, повторил улыбаясь:
– О да, иногда, Штефани, иногда, иногда… – И его палец двигался в ритме этих слов, а мыслями он был явно далеко.
Штефани залпом выпила все вино, ее рука дрожала, когда она ставила бокал на стол.
Не только Штефани, но и Регина тоже нервничала. Все этим вечером шло вкривь и вкось, но у нее не было ни малейшего представления, что же, собственно, случилось. Она чувствовала только, что власть ускользает от нее, она больше не сияющий центр мира, а только маленький спутник, кружащийся сам по себе вокруг больших событий. Что она сделала не так? Ну ладно, никакая она не интеллектуалка, но у нее есть мозги, она знала это, так говорили все, она была на ты с миром, с тем миром, о котором все сидящие за столом не имеют никакого представления, она знала крутые места в Париже и Нью-Йорке, стоило ей щелкнуть пальцами, как тут же в Милане и Лондоне организовывались светские раунды, она была желанным гостем в мастерских сумасшедших художников и модных кафе, против которых этот вечер – просто показ диафильмов в доме престарелых. Ну? So what?
Регина тяжело дышала, в отчаянии помахивала веером, разгоняя теплый воздух, и поглощала вино большими глотками. Рядом с ней было тесно. Герман и Теофил непроизвольно слегка отодвинулись от соседки. Казалось, она вот-вот полезет через край, как тесто из квашни.
Регина нервничала, никаких сомнений. Но без истерики, которая присуща многим женщинам, а со всей бурлящей в ней жизненной силой, в каждую следующую секунду по-новому определявшей соотношение воздуха и материи. Она обнимала мир, заранее умиротворяя все те сомнения, которые вызывала.
Ага, они общаются без нее. Можно развлекаться и так. Ах, если бы она не затеяла эту дурацкую игру в слова. «Ideas to go» – shit! Она попыталась прочесть на лицах оправдательный приговор себе. На коже выступили капельки пота.
Герман с интересом наблюдал растущее беспокойство рядом с собой, и, хотя физически это ему было неприятно, он милосердно попытался остудить Регину скучным пересказом каких-то галерейных историй. Теофил задумчиво уставился на них, неожиданно обнаружив, что эти двое очень трогательны. Как старая супружеская пара.
Между тем Себастьян Тин вновь завладел рукой Сибиллы и больше с ней не расставался.
– Ну, детка, как долго мы еще будем есть шоколад, наслаждаясь сладостью и горечью только в кулинарном смысле? – Он шел ва-банк, пытался изобразить прожженного обольстителя.
– В шоколаде есть нечто трансцендентное, – с упрямством заявила Сибилла, хоть и осознавала, что это глупость.
– Ах да, трансцендентность, милая барышня. – С этими словами Себастьян придвинулся к ней так близко, что ясно видел пушок на ее шее, каждый волосок. – Но иногда нужно возвращаться и на землю.
– Не знаю.
Сибилла вдруг поняла, что не уверена, действительно ли она хочет того, что обещал ей этот флирт. Она обхватила руками бокал.
– Когда я вижу себя на сцене моих страстей, то понимаю: сначала оказываешься в раю, тебе поют ангелы, а потом раз – и жесткая посадка на краю постели…
Себастьян сжал ее руку.
– Но и царствие небесное иногда тяжелее земного существования, – промурлыкал он, и Сибилла с неудовольствием ощутила, что эта мысль ей понравилась.
– Зачем же так скромничать, Сибилла? – вдруг вынырнул из небытия голос Теофила. – Мне кажется, чулки без пояса позволяют догадываться о своего рода легкомысленности?
– Гм, должен сказать… – сделал попытку ответить Себастьян, но прервался, занявшись пуговицей на манжетах.
«Все, – подумал Теофил. – С меня довольно». Он мужественно выдержал десерт, но теперь с него хватит. Званый обед, что за пытка. Себастьян и Сибилла воркуют, да еще так противно, Герман и Регина обмениваются модными сплетнями, а Штефани, его собственная жена, так напряженно следит за всеми, словно она хозяйка пансиона, растеряла все остатки достоинства. «Мой муж иногда перелистывает мои старые статьи…», какой стыд. Все, хватит, теперь – пиво и нирвана. В любом другом месте будет лучше, чем здесь.
Он встал и пошел на кухню.
Мария уснула. Она сидела в старом кресле, опираясь головой на согнутую в локте руку, и дышала ровно и глубоко. Серебряный крестик премило поднимался и опускался на ее груди. Платье немного сползло, но все под ним было так аппетитно, что ему нужно было только протянуть руку.
Теофил снял свой твидовый пиджак и опустился перед ней на колени. Осторожно поцеловал колено. Никакой реакции. Он тихонько приподнял подол платья и отважился на второй поцелуй, более решительный. Черт возьми, шелковые чулки или что-то вроде этого. Теофил не слишком хорошо разбирался в белье, но эти чулки были особенные, это точно.
Мария вздохнула. Затем открыла глаза и посмотрела на него.
«Она просто смотрит на меня, – думал Теофил. – Просто смотрит. Она такая, какая есть, и она прекрасна. Обходится без этой проклятой болтовни. Ей не нужно ни единого слова, чтобы быть такой милой, такой ласковой, такой нежной».
– Мария, – произнес Теофил.
– Да, – ответила Мария.
Как кратко – да.
– Мария, – повторил Теофил, и ему показалось, что это слово превратилось в крик, признание в любви, торжествующий вопль, и они обнялись. «Я не могу остановиться, – думал Теофил, – просто не могу остановиться. Даже если бы я захотел, но я не хочу, у нее крылышки и корсаж, она ангел, она такая мягкая, Боже, она мягкая как шелк, и ее крылья черные и мягкие и…»
Себастьян не отступал. Сейчас, когда этот Теофил внезапно исчез, причин сдерживаться больше не было. И если в ближайшее время не добиться успеха – Себастьян знал это, – сладкий сок начнет бродить и станет невкусным.
Он снова схватил руку Сибиллы, хотя та чуть заметно от него отстранилась. Торопливо опустошил свой бокал. Под воздействием вина он перешел в приятное состояние парения в воздухе.
– Нет, нет, прекрасная дама, не убегать! – шепнул он в ухо Сибиллы.
– Я была далеко в моих мыслях, – ответила она с улыбкой, которая образовала на ее щеках крохотные морщинки.
«Как это прелестно, первые признаки увядания пышного цветка, – подумал Себастьян Тин, – такой она мне больше всего нравится».
– А ваше сердце, оно тоже было далеко? – Губы Себастьяна теперь касались ушной раковины.
Сибилла отшатнулась от его горячего дыхания. Что это она делает? Что позволяет себе этот тип? Он был неотразим и раздражал, как укус комара, зуд от которого доставляет и радость, и досаду одновременно. Мне надо перестать пить, подумала она и взяла бокал.
– Ах, сердце, мое бедное сердце, неужели вы хотите бросить его на съедение анонимным читателям? Ведь все, что у меня есть, написано кровью!
«Я больше ничего не боюсь, – подумала Сибилла, – о, if my friends could see me now».
– Ну, это немного преждевременно, – прошептал Себастьян Тин. – Ваше сердце вам еще понадобится, сначала надо дать его завоевать. А что касается читателей, я буду вашим рыцарем, дорогая Сибилла, ни критик, ни читатель не посмеет посягнуть на ваши интимные мысли!
Сибилла благодарно кивнула. Себастьян, конечно, подвыпил, но кажется, и впрямь говорил серьезно. Она почувствовала, что в голове началось кружение, карусель веселых мыслей, легкомысленный праздник.
– И какой же переплет вы предлагаете, мой рыцарь? Красный сафьян с черной траурной рамкой? Лиловый цвет церкви с буквами, розовыми, как подвязки для чулок? Или цвет икры с розовым цветом мяса лосося?
– Вы чувственное чудовище! – шепнул Себастьян. – А это правда, ну, про чулки без пояса, и откуда наш хозяин знает такие вещи, позвольте спросить?
– Понятия не имею, – ответила Сибилла чистую правду.
– Тогда я позволю себе предположить, что у него способности к ясновидению…
– Скажем так, у Теофила потрясающая интуиция.
– Вот как? – Голос Штефани звучал холодно и враждебно.
Сибилла вздрогнула. Не только Теофил, но и Штефани, и другие гости, вероятно, слышали больше, чем ей хотелось бы, и во всем этом виноват Себастьян Тин.
Внезапно она осознала, что она весь вечер уделяла преступно мало внимания хозяйке дома. Это может ей дорого стоить, она знала. Если ты женщина, то приглашают тебя очень редко, по крайней мере на светские ужины. Ну, дай ей лапку, служи, мысленно сказала она себе, смелее! И постарайся четко артикулировать.
– Штефани, а что получилось из той статьи, которую вы хотели писать о приглашенном нами режиссере, этой кошмарной даме с Востока? Вы были даже на одной из репетиций… она удивительна, – добавила Сибилла, обращаясь к Себастьяну, который, глубоко разочарованный сменой темы, взял сигариллу, не отпуская, правда, руки Сибиллы. Прикурить сигариллу он забыл и теперь крутил ее между пальцами.
– Tempi passati, но вместо портрета получился подробный некролог, – ответила Штефани холодным тоном профессионала.
Сибилла своими шашнями за столом себя разоблачила. Кроме того, она явно слишком много пьет. И побуждает к тому же Себастьяна Тина, который и так слегка поплыл. А уж этого сегодня Штефани точно не нужно. Все, в глазах общества вы уже никто, дорогая Сибилла.
– Разумеется, с чувством, и все такое, – продолжила Штефани. – Это ведь очаровательно, гэдээровская рутина, военная муштра и далекие метафоры… – Она наклонилась к Себастьяну. – «Обаяние строевой подготовки», написала я тогда.
Тин вежливо улыбнулся.
Сибилла вздохнула.
– Я видела ее еще раз, на последнем спектакле. Она выглядела как привидение, кожа и кости… – Штефани ухмыльнулась. – Актеры называли ее «музейным экспонатом штази».
Среди всеобщего смеха прозвенел звонок.
Штефани вздрогнула. Звонок напомнил о том, что есть мир и снаружи, где-то по ту сторону стола. А куда девался Теофил?
Регина вскочила, поспешила к двери и скоро вернулась, за руку ведя молодого человека. Мгновенно наступила тишина. Его разглядывали как привидение, как бомжа, заявившегося на банкет.
– Это Андре, мой зайчик, мой юный бог!
Регина стащила с него кожаную куртку. Она взяла его за руку, как ребенка, и подвела к Штефани.
– Дорогая, это наше чудо, наш гениальный шалун, о котором мы так много слышали. Андре – Штефани Круг, наша очаровательная хозяйка.
Штефани пожала протянутую руку. Рука была прохладной и твердой, как и его голос, который вежливо произнес: «Добрый вечер!», пока Регина демонстрировала свое сокровище другим гостям.
– Андре – совершенно особенный, все от него балдеют, он – сверчок, а мы – муравьи, не правда ли, мой зайчик, как дела, садись же, бери стул. – Она притащила стул и усадила молодого человека между Германом и Штефани.
Значит, это Андре, сказала себе Штефани, хотя ее тело в эту минуту изучало его, постигало, волновалось.
– Милая квартирка. Прошу прощения за то, что так поздно, но мне надо было еще пошляться по городу, – сказал Андре, улыбаясь Штефани так нахально, так лицемерно опуская глаза и так беззастенчиво разглядывая ее тело, что к щекам дамы прилила кровь. Она почувствовала дикий голод. Как вчера на репетиции, мелькнуло у нее в голове. «Музыка здесь, – объясняла певцам режиссерша, – это как если бы танк наехал на двух крыс».
– И чем вы сейчас занимаетесь? – автоматически спросила Штефани.
Регина предложила Герману пересесть, а сама заняла его место. И положила руку на плечо Андре. Штефани завидовала такой непринужденной интимности отношений.
– О, Штефани, он волшебник, настоящий маг. Ты ведь знаешь, «panta rei» – это на латыни «Things are changing!».
Штефани встала.
– Что мне вам предложить? Утку, рыбу, мясо, лимонный мусс?
Господи, этот парень отлично выглядит.
– Может быть, запеченный картофель?
– Было бы неплохо выпить чего-нибудь, ну, и если у вас столько еды, я бы съел печеную картошку.
Андре криво улыбнулся, и Штефани увидела небольшой просвет между зубами вверху справа. Боже мой, как мило.
Она вышла из столовой, тщательно контролируя каждый шаг. Смотрит ли он ей вслед? Проходя мимо зеркала в прихожей, она глянула на свое отражение. Он находит, что она старая? Как вообще выглядят подружки Андре?
Штефани распахнула дверь на кухню. И замерла на пороге.
Некоторое время она стояла, не в силах пошевелиться, сказать что-нибудь или отвести глаза. И почти против своей воли наблюдала за черно-серым клубком, который все двигался и двигался с какой-то звериной целеустремленностью. Постепенно, очень медленно она пришла в себя.
– Мне очень жаль, Теофил! – Голос Штефани разрезал теплый воздух кухни, как электрический нож. – Но мне кажется, что это не оригинально! Ты слышишь, Теофил? Это не ори-ги-наль-но!!! Это пошло, это девятнадцатый век, это Вильгельм Буш, пошлая романтическая связь с прислугой!
На клубок эта речь не произвела никакого впечатления.
– Да перестаньте же наконец! – Штефани повысила голос и, повинуясь мелькнувшей мысли, схватила бутылку с вином и вылила вино на это сплетение рук, ног, голов.
И ничего не произошло, кроме того, что страстное безмолвие происходящего перешло в пыхтение.
Бутылка со звоном упала на кафельные плитки в стиле модерн и раскололась. Штефани вздрогнула, развернулась, вышла и закрыла за собой дверь в кухню. Торопливо открыла вновь и нащупала ключ, торчащий в двери. Потом закрыла дверь и замкнула ее. На два оборота.
Ключ она небрежно сунула на книжную полку. В изнеможении прислонилась к дверному косяку.
Ее словно облили цементом. Она весила тонну. Она не смогла бы пошевелить и мизинцем. Из столовой до нее доносился тявкающий смех Себастьяна. Долой всех, подумала она в отчаянии, вон, вон! Столовую заколотить досками! В кухню бросить бомбу! В горле встал ком.
– Дорогуша, тебе нехорошо? Тебя так поразил мой зайчик?
Боже мой, Регина!
– Мигрень, – выдохнула едва слышно Штефани.
– Пойдем, пойдем, выше голову, у меня есть одно средство, ты его проглотишь, – Регина поковырялась в своей сумке и неожиданно быстро извлекла яркий флакон, – и все будет в порядке, выпил – и как новый, волшебное средство, нужно только пить с водой, скорее возьми на кухне…
– Нет, ни в коем случае! – Штефани почти кричала, и Регина испуганно отшатнулась.
– Штефани, ты меня пугаешь, правда, перетрудилась на кухне, да? Слишком много готовила? Но у тебя же есть эта жемчужина с юга, эта милая девочка, где она, собственно?
Штефани втянула живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15