«Едет. Придурок считает, будто кто-то из нас собирается его убить. А теперь еще думает, будто мы хотим свалить на него вину за убийство. Он чему хочешь поверит. Явится, как только доедет. Двери заприте. Бретельки бюстгальтеров заклейте липкой лентой».
Кейтлин притоптывала ножкой – топ-топ-топ, – по-прежнему самая нетерпеливая из живущих на свете псевдодевственниц. Псевдо – потому что в тот самый момент, когда я прокладывал путь внутрь, мне был дан от ворот поворот. Потом она меня сбросила и прямо на глазах завершила преображение. Заскакала, запрыгала, залепетала про маму и папу, я почти ждал, что сейчас она предъявит карточку для проезда в школьном автобусе, удостоверяющую, что ей четырнадцать лет, а не двадцать один, как она мне сообщила. Потом Кейтлин меня заставила спуститься по лестнице и уйти. Объяснила, что мужчины, кажется, никогда ей особо не нравились, и до нашего сверхскоростного секса, длившегося ровно столько времени, сколько требуется космическому кораблю, чтоб пересечь Миссисипи, на минуту представила меня женщиной. Видно, этот ошеломляющий образ действительно ошеломил ее. Потому что она напоследок сказала:
– Уйду в монастырь.
Должен признать, в тот момент я почувствовал некую гордость. Сотворил монахиню. Мигом. Если меня покинет удача, а великий Бог Страшного суда действительно существует, я заработал выигрышное очко, общественный защитник, назначенный небесами, приведет в мою пользу смягчающее обстоятельство, и меня отправят в чистилище для наполовину проклятых.
Топ-топ-топ, топала ножка. Я еще не успел слезть с мопеда, как Кейтлин крикнула:
– Я не посылала письма. А теперь уезжай.
Я направился к ней, она попятилась. Я был черным парнем в лифте, полном белых старушек. Все равно шел. Хочется узнать, что она теперь ищет, какой горшок с искупительными сокровищами зарыла на своем священном жизненном пути.
– Хочешь меня ударить? Говорю тебе, это не я. Никто из нас письма не писал. Может, оставишь нас в покое?
– Мария, я просто поговорить хочу.
– Кейтлин.
– Извини… дело в цвете твоего костюма… Просто поговорить хочу, Кейтлин.
– Да? Ну, тогда зайди на пять минут. Я смотрю на часы. У тебя четыре минуты пятьдесят секунд. Сорок, тридцать девять…
– Тридцать девять шагов в никуда?
Мы зашли. Она забилась в угол, я застрял в дверных жалюзи, словно муха. Оглядел комнату – кругом церковные свечи, ангелочки на стенах. Интерьер, оформленный легкомысленным священником.
– Ты монашка?
– Нет. Ушла из монастыря.
– Поддалась искушению?
– Оставь меня в покое. Впрочем, благослови тебя Бог на обратном пути.
– Господь меня благословит? Как насчет дополнительной платы?
– Атеист.
– Агностик. Даже это не отражает суть…
– Никакой разницы. Может, уйдешь теперь?
– А нельзя ли присесть на минутку?
– Попытаешься соблазнить меня? Не смеши.
– На одну минуточку.
– Ну, давай, говори. А я здесь постою.
Похоже, все мои бывшие подружки выдумали свою религию. Это шаг в правильном направлении, но им тоже идти еще много миль. Наверно, общая проблема для всей страны – чересчур много миль. На таких расстояниях расползутся любые одежды, не выдержит никакое стеганое одеяло, оставив тебя на холодной равнине. В городах то же самое – авеню продуваются ветром. Вот почему так хорош алкоголь: нечто вроде печки, временно поддает жару. Иллюзия, хоть всегда лучше, чем ничего.
– Вчера я узнал, что мои родители погибли во Вьетнаме.
– Сочувствую. Надеюсь, они покоятся в мире. Помолюсь за них… Или это тебе неприятно?
– Я уверен, они не отреагируют на молитву. Видишь ли, коммунисты работают на другую сторону. Тоже, конечно, религия, но они, по крайней мере, старались.
– Ты, должно быть, все время гадал, что с ними стало.
– Знал, что они превратились в прах. Гадал только, где он развеян.
– Господи, какое хладнокровие. Ты хоть что-нибудь на свете любишь?
– Очень многое, только в руки оно не дается. Мне его не удержать. Я – ломбард, все проходит через и мимо меня. Или музей, до отказа забитый туристами с жирными…
– Что касается той ночи – я по-прежнему считаю себя девственницей.
– Ну, считай на здоровье.
– Это не считается.
– Твой Бог к деталям не внимателен.
– Тебе не надоело воображать себя… персоной? Ты же вовсе не тот, кем себя представляешь. Даже не смог лишить меня девственности. Не сорвал цветок.
– Но помял лепестки.
– Ладно. Куда теперь?
– Ты уже догадалась. К Холли.
– К Холли. К последней, да?
– Ну, письмо отправлено из Калифорнии, а две мои первые девушки никогда не выезжали из Мичигана, никак не могут расстаться с озерами. Застряли в ловушке. Этот штат – настоящая бейсбольная перчатка. Поэтому Холли – последняя.
– Что ж, она тебя поджидает. Собственно, я получила от нее сообщение по электронной почте. Прочти, если хочешь.
Она протянула мне листок бумаги.
«Когда тебя навестит Джон, пожалуйста, передай ему мое приглашение. Я его жду и готовлю сюрприз – неожиданную встречу, на которую я вас всех приглашаю. Будет очень забавно собраться всем вместе, да? Потом откроем правду. Можешь об этом ему рассказать».
– Какую правду?
– Обожди, узнаешь.
– Вы все собираетесь меня убить, а потом на самого повесить убийство?
– Не совсем.
Я на минуту задумался. Кому еще выпадает возможность, как в каком-нибудь запрещенном викторианском романе, собрать всех бывших любовниц в одном доме, в деревенском доме, где еще должен сто – ять второй дом покойного мужа Холли? Неподалеку от Сан-Франциско, собственно, не среди виноградников, но близко. Там и произойдет развязка. Должна произойти, если заговор должен распутаться, если мое путешествие-оригами должно в конце концов соединить заранее расставленные точки. Может быть, выйдет Эркюль Пуаро – естественно, в гостиную, – разгладит усы и скажет: «Леди и джентльмены, перед нами тайна. Впрочем, собственно, и не тайна. Скорее, загадка. Даже не загадка, а детская проказа, ибо все преступники – дети. Так или иначе, один из вас преступник. Кто-то сунул руку в банку и, хотя начисто смыл с нее шоколад, Пуаро знает, кто это сделал. Сейчас расскажу».
– Хорошо, – сказал я. – Приглашение принимаю. Только не соглашаюсь трястись на проклятом мопеде еще два часа. Садись за руль, вези меня.
– Ладно, довезу. Только сядешь на заднем сиденье.
– Со мной ты в полной безопасности. Я не лесбиянка.
– Уверен?
Когда мы выходили, парнишка сунул нам газету. Я схватил ее и взял с собой в машину. На выезде с подъездной дорожки сполна начитался о радиоактивном загрязнении, метеоритах, вертолетах на израильской границе, пригородных террористах, обанкротившихся епископах, пятидесятишестилетних женщинах, родивших по десять детей, о связующей все на свете дезоксирибонуклеиновой кислоте, о краже у местного жителя мощной электрической пилы, познакомился с гороскопами, узнал о крупном скандале в мировом спорте, о торнадо на Среднем Западе, раздорах на Филиппинах, потрясениях на мировом финансовом рынке, сокращении поставок устриц, о лунных фазах в текущем месяце, прочитал некрологи и объявления о рождении незнакомых людей, сведения о выигрышах в боулинг, всевозможную рекламу, предложения об обмене всего на все, о пропавших и найденных собаках и кошках, о безнадежном загрязнении окружающей среды.
И представил себе другое объявление: «Бродяга имитировал самоубийство местной женщины. Разыскивается по подозрению в убийстве первой степени».
Скомкал газету в серый ком и выбросил в окно. Он запрыгал по хайвею, скорчился в выхлопе грузовика и слова разлетелись в клочки, раскрошились, переставились, снова разъединились навеки. Развод состоялся, а споры остались.
Господи, я все время уставший, сон каждую секунду стоит наготове, терзая разбитое сердце. Мог бы даже заплакать, но сны стали просачиваться. Им плевать, сплю я или нет. Они меня так или иначе достанут.
Землетрясение в семь баллов
Что могут сделать всеамериканские дети,
Играя в полях, описанных в Божьем романе?
Я все еще в яйце и не могу разбить скорлупу.
Эта дверь закрыта. Не стучи в нее, мальчик, клювом не долби.
В любом случае, мир тоже сделан из скорлупок.
Разобьешъ одну, перед тобой другая, как в русской матрешке.
Яйца несут в себе другие яйца.
Каков наги приговор? Виновны в связи с биологией?
Темными ночами в Африке на круглом берегу океана,
Не представляя себе Землю круглой,
Мы строим цивилизацию на вымыслах и фантазии.
Воюем в романном времени, стремясь написать: «Конец».
Один
Яйца, яйца, яйца. Сны сварились вкрутую.
Вполне естественно, что машину вела полудева, а я сидел на заднем сиденье, глядя на дорогу, как делает каждый, кто приближается к конечной цели. «Где все твои обещания, дорога? Нарушены ко всем чертям, а я снова поверил». Впрочем, посмотрев на карту и отметив место нашего пребывания, я понял, что одно обещание остается – решение, разрешение.
– Я счастлива, – сказала Кейтлин.
– Правда? Никогда не ощущала… позыва?
– У меня куча всяких позывов. Но как только научишься сопротивляться позыву, отказ становится гораздо увлекательней подчинения.
– Может, ты просто в этом себя убедила?
– Заткнись.
Я подумал, не позвонить ли, в конце концов, Рози, уведомив, что я почти уже дома. Хотя все же хотелось ее наказать за все полученные пощечины и тычки. Хрястнуть в ответ по спине. Могу поспорить, она была уверена, что я даже двадцати миль без нее не проеду. Потом подняла ставку до пятидесяти, и, возможно, теперь думает, что я домой вообще не вернусь. Очень даже может быть. В зависимости от обстоятельств.
– Дом стоит посреди ничего, – заметила Кейтлин.
– Здесь мы трахались, чтоб изгнать память о ее покойном муже.
– Ты меня шокируешь, Джон Томас.
– Джонатан.
– Не нравится укороченное имечко, родное, настоящее?
– Тогда называй меня Джонни. Мы же спутники, путешествуем вместе.
– Нет, мы с тобой друзья. Мы все друзья. Зачем иначе ехать за столько миль?
– Может, ради группового убийства?
– Интересно бы знать, что ты видишь своими глазами.
– Койотов, которые поют голосом Эдит Пиаф.
– Должно быть, дурачишь самого Создателя.
– Надеюсь, черт побери, потому что никого на свете не дурачили так, как меня.
– За это твои родители отвечают.
– А за них кто отвечает?
– Их родители. Так и действует дьявол.
– Дьявол. Знаешь, священников ловят на том, что они в нефах играючи перебрасываются облатками с мальчиками, прислуживающими у алтаря? Но когда доходит до дела, такой грех становится простительной тайной. Не так ли говорит римский папа?
– Папа мне не нужен.
– Но он при тебе, на веревочке.
– У меня свои правила по своему пониманию.
– Это не католический, а протестантский образ действий.
После этого мы прибавили скорость. Потом она сказала:
– Тебе просто нравится сбивать людей с толку. Думаешь, будто перехитрил всех и каждого, а на самом деле сам себя перемудрил.
– Я себя перемудрить не могу. Если стараюсь сбить тебя с толку, то лишь для того, чтоб стать с тобой на равную ногу.
– Скорее на скользкий склон.
– По которому катишься в ад?
– Не мне о том говорить. Расскажи-ка побольше о той самой Холли. Ты раньше никогда о ней особенно не рассказывал, только мельком.
– Все и было мельком, в полном смысле этого слова. Можно сказать, она была первой главой в моей Книге странствий. В тот момент недавно овдовела, торчала в каком-то баре. Мы заговорили, она на меня запала. Я понял, что это самообман, способ, который помог бы забыть покойного мужа. Ложь была честной: я старался забыть свою мать. Поэтому мы очутились в ее доме, вместе стараясь многое забыть. Она всегда носила сетчатые чулки, вечно мычала: «М-м-м-м», – будто только что разгадала кроссворд, над которым раздумывала тридцать лет. По-моему, он состоял из имен ее любовников. Через короткое время сказала: «Ну…» – и я понял, пора уходить. Она была точно таким же ребенком, как ты, только опытным. Может быть, чуть умнее.
– Спасибо.
– Угу, только если пересчитать древесные кольца, это был совсем не ребенок. Интересно, что с ней стало. Меня всегда интересовало, что с вами со всеми стало, потом я подумал, что вы мной, наверно, вовсе не интересуетесь.
– Хочешь услышать, что я интересовалась?
– М-м-м.
Мы свернули в какой-то туннель, перекрытый ветвями деревьев, сквозь которые проникал слабый свет.
– Скажу тебе еще кое-что, – продолжал я. – Не Холли придумала созвать гостей. Ну, может быть, решила принять в этом доме. Только могу поспорить, инициатива принадлежит кому-то другому.
– Кому, например? Мне?
– Нет, не тебе, сестра Кейтлин. Какой-нибудь подлянке вроде Азаль. Возможно, именно она пытается меня уничтожить. Я играю в игру «Оперейшн», а она щипчиками перекусила две проволочки, отключила два зуммера… специально.
Я на секунду подумал, что прав, потом передумал со страху – мы выехали из туннеля к дому Холли.
Подъезжая и ставя машину, Кейтлин, наверно, не могла дождаться развязки. Я разрабатывал планы бегства. В случае необходимости выбью дверь и помчусь по шоссе, вскинув обе руки с поднятыми большими пальцами. Если встретится на дороге какой-нибудь психопат, нам будет о чем потолковать, прежде чем он меня придушит и вышвырнет на обочину в мусорном мешке.
– Ну, приехали, – сказала Кейтлин. – На храм похоже, правда?
– Как раз то, что мне надо. Высади меня, пойду исповедуюсь. Через четыре года заезжай за мной.
Мы вышли из машины. Я на минуту остановился. Холли была моей первой настоящей любовью, или стала бы, если б у нас было больше времени. Тело ее было создано для мужчин вроде меня, которых надо нянчить, холить, лелеять, только не было предназначено для ребенка, что доказывает отсутствие у нее детей. Ее место в Музее современной женщины Джонатана Томаса, но кому хочется стать музейным экспонатом, который нельзя трогать руками? Только не Холли. Она как раз разрешала себя трогать и активно реагировала в ответ.
Кейтлин потащила меня к дверям, позвонила. Открыла Холли, все в тех же сетчатых чулках, в черном с ног до головы. За ней стояли Мэри, Азаль, Керри, Аквамарин, Чартриз. Все в черном, кое-кто под вуалью. Я ждал, что Джонни Кэш восстанет из мертвых и сыграет «Огненное кольцо».
– Ой, – спохватилась Кейтлин, – а я даже и не подумала одеться в черное.
– Ничего, – сказала Холли. – Заходи, Джон.
– Заходи, Джон, – повторили все.
– Садись, – предложила Холли.
Я сел на диван. Все засуетились, забегали, попивая кофе. Некоторые держали в руках Библию. Я принял это за очередную угрозу, но был абсолютно трезв. Более или менее неловко себя чувствовала только Керри, словно вся затея вызывала у нее сомнение. Она подмигнула мне, улыбнулась, как бы говоря: «Не принимай всерьез, Джон».
Остальные мельтешили. Мы с Холли на миг остались наедине – возможно, это предусмотрено планом.
– Ну, – сказала она, – как дела?
– Не так плохо, учитывая обстоятельства.
– Какие обстоятельства?
– Те, что ты меня хочешь убить.
– М-м-м.
– Вот именно: м-м-м. Если помнишь, именно так ты промычала в первую ночь: м-м-м. Словно ответила на мой вопрос.
– Фактически, да.
– Не слишком вразумительный ответ.
– Тебе нужны ответы? Хорошо. В сексуальном смысле ты не совсем нормален.
– То есть?
– Не могу точно сказать. Поэтому и промычала м-м-м.
– Тогда зачем я здесь?
– Все равно ведь явился бы, правда?
– Откуда ты знаешь?
– Слушайте, – сказала Азаль, – начинается.
И началось. Выкатилось на колесах. Как раз нужной длины, футов шесть, и широкий в ногах. Кто-то вытолкнул его из тайника.
– Добро пожаловать на свои похороны, – сказала Азаль. – Вот твой гроб. Не надо ложиться, ты уже мертв.
Первым делом на ум пришла фраза: «Что за хреновина?» – но я не мог вымолвить ни единого слова. Всегда гадал, кто будет присутствовать на моих похоронах, смогу ли я сверху увидеть и перечесть оставшихся друзей. Впрочем, здесь друзей не было.
– Ты мертв, Джонатан Томас, – сказала Чартриз. – Бояться нечего, ибо мы много раз возрождаемся в этой жизни.
– Аминь, – сказала Кейтлин.
– Даже тот, кто этого не заслуживает, – сказала Мэри.
– Даже тот, кто вечно бежит от каждого, кого любит, – сказала Аквамарин.
– Даже диктаторы, – сказала Азаль.
– Если б ты еще не умер, – сказала Холли, – можно было б заняться любовью в последний раз. М-м-м.
– Немного потеряли, – сказала Мэри.
Потом они заговорили между собой, точно меня тут не было. Я и сам не совсем был уверен, что есть. Может быть, я действительно мертв. Как все это случилось? Неужели я действительно проделал такой путь, навещал этих женщин одну за другой? Покрыл каждую милю? Проник в побочный заговор, задуманный параноиком хуже Джо Маккарти? Или все это выдумал? Может, я умер еще до того, как все это случилось? Скончался задолго до женитьбы на Рози? Может быть, я в аду, предназначенном для бродяг? А где же Джонни Кэш? Я ведь попал как раз в тот круг ада, и пламя разгорается выше и выше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Кейтлин притоптывала ножкой – топ-топ-топ, – по-прежнему самая нетерпеливая из живущих на свете псевдодевственниц. Псевдо – потому что в тот самый момент, когда я прокладывал путь внутрь, мне был дан от ворот поворот. Потом она меня сбросила и прямо на глазах завершила преображение. Заскакала, запрыгала, залепетала про маму и папу, я почти ждал, что сейчас она предъявит карточку для проезда в школьном автобусе, удостоверяющую, что ей четырнадцать лет, а не двадцать один, как она мне сообщила. Потом Кейтлин меня заставила спуститься по лестнице и уйти. Объяснила, что мужчины, кажется, никогда ей особо не нравились, и до нашего сверхскоростного секса, длившегося ровно столько времени, сколько требуется космическому кораблю, чтоб пересечь Миссисипи, на минуту представила меня женщиной. Видно, этот ошеломляющий образ действительно ошеломил ее. Потому что она напоследок сказала:
– Уйду в монастырь.
Должен признать, в тот момент я почувствовал некую гордость. Сотворил монахиню. Мигом. Если меня покинет удача, а великий Бог Страшного суда действительно существует, я заработал выигрышное очко, общественный защитник, назначенный небесами, приведет в мою пользу смягчающее обстоятельство, и меня отправят в чистилище для наполовину проклятых.
Топ-топ-топ, топала ножка. Я еще не успел слезть с мопеда, как Кейтлин крикнула:
– Я не посылала письма. А теперь уезжай.
Я направился к ней, она попятилась. Я был черным парнем в лифте, полном белых старушек. Все равно шел. Хочется узнать, что она теперь ищет, какой горшок с искупительными сокровищами зарыла на своем священном жизненном пути.
– Хочешь меня ударить? Говорю тебе, это не я. Никто из нас письма не писал. Может, оставишь нас в покое?
– Мария, я просто поговорить хочу.
– Кейтлин.
– Извини… дело в цвете твоего костюма… Просто поговорить хочу, Кейтлин.
– Да? Ну, тогда зайди на пять минут. Я смотрю на часы. У тебя четыре минуты пятьдесят секунд. Сорок, тридцать девять…
– Тридцать девять шагов в никуда?
Мы зашли. Она забилась в угол, я застрял в дверных жалюзи, словно муха. Оглядел комнату – кругом церковные свечи, ангелочки на стенах. Интерьер, оформленный легкомысленным священником.
– Ты монашка?
– Нет. Ушла из монастыря.
– Поддалась искушению?
– Оставь меня в покое. Впрочем, благослови тебя Бог на обратном пути.
– Господь меня благословит? Как насчет дополнительной платы?
– Атеист.
– Агностик. Даже это не отражает суть…
– Никакой разницы. Может, уйдешь теперь?
– А нельзя ли присесть на минутку?
– Попытаешься соблазнить меня? Не смеши.
– На одну минуточку.
– Ну, давай, говори. А я здесь постою.
Похоже, все мои бывшие подружки выдумали свою религию. Это шаг в правильном направлении, но им тоже идти еще много миль. Наверно, общая проблема для всей страны – чересчур много миль. На таких расстояниях расползутся любые одежды, не выдержит никакое стеганое одеяло, оставив тебя на холодной равнине. В городах то же самое – авеню продуваются ветром. Вот почему так хорош алкоголь: нечто вроде печки, временно поддает жару. Иллюзия, хоть всегда лучше, чем ничего.
– Вчера я узнал, что мои родители погибли во Вьетнаме.
– Сочувствую. Надеюсь, они покоятся в мире. Помолюсь за них… Или это тебе неприятно?
– Я уверен, они не отреагируют на молитву. Видишь ли, коммунисты работают на другую сторону. Тоже, конечно, религия, но они, по крайней мере, старались.
– Ты, должно быть, все время гадал, что с ними стало.
– Знал, что они превратились в прах. Гадал только, где он развеян.
– Господи, какое хладнокровие. Ты хоть что-нибудь на свете любишь?
– Очень многое, только в руки оно не дается. Мне его не удержать. Я – ломбард, все проходит через и мимо меня. Или музей, до отказа забитый туристами с жирными…
– Что касается той ночи – я по-прежнему считаю себя девственницей.
– Ну, считай на здоровье.
– Это не считается.
– Твой Бог к деталям не внимателен.
– Тебе не надоело воображать себя… персоной? Ты же вовсе не тот, кем себя представляешь. Даже не смог лишить меня девственности. Не сорвал цветок.
– Но помял лепестки.
– Ладно. Куда теперь?
– Ты уже догадалась. К Холли.
– К Холли. К последней, да?
– Ну, письмо отправлено из Калифорнии, а две мои первые девушки никогда не выезжали из Мичигана, никак не могут расстаться с озерами. Застряли в ловушке. Этот штат – настоящая бейсбольная перчатка. Поэтому Холли – последняя.
– Что ж, она тебя поджидает. Собственно, я получила от нее сообщение по электронной почте. Прочти, если хочешь.
Она протянула мне листок бумаги.
«Когда тебя навестит Джон, пожалуйста, передай ему мое приглашение. Я его жду и готовлю сюрприз – неожиданную встречу, на которую я вас всех приглашаю. Будет очень забавно собраться всем вместе, да? Потом откроем правду. Можешь об этом ему рассказать».
– Какую правду?
– Обожди, узнаешь.
– Вы все собираетесь меня убить, а потом на самого повесить убийство?
– Не совсем.
Я на минуту задумался. Кому еще выпадает возможность, как в каком-нибудь запрещенном викторианском романе, собрать всех бывших любовниц в одном доме, в деревенском доме, где еще должен сто – ять второй дом покойного мужа Холли? Неподалеку от Сан-Франциско, собственно, не среди виноградников, но близко. Там и произойдет развязка. Должна произойти, если заговор должен распутаться, если мое путешествие-оригами должно в конце концов соединить заранее расставленные точки. Может быть, выйдет Эркюль Пуаро – естественно, в гостиную, – разгладит усы и скажет: «Леди и джентльмены, перед нами тайна. Впрочем, собственно, и не тайна. Скорее, загадка. Даже не загадка, а детская проказа, ибо все преступники – дети. Так или иначе, один из вас преступник. Кто-то сунул руку в банку и, хотя начисто смыл с нее шоколад, Пуаро знает, кто это сделал. Сейчас расскажу».
– Хорошо, – сказал я. – Приглашение принимаю. Только не соглашаюсь трястись на проклятом мопеде еще два часа. Садись за руль, вези меня.
– Ладно, довезу. Только сядешь на заднем сиденье.
– Со мной ты в полной безопасности. Я не лесбиянка.
– Уверен?
Когда мы выходили, парнишка сунул нам газету. Я схватил ее и взял с собой в машину. На выезде с подъездной дорожки сполна начитался о радиоактивном загрязнении, метеоритах, вертолетах на израильской границе, пригородных террористах, обанкротившихся епископах, пятидесятишестилетних женщинах, родивших по десять детей, о связующей все на свете дезоксирибонуклеиновой кислоте, о краже у местного жителя мощной электрической пилы, познакомился с гороскопами, узнал о крупном скандале в мировом спорте, о торнадо на Среднем Западе, раздорах на Филиппинах, потрясениях на мировом финансовом рынке, сокращении поставок устриц, о лунных фазах в текущем месяце, прочитал некрологи и объявления о рождении незнакомых людей, сведения о выигрышах в боулинг, всевозможную рекламу, предложения об обмене всего на все, о пропавших и найденных собаках и кошках, о безнадежном загрязнении окружающей среды.
И представил себе другое объявление: «Бродяга имитировал самоубийство местной женщины. Разыскивается по подозрению в убийстве первой степени».
Скомкал газету в серый ком и выбросил в окно. Он запрыгал по хайвею, скорчился в выхлопе грузовика и слова разлетелись в клочки, раскрошились, переставились, снова разъединились навеки. Развод состоялся, а споры остались.
Господи, я все время уставший, сон каждую секунду стоит наготове, терзая разбитое сердце. Мог бы даже заплакать, но сны стали просачиваться. Им плевать, сплю я или нет. Они меня так или иначе достанут.
Землетрясение в семь баллов
Что могут сделать всеамериканские дети,
Играя в полях, описанных в Божьем романе?
Я все еще в яйце и не могу разбить скорлупу.
Эта дверь закрыта. Не стучи в нее, мальчик, клювом не долби.
В любом случае, мир тоже сделан из скорлупок.
Разобьешъ одну, перед тобой другая, как в русской матрешке.
Яйца несут в себе другие яйца.
Каков наги приговор? Виновны в связи с биологией?
Темными ночами в Африке на круглом берегу океана,
Не представляя себе Землю круглой,
Мы строим цивилизацию на вымыслах и фантазии.
Воюем в романном времени, стремясь написать: «Конец».
Один
Яйца, яйца, яйца. Сны сварились вкрутую.
Вполне естественно, что машину вела полудева, а я сидел на заднем сиденье, глядя на дорогу, как делает каждый, кто приближается к конечной цели. «Где все твои обещания, дорога? Нарушены ко всем чертям, а я снова поверил». Впрочем, посмотрев на карту и отметив место нашего пребывания, я понял, что одно обещание остается – решение, разрешение.
– Я счастлива, – сказала Кейтлин.
– Правда? Никогда не ощущала… позыва?
– У меня куча всяких позывов. Но как только научишься сопротивляться позыву, отказ становится гораздо увлекательней подчинения.
– Может, ты просто в этом себя убедила?
– Заткнись.
Я подумал, не позвонить ли, в конце концов, Рози, уведомив, что я почти уже дома. Хотя все же хотелось ее наказать за все полученные пощечины и тычки. Хрястнуть в ответ по спине. Могу поспорить, она была уверена, что я даже двадцати миль без нее не проеду. Потом подняла ставку до пятидесяти, и, возможно, теперь думает, что я домой вообще не вернусь. Очень даже может быть. В зависимости от обстоятельств.
– Дом стоит посреди ничего, – заметила Кейтлин.
– Здесь мы трахались, чтоб изгнать память о ее покойном муже.
– Ты меня шокируешь, Джон Томас.
– Джонатан.
– Не нравится укороченное имечко, родное, настоящее?
– Тогда называй меня Джонни. Мы же спутники, путешествуем вместе.
– Нет, мы с тобой друзья. Мы все друзья. Зачем иначе ехать за столько миль?
– Может, ради группового убийства?
– Интересно бы знать, что ты видишь своими глазами.
– Койотов, которые поют голосом Эдит Пиаф.
– Должно быть, дурачишь самого Создателя.
– Надеюсь, черт побери, потому что никого на свете не дурачили так, как меня.
– За это твои родители отвечают.
– А за них кто отвечает?
– Их родители. Так и действует дьявол.
– Дьявол. Знаешь, священников ловят на том, что они в нефах играючи перебрасываются облатками с мальчиками, прислуживающими у алтаря? Но когда доходит до дела, такой грех становится простительной тайной. Не так ли говорит римский папа?
– Папа мне не нужен.
– Но он при тебе, на веревочке.
– У меня свои правила по своему пониманию.
– Это не католический, а протестантский образ действий.
После этого мы прибавили скорость. Потом она сказала:
– Тебе просто нравится сбивать людей с толку. Думаешь, будто перехитрил всех и каждого, а на самом деле сам себя перемудрил.
– Я себя перемудрить не могу. Если стараюсь сбить тебя с толку, то лишь для того, чтоб стать с тобой на равную ногу.
– Скорее на скользкий склон.
– По которому катишься в ад?
– Не мне о том говорить. Расскажи-ка побольше о той самой Холли. Ты раньше никогда о ней особенно не рассказывал, только мельком.
– Все и было мельком, в полном смысле этого слова. Можно сказать, она была первой главой в моей Книге странствий. В тот момент недавно овдовела, торчала в каком-то баре. Мы заговорили, она на меня запала. Я понял, что это самообман, способ, который помог бы забыть покойного мужа. Ложь была честной: я старался забыть свою мать. Поэтому мы очутились в ее доме, вместе стараясь многое забыть. Она всегда носила сетчатые чулки, вечно мычала: «М-м-м-м», – будто только что разгадала кроссворд, над которым раздумывала тридцать лет. По-моему, он состоял из имен ее любовников. Через короткое время сказала: «Ну…» – и я понял, пора уходить. Она была точно таким же ребенком, как ты, только опытным. Может быть, чуть умнее.
– Спасибо.
– Угу, только если пересчитать древесные кольца, это был совсем не ребенок. Интересно, что с ней стало. Меня всегда интересовало, что с вами со всеми стало, потом я подумал, что вы мной, наверно, вовсе не интересуетесь.
– Хочешь услышать, что я интересовалась?
– М-м-м.
Мы свернули в какой-то туннель, перекрытый ветвями деревьев, сквозь которые проникал слабый свет.
– Скажу тебе еще кое-что, – продолжал я. – Не Холли придумала созвать гостей. Ну, может быть, решила принять в этом доме. Только могу поспорить, инициатива принадлежит кому-то другому.
– Кому, например? Мне?
– Нет, не тебе, сестра Кейтлин. Какой-нибудь подлянке вроде Азаль. Возможно, именно она пытается меня уничтожить. Я играю в игру «Оперейшн», а она щипчиками перекусила две проволочки, отключила два зуммера… специально.
Я на секунду подумал, что прав, потом передумал со страху – мы выехали из туннеля к дому Холли.
Подъезжая и ставя машину, Кейтлин, наверно, не могла дождаться развязки. Я разрабатывал планы бегства. В случае необходимости выбью дверь и помчусь по шоссе, вскинув обе руки с поднятыми большими пальцами. Если встретится на дороге какой-нибудь психопат, нам будет о чем потолковать, прежде чем он меня придушит и вышвырнет на обочину в мусорном мешке.
– Ну, приехали, – сказала Кейтлин. – На храм похоже, правда?
– Как раз то, что мне надо. Высади меня, пойду исповедуюсь. Через четыре года заезжай за мной.
Мы вышли из машины. Я на минуту остановился. Холли была моей первой настоящей любовью, или стала бы, если б у нас было больше времени. Тело ее было создано для мужчин вроде меня, которых надо нянчить, холить, лелеять, только не было предназначено для ребенка, что доказывает отсутствие у нее детей. Ее место в Музее современной женщины Джонатана Томаса, но кому хочется стать музейным экспонатом, который нельзя трогать руками? Только не Холли. Она как раз разрешала себя трогать и активно реагировала в ответ.
Кейтлин потащила меня к дверям, позвонила. Открыла Холли, все в тех же сетчатых чулках, в черном с ног до головы. За ней стояли Мэри, Азаль, Керри, Аквамарин, Чартриз. Все в черном, кое-кто под вуалью. Я ждал, что Джонни Кэш восстанет из мертвых и сыграет «Огненное кольцо».
– Ой, – спохватилась Кейтлин, – а я даже и не подумала одеться в черное.
– Ничего, – сказала Холли. – Заходи, Джон.
– Заходи, Джон, – повторили все.
– Садись, – предложила Холли.
Я сел на диван. Все засуетились, забегали, попивая кофе. Некоторые держали в руках Библию. Я принял это за очередную угрозу, но был абсолютно трезв. Более или менее неловко себя чувствовала только Керри, словно вся затея вызывала у нее сомнение. Она подмигнула мне, улыбнулась, как бы говоря: «Не принимай всерьез, Джон».
Остальные мельтешили. Мы с Холли на миг остались наедине – возможно, это предусмотрено планом.
– Ну, – сказала она, – как дела?
– Не так плохо, учитывая обстоятельства.
– Какие обстоятельства?
– Те, что ты меня хочешь убить.
– М-м-м.
– Вот именно: м-м-м. Если помнишь, именно так ты промычала в первую ночь: м-м-м. Словно ответила на мой вопрос.
– Фактически, да.
– Не слишком вразумительный ответ.
– Тебе нужны ответы? Хорошо. В сексуальном смысле ты не совсем нормален.
– То есть?
– Не могу точно сказать. Поэтому и промычала м-м-м.
– Тогда зачем я здесь?
– Все равно ведь явился бы, правда?
– Откуда ты знаешь?
– Слушайте, – сказала Азаль, – начинается.
И началось. Выкатилось на колесах. Как раз нужной длины, футов шесть, и широкий в ногах. Кто-то вытолкнул его из тайника.
– Добро пожаловать на свои похороны, – сказала Азаль. – Вот твой гроб. Не надо ложиться, ты уже мертв.
Первым делом на ум пришла фраза: «Что за хреновина?» – но я не мог вымолвить ни единого слова. Всегда гадал, кто будет присутствовать на моих похоронах, смогу ли я сверху увидеть и перечесть оставшихся друзей. Впрочем, здесь друзей не было.
– Ты мертв, Джонатан Томас, – сказала Чартриз. – Бояться нечего, ибо мы много раз возрождаемся в этой жизни.
– Аминь, – сказала Кейтлин.
– Даже тот, кто этого не заслуживает, – сказала Мэри.
– Даже тот, кто вечно бежит от каждого, кого любит, – сказала Аквамарин.
– Даже диктаторы, – сказала Азаль.
– Если б ты еще не умер, – сказала Холли, – можно было б заняться любовью в последний раз. М-м-м.
– Немного потеряли, – сказала Мэри.
Потом они заговорили между собой, точно меня тут не было. Я и сам не совсем был уверен, что есть. Может быть, я действительно мертв. Как все это случилось? Неужели я действительно проделал такой путь, навещал этих женщин одну за другой? Покрыл каждую милю? Проник в побочный заговор, задуманный параноиком хуже Джо Маккарти? Или все это выдумал? Может, я умер еще до того, как все это случилось? Скончался задолго до женитьбы на Рози? Может быть, я в аду, предназначенном для бродяг? А где же Джонни Кэш? Я ведь попал как раз в тот круг ада, и пламя разгорается выше и выше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15