Он сразу заговорил другим тоном.
– Где-нибудь наверняка есть мужчина, который волнуется о вас. Может, это твой муж, Хосефа? – спросил он, пытаясь как-то загладить свою грубость.
– Ее муж – человек со сложившимися взглядами на жизнь, – сказала Милагрос, поворачиваясь к нему спиной и садясь в машину, которая рванула с места с невообразимым треском.
Весь день Ансельмо Гарсия провел на своем ранчо, наблюдая, как метят скот большой буквой «Г», начальной буквой его фамилии. Для него это был слишком поздний час, а вспышка гнева отняла у него последние силы. К счастью для матери и дочери, он страшно устал, хотел спать и, не говоря больше ни слова, вошел в дом.
– Бедная твоя подруга, – сказала Милагрос Вейтиа своей сестре по дороге к их дому. – Должно быть, очень утомительно жить с таким человеком. И надо же, она его зовет «солнышко мое». Если он «солнышко», то как она себе представляет черную тучу? Не зря она так боится обречь себя на вечные муки.
– Она боится всего. Я тебе уже сто раз говорила, – ответила Хосефа. – А страх отупляет. Я даже думаю, что от страха умирает больше народа, чем от безрассудной смелости.
– Но страх ведь непроизвольное чувство? – спросила Эмилия.
– Не дай ему себя победить. Тот, кто ничего не боится, – самоубийца, но тот, кто боится всего, – такой же самоубийца.
– Я сейчас боюсь всего, – сказала Эмилия.
– Ты просто устала. Завтра ты почувствуешь себя смелой, – пообещала ей мать, пытаясь утешить. – Ты останешься на ночь, правда, Милагрос?
– Если я вам нужна.
– Ты всегда нужна, – заверила ее Хосефа. Диего еще не вернулся с подпольного собрания, и она решила разобраться в своих мыслях о страхе, чтобы суметь заснуть.
Через два часа она услышала, как Диего поднимается по лестнице. О его приходе возвестил ужасный грохот, потому что в дверях спальни он споткнулся о длинный узкий мешочек с песком, который она клала под дверь, чтобы не дуло.
– Я уже в том возрасте, когда сквозняки опасны, – заявила Хосефа, кладя его туда три месяца назад. И все эти три месяца Диего протестовал против этого, как он называл, «смешного» приспособления, до которого могли додуматься только жители нагорья.
Когда он упал, Хосефа подбежала к нему в одной рубашке, забыв и думать о сквозняках.
– Ты жив? – воскликнула она, увидев, что он лежит на полу, закрыв руками голову и едва сдерживаясь, чтобы не разразиться бранью.
– Что тут происходит? – спросила Милагрос, выходя в коридор и видя, что ее сестра склонилась над телом Диего и шепчет ему что-то на ухо.
Милагрос задрожала от страха. В одну секунду в ее голове пронеслось множество мыслей: за ним гнались? В него стреляли? Неужели он мертв? Будь проклята святая идея революции! Зачем они полезли, куда их никто не звал?
– Он споткнулся о мешочек с песком, который я положила под дверь, – ответила Хосефа на вопрос, заданный сестрой, и одновременно на все остальные, не высказанные вслух.
«Все это закончится семейной ссорой, при которой мне совсем не хочется присутствовать», – сказала сама себе Милагрос и пошла обратно, сделав сестре заговорщический знак рукой.
– Что там за крик? – спросила у нее сонная Эмилия, когда Милагрос вошла в комнату, служившую им общей спальней, если она оставалась ночевать.
– Ничего страшного, упал твой папа, – ответила Милагрос. Но сама никак не могла забыть ощущение катастрофы, пусть даже и воображаемой.
– Что?
– Он споткнулся, входя в комнату, но с ним все в порядке, – сказала Милагрос. – Знаешь, девочка, я тоже боюсь революции.
Эмилия привыкла к тому, что Милагрос разговаривает во сне, но отнюдь не к тому, что та говорит глупости, расхаживая по комнате в своем длинном белом халате, похожая на привидение. Поэтому, окончательно проснувшись, она встала и вышла в коридор узнать, что случилось.
К тому моменту Диего Саури уже сидел на полу, а Хосефа что-то бормотала, прося у него прощения.
– Что с тобой случилось, любовь моя, мое сердечко, свет мой, мой тореро, мое сокровище? – спросила Эмилия, подходя к отцу.
– Я думал о тебе и совсем забыл о ловушках, которые мне расставляет твоя мать, – ответил Диего, позволив дочери себя обнять.
– А может, ты слишком переволновался на этом собрании? – спросила Хосефа, которая вдруг перестала чувствовать себя злоумышленницей и решила свалить всю вину на собрание в доме семьи Сердан. – Почему нужно непременно встречаться в полночь? Эти люди ловко устроились. Если собрание у них дома, им не нужно потом так поздно возвращаться пешком по темным улицам, подвергая себя опасности.
– В Мадриде в это время суток люди ходят по улицам, распевая песни. Все дело в том, что это не город, а просто дыра, где скучно, как в церкви, – сказал Диего Саури.
– Не начинай, Диего, ты живешь здесь, потому что сам так хочешь, Если бы ты остался там, где родился, тебя бы давно сожрали пираты, индейцы майя или федеральные войска, – стала защищаться Хосефа, считавшая нападки на свой город оскорблением всему своему роду.
– Федеральные войска рано или поздно нас всех сожрут, – сказала Милагрос, снова выходя из своей спальни.
– Почему? – спросила Эмилия.
– Не обращай внимания на свою тетушку, ты знаешь, как она умеет преувеличивать, – заметила Хосефа.
– Почему ты ее обманываешь? – возмутилась Милагрос. – Если мы собираемся ввязаться во все это, то пусть девочка все знает, тем более она уже не маленькая.
– Что ты называешь «все это», Милагрос? – спросила Хосефа.
– Быть противниками диктатуры, иметь друзей, которые борются против нее, знать, где прячутся политэмигранты и сколько оружия добыли их сторонники, – сказала Милагрос.
Эмилия слушала их с широко открытыми от удивления глазами. Даниэль уже кое-что рассказал ей. Она уже ощутила опасность в его спешном отъезде, но не могла и подумать, что может быть нарушен покой их дома.
– Милагрос права, – согласился Диего. – Ты очень хочешь спать, Эмилия? Выглядишь ты очень бодрой. Пойдем потолкуем подальше от сквозняка, который может убить твою маму.
– Теперь ты убедился, что сквозняк все-таки есть, – сказала его жена, помогая ему подняться и дойти до гостиной в центре дома.
Потом она отправилась на кухню приготовить отвар из цветов апельсинового дерева, чтобы привести в порядок желудки всех членов семьи и чувствовать себя увереннее во время разговора.
Было больше двух часов ночи, когда Эмилия вернулась в свою постель.
– Придется прогнать страх, – сказала она Милагрос, которая еще не ложилась, а ходила кругами по комнате.
– Ничего не случится с твоим Даниэлем, – успокоила ее Милагрос, присев рядом.
– Хоть бы тебя услышала богиня Иш-Чель, – сказала Эмилия.
– Она меня уже слышит, – ответила Милагрос, укладываясь наконец спать.
На следующее утро Хосефа, которая всегда была главным будильником в доме, проспала. Она проснулась почти в восемь, потому что птицы в коридоре кричали, недовольные тем, что она вовремя не сняла накидки с их клеток, хотя обычно делала это очень пунктуально. Эмилия и Диего тоже ворчали, что она их так поздно разбудила.
Эмилия пошла в школу с наспех заплетенной косой и следом от простыни на щеке. Диего открыл аптеку, так и не приготовив сироп из ревеня и питательный бульон, заказанные еще в субботу. Только Милагрос исчезла с рассветом. Такой уж она была, она его чувствовала нюхом, и у нее сразу открывались глаза, а перед ней лежали дороги желаний.
Тем не менее, подумала Хосефа, вытряхивая простыни, несмотря на суматоху в начале дня, все встало на свои места после ночного разговора, и уже нечего было бояться, разве что чего-либо непредвиденного.
– Конечно, в таких случаях непредвиденное – это именно то, что ты просто должен был предвидеть, – сказала ей Милагрос, которая встретила ее по дороге с рынка.
– За это я и люблю тебя, сестренка, – улыбнулась Хосефа. – За то, что ты так бережно разрушаешь мою жизнь.
– Я пытаюсь вернуть тебя на землю, Хосефа, но ты живешь только в мире романов. Я зря стараюсь. Ты все хочешь видеть в розовом цвете.
– Но романы тоже полны катастроф, – попыталась защититься Хосефа.
– Тогда не жалуйся на реальную жизнь, – ответила Милагрос.
IX
В течение последних лет Хосефа Вейтиа превратилась в такую же постоянную читательницу газет, каким всегда был ее муж. Обзор событий, происходивших в стране, держал в постоянном напряжении, так же как романы с продолжением, ожидание которого заставляло ее просыпаться среди ночи и самой придумывать дальнейший ход событий.
Ее увлечение романами и книжными выдумками отошло на второй план в сравнении с историями, которые каждое утро ей дарила жизнь. Она читала столько же газет, что и Диего, и посвящала этому больше времени. Она знала, как таблицу умножения, кто чего хочет, кто делает какие прогнозы, кто был за и кто против восьмых по счету перевыборов диктатора, который в ее воспоминаниях представал героем-победителем множества крупных сражений и, по ее мнению, единственным человеком, сумевшим наиболее долгий срок поддерживать спокойствие в этой опаленной войной стране в XIX веке.
Но после того, как Хосефа стала каждый день читать хвалебные статьи о нем в газетах, написанные людьми, обласканными его режимом, и сравнивать их с дюжинами подпольных брошюр, рассказывающих о произволе, царившем в стране, а в случае с Пуэблой – о злодее-губернаторе, которого он поддерживал уже много лет, она перестала называть его Дон Порфирио и встала в ряды антиперевыборного движения.
Именно тогда понял Диего, насколько благотворными были раньше паузы в их разговорах с Хосефой, и, когда они исчезли, она стала похожа на еще одного товарища по борьбе. Его жена желала говорить только о возможных результатах выборов для господина Мадеро, о Центральном антиперевыборном клубе, а также выражать свое мнение об издаваемых брошюрах и книгах.
– Я уже и не знаю, что хуже, – пожаловался Диего как-то раз за обедом. – То ли прежняя молчаливость, то ли нынешняя бурная река слов. С тех пор как старик объявил, что он дозрел до демократии, любая сплетня издается в виде брошюры, а любой бред оформляется в книгу.
– Кто тебя разберет, Диего? Не ты ли все время жаловался на трусливое молчание, царившее в стране? – спросила Хосефа.
– Да, но наивность тоже скучна. Кто может всерьез поверить, что кандидат Мадеро и его спиритические сны могут что-то изменить?
– Я могу, – заявила Хосефа. – Я, которая не хочет новой войны и так же, как и ты, сыта по горло таким миром.
– Раньше ты любила мир, – сказал Диего.
– И до сих пор люблю. Поэтому я за Мадеро, у него лицо и политические взгляды миролюбивого человека.
– Но ни ты, ни он ничего не добьетесь.
– Ты стал пессимистом, папа, – заметила Эмилия, превратившаяся с некоторых пор в сурового слушателя.
– Дочка, я только наблюдатель, это то, что мне всегда нравилось больше всего, – сказал Диего.
– Я обижусь, если ты еще раз это скажешь, – кокетливо произнесла Хосефа, подняв голову от газет, которые она читала по вечерам.
– Какая же ты тщеславная! – ответил ей Диего, откусывая кончик своей огромной сигары.
– Ты сам тщеславный, вечно носишься со своей правдой и своим разочарованием.
– Хосефа, я всегда признавал твой талант угадывать развитие сюжета любого романа, но это совсем другое, это не подчиняется литературной логике, в которой ты сильна. Мадеро проиграет.
– Милагрос думает по-другому.
– Милагрос думает, как и я, что если старик Диас не потерпел даже глупой игры генерала Рейеса и его сторонников, он тем более не позволит сеньору Мадеро победить на выборах.
– А что произошло с генералом Рейесом? – спросила Эмилия.
– Генерал Рейес был губернатором Нуэво-Леона. Его выдвинули кандидатом несколько наивных членов правительства, поверивших в реальность смены власти только потому, что Диас, желая поразить одного журналиста-гринго, наплел ему, что он воспринял бы как знак свыше, если бы в его стране появилась оппозиционная партия. И они тут же: «Как хорошо! Как хорошо! Давайте прислушаемся к словам господина президента, поищем, кто может прийти на смену старикашке».
– И?… – спросила Эмилия, когда отец вдруг расхохотался и перестал рассказывать дальше.
– Недолго они радовались. Диас позвонил Рейесу, Рейес отрекся и обманул надежды масонских лож, мелких чиновников и армии. Он отозвал свою кандидатуру и предложил Диасу поддержку на перевыборах. В качестве награды у него отобрали пост губернатора Нуэво-Леона и послали в Европу изучать новые методы ведения войны. Он хитер как лис, этот знаменитый президент Диас, – сказал Диего. – А твоя мама думает, что его может победить помещик из штата Коауила, который вдруг превратился в проповедника и чьими достоинствами можно считать его мужество, решительность и то, что он написал книгу, полную философствования на исторические темы, что по-хорошему никуда не приведет.
– А! – сказала Эмилия, пытаясь переварить эту информацию. – Даниэль мне написал в одном письме, что он добрый человек.
– Это действительно так, Диего, согласись, – вставила Хосефа, считавшая доброту главным человеческим достоинством.
– Мало теперешней неразберихи, так он еще добавляет, – сказал Диего.
– О какой неразберихе ты говоришь? – спросила Хосефа.
– Ты считаешь, ее недостаточно? Только в штате Пуэбла девяносто антиперевыборных клубов.
– Я это знаю, – ответила Хосефа. – А что в этом плохого?
– То, что они все переругались. Их девяносто, а что толку?
– Это не так, дорогой.
– Хосефа, только не говори мне, что это не так. Я в этом убеждаюсь каждый день. Я говорю с ними, ты читаешь их литературу.
– Ты тоже ее читаешь, – сказала Эмилия.
– Только чтобы убедиться, что они не выполняют своих обещаний, – уточнил Диего, сменив игривый тон на серьезный. Ему не нравилось, что его дом стал полем пусть и словесных, но баталий, он больше войны боялся, что какая-нибудь случайность разрушит это уютное райское убежище – их гармоничную семейную жизнь.
– Диего, – не отступала Хосефа, – Ахиллес Сердан сидел два месяца в тюрьме из-за того, что выполнял свои обещания.
– Он сидел в тюрьме потому, что он позер. Кому придет в голову всей своей антиперевыборной организацией принять участие в ежегодном параде в День независимости? А потом он позволил себе роскошь написать письмо президенту с жалобой на плохое обращение со стороны губернатора. Представь себе: «Всем известна Ваша фраза: нужно верить в справедливость и истину, так вот, если в этот раз все останется безнаказанным, ни мои соратники, ни я никогда больше не сможем поверить», – сказал Диего голосом капризного ребенка. – Звучит очень смело, но это полная глупость, Хосефа. Как будто Диас – это тот человек, которому стоит жаловаться. В этом Сердан похож на Мадеро. Они борются с правительством, и каким правительством, и хотят, чтобы оно, в свою очередь, хорошо с ними обращалось.
– И они правы, – сказала Хосефа.
– Но в этой стране царят не правые. Рабочие фабрик в Орисабе и шахтеры в Соноре тоже были правы, а мы знаем, какой ответ они получили на свои справедливые требования.
– Так что ты предлагаешь, Диего? Чтобы все осталось как есть?
– Не оскорбляй меня, Хосефа, ты еще новичок у нас, – ответил ей Диего. – Я двадцать пять лет назад начал говорить тебе о том, что сейчас стало таким модным.
– Вот тут ты абсолютно прав, – согласилась Хосефа, встав со своего кресла-качалки и уронив газету, которую держала в руках на протяжении всего спора. – За что я тебя люблю, так это за упрямство.
– И правильно делаешь, – сказал Диего, выпрямив спину и переваливаясь из стороны в сторону, как гусь. – Мы будем ужинать? – спросил он, успокоившись.
– Прямо сейчас, пока еще есть что поесть, – вмешалась Милагрос Вейтиа. Она уже какое-то время стояла в дверях и прислушивалась к их разговору.
– Что ты такое говоришь, Милагрос! Ты еще большая пессимистка, чем Диего.
– Я просто меньшая оптимистка, – сказала Милагрос, целуя свою племянницу. Потом, чтобы сменить тему разговора и хотя бы за ужином отдохнуть от забот, она спросила, как поживает ее подруга Соль.
Как и предполагала Соль Гарсия несколько лет назад, ее мать, любительница всех сватать, чем она занималась с почти маниакальной одержимостью и крайне успешно, сумела представить свою дочь во всем ее блеске одному из отпрысков самой богатой фамилии в городе и в стране. Очень скоро этот отпрыск потерял из-за Соль даже аппетит, хотя еда всегда была его единственной страстью, и стал искать способ сделать ее своей раз и навсегда. Владелец нескольких поместий, сахарных заводов, табачных плантаций, домов и денег в стране и за ее пределами завоевал Соль быстрее, чем Эмилия предполагала. И в тот момент, когда искорка сомнения промелькнула в душе девушки, ее мать придумала довольно неуклюжую, но убедительную метафору относительно того, что ее дочь была драгоценностью, а они должны храниться в роскошных ларцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Где-нибудь наверняка есть мужчина, который волнуется о вас. Может, это твой муж, Хосефа? – спросил он, пытаясь как-то загладить свою грубость.
– Ее муж – человек со сложившимися взглядами на жизнь, – сказала Милагрос, поворачиваясь к нему спиной и садясь в машину, которая рванула с места с невообразимым треском.
Весь день Ансельмо Гарсия провел на своем ранчо, наблюдая, как метят скот большой буквой «Г», начальной буквой его фамилии. Для него это был слишком поздний час, а вспышка гнева отняла у него последние силы. К счастью для матери и дочери, он страшно устал, хотел спать и, не говоря больше ни слова, вошел в дом.
– Бедная твоя подруга, – сказала Милагрос Вейтиа своей сестре по дороге к их дому. – Должно быть, очень утомительно жить с таким человеком. И надо же, она его зовет «солнышко мое». Если он «солнышко», то как она себе представляет черную тучу? Не зря она так боится обречь себя на вечные муки.
– Она боится всего. Я тебе уже сто раз говорила, – ответила Хосефа. – А страх отупляет. Я даже думаю, что от страха умирает больше народа, чем от безрассудной смелости.
– Но страх ведь непроизвольное чувство? – спросила Эмилия.
– Не дай ему себя победить. Тот, кто ничего не боится, – самоубийца, но тот, кто боится всего, – такой же самоубийца.
– Я сейчас боюсь всего, – сказала Эмилия.
– Ты просто устала. Завтра ты почувствуешь себя смелой, – пообещала ей мать, пытаясь утешить. – Ты останешься на ночь, правда, Милагрос?
– Если я вам нужна.
– Ты всегда нужна, – заверила ее Хосефа. Диего еще не вернулся с подпольного собрания, и она решила разобраться в своих мыслях о страхе, чтобы суметь заснуть.
Через два часа она услышала, как Диего поднимается по лестнице. О его приходе возвестил ужасный грохот, потому что в дверях спальни он споткнулся о длинный узкий мешочек с песком, который она клала под дверь, чтобы не дуло.
– Я уже в том возрасте, когда сквозняки опасны, – заявила Хосефа, кладя его туда три месяца назад. И все эти три месяца Диего протестовал против этого, как он называл, «смешного» приспособления, до которого могли додуматься только жители нагорья.
Когда он упал, Хосефа подбежала к нему в одной рубашке, забыв и думать о сквозняках.
– Ты жив? – воскликнула она, увидев, что он лежит на полу, закрыв руками голову и едва сдерживаясь, чтобы не разразиться бранью.
– Что тут происходит? – спросила Милагрос, выходя в коридор и видя, что ее сестра склонилась над телом Диего и шепчет ему что-то на ухо.
Милагрос задрожала от страха. В одну секунду в ее голове пронеслось множество мыслей: за ним гнались? В него стреляли? Неужели он мертв? Будь проклята святая идея революции! Зачем они полезли, куда их никто не звал?
– Он споткнулся о мешочек с песком, который я положила под дверь, – ответила Хосефа на вопрос, заданный сестрой, и одновременно на все остальные, не высказанные вслух.
«Все это закончится семейной ссорой, при которой мне совсем не хочется присутствовать», – сказала сама себе Милагрос и пошла обратно, сделав сестре заговорщический знак рукой.
– Что там за крик? – спросила у нее сонная Эмилия, когда Милагрос вошла в комнату, служившую им общей спальней, если она оставалась ночевать.
– Ничего страшного, упал твой папа, – ответила Милагрос. Но сама никак не могла забыть ощущение катастрофы, пусть даже и воображаемой.
– Что?
– Он споткнулся, входя в комнату, но с ним все в порядке, – сказала Милагрос. – Знаешь, девочка, я тоже боюсь революции.
Эмилия привыкла к тому, что Милагрос разговаривает во сне, но отнюдь не к тому, что та говорит глупости, расхаживая по комнате в своем длинном белом халате, похожая на привидение. Поэтому, окончательно проснувшись, она встала и вышла в коридор узнать, что случилось.
К тому моменту Диего Саури уже сидел на полу, а Хосефа что-то бормотала, прося у него прощения.
– Что с тобой случилось, любовь моя, мое сердечко, свет мой, мой тореро, мое сокровище? – спросила Эмилия, подходя к отцу.
– Я думал о тебе и совсем забыл о ловушках, которые мне расставляет твоя мать, – ответил Диего, позволив дочери себя обнять.
– А может, ты слишком переволновался на этом собрании? – спросила Хосефа, которая вдруг перестала чувствовать себя злоумышленницей и решила свалить всю вину на собрание в доме семьи Сердан. – Почему нужно непременно встречаться в полночь? Эти люди ловко устроились. Если собрание у них дома, им не нужно потом так поздно возвращаться пешком по темным улицам, подвергая себя опасности.
– В Мадриде в это время суток люди ходят по улицам, распевая песни. Все дело в том, что это не город, а просто дыра, где скучно, как в церкви, – сказал Диего Саури.
– Не начинай, Диего, ты живешь здесь, потому что сам так хочешь, Если бы ты остался там, где родился, тебя бы давно сожрали пираты, индейцы майя или федеральные войска, – стала защищаться Хосефа, считавшая нападки на свой город оскорблением всему своему роду.
– Федеральные войска рано или поздно нас всех сожрут, – сказала Милагрос, снова выходя из своей спальни.
– Почему? – спросила Эмилия.
– Не обращай внимания на свою тетушку, ты знаешь, как она умеет преувеличивать, – заметила Хосефа.
– Почему ты ее обманываешь? – возмутилась Милагрос. – Если мы собираемся ввязаться во все это, то пусть девочка все знает, тем более она уже не маленькая.
– Что ты называешь «все это», Милагрос? – спросила Хосефа.
– Быть противниками диктатуры, иметь друзей, которые борются против нее, знать, где прячутся политэмигранты и сколько оружия добыли их сторонники, – сказала Милагрос.
Эмилия слушала их с широко открытыми от удивления глазами. Даниэль уже кое-что рассказал ей. Она уже ощутила опасность в его спешном отъезде, но не могла и подумать, что может быть нарушен покой их дома.
– Милагрос права, – согласился Диего. – Ты очень хочешь спать, Эмилия? Выглядишь ты очень бодрой. Пойдем потолкуем подальше от сквозняка, который может убить твою маму.
– Теперь ты убедился, что сквозняк все-таки есть, – сказала его жена, помогая ему подняться и дойти до гостиной в центре дома.
Потом она отправилась на кухню приготовить отвар из цветов апельсинового дерева, чтобы привести в порядок желудки всех членов семьи и чувствовать себя увереннее во время разговора.
Было больше двух часов ночи, когда Эмилия вернулась в свою постель.
– Придется прогнать страх, – сказала она Милагрос, которая еще не ложилась, а ходила кругами по комнате.
– Ничего не случится с твоим Даниэлем, – успокоила ее Милагрос, присев рядом.
– Хоть бы тебя услышала богиня Иш-Чель, – сказала Эмилия.
– Она меня уже слышит, – ответила Милагрос, укладываясь наконец спать.
На следующее утро Хосефа, которая всегда была главным будильником в доме, проспала. Она проснулась почти в восемь, потому что птицы в коридоре кричали, недовольные тем, что она вовремя не сняла накидки с их клеток, хотя обычно делала это очень пунктуально. Эмилия и Диего тоже ворчали, что она их так поздно разбудила.
Эмилия пошла в школу с наспех заплетенной косой и следом от простыни на щеке. Диего открыл аптеку, так и не приготовив сироп из ревеня и питательный бульон, заказанные еще в субботу. Только Милагрос исчезла с рассветом. Такой уж она была, она его чувствовала нюхом, и у нее сразу открывались глаза, а перед ней лежали дороги желаний.
Тем не менее, подумала Хосефа, вытряхивая простыни, несмотря на суматоху в начале дня, все встало на свои места после ночного разговора, и уже нечего было бояться, разве что чего-либо непредвиденного.
– Конечно, в таких случаях непредвиденное – это именно то, что ты просто должен был предвидеть, – сказала ей Милагрос, которая встретила ее по дороге с рынка.
– За это я и люблю тебя, сестренка, – улыбнулась Хосефа. – За то, что ты так бережно разрушаешь мою жизнь.
– Я пытаюсь вернуть тебя на землю, Хосефа, но ты живешь только в мире романов. Я зря стараюсь. Ты все хочешь видеть в розовом цвете.
– Но романы тоже полны катастроф, – попыталась защититься Хосефа.
– Тогда не жалуйся на реальную жизнь, – ответила Милагрос.
IX
В течение последних лет Хосефа Вейтиа превратилась в такую же постоянную читательницу газет, каким всегда был ее муж. Обзор событий, происходивших в стране, держал в постоянном напряжении, так же как романы с продолжением, ожидание которого заставляло ее просыпаться среди ночи и самой придумывать дальнейший ход событий.
Ее увлечение романами и книжными выдумками отошло на второй план в сравнении с историями, которые каждое утро ей дарила жизнь. Она читала столько же газет, что и Диего, и посвящала этому больше времени. Она знала, как таблицу умножения, кто чего хочет, кто делает какие прогнозы, кто был за и кто против восьмых по счету перевыборов диктатора, который в ее воспоминаниях представал героем-победителем множества крупных сражений и, по ее мнению, единственным человеком, сумевшим наиболее долгий срок поддерживать спокойствие в этой опаленной войной стране в XIX веке.
Но после того, как Хосефа стала каждый день читать хвалебные статьи о нем в газетах, написанные людьми, обласканными его режимом, и сравнивать их с дюжинами подпольных брошюр, рассказывающих о произволе, царившем в стране, а в случае с Пуэблой – о злодее-губернаторе, которого он поддерживал уже много лет, она перестала называть его Дон Порфирио и встала в ряды антиперевыборного движения.
Именно тогда понял Диего, насколько благотворными были раньше паузы в их разговорах с Хосефой, и, когда они исчезли, она стала похожа на еще одного товарища по борьбе. Его жена желала говорить только о возможных результатах выборов для господина Мадеро, о Центральном антиперевыборном клубе, а также выражать свое мнение об издаваемых брошюрах и книгах.
– Я уже и не знаю, что хуже, – пожаловался Диего как-то раз за обедом. – То ли прежняя молчаливость, то ли нынешняя бурная река слов. С тех пор как старик объявил, что он дозрел до демократии, любая сплетня издается в виде брошюры, а любой бред оформляется в книгу.
– Кто тебя разберет, Диего? Не ты ли все время жаловался на трусливое молчание, царившее в стране? – спросила Хосефа.
– Да, но наивность тоже скучна. Кто может всерьез поверить, что кандидат Мадеро и его спиритические сны могут что-то изменить?
– Я могу, – заявила Хосефа. – Я, которая не хочет новой войны и так же, как и ты, сыта по горло таким миром.
– Раньше ты любила мир, – сказал Диего.
– И до сих пор люблю. Поэтому я за Мадеро, у него лицо и политические взгляды миролюбивого человека.
– Но ни ты, ни он ничего не добьетесь.
– Ты стал пессимистом, папа, – заметила Эмилия, превратившаяся с некоторых пор в сурового слушателя.
– Дочка, я только наблюдатель, это то, что мне всегда нравилось больше всего, – сказал Диего.
– Я обижусь, если ты еще раз это скажешь, – кокетливо произнесла Хосефа, подняв голову от газет, которые она читала по вечерам.
– Какая же ты тщеславная! – ответил ей Диего, откусывая кончик своей огромной сигары.
– Ты сам тщеславный, вечно носишься со своей правдой и своим разочарованием.
– Хосефа, я всегда признавал твой талант угадывать развитие сюжета любого романа, но это совсем другое, это не подчиняется литературной логике, в которой ты сильна. Мадеро проиграет.
– Милагрос думает по-другому.
– Милагрос думает, как и я, что если старик Диас не потерпел даже глупой игры генерала Рейеса и его сторонников, он тем более не позволит сеньору Мадеро победить на выборах.
– А что произошло с генералом Рейесом? – спросила Эмилия.
– Генерал Рейес был губернатором Нуэво-Леона. Его выдвинули кандидатом несколько наивных членов правительства, поверивших в реальность смены власти только потому, что Диас, желая поразить одного журналиста-гринго, наплел ему, что он воспринял бы как знак свыше, если бы в его стране появилась оппозиционная партия. И они тут же: «Как хорошо! Как хорошо! Давайте прислушаемся к словам господина президента, поищем, кто может прийти на смену старикашке».
– И?… – спросила Эмилия, когда отец вдруг расхохотался и перестал рассказывать дальше.
– Недолго они радовались. Диас позвонил Рейесу, Рейес отрекся и обманул надежды масонских лож, мелких чиновников и армии. Он отозвал свою кандидатуру и предложил Диасу поддержку на перевыборах. В качестве награды у него отобрали пост губернатора Нуэво-Леона и послали в Европу изучать новые методы ведения войны. Он хитер как лис, этот знаменитый президент Диас, – сказал Диего. – А твоя мама думает, что его может победить помещик из штата Коауила, который вдруг превратился в проповедника и чьими достоинствами можно считать его мужество, решительность и то, что он написал книгу, полную философствования на исторические темы, что по-хорошему никуда не приведет.
– А! – сказала Эмилия, пытаясь переварить эту информацию. – Даниэль мне написал в одном письме, что он добрый человек.
– Это действительно так, Диего, согласись, – вставила Хосефа, считавшая доброту главным человеческим достоинством.
– Мало теперешней неразберихи, так он еще добавляет, – сказал Диего.
– О какой неразберихе ты говоришь? – спросила Хосефа.
– Ты считаешь, ее недостаточно? Только в штате Пуэбла девяносто антиперевыборных клубов.
– Я это знаю, – ответила Хосефа. – А что в этом плохого?
– То, что они все переругались. Их девяносто, а что толку?
– Это не так, дорогой.
– Хосефа, только не говори мне, что это не так. Я в этом убеждаюсь каждый день. Я говорю с ними, ты читаешь их литературу.
– Ты тоже ее читаешь, – сказала Эмилия.
– Только чтобы убедиться, что они не выполняют своих обещаний, – уточнил Диего, сменив игривый тон на серьезный. Ему не нравилось, что его дом стал полем пусть и словесных, но баталий, он больше войны боялся, что какая-нибудь случайность разрушит это уютное райское убежище – их гармоничную семейную жизнь.
– Диего, – не отступала Хосефа, – Ахиллес Сердан сидел два месяца в тюрьме из-за того, что выполнял свои обещания.
– Он сидел в тюрьме потому, что он позер. Кому придет в голову всей своей антиперевыборной организацией принять участие в ежегодном параде в День независимости? А потом он позволил себе роскошь написать письмо президенту с жалобой на плохое обращение со стороны губернатора. Представь себе: «Всем известна Ваша фраза: нужно верить в справедливость и истину, так вот, если в этот раз все останется безнаказанным, ни мои соратники, ни я никогда больше не сможем поверить», – сказал Диего голосом капризного ребенка. – Звучит очень смело, но это полная глупость, Хосефа. Как будто Диас – это тот человек, которому стоит жаловаться. В этом Сердан похож на Мадеро. Они борются с правительством, и каким правительством, и хотят, чтобы оно, в свою очередь, хорошо с ними обращалось.
– И они правы, – сказала Хосефа.
– Но в этой стране царят не правые. Рабочие фабрик в Орисабе и шахтеры в Соноре тоже были правы, а мы знаем, какой ответ они получили на свои справедливые требования.
– Так что ты предлагаешь, Диего? Чтобы все осталось как есть?
– Не оскорбляй меня, Хосефа, ты еще новичок у нас, – ответил ей Диего. – Я двадцать пять лет назад начал говорить тебе о том, что сейчас стало таким модным.
– Вот тут ты абсолютно прав, – согласилась Хосефа, встав со своего кресла-качалки и уронив газету, которую держала в руках на протяжении всего спора. – За что я тебя люблю, так это за упрямство.
– И правильно делаешь, – сказал Диего, выпрямив спину и переваливаясь из стороны в сторону, как гусь. – Мы будем ужинать? – спросил он, успокоившись.
– Прямо сейчас, пока еще есть что поесть, – вмешалась Милагрос Вейтиа. Она уже какое-то время стояла в дверях и прислушивалась к их разговору.
– Что ты такое говоришь, Милагрос! Ты еще большая пессимистка, чем Диего.
– Я просто меньшая оптимистка, – сказала Милагрос, целуя свою племянницу. Потом, чтобы сменить тему разговора и хотя бы за ужином отдохнуть от забот, она спросила, как поживает ее подруга Соль.
Как и предполагала Соль Гарсия несколько лет назад, ее мать, любительница всех сватать, чем она занималась с почти маниакальной одержимостью и крайне успешно, сумела представить свою дочь во всем ее блеске одному из отпрысков самой богатой фамилии в городе и в стране. Очень скоро этот отпрыск потерял из-за Соль даже аппетит, хотя еда всегда была его единственной страстью, и стал искать способ сделать ее своей раз и навсегда. Владелец нескольких поместий, сахарных заводов, табачных плантаций, домов и денег в стране и за ее пределами завоевал Соль быстрее, чем Эмилия предполагала. И в тот момент, когда искорка сомнения промелькнула в душе девушки, ее мать придумала довольно неуклюжую, но убедительную метафору относительно того, что ее дочь была драгоценностью, а они должны храниться в роскошных ларцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34