Я продолжал упорствовать, а лорд Мервилл – настаивать на своем. Так и не поладив в этом вопросе, мы, тем не менее, расстались друзьями. Он отправился, как я узнал позднее, к леди Гертруде и рассказал о провале своей попытки убедить меня познакомиться с ней – исключительно из-за нехватки времени. Не разглашая моего секрета, он попытался оправдать мои действия срочной необходимостью покинуть Англию. Естественно, это было воспринято как новое оскорбление.
Все было готово для моего отъезда в Дил, откуда я должен был отплыть во Фландрию. Мне оставалось сделать несколько деловых визитов, в том числе к леди Снеллгров – она обещала мне рекомендательное письмо к своему брату, проживающему в Брюсселе. Мервилл поехал со мной.
Леди Снеллгров оказалась дома, и нас тотчас провели в гостиную, где она находилась в обществе двух дам. Они встали при нашем появлении. Отвешивая им поклон, я не успел еще ничего сообразить, но сердце мое прежде глаз узнало – кого бы вы думали? Лидию! Утраченную мною Лидию, в поисках которой я готов был избороздить вселенную, разыскивая ее всюду, только не там, где она находилась на самом деле. Да! Я и сегодня не могу без содрогания подумать о том, что еще минута – и мы могли бы разминуться. Это было так неожиданно, что я остолбенел от изумления и радости и не в силах был пошевелиться или хотя бы вымолвить слово. Я только и мог, что пожирать ее глазами, бессильными передать весь восторг моего сердца. Волнение не позволило мне не только выразить свои чувства, но и заметить то впечатление, которое эта встреча произвела на Лидию. Едва придя в себя, я бросился к ее ногам, схватил руку, которую она не успела отдернуть, и попытался что-то сказать, но тщетно. Меня по-прежнему душило волнение. Наконец имя Лидии сорвалось с моих губ. Сама Лидия казалась если и менее удивленной, то не менее взволнованной. Однако безошибочный инстинкт любви заставил меня почувствовать в ней некоторую сдержанность, если не сухость; во взгляде, обращенном на меня, недоставало теплоты. Впрочем, это не могло меня обескуражить. Сила моих чувств была столь велика, что я забыл обо всем на свете. Я видел Лидию – и этого было достаточно.
Дама, бывшая с Лидией, не дала мне времени опомниться. Она властно взяла Лидию за руку и резко, безо всяких объяснений, вывела в гостиную, где я по-прежнему стоял, как истукан, не в силах ринуться за ними или хотя бы выразить протест. Проходя мимо меня, старшая дама уронила: "Какой актер!"
Я диким взглядом обвел комнату, ища поддержки Мервилла, но он тоже исчез. Покинутый возлюбленной и другом, я так и стоял столбом, во власти отчаяния, тем более сильного, что все свершилось слишком быстро. Наконец я в изнеможении опустился в кресло. Перед глазами по-прежнему стояла Лидия – так счастливо обретенная и вновь потерянная!
Ко мне подошла безмерно удивленная леди Снеллгров и спросила, что я сделал, чтобы до такой степени обидеть или взволновать леди Гертруду Санли и ее мать.
– Леди Гертруду Санли? – вскричал я. – Неужели весь мир сговорился мучить меня? Причем тут леди Гертруда? Какое она имеет отношение к Лидии, той самой Лидии, которая только что покинула меня столь безжалостным образом?
– Не знаю, о какой Лидии вы говорите, – довольно прохладно ответила леди Снеллгров, – но это, конечно, шутка. Вы не можете не знать, что здесь только что были графиня М. и ее дочь, леди Гертруда.
Вот как раз этого-то я и не знал. Более того, никак не мог поверить словам леди Снеллгров, хотя, разумеется, она не собиралась меня обманывать. Но как я мог не верить собственным глазам? Мы объяснились, и я скоро понял свою ошибку, обусловленную стечением обстоятельств и сделавшую примирение с Лидией весьма нелегким делом.
Как оказалось, леди Гертруда не была единственной, представленной в тот день ко двору: перед ней представляли мисс Э., ее-то я и видел, а поскольку она не произвела на меня впечатления, не удосужился спросить, как ее зовут. Сразу после нее ждали выхода леди Гертруды, чье имя было у всех на устах и опередило ее появление в зале. Когда оно достигло моих ушей, я отнес его к девушке, только что принявшей боевое крещение, и тотчас удалился, так и не узнав о своей ошибке – вплоть до нечаянной встречи с Лидией у леди Снеллгров. Лидия – леди Гертруда! Я оскорбил ее на балу-маскараде и на другое утро покинул Лондон – в то время, как она думала, что я узнал ее; с презрением отверг предложение Мервилла представить меня ей и, в довершение всего, должен был вот-вот пуститься в заграничный вояж, что явилось еще большим оскорблением.
В эти минуты растерянности и горьких сожалений мне оставалось утешаться лишь сознанием своей невиновности. Как вдруг еще одна страшная мысль пришла мне в голову: Мервилл – мой соперник! Но я не мог долго на ней задерживаться: к леди Снеллгров приехали новые гости. Я бросился наводить справки и думать о том, как объяснить Лидии мою ошибку.
Было нетрудно узнать, где она живет, но я не мог предстать перед леди Гертрудой или ее матерью, не развеяв возникшего недоразумения. Я решил сделать это в письме, которое передала бы миссис Бернард или ее свекор, низкорослый старик, столь жестоко введший меня в заблуждение.
По прибытии домой я первым делом отправил управляющего вместе с Томом, знавшим мистера Бернарда в лицо, и знавшим, где искать его, с просьбой о встрече, а тем временем написал письмо леди Гертруде, в котором излил душу в столь искренних выражениях, что она не могла не поверить и не откликнуться.
Вернулся мой посыльный и сообщил, что вышеуказанного джентльмена нет дома, но ему оставили записку, так что утром он непременно прочтет ее. Любое промедление было для меня подобно смерти, но мне ничего не оставалось, как только ждать. Вот когда я остро почувствовал отсутствие Мервилла. Я жаждал излить душу, но – как будто прочих страданий было недостаточно – во мне заговорила ревность. Я тотчас отправился к Мервиллу, но его не оказалось дома и никто не мог сказать мне, где искать его. Я объехал все места развлечений – и все напрасно.
Усталый и измученный, я вернулся домой, ни на йоту не приблизившись к цели.
На следующее утро мне принесли записку от Мервилла.
"Я понимаю, сэр, что моему внезапному исчезновению нет оправдания, разве что сошлюсь на боль, вызванную вашей неожиданной встречей с Лидией. В горячке первых минут соперник восторжествовал над другом, и я был близок к тому, чтобы принести вас в жертву. И если в конце концов вопрос решился в вашу пользу, то не из соображений дружбы или требований чести, а потому лишь – не стану лгать, – что здравый смысл не дал мне усомниться в том, на чьей стороне будет перевес: ведь вы намного опередили меня в сердце леди Гертруды. Насколько я могу судить, произошло чудовищное недоразумение, из которого честь не позволяет мне извлечь выгоду. Поэтому я решил предстать перед леди М. и убедить ее в вашей невиновности – это должно произвести тем большее впечатление, что ей известны мои собственные чувства к ее дочери. Но не сомневаюсь, что и вы, со своей стороны, не упустите ни единой возможности объясниться с ними. Видите, изменник вы этакий, вся моя месть вам за смерть моих надежд сводится, таким образом, к искренним попыткам помочь вам в осуществлении ваших. Пусть ваше счастье в какой-то степени компенсирует то, в чем отказано мне самому. Увидимся утром. Я вновь свободен и остаюсь преданным вам,
Мервилл".
Ничто не могло так успокоить и обрадовать меня, как это примирение с Мервиллом, но осталось еще помириться с леди Гертрудой; однако я счел письмо Мервилла добрым предзнаменованием. Едва я успел дочитать его до конца, как явился мистер Бернард (вернее, мистер Уитерс, ибо такова была его настоящая фамилия) собственной персоной. Его тотчас пропустили ко мне, и ни обида за прошлый обман, ни то, что на протяжении последнего времени он не раз безжалостно пресекал мои попытки докопаться до истины, не могли помешать мне заключить его в объятия и оказать ему самый сердечный прием; обладая сухим, стоическим характером, он, тем не менее, не смог остаться равнодушным к этим знакам моего расположения. После обмена приветствиями я заставил его сесть. Я объяснил ему свое поведение на балу, без чего мне было трудно рассчитывать на его доверие. По-видимому, оно удовлетворило мистера Уитерса, и он, в свою очередь, поведал мне следующую историю – без единой фальшивой ноты либо увертки.
– Вам может показаться странным, – начал он, – что юная леди с таким происхождением, как леди Гертруда, в столь нежном возрасте вынуждена была бежать из дома и скрываться там, где вы впервые встретили ее, – особенно в наш век и в стране, так мало подходящей для романтических эскапад, как наша. Поэтому придется сделать экскурс в прошлое, к источнику сих приключений, и познакомить вас кое с какими подробностями из жизни этого семейства, известными лишь узкому кругу родственников и близких друзей.
У графа М. и его жены был сын, лорд Санли, многообещающий юноша, и дочь, леди Гертруда. Лорд Санли отправился в заграничное путешествие; тем временем леди Гертруду увидел лорд Ф., случайно заехавший в поместье графа М., и, хотя она только что вышла из детского возраста, был так поражен ее красотой, что и думать забыл о вопиющей разнице между ее рассветом и его закатом, ибо ему было около шестидесяти лет, он был вдов и не имел детей.
Решив вступить с ней в брак, сей важный государственный чин пообещал ее отцу доступ к неограниченной власти и сопроводил свое предложение такими посулами, что граф М., чьей слабой стрункой было чрезмерное честолюбие, закрыл глаза на разницу в летах и согласился – от своего имени и от имени девушки и ее матери.
Он с тем большей готовностью предположил содействие, или хотя бы молчаливое согласие леди М., что никогда не видел ни малейшего сопротивления с ее стороны. Его жена была особа с мягким, пассивным характером, полностью подчинившая себя мужу – благодаря той властности, с которой он брал на себя решение всех вопросов. А если она и пыталась проявлять малейшее неодобрение, он быстро укрощал ее вспышками ярости – тем и кончалось.
Когда он, в своей обычной категорической манере, посвятил ее в свои планы относительно будущего леди Гертруды, леди М., в душе которой сей проект вызвал непобедимое отвращение, не стала открыто перечить мужу, в надежде на то, что это не последнее его слово в столь спорном и деликатном вопросе; что по зрелом размышлении он передумает, или, по крайней мере, проявит колебания, вот тогда-то и наступит ее черед и она успеет отговорить его, прежде чем дело зайдет слишком далеко.
Что касается леди Гертруды, то, когда отец выразил ей свою волю – в форме не подлежащего обжалованию приговора, – она была слишком поражена и испугана, чтобы вымолвить хотя бы одно словечко, и это молчание, принятое за знак согласия, сослужило ей скверную службу. Лорд Ф. вызывал в ней ужас не только из-за разницы в годах (возраст жениха мог внушать ей почтение, но никак не любовь), но и благодаря его манере скорее требовать, нежели стараться понравиться. Привыкший ни перед кем не склонять голову, на государственной службе лорд Ф. усвоил категоричность тона и жеста, которую он вкладывал в свои пустые, напыщенные речи, наводившие благоговейный ужас на подчиненных и вызывавшие смех у женщин.
Отвращение леди М. к этому брачному союзу было вызвано ее знанием жизни, тогда как леди Гертруда была им обязана мудрости самой природы, не пожелавшей допустить, чтобы столь юное и прелестное создание было принесено в жертву Амбициям и Корысти, не совместимым со Счастьем, которое можно обрести лишь в обоюдной Любви, начинающейся как страсть, а затем, под руководством долга и чести, переходящей в нежную привязанность.
Лорду Ф. было некогда (даже если бы его раздутое самомнение допустило такую возможность) ухаживать за девушкой, дабы преодолеть холодность леди Гертруды и ее матери. Из Лондона поступила с курьером депеша о том, что государственные дела призвали его в столицу. Поэтому он уехал, не успев заручиться согласием обеих женщин. Впрочем, он и не считал такое согласие жизненно необходимым, всецело полагаясь на лорда М., с которым было достигнуто полное взаимопонимание.
Вскоре семья лорда М. перебралась в Лондон. К этому времени леди М. убедилась, что ее расчеты не оправдали себя; все ее робкие попытки замолвить словечко за несчастную дочь наталкивались на непоколебимую решимость ее мужа, и она содрогалась, думая о последствиях этой решимости для леди Гертруды, которая до тех пор больше грезила, чем жила; произнесенный над ней приговор – жить с палачом – казался ей страшнее смертного приговора.
Убедившись, таким образом, в серьезности намерений своего супруга, уже начавшего подготовку к свадебной церемонии, леди М. чего только не предпринимала: и уговаривала, и раскрывала ему глаза на будущего зятя, и отвлекала его внимание от столь ужасного проекта – все напрасно. Как прежде его не тронуло ее косвенное неодобрение, так теперь привело в бешенство открытое противодействие. Он не допускающим возражений тоном ответил жене, что ничто не удержит его от этого шага навстречу выгоде и карьере.
До глубины души пораженная угрозой счастью нежно любимой дочери, леди М. в этой ситуации подтвердила мнение о том, что, доведенные до отчаяния, самые мягкие, самые ручные натуры способны принимать бесстрашные и непоколебимые решения. Убедившись, что лорд М. не собирается пересматривать и, тем более, менять свое решение, готовая на все, чтобы не допустить этого брака, и исчерпав все иные средства к спасению леди Гертруды, леди М. поняла, что ей больше ничего не остается, как только бежать и скрываться вместе с дочерью до тех пор, пока время, заступничество друзей или сама чудовищность такого шага не откроют ее мужу глаза на его причину. Причину, вынудившую ее подавить в себе долг жены ради исполнения долга матери.
Не было такой силы, которая могла бы помешать леди М. в ее стремлении защитить леди Гертруду от страшной перспективы, преодолевая отвращение, отдать свою руку тому, к кому не лежало и никогда не будет лежать ее сердце. Она поделилась своими планами с моей невесткой, почти дочерью, миссис Уитерс, которую вы знали как миссис Бернард, и обсудила с ней план побега. Сам я прежде исполнял обязанности управляющего имением леди М. в графстве Уорикшир, но по старости удалился от дел; однако миледи с помощью миссис Уитерс убедила меня в настоятельной необходимости этого шага, и, хотя я не скрыл от них, что не могу одобрить бегства жены и дочери супруга и отца, к тому же важного государственного деятеля, я в конце концов был вынужден признать их правоту и оказать им содействие.
Следует отдать должное леди М.: она выразила готовность отказаться от своего плана, если я посоветую какой-нибудь другой путь спасения ее дочери, добавив, что будет только благодарна, если я удержу ее от чреватого многими опасностями шага, которому она, однако, отдает предпочтение перед упреками самой себе в бездействии, если допустит, чтобы ее дочь безжалостно вырвали из материнских объятий и обрекли на жизнь с ненавистным, грубым стариком, по сравнению с чем даже смерть представляется ей более мягким исходом. Возможно, их бегство приведет к тому, что, выпустив пар, лорд М. откажется от намерения строить свою карьеру на несчастье дочери, равно дорогой для них обоих. Она же тем временем свяжется с сыном, лордом Санли, в чьих чувствах и в чьей поддержке абсолютно уверена, и, возможно, тому удастся переубедить отца. Сейчас же главное – не потерять ни одной минуты.
Мне было тем труднее противостоять давлению этих аргументов, что, зная нрав милорда, я не видел другого выхода и понимал, что моя добрая госпожа, доведенная до отчаяния, вынуждена выбирать меньшее из зол. Сочувствие и давняя привязанность к ее светлости не позволили мне уклониться от содействия ей в этой рискованной затее. Конечно, я предпочел бы менее противный моим убеждениям способ спасения леди Гертруды, но, раз такового не существовало в природе, я готов был служить ей.
Время было исключительно дорого. Держаться вместе значило бы увеличить риск, поэтому было решено, что леди М. должна будет сама позаботиться о себе, а леди Гертруда поступит под покровительство моей дочери и вашего покорного слуги. Опасаясь несчастного случая в каком-нибудь морском порту, где будут предприняты самые интенсивные поиски, мы сошлись на том, что я подыщу им надежное убежище в каком-либо глухом углу и стану ждать дальнейших распоряжений ее светлости.
Немногие из женщин отважились бы на такое решение, и еще меньшее их число довели бы его выполнение до конца. Леди М. вела себя так, словно вся ее жизнь была подготовкой к этому поступку, вплоть до последнего момента сохраняя поразительное самообладание, даже безмятежность духа, благодаря чему ее супруг так ничего и не заподозрил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Все было готово для моего отъезда в Дил, откуда я должен был отплыть во Фландрию. Мне оставалось сделать несколько деловых визитов, в том числе к леди Снеллгров – она обещала мне рекомендательное письмо к своему брату, проживающему в Брюсселе. Мервилл поехал со мной.
Леди Снеллгров оказалась дома, и нас тотчас провели в гостиную, где она находилась в обществе двух дам. Они встали при нашем появлении. Отвешивая им поклон, я не успел еще ничего сообразить, но сердце мое прежде глаз узнало – кого бы вы думали? Лидию! Утраченную мною Лидию, в поисках которой я готов был избороздить вселенную, разыскивая ее всюду, только не там, где она находилась на самом деле. Да! Я и сегодня не могу без содрогания подумать о том, что еще минута – и мы могли бы разминуться. Это было так неожиданно, что я остолбенел от изумления и радости и не в силах был пошевелиться или хотя бы вымолвить слово. Я только и мог, что пожирать ее глазами, бессильными передать весь восторг моего сердца. Волнение не позволило мне не только выразить свои чувства, но и заметить то впечатление, которое эта встреча произвела на Лидию. Едва придя в себя, я бросился к ее ногам, схватил руку, которую она не успела отдернуть, и попытался что-то сказать, но тщетно. Меня по-прежнему душило волнение. Наконец имя Лидии сорвалось с моих губ. Сама Лидия казалась если и менее удивленной, то не менее взволнованной. Однако безошибочный инстинкт любви заставил меня почувствовать в ней некоторую сдержанность, если не сухость; во взгляде, обращенном на меня, недоставало теплоты. Впрочем, это не могло меня обескуражить. Сила моих чувств была столь велика, что я забыл обо всем на свете. Я видел Лидию – и этого было достаточно.
Дама, бывшая с Лидией, не дала мне времени опомниться. Она властно взяла Лидию за руку и резко, безо всяких объяснений, вывела в гостиную, где я по-прежнему стоял, как истукан, не в силах ринуться за ними или хотя бы выразить протест. Проходя мимо меня, старшая дама уронила: "Какой актер!"
Я диким взглядом обвел комнату, ища поддержки Мервилла, но он тоже исчез. Покинутый возлюбленной и другом, я так и стоял столбом, во власти отчаяния, тем более сильного, что все свершилось слишком быстро. Наконец я в изнеможении опустился в кресло. Перед глазами по-прежнему стояла Лидия – так счастливо обретенная и вновь потерянная!
Ко мне подошла безмерно удивленная леди Снеллгров и спросила, что я сделал, чтобы до такой степени обидеть или взволновать леди Гертруду Санли и ее мать.
– Леди Гертруду Санли? – вскричал я. – Неужели весь мир сговорился мучить меня? Причем тут леди Гертруда? Какое она имеет отношение к Лидии, той самой Лидии, которая только что покинула меня столь безжалостным образом?
– Не знаю, о какой Лидии вы говорите, – довольно прохладно ответила леди Снеллгров, – но это, конечно, шутка. Вы не можете не знать, что здесь только что были графиня М. и ее дочь, леди Гертруда.
Вот как раз этого-то я и не знал. Более того, никак не мог поверить словам леди Снеллгров, хотя, разумеется, она не собиралась меня обманывать. Но как я мог не верить собственным глазам? Мы объяснились, и я скоро понял свою ошибку, обусловленную стечением обстоятельств и сделавшую примирение с Лидией весьма нелегким делом.
Как оказалось, леди Гертруда не была единственной, представленной в тот день ко двору: перед ней представляли мисс Э., ее-то я и видел, а поскольку она не произвела на меня впечатления, не удосужился спросить, как ее зовут. Сразу после нее ждали выхода леди Гертруды, чье имя было у всех на устах и опередило ее появление в зале. Когда оно достигло моих ушей, я отнес его к девушке, только что принявшей боевое крещение, и тотчас удалился, так и не узнав о своей ошибке – вплоть до нечаянной встречи с Лидией у леди Снеллгров. Лидия – леди Гертруда! Я оскорбил ее на балу-маскараде и на другое утро покинул Лондон – в то время, как она думала, что я узнал ее; с презрением отверг предложение Мервилла представить меня ей и, в довершение всего, должен был вот-вот пуститься в заграничный вояж, что явилось еще большим оскорблением.
В эти минуты растерянности и горьких сожалений мне оставалось утешаться лишь сознанием своей невиновности. Как вдруг еще одна страшная мысль пришла мне в голову: Мервилл – мой соперник! Но я не мог долго на ней задерживаться: к леди Снеллгров приехали новые гости. Я бросился наводить справки и думать о том, как объяснить Лидии мою ошибку.
Было нетрудно узнать, где она живет, но я не мог предстать перед леди Гертрудой или ее матерью, не развеяв возникшего недоразумения. Я решил сделать это в письме, которое передала бы миссис Бернард или ее свекор, низкорослый старик, столь жестоко введший меня в заблуждение.
По прибытии домой я первым делом отправил управляющего вместе с Томом, знавшим мистера Бернарда в лицо, и знавшим, где искать его, с просьбой о встрече, а тем временем написал письмо леди Гертруде, в котором излил душу в столь искренних выражениях, что она не могла не поверить и не откликнуться.
Вернулся мой посыльный и сообщил, что вышеуказанного джентльмена нет дома, но ему оставили записку, так что утром он непременно прочтет ее. Любое промедление было для меня подобно смерти, но мне ничего не оставалось, как только ждать. Вот когда я остро почувствовал отсутствие Мервилла. Я жаждал излить душу, но – как будто прочих страданий было недостаточно – во мне заговорила ревность. Я тотчас отправился к Мервиллу, но его не оказалось дома и никто не мог сказать мне, где искать его. Я объехал все места развлечений – и все напрасно.
Усталый и измученный, я вернулся домой, ни на йоту не приблизившись к цели.
На следующее утро мне принесли записку от Мервилла.
"Я понимаю, сэр, что моему внезапному исчезновению нет оправдания, разве что сошлюсь на боль, вызванную вашей неожиданной встречей с Лидией. В горячке первых минут соперник восторжествовал над другом, и я был близок к тому, чтобы принести вас в жертву. И если в конце концов вопрос решился в вашу пользу, то не из соображений дружбы или требований чести, а потому лишь – не стану лгать, – что здравый смысл не дал мне усомниться в том, на чьей стороне будет перевес: ведь вы намного опередили меня в сердце леди Гертруды. Насколько я могу судить, произошло чудовищное недоразумение, из которого честь не позволяет мне извлечь выгоду. Поэтому я решил предстать перед леди М. и убедить ее в вашей невиновности – это должно произвести тем большее впечатление, что ей известны мои собственные чувства к ее дочери. Но не сомневаюсь, что и вы, со своей стороны, не упустите ни единой возможности объясниться с ними. Видите, изменник вы этакий, вся моя месть вам за смерть моих надежд сводится, таким образом, к искренним попыткам помочь вам в осуществлении ваших. Пусть ваше счастье в какой-то степени компенсирует то, в чем отказано мне самому. Увидимся утром. Я вновь свободен и остаюсь преданным вам,
Мервилл".
Ничто не могло так успокоить и обрадовать меня, как это примирение с Мервиллом, но осталось еще помириться с леди Гертрудой; однако я счел письмо Мервилла добрым предзнаменованием. Едва я успел дочитать его до конца, как явился мистер Бернард (вернее, мистер Уитерс, ибо такова была его настоящая фамилия) собственной персоной. Его тотчас пропустили ко мне, и ни обида за прошлый обман, ни то, что на протяжении последнего времени он не раз безжалостно пресекал мои попытки докопаться до истины, не могли помешать мне заключить его в объятия и оказать ему самый сердечный прием; обладая сухим, стоическим характером, он, тем не менее, не смог остаться равнодушным к этим знакам моего расположения. После обмена приветствиями я заставил его сесть. Я объяснил ему свое поведение на балу, без чего мне было трудно рассчитывать на его доверие. По-видимому, оно удовлетворило мистера Уитерса, и он, в свою очередь, поведал мне следующую историю – без единой фальшивой ноты либо увертки.
– Вам может показаться странным, – начал он, – что юная леди с таким происхождением, как леди Гертруда, в столь нежном возрасте вынуждена была бежать из дома и скрываться там, где вы впервые встретили ее, – особенно в наш век и в стране, так мало подходящей для романтических эскапад, как наша. Поэтому придется сделать экскурс в прошлое, к источнику сих приключений, и познакомить вас кое с какими подробностями из жизни этого семейства, известными лишь узкому кругу родственников и близких друзей.
У графа М. и его жены был сын, лорд Санли, многообещающий юноша, и дочь, леди Гертруда. Лорд Санли отправился в заграничное путешествие; тем временем леди Гертруду увидел лорд Ф., случайно заехавший в поместье графа М., и, хотя она только что вышла из детского возраста, был так поражен ее красотой, что и думать забыл о вопиющей разнице между ее рассветом и его закатом, ибо ему было около шестидесяти лет, он был вдов и не имел детей.
Решив вступить с ней в брак, сей важный государственный чин пообещал ее отцу доступ к неограниченной власти и сопроводил свое предложение такими посулами, что граф М., чьей слабой стрункой было чрезмерное честолюбие, закрыл глаза на разницу в летах и согласился – от своего имени и от имени девушки и ее матери.
Он с тем большей готовностью предположил содействие, или хотя бы молчаливое согласие леди М., что никогда не видел ни малейшего сопротивления с ее стороны. Его жена была особа с мягким, пассивным характером, полностью подчинившая себя мужу – благодаря той властности, с которой он брал на себя решение всех вопросов. А если она и пыталась проявлять малейшее неодобрение, он быстро укрощал ее вспышками ярости – тем и кончалось.
Когда он, в своей обычной категорической манере, посвятил ее в свои планы относительно будущего леди Гертруды, леди М., в душе которой сей проект вызвал непобедимое отвращение, не стала открыто перечить мужу, в надежде на то, что это не последнее его слово в столь спорном и деликатном вопросе; что по зрелом размышлении он передумает, или, по крайней мере, проявит колебания, вот тогда-то и наступит ее черед и она успеет отговорить его, прежде чем дело зайдет слишком далеко.
Что касается леди Гертруды, то, когда отец выразил ей свою волю – в форме не подлежащего обжалованию приговора, – она была слишком поражена и испугана, чтобы вымолвить хотя бы одно словечко, и это молчание, принятое за знак согласия, сослужило ей скверную службу. Лорд Ф. вызывал в ней ужас не только из-за разницы в годах (возраст жениха мог внушать ей почтение, но никак не любовь), но и благодаря его манере скорее требовать, нежели стараться понравиться. Привыкший ни перед кем не склонять голову, на государственной службе лорд Ф. усвоил категоричность тона и жеста, которую он вкладывал в свои пустые, напыщенные речи, наводившие благоговейный ужас на подчиненных и вызывавшие смех у женщин.
Отвращение леди М. к этому брачному союзу было вызвано ее знанием жизни, тогда как леди Гертруда была им обязана мудрости самой природы, не пожелавшей допустить, чтобы столь юное и прелестное создание было принесено в жертву Амбициям и Корысти, не совместимым со Счастьем, которое можно обрести лишь в обоюдной Любви, начинающейся как страсть, а затем, под руководством долга и чести, переходящей в нежную привязанность.
Лорду Ф. было некогда (даже если бы его раздутое самомнение допустило такую возможность) ухаживать за девушкой, дабы преодолеть холодность леди Гертруды и ее матери. Из Лондона поступила с курьером депеша о том, что государственные дела призвали его в столицу. Поэтому он уехал, не успев заручиться согласием обеих женщин. Впрочем, он и не считал такое согласие жизненно необходимым, всецело полагаясь на лорда М., с которым было достигнуто полное взаимопонимание.
Вскоре семья лорда М. перебралась в Лондон. К этому времени леди М. убедилась, что ее расчеты не оправдали себя; все ее робкие попытки замолвить словечко за несчастную дочь наталкивались на непоколебимую решимость ее мужа, и она содрогалась, думая о последствиях этой решимости для леди Гертруды, которая до тех пор больше грезила, чем жила; произнесенный над ней приговор – жить с палачом – казался ей страшнее смертного приговора.
Убедившись, таким образом, в серьезности намерений своего супруга, уже начавшего подготовку к свадебной церемонии, леди М. чего только не предпринимала: и уговаривала, и раскрывала ему глаза на будущего зятя, и отвлекала его внимание от столь ужасного проекта – все напрасно. Как прежде его не тронуло ее косвенное неодобрение, так теперь привело в бешенство открытое противодействие. Он не допускающим возражений тоном ответил жене, что ничто не удержит его от этого шага навстречу выгоде и карьере.
До глубины души пораженная угрозой счастью нежно любимой дочери, леди М. в этой ситуации подтвердила мнение о том, что, доведенные до отчаяния, самые мягкие, самые ручные натуры способны принимать бесстрашные и непоколебимые решения. Убедившись, что лорд М. не собирается пересматривать и, тем более, менять свое решение, готовая на все, чтобы не допустить этого брака, и исчерпав все иные средства к спасению леди Гертруды, леди М. поняла, что ей больше ничего не остается, как только бежать и скрываться вместе с дочерью до тех пор, пока время, заступничество друзей или сама чудовищность такого шага не откроют ее мужу глаза на его причину. Причину, вынудившую ее подавить в себе долг жены ради исполнения долга матери.
Не было такой силы, которая могла бы помешать леди М. в ее стремлении защитить леди Гертруду от страшной перспективы, преодолевая отвращение, отдать свою руку тому, к кому не лежало и никогда не будет лежать ее сердце. Она поделилась своими планами с моей невесткой, почти дочерью, миссис Уитерс, которую вы знали как миссис Бернард, и обсудила с ней план побега. Сам я прежде исполнял обязанности управляющего имением леди М. в графстве Уорикшир, но по старости удалился от дел; однако миледи с помощью миссис Уитерс убедила меня в настоятельной необходимости этого шага, и, хотя я не скрыл от них, что не могу одобрить бегства жены и дочери супруга и отца, к тому же важного государственного деятеля, я в конце концов был вынужден признать их правоту и оказать им содействие.
Следует отдать должное леди М.: она выразила готовность отказаться от своего плана, если я посоветую какой-нибудь другой путь спасения ее дочери, добавив, что будет только благодарна, если я удержу ее от чреватого многими опасностями шага, которому она, однако, отдает предпочтение перед упреками самой себе в бездействии, если допустит, чтобы ее дочь безжалостно вырвали из материнских объятий и обрекли на жизнь с ненавистным, грубым стариком, по сравнению с чем даже смерть представляется ей более мягким исходом. Возможно, их бегство приведет к тому, что, выпустив пар, лорд М. откажется от намерения строить свою карьеру на несчастье дочери, равно дорогой для них обоих. Она же тем временем свяжется с сыном, лордом Санли, в чьих чувствах и в чьей поддержке абсолютно уверена, и, возможно, тому удастся переубедить отца. Сейчас же главное – не потерять ни одной минуты.
Мне было тем труднее противостоять давлению этих аргументов, что, зная нрав милорда, я не видел другого выхода и понимал, что моя добрая госпожа, доведенная до отчаяния, вынуждена выбирать меньшее из зол. Сочувствие и давняя привязанность к ее светлости не позволили мне уклониться от содействия ей в этой рискованной затее. Конечно, я предпочел бы менее противный моим убеждениям способ спасения леди Гертруды, но, раз такового не существовало в природе, я готов был служить ей.
Время было исключительно дорого. Держаться вместе значило бы увеличить риск, поэтому было решено, что леди М. должна будет сама позаботиться о себе, а леди Гертруда поступит под покровительство моей дочери и вашего покорного слуги. Опасаясь несчастного случая в каком-нибудь морском порту, где будут предприняты самые интенсивные поиски, мы сошлись на том, что я подыщу им надежное убежище в каком-либо глухом углу и стану ждать дальнейших распоряжений ее светлости.
Немногие из женщин отважились бы на такое решение, и еще меньшее их число довели бы его выполнение до конца. Леди М. вела себя так, словно вся ее жизнь была подготовкой к этому поступку, вплоть до последнего момента сохраняя поразительное самообладание, даже безмятежность духа, благодаря чему ее супруг так ничего и не заподозрил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21