Увидела имя Марни и все поняла. Впоследствии официально зарегистрировалась в магистрате под этим именем, хотя мать упорно звала ее Аквамарин. Вместо супа «Кэмпбелл» и лапши «Рамон» она еженедельно одаривала дочь мешочками кристаллов и целебными ароматическими маслами.
В тот вечер мы оторвались от души, хоть я еще не оправился после дневной поправки в баре. И полностью выложил Марни историю Керри. Она привела меня к себе домой. Я стал ее однодневным домашним Животным, которому она позволила спать в своей постели. У нас была абсолютно разная химия, ибо Марни ни разу не выезжала из Фресно. Была так довольна местом официантки, что ее никогда не манили непроторенные тропы.
– У меня роговые бородавки от химии, – сообщил сидевший рядом со мной мужчина.
Остаток пути я старался прослушать дальнейшее. Есть люди, которые разбираются решительно во всем: в разнообразных медицинских инструментах сканерах, лучевых пушках, иглах и уколах, пиявках и внутривенных капельницах. Я еще час слушал его диссертацию, а по окончании сказал:
– Желаю вам удачи.
На том он успокоился. Знал, наверно, что практически все готовы говорить о чем угодно, кроме его болезни, а поскольку я вообще молчал, признал меня исключением.
– Хороший ты парень, сынок.
До Марни топать еще три мили. Я шагал, погрузившись в мечты, как в двенадцать лет, разъезжая на велосипеде, мечтал в конце концов оказаться в местечке получше. Но тогда каждый раз был обязан вернуться домой, где мать постоянно по любому поводу делала замечания – не так стоишь, не так держишь ложку, корректировала бы даже мою манеру писать, если б я не запирал за собой дверь туалета.
Я помнил дорогу к дому Марни. Вскоре дошел до комплекса дешевых кооперативов в квартале для стесненных в деньгах людей. Здесь жили главным образом матери-одиночки и разведенные отцы. Прекрасная площадка для постельных игр между потерпевшими крах. Я замечал, как один тип неделю ходит в одну квартиру, следующую неделю в другую и так далее. В определенном смысле подобное место, где можно бродить туда-сюда, не выезжая из Рима, было бы для меня идеальным. Больше простора для эффективной деятельности.
Я постучал – никто не ответил. Потом появилась какая-то женщина с маленькой дочкой.
– Марни еще тут живет?
– Нет. Съехала месяц назад. Не знаю куда. Просто собралась и исчезла.
Существовали два возможных варианта. Как уже говорилось, Марни никогда не уехала бы из Фресно. Либо она в «Биг-бое», либо делает карьеру в Эпплби, либо дома у матери – иди ищи.
Поэтому я отправился к матери, еще за милю. Найти не трудно – на окнах всегда висело столько ниток, унизанных кристаллами, что астронавты из космоса наверняка замечали сверкание. Однако, преодолевая расстояние, я не видел алмазного блеска. Стоял обычный дом, точно такой, как соседние. Мне пришло в голову, что Америка давно старается сделать каждый квартал, город, район похожим на любой другой, чтобы ни у кого не возникло желание ехать куда-нибудь в другое место.
На мой стук дверь открыла мать. Теперь она была наполовину не индианкой из Индии, а африканкой. В дрянном пестром многонациональном наряде и шляпе до потолка, зажаренная в микроволновке до оранжевого цвета. Вид умиротворенный до сумасшествия, довольный, как после лоботомии. На стенах развешаны маски. Деревянные жирафы и тигры отели пройтись по ковру, но были парализованы, Сидя в штукатурке, как в клетке зоопарка.
– Ты к Аквамарин? – спросила она. – Захода дорогой.
Я сел на табуретку, чувствуя, как розничная Африка давит мне на мозги. Она принесла чашку чаю от которого шел пар с ароматом корицы.
– Она скоро придет.
– Что у вас за акцент? Были в Африке?
– Конечно. Ездила со своей группой из заочного колледжа. В конце концов осталась там на год. Моя жизнь полностью переменилась.
– А Марни как?
– Кто такая Марни?
– Аквамарин.
– Ты имеешь в виду Акилу? Это значит «та, кто размышляет». Слишком много размышляет. Все старается обосноваться, устроиться. Мне хотелось бы, чтоб она повидала мир.
– А вас мне как теперь называть?
– Дека. «Та, кто несет наслаждение».
Как она на меня посмотрела… Давным-давно Дека – мать – с удовольствием и со смехом касалась моей руки, иногда прижималась, время от времени поглаживала по плечу, пока оттуда до самого паха не пробегали мурашки. Я чувствовал эротические позывы. Все это творилось на глазах у Марни, которая просто дымилась от возмущения.
– Зачем ты здесь, мальчик?
– Ищу вашу дочь. Мне с ней надо поговорить.
– Тебя так долго не было, я по тебе скучала.
Несмотря на искусственный акцент и загар, я начинал верить, что она действительно африканка-Квартира была пропитана незнакомыми запахами. Я ждал каких-нибудь племенных ритуалов, предчувствуя, что она вскоре вытянет мою шею до размеров жирафьей или проколет в мочках ушей дыры величиной в полдоллара.
– Акила вернется через два часа. У меня для тебя есть подарок.
Она ушла в спальню, вернулась с кулоном. Если я не ошибся с первого взгляда, в центре медальона сверкал не цирконий.
– Очень ценная вещь. Я познакомилась с одним торговцем алмазами. Он начал меня снабжать. Но не могу же я все носить! Вдобавок они мне напоминают о родине. Я должна вернуться. И вернусь. А пока дарю это тебе.
Она остановилась у меня за спиной, пальцы, прежде чем застегнуть цепочку, пробежались по шее – нежно, медленно, – добрались до груди. Мать изогнулась, обвила меня – Африка поглотила Америку.
– Ах, – вздохнула она, тискаясь так, что я не мог противиться, – два часа у нас есть. Потом оденемся. Акила ничего не узнает.
Мы направились в спальню. Она меня раздела, осмотрела, толкнула в постель. Разделась сама без труда, поскольку под шелком ничего больше не было. Светилась оранжевым светом, но у меня в глазах стояло красное пятно – Марни. А синее? Синее пятно – последний раз с предыдущей женщиной, лучше любого текущего унылого момента. – Ты все-таки знаешь, что делать.
– Что значит – все-таки?
– Инструмент небольшой, но работает споро.
Мы двигались все быстрей и быстрей, континенты сближались, сливались, география переворачивалась. Поглотив меня, она сказала:
– Давай одеваться. Иногда Акила приходит пораньше. Быстро, быстро.
Я пошел в ванную, стараясь снова стать американцем. Но как бы ни обливался водой, волосы на подушке свалялись, от меня по-прежнему пахло чужестранными запахами.
– Выходи, выходи, – кликнула она из зоопарка. Марни вернулась. Я вышел и остолбенел в гостиной деревенским идиотом.
– Что ты тут делаешь? – спросила она.
– Просто…
– Соскучился по тебе, дорогая, – подсказала мать. – И приехал к нам в гости.
– Незваный гость.
– Что это ты говоришь, Акила, любовь моя?
– Марни. Меня зовут Марни.
– Ох, – рассмеялась мать, – ведь это просто прозвище.
Вот так мы и стояли – я в шмотках из «Кей-Март», Марни в униформе «Биг-боя» и Дека в шелках. Я практически слышал, как в голове у Марни тикает калькулятор.
– Мама, оставь нас.
– Пойду в спальню.
– Нет, пойди куда-нибудь еще. В магазин. Купи пюре из ямса, пшено, крахмал, тесто, зеленые бобы, дыню, арахис. Устроим праздничный обед.
– Как скажешь, Акила.
– Африканский праздничный обед. Ха!
– Уже иду.
– Поторопись, пожалуйста. Наш незваный гость явно проголодался.
Дека нашла свою сумочку, подмигнула мне и ушла.
– Трахался с моей матерью? – спросила Марни.
– Что это за вопрос?
– Разве в первый раз ты удрал не потому, что она все время вокруг тебя мурлыкала, как Билли Холидей. Может быть, пробовал удержаться, но ведь меня дома не было, так что, какая разница, правда?
– Иисусе! – В данный момент моими устами говорила Керри. Поправочка: «Господи Иисусе!»
– Зачем тогда ты явился сюда? Зачем приехал в Фресно? Хотя меня это не удивляет.
Она пошла к себе в комнату переодеваться, а голос по-прежнему звучал громко и четко.
– Почему мой приезд тебя не удивляет?
– Мама вступает в контакт с африканскими духами. Откуда мне знать? Почему я должна объяснять тебе? Просто знаю. И что ты женат, тоже знаю. Никак не можешь усидеть на месте?
Она вышла в свитере пастельных тонов, в брюках цвета хаки, в грошовых мокасинах, настоящая американская девушка – женщина, но все равно девушка. Образец практичности, бездетная мать футболиста. Без всяких материнских чувств.
– Не устоял, пустился бродяжничать, никого не разыскиваешь? Ровно наоборот. Никогда не замечал, что все твои женщины остаются на месте? Многих можно найти, не выходя из дома. А ты мотаешься туда-сюда, повсюду, никогда ничего нового не находишь. Просто бежишь. Как моя мать.
Я ее поцеловал. Должно быть, к губам Map ни меня потянула какая-то моя единичная суперменская частичка. Мне хотелось проникнуть в самую глубь женской сути, просверлиться в древо их сексуальности, в семена, корни, ветви, листья. Однако поиметь мать и дочь с перерывом в несколько минут – это нечто, хотя я никогда не ставил рекордов и не вел счет на ринге.
На секунду почувствовал, что она уступила, потом стиснула губы и оттолкнула меня.
– Не так быстро.
– Извини… не пойму, что я такого сделал.
– Первым делом принял душ.
– Ты что, правда думаешь, будто я…
– Молчи. Мама рано ложится. Я могу переспать с тобой. Только хочу сначала узнать, зачем… что ты тут делаешь.
Я полез в карман за письмом и вспомнил, что оно уничтожено.
– У меня уже нет вещественных доказательств, но кто-то прислал письмо и сообщения по электронной почте. Не слишком приятные сообщения. Меня может преследовать только кто – то из бывших знакомых. Сначала грозили убийством, теперь самоубийством, то есть самоубийством под видом убийства, которое будто бы я совершил, потому что… потому что…
– Стоп. Знаешь, почему я работаю в «Биг-бое»? Потому что люблю мир таким, как есть, со всеми безобразиями, даже с униформой из полиэстера и стариками в буфете. Люблю дешевые автомобили, люблю счета оплачивать вовремя. Не люблю матерей, которые воображают, что нашли себя в Африке, и возвращаются, словно беженцы, к первому пирсу. Меня не особенно интересуют бродяги, беглецы, осужденные – вы все неудачники, проигравшие. Да, куда бы ни шли и ни ехали. Бежите, чтоб с ума не сойти. Разве ты мог так долго просидеть на одном месте и не свихнуться? Или уже свихнулся? Похоже на то. Убийство, самоубийство, убийство… Зачем ты удрал от жены, если так уж боишься?
– Затем, что это бригада дорожных рабочих из одной женщины, которая долбит передо мной дорогу отбойными молотками.
– Может, дорогу надо забетонировать.
– Я опять по ней еду.
Я сел за обеденный стол, стоявший посредине гостиной. Марни прилегла на диван, скрестив тощие ноги, уставшая, потрепанная, помятая в ресторанном хаосе. Вздохнула, возможно, надеясь сдуть меня в Тихий океан. Может быть, там я найду чемодан, приплыву на нем, как на плоту, к островам Полинезии. Вновь обрету невинность в бананово-спелом раю, сведу дружбу с пигмеями, буду метать в обручи кокосовые орехи, раскачиваться на лианах, надеясь, что диспетчер пошлет к черту сигнал пролетающего спасательного самолета, пилотируемого Рози, который едва способен держать высоту с чертыхающимся неподъемным грузом. Я задумался над банальным утверждением Марни, что куда бы ни шел и ни ехал, и прочее, но мог бы возразить: где бы она сама ни была, постоянно остается здесь, ничего в процессе не видя, кроме рыбы, жареной картошки, тройных гамбургеров, стопок оладий, сосисок, нескончаемого потока людей, готовых, подобно лососю, прыгнуть навстречу смерти с вилкой в одной руке и счетом «Биг-боя» в другой.
– У вас в ресторане найдется работа?
– Для тебя? Не смеши.
– Мне нужна машина и немного денег. Приехав сюда в автобусе, я узнал о раке больше, чем хотелось бы.
– Кулон у тебя на шее стоит две тысячи боксов. Видно, ты неплохой трахальщик, Джон. Сколько девушек еще осталось?
– Три. А Пегая сломалась под Бейкерсфилдом. Я имею в виду свою машину.
– Куплю у тебя кулон за тысячу пятьсот. Идет? Может быть, мой папаша достаточно туп, чтобы его купить. Однажды уже покупал на пособие.
– Знаешь кого-нибудь, кто продает машину за тысячу долларов?
– Обожди минуточку. – Она села. – Откуда ты знаешь, что не я прислала письмо?
– Нутром чую.
– Да ну? Что ж, ты мне тоже нравишься, хоть не настолько, чтобы позволить трахать мою мать. Тебя в самом деле интересует, кто написал письмо?
– Хочешь сказать, будто я что-то другое ищу?
Она пожала плечами. Тут послышался топот и дребезг.
– Черт побери, – буркнула Марни, – вернулась. Готовить не умеет. Я бы на твоем месте не ела.
Мы говорили об Африке, пока Дека стряпала нечто вонявшее дымом из выхлопной трубы Пегой. Марии вздыхала при каждом упоминании о церемониях и ритуалах, о ночах под звездами с обвившимися вокруг деревьев змеями, о носорогах, рыщущих в поисках пропитания; лопоухих слонах, которые знают, что превратились теперь в современных рабов, поджидая корабли Ф.Т. Барнума, которые увезут их к другим берегам; о махинациях на алмазных жилах, откуда поддавшийся соблазну маклер предлагает путешественнику добытые камни; о духах буша и зельях, вызывающих галлюцинации; о сексуальных играх с мужчинами, у которых уши падают на плечи; об уроках танцев, расползающихся городских трущобах, о ласковой хватке глобальной экономики. В наказание мы съели нечто несъедобное. Я не стал пить стоявшую передо мной бурду, а Марни с Декой выпили и быстро опьянели, стреляя друг в друга через стол глазами.
Наконец Дека сказала:
– Я ложусь спать, а вы делайте что хотите, будто я ничего не знаю. Только не шумите. Никаких воплей, слышите?
Мы в ту же секунду свалились на диван, но Марни скоро заснула, ворочаясь и брыкаясь. Мать ее из другой комнаты словно подавала сигнал тревоги перед землетрясением. В квартире стоял гул, издаваемый на взлете «Боингом-747». Я думал о многом, особенно о том, что правильно сделал, не переспав с Марни. Подобные ситуации отчасти и составляют проблему. Не знаю, что их порождает – инстинкт, обратный самосохранению или стремлению Джонни Яблочное Семечко населить мир бродягами. Знаю, я слишком беспечен, никогда не предохраняясь при всех бушующих в мире болезнях, не говоря уж о том, что моя рыбка-брассистка так и стремится нырнуть в женскую форму в надежде распространить на свете новые незнакомые формы жизни. Что за дьявольское потомство я породил бы – разноцветных зебр, которые бегают сразу в восемь сторон? Жирафов, потягивающих из бассейнов спиртное, открыто приманивая сочувственных женщин? Разве можно не задумываться о последствиях, попросту реагировать, тащась, топая и приплясывая, скача, как осел, от одного дурацкого приключения к другому? Неужели я никогда не пойду по прямой, вечно буду петлять зигзагами вроде обкурившегося обалдуя, вечно ввязываясь в неправедную войну. «Дурачок, не Корея – Вьетнам!» В любом случае, в ту войну, которая уже кончилась, проиграна, описана в учебниках истории.
Отец? Мать? Где они, чтоб объяснили мое появление на свет? Почему меня подбросили на колени психопатки, которая не знает полного набора эвфемизмов, обозначающих гениталии? Куда они отправились? Где они – глубоко в джунглях, забравшись туда сквозь лазурные мечтания Джозефа Конрада? Или трудятся в Уолмарте, покупая по большим праздникам пиццу? Думают ли когда-нибудь, что со мной стало? Или я превратился для них в смутную стершуюся штриховку на земной гравюре?
На эти вопросы я ищу ответы, или они побочные? Не для того ль я пустился на поиски, пересматривая историю своей сексуальной жизни, чтобы прорвать дыры в ткани своей биографии, куда хлынет свет? Вдруг он так ослепит меня, что я выйду из тела в некую воздушную сферу, стану атомами и протонами, оставив за собой только следы в пыли, заметные на солнце лишь под определенным косым углом?
– Дурной ты мой, – пробормотала Марни. – Удалый малый. М-м-м-м. Ладно. Не возражаю. – Она лягнула меня в бедро, заплясала дьявольский чарльстон, заскакала, запрыгала. – Полегче на поворотах… ух… девочка, мальчик… Мага машанини. Видно, Дека тебя замучила. Высосала и выбросила. Вот тебе Камасутра.
Она засмеялась безумным, лишенным всякого притворства смехом, свойственным людям, которые говорят во сне, саркастически забормотала, распаленная подсказками подсознания. Я не мог расшифровать этот лепет. Может быть, она тоже только что вернулась из Африки, сполна впитав птичий язык и напившись зелья.
Я перелег на пол и ненадолго заснул, стараясь получить откровение. Но сон напоминал рвущуюся кинопленку, мелькал, дрожал, останавливался, начинался, пока не сорвался с катушки. Я трижды просыпался, бежал в туалет. Завтра буду на грани галлюцинаций от недосыпания, мир раздуется от непереваренных быстрых снов. Я пару раз принимал ЛСД, который не рекомендуется алкоголикам. Мы предпочитаем ватные одеяла и легкие сны утыканным гвоздями ложам и практике йоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
В тот вечер мы оторвались от души, хоть я еще не оправился после дневной поправки в баре. И полностью выложил Марни историю Керри. Она привела меня к себе домой. Я стал ее однодневным домашним Животным, которому она позволила спать в своей постели. У нас была абсолютно разная химия, ибо Марни ни разу не выезжала из Фресно. Была так довольна местом официантки, что ее никогда не манили непроторенные тропы.
– У меня роговые бородавки от химии, – сообщил сидевший рядом со мной мужчина.
Остаток пути я старался прослушать дальнейшее. Есть люди, которые разбираются решительно во всем: в разнообразных медицинских инструментах сканерах, лучевых пушках, иглах и уколах, пиявках и внутривенных капельницах. Я еще час слушал его диссертацию, а по окончании сказал:
– Желаю вам удачи.
На том он успокоился. Знал, наверно, что практически все готовы говорить о чем угодно, кроме его болезни, а поскольку я вообще молчал, признал меня исключением.
– Хороший ты парень, сынок.
До Марни топать еще три мили. Я шагал, погрузившись в мечты, как в двенадцать лет, разъезжая на велосипеде, мечтал в конце концов оказаться в местечке получше. Но тогда каждый раз был обязан вернуться домой, где мать постоянно по любому поводу делала замечания – не так стоишь, не так держишь ложку, корректировала бы даже мою манеру писать, если б я не запирал за собой дверь туалета.
Я помнил дорогу к дому Марни. Вскоре дошел до комплекса дешевых кооперативов в квартале для стесненных в деньгах людей. Здесь жили главным образом матери-одиночки и разведенные отцы. Прекрасная площадка для постельных игр между потерпевшими крах. Я замечал, как один тип неделю ходит в одну квартиру, следующую неделю в другую и так далее. В определенном смысле подобное место, где можно бродить туда-сюда, не выезжая из Рима, было бы для меня идеальным. Больше простора для эффективной деятельности.
Я постучал – никто не ответил. Потом появилась какая-то женщина с маленькой дочкой.
– Марни еще тут живет?
– Нет. Съехала месяц назад. Не знаю куда. Просто собралась и исчезла.
Существовали два возможных варианта. Как уже говорилось, Марни никогда не уехала бы из Фресно. Либо она в «Биг-бое», либо делает карьеру в Эпплби, либо дома у матери – иди ищи.
Поэтому я отправился к матери, еще за милю. Найти не трудно – на окнах всегда висело столько ниток, унизанных кристаллами, что астронавты из космоса наверняка замечали сверкание. Однако, преодолевая расстояние, я не видел алмазного блеска. Стоял обычный дом, точно такой, как соседние. Мне пришло в голову, что Америка давно старается сделать каждый квартал, город, район похожим на любой другой, чтобы ни у кого не возникло желание ехать куда-нибудь в другое место.
На мой стук дверь открыла мать. Теперь она была наполовину не индианкой из Индии, а африканкой. В дрянном пестром многонациональном наряде и шляпе до потолка, зажаренная в микроволновке до оранжевого цвета. Вид умиротворенный до сумасшествия, довольный, как после лоботомии. На стенах развешаны маски. Деревянные жирафы и тигры отели пройтись по ковру, но были парализованы, Сидя в штукатурке, как в клетке зоопарка.
– Ты к Аквамарин? – спросила она. – Захода дорогой.
Я сел на табуретку, чувствуя, как розничная Африка давит мне на мозги. Она принесла чашку чаю от которого шел пар с ароматом корицы.
– Она скоро придет.
– Что у вас за акцент? Были в Африке?
– Конечно. Ездила со своей группой из заочного колледжа. В конце концов осталась там на год. Моя жизнь полностью переменилась.
– А Марни как?
– Кто такая Марни?
– Аквамарин.
– Ты имеешь в виду Акилу? Это значит «та, кто размышляет». Слишком много размышляет. Все старается обосноваться, устроиться. Мне хотелось бы, чтоб она повидала мир.
– А вас мне как теперь называть?
– Дека. «Та, кто несет наслаждение».
Как она на меня посмотрела… Давным-давно Дека – мать – с удовольствием и со смехом касалась моей руки, иногда прижималась, время от времени поглаживала по плечу, пока оттуда до самого паха не пробегали мурашки. Я чувствовал эротические позывы. Все это творилось на глазах у Марни, которая просто дымилась от возмущения.
– Зачем ты здесь, мальчик?
– Ищу вашу дочь. Мне с ней надо поговорить.
– Тебя так долго не было, я по тебе скучала.
Несмотря на искусственный акцент и загар, я начинал верить, что она действительно африканка-Квартира была пропитана незнакомыми запахами. Я ждал каких-нибудь племенных ритуалов, предчувствуя, что она вскоре вытянет мою шею до размеров жирафьей или проколет в мочках ушей дыры величиной в полдоллара.
– Акила вернется через два часа. У меня для тебя есть подарок.
Она ушла в спальню, вернулась с кулоном. Если я не ошибся с первого взгляда, в центре медальона сверкал не цирконий.
– Очень ценная вещь. Я познакомилась с одним торговцем алмазами. Он начал меня снабжать. Но не могу же я все носить! Вдобавок они мне напоминают о родине. Я должна вернуться. И вернусь. А пока дарю это тебе.
Она остановилась у меня за спиной, пальцы, прежде чем застегнуть цепочку, пробежались по шее – нежно, медленно, – добрались до груди. Мать изогнулась, обвила меня – Африка поглотила Америку.
– Ах, – вздохнула она, тискаясь так, что я не мог противиться, – два часа у нас есть. Потом оденемся. Акила ничего не узнает.
Мы направились в спальню. Она меня раздела, осмотрела, толкнула в постель. Разделась сама без труда, поскольку под шелком ничего больше не было. Светилась оранжевым светом, но у меня в глазах стояло красное пятно – Марни. А синее? Синее пятно – последний раз с предыдущей женщиной, лучше любого текущего унылого момента. – Ты все-таки знаешь, что делать.
– Что значит – все-таки?
– Инструмент небольшой, но работает споро.
Мы двигались все быстрей и быстрей, континенты сближались, сливались, география переворачивалась. Поглотив меня, она сказала:
– Давай одеваться. Иногда Акила приходит пораньше. Быстро, быстро.
Я пошел в ванную, стараясь снова стать американцем. Но как бы ни обливался водой, волосы на подушке свалялись, от меня по-прежнему пахло чужестранными запахами.
– Выходи, выходи, – кликнула она из зоопарка. Марни вернулась. Я вышел и остолбенел в гостиной деревенским идиотом.
– Что ты тут делаешь? – спросила она.
– Просто…
– Соскучился по тебе, дорогая, – подсказала мать. – И приехал к нам в гости.
– Незваный гость.
– Что это ты говоришь, Акила, любовь моя?
– Марни. Меня зовут Марни.
– Ох, – рассмеялась мать, – ведь это просто прозвище.
Вот так мы и стояли – я в шмотках из «Кей-Март», Марни в униформе «Биг-боя» и Дека в шелках. Я практически слышал, как в голове у Марни тикает калькулятор.
– Мама, оставь нас.
– Пойду в спальню.
– Нет, пойди куда-нибудь еще. В магазин. Купи пюре из ямса, пшено, крахмал, тесто, зеленые бобы, дыню, арахис. Устроим праздничный обед.
– Как скажешь, Акила.
– Африканский праздничный обед. Ха!
– Уже иду.
– Поторопись, пожалуйста. Наш незваный гость явно проголодался.
Дека нашла свою сумочку, подмигнула мне и ушла.
– Трахался с моей матерью? – спросила Марни.
– Что это за вопрос?
– Разве в первый раз ты удрал не потому, что она все время вокруг тебя мурлыкала, как Билли Холидей. Может быть, пробовал удержаться, но ведь меня дома не было, так что, какая разница, правда?
– Иисусе! – В данный момент моими устами говорила Керри. Поправочка: «Господи Иисусе!»
– Зачем тогда ты явился сюда? Зачем приехал в Фресно? Хотя меня это не удивляет.
Она пошла к себе в комнату переодеваться, а голос по-прежнему звучал громко и четко.
– Почему мой приезд тебя не удивляет?
– Мама вступает в контакт с африканскими духами. Откуда мне знать? Почему я должна объяснять тебе? Просто знаю. И что ты женат, тоже знаю. Никак не можешь усидеть на месте?
Она вышла в свитере пастельных тонов, в брюках цвета хаки, в грошовых мокасинах, настоящая американская девушка – женщина, но все равно девушка. Образец практичности, бездетная мать футболиста. Без всяких материнских чувств.
– Не устоял, пустился бродяжничать, никого не разыскиваешь? Ровно наоборот. Никогда не замечал, что все твои женщины остаются на месте? Многих можно найти, не выходя из дома. А ты мотаешься туда-сюда, повсюду, никогда ничего нового не находишь. Просто бежишь. Как моя мать.
Я ее поцеловал. Должно быть, к губам Map ни меня потянула какая-то моя единичная суперменская частичка. Мне хотелось проникнуть в самую глубь женской сути, просверлиться в древо их сексуальности, в семена, корни, ветви, листья. Однако поиметь мать и дочь с перерывом в несколько минут – это нечто, хотя я никогда не ставил рекордов и не вел счет на ринге.
На секунду почувствовал, что она уступила, потом стиснула губы и оттолкнула меня.
– Не так быстро.
– Извини… не пойму, что я такого сделал.
– Первым делом принял душ.
– Ты что, правда думаешь, будто я…
– Молчи. Мама рано ложится. Я могу переспать с тобой. Только хочу сначала узнать, зачем… что ты тут делаешь.
Я полез в карман за письмом и вспомнил, что оно уничтожено.
– У меня уже нет вещественных доказательств, но кто-то прислал письмо и сообщения по электронной почте. Не слишком приятные сообщения. Меня может преследовать только кто – то из бывших знакомых. Сначала грозили убийством, теперь самоубийством, то есть самоубийством под видом убийства, которое будто бы я совершил, потому что… потому что…
– Стоп. Знаешь, почему я работаю в «Биг-бое»? Потому что люблю мир таким, как есть, со всеми безобразиями, даже с униформой из полиэстера и стариками в буфете. Люблю дешевые автомобили, люблю счета оплачивать вовремя. Не люблю матерей, которые воображают, что нашли себя в Африке, и возвращаются, словно беженцы, к первому пирсу. Меня не особенно интересуют бродяги, беглецы, осужденные – вы все неудачники, проигравшие. Да, куда бы ни шли и ни ехали. Бежите, чтоб с ума не сойти. Разве ты мог так долго просидеть на одном месте и не свихнуться? Или уже свихнулся? Похоже на то. Убийство, самоубийство, убийство… Зачем ты удрал от жены, если так уж боишься?
– Затем, что это бригада дорожных рабочих из одной женщины, которая долбит передо мной дорогу отбойными молотками.
– Может, дорогу надо забетонировать.
– Я опять по ней еду.
Я сел за обеденный стол, стоявший посредине гостиной. Марни прилегла на диван, скрестив тощие ноги, уставшая, потрепанная, помятая в ресторанном хаосе. Вздохнула, возможно, надеясь сдуть меня в Тихий океан. Может быть, там я найду чемодан, приплыву на нем, как на плоту, к островам Полинезии. Вновь обрету невинность в бананово-спелом раю, сведу дружбу с пигмеями, буду метать в обручи кокосовые орехи, раскачиваться на лианах, надеясь, что диспетчер пошлет к черту сигнал пролетающего спасательного самолета, пилотируемого Рози, который едва способен держать высоту с чертыхающимся неподъемным грузом. Я задумался над банальным утверждением Марни, что куда бы ни шел и ни ехал, и прочее, но мог бы возразить: где бы она сама ни была, постоянно остается здесь, ничего в процессе не видя, кроме рыбы, жареной картошки, тройных гамбургеров, стопок оладий, сосисок, нескончаемого потока людей, готовых, подобно лососю, прыгнуть навстречу смерти с вилкой в одной руке и счетом «Биг-боя» в другой.
– У вас в ресторане найдется работа?
– Для тебя? Не смеши.
– Мне нужна машина и немного денег. Приехав сюда в автобусе, я узнал о раке больше, чем хотелось бы.
– Кулон у тебя на шее стоит две тысячи боксов. Видно, ты неплохой трахальщик, Джон. Сколько девушек еще осталось?
– Три. А Пегая сломалась под Бейкерсфилдом. Я имею в виду свою машину.
– Куплю у тебя кулон за тысячу пятьсот. Идет? Может быть, мой папаша достаточно туп, чтобы его купить. Однажды уже покупал на пособие.
– Знаешь кого-нибудь, кто продает машину за тысячу долларов?
– Обожди минуточку. – Она села. – Откуда ты знаешь, что не я прислала письмо?
– Нутром чую.
– Да ну? Что ж, ты мне тоже нравишься, хоть не настолько, чтобы позволить трахать мою мать. Тебя в самом деле интересует, кто написал письмо?
– Хочешь сказать, будто я что-то другое ищу?
Она пожала плечами. Тут послышался топот и дребезг.
– Черт побери, – буркнула Марни, – вернулась. Готовить не умеет. Я бы на твоем месте не ела.
Мы говорили об Африке, пока Дека стряпала нечто вонявшее дымом из выхлопной трубы Пегой. Марии вздыхала при каждом упоминании о церемониях и ритуалах, о ночах под звездами с обвившимися вокруг деревьев змеями, о носорогах, рыщущих в поисках пропитания; лопоухих слонах, которые знают, что превратились теперь в современных рабов, поджидая корабли Ф.Т. Барнума, которые увезут их к другим берегам; о махинациях на алмазных жилах, откуда поддавшийся соблазну маклер предлагает путешественнику добытые камни; о духах буша и зельях, вызывающих галлюцинации; о сексуальных играх с мужчинами, у которых уши падают на плечи; об уроках танцев, расползающихся городских трущобах, о ласковой хватке глобальной экономики. В наказание мы съели нечто несъедобное. Я не стал пить стоявшую передо мной бурду, а Марни с Декой выпили и быстро опьянели, стреляя друг в друга через стол глазами.
Наконец Дека сказала:
– Я ложусь спать, а вы делайте что хотите, будто я ничего не знаю. Только не шумите. Никаких воплей, слышите?
Мы в ту же секунду свалились на диван, но Марни скоро заснула, ворочаясь и брыкаясь. Мать ее из другой комнаты словно подавала сигнал тревоги перед землетрясением. В квартире стоял гул, издаваемый на взлете «Боингом-747». Я думал о многом, особенно о том, что правильно сделал, не переспав с Марни. Подобные ситуации отчасти и составляют проблему. Не знаю, что их порождает – инстинкт, обратный самосохранению или стремлению Джонни Яблочное Семечко населить мир бродягами. Знаю, я слишком беспечен, никогда не предохраняясь при всех бушующих в мире болезнях, не говоря уж о том, что моя рыбка-брассистка так и стремится нырнуть в женскую форму в надежде распространить на свете новые незнакомые формы жизни. Что за дьявольское потомство я породил бы – разноцветных зебр, которые бегают сразу в восемь сторон? Жирафов, потягивающих из бассейнов спиртное, открыто приманивая сочувственных женщин? Разве можно не задумываться о последствиях, попросту реагировать, тащась, топая и приплясывая, скача, как осел, от одного дурацкого приключения к другому? Неужели я никогда не пойду по прямой, вечно буду петлять зигзагами вроде обкурившегося обалдуя, вечно ввязываясь в неправедную войну. «Дурачок, не Корея – Вьетнам!» В любом случае, в ту войну, которая уже кончилась, проиграна, описана в учебниках истории.
Отец? Мать? Где они, чтоб объяснили мое появление на свет? Почему меня подбросили на колени психопатки, которая не знает полного набора эвфемизмов, обозначающих гениталии? Куда они отправились? Где они – глубоко в джунглях, забравшись туда сквозь лазурные мечтания Джозефа Конрада? Или трудятся в Уолмарте, покупая по большим праздникам пиццу? Думают ли когда-нибудь, что со мной стало? Или я превратился для них в смутную стершуюся штриховку на земной гравюре?
На эти вопросы я ищу ответы, или они побочные? Не для того ль я пустился на поиски, пересматривая историю своей сексуальной жизни, чтобы прорвать дыры в ткани своей биографии, куда хлынет свет? Вдруг он так ослепит меня, что я выйду из тела в некую воздушную сферу, стану атомами и протонами, оставив за собой только следы в пыли, заметные на солнце лишь под определенным косым углом?
– Дурной ты мой, – пробормотала Марни. – Удалый малый. М-м-м-м. Ладно. Не возражаю. – Она лягнула меня в бедро, заплясала дьявольский чарльстон, заскакала, запрыгала. – Полегче на поворотах… ух… девочка, мальчик… Мага машанини. Видно, Дека тебя замучила. Высосала и выбросила. Вот тебе Камасутра.
Она засмеялась безумным, лишенным всякого притворства смехом, свойственным людям, которые говорят во сне, саркастически забормотала, распаленная подсказками подсознания. Я не мог расшифровать этот лепет. Может быть, она тоже только что вернулась из Африки, сполна впитав птичий язык и напившись зелья.
Я перелег на пол и ненадолго заснул, стараясь получить откровение. Но сон напоминал рвущуюся кинопленку, мелькал, дрожал, останавливался, начинался, пока не сорвался с катушки. Я трижды просыпался, бежал в туалет. Завтра буду на грани галлюцинаций от недосыпания, мир раздуется от непереваренных быстрых снов. Я пару раз принимал ЛСД, который не рекомендуется алкоголикам. Мы предпочитаем ватные одеяла и легкие сны утыканным гвоздями ложам и практике йоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15