.. - усмехнулся Курылев беззлобно. - Сейчас задержим вас за нее на трое суток, а после посмотрим, о какой такой ерунде вы речь поведете... На работу сообщим...
- Доводы! - признал Ярославцев. - Потому давайте думать. Итак. Картину похитили. Полагаю, и в самом деле с прицелом и с умыслом. Значит, возвратить ее силами вашего отделения будет нелегко, так?
- Интересно излагаете, - произнес Курылев. - С удовольствием послушаю дальше.
- Докукина я знаю весьма поверхностно, - продолжил Ярославцев и замолчал: в памяти всплыла забавная сцена: он и Докукин едут по какому-то пустяковому делу на машине Докукина; заворачивают на заправку гостранспорта, и Докукин, прихватив батон ворованной с мясокомбината колбасы, идет на переговоры с заправщицей, повергая Ярославцева в беспросветную удрученность от своей сопричастности к какому-то жалкому проходимцу...
- ...знаете поверхностно, - напомнил Курылев.
- Да. Но кое-что в характере его для меня очевидно: жаден, расчетлив и, видимо, используя ситуацию, желает из меня что-нибудь да выжать. Так?
- Ну, на такие вопросы мы ответов не даем, - важно отозвался Курылев, выпятив нижнюю губу. - Но бочка катится, учтите.
- А если так я ему компенсирую и с концом дело! взвинчиваясь, предложил Ярославцев. - Не до того мне, чтобы еще в склоку со всякой мразью лезть... Пусть назначает цену.
- Героический вы! - одобрил Курылев с удивлением. Только... дело-то не с концом! В начале дело, в периоде расследования. И закрыть его могут лишь в следственном отделе района при отсутствии, дополню, состава преступления или его события... Что решает исключительно прокурор. Дошло? - Он пристально вгляделся в Ярославцева, как бы постигая сущность собеседника и характер его. - А может, произнес полушепотом, опуская глаза, - у вас с Докукиным договоренность имелась о продаже картины, а? Он вам доверял, а потому и ключи у вас были... там замок чистенько вскрыт, н-да. Ну, а про договоренность Докукин подзабыл или на всякий случай милицию вызвал, поскольку к вам дозвониться не сумел... А после - все утряслось. Поговорите с Докукиным, авось, вспомнит чего... Следователь - женщина благожелательная... В общем, зайдите ко мне сегодня вечерком после разговора с потерпевшим!..
С гудевшей от злости и досады головой Ярославцев прямо от отделения позвонил сволочному потерпевшему домой. Тот оказался на месте.
- Ты что же творишь, пакостник? - начал Ярославцев.
- А ты чего творишь? - донесся грубый ответ. - Чего по квартирам шастаешь?
- Короче, ищешь крайнего, на милицию не надеешься?
- Почему? - раздалось в трубке лениво. - Я заявление подал, пусть разбираются, у них служба такая.
- Но меня-то зачем приплел? Хорошо. - Ярославцев закусил губу. - Возможность договориться есть. Сколько ты хочешь за мазню?
- За старинное полотно я хочу десять тысяч советских рублей, - молвили рассудительно и чеканно.
- Подумаю.
Он повесил трубку. А потом словно очнулся. Да о чем он заботится, в конце концов! О сохранении престижа - как бы на работе не прознали, в какое дело ненароком вляпался? Или следствия испугался? Да эти же волнения - из прошлого, из другой, навсегда другой жизни. Да, можно и на своем стоять, можно и договариваться как-то... И опер Курылев, и женщина-следователь, конечно же, поймут его, не поверят, что способен на такую дешевку, да оно и видно: сразу, вполглаза, и играть не надо в честного и благородного; образ убедителен сам по себе, а масштаб образа тоже виден издалека... Остановись в суете, Володя. Прояви хотя бы немного уважения... к собственной личности. И договариваться с хищненькой крыской Докукиным, равно как и с милицией, вынужденной охранять интересы потерпевшего, не стоит, когда-то стоило, теперь - нет. Только бы потянуть время. Вообще, конечно, некстати, ох, как некстати все!
И еще о суете... Куда теперь-то ты собрался, мил человек! В министерство! А зачем? Инерция, да! Общественное ты все же животное, Вова, и даже, когда все законы общества для себя сломал, все-таки пытаешься им следовать, смешной человек... Другой вопрос - неудобно, ждут тебя там...
Он опустил еще одну "двушку".
- Привет, старина, - произнес механически. - Как вы там без меня, не скучаете?
- Ты где? - донеслось испуганно.
- Пока - на свободе, - сказал Ярославцев грустно.
- Слушай, брось дурака валять! У нас неприятности... Тебя, что, вызывали уже?
- О чем ты! - насторожился Ярославцев.
- Ну, приезжай, не по проводам же...
Разговор в министерстве подтвердил старую истину беда не приходит одна. Сигналы были тревожны: вся документация по "перспективным" производствам изучалась ОБХСС, кое-кто из знавших механику создания производств приземлился на нары следственного изолятора, но самое главное - им, Ярославцевым, интересовались.
Он вышел из министерства и вдруг заметил ту же машину, что стояла около отделения милиции, - "Москвич-фургончик с окрашенным черной нитроэмалью бампером. Или совпадение?
Сел в "Жигули", тронулся с места. "Москвич" следом не поехал. Совпадение, наверняка...
Соберись, подстегнул он себя. Сегодня куча дел Джимми, Прогонов, Анна; вечером к Курылеву наведаться надо - вот же где споткнуться привелось, расскажи, не поверит никто! Или все закономерно? Коли пошел поперек закона, он тебя всюду своим мечом достанет, и если не поразит, то уколет.
И вдруг нахлынуло дремотное безразличие. Предстоящая кутерьма дел представилась настолько тягостной и беспощадно опустошавшей душу, что ввязываться в нее он не мог просто физически. И вместо того, чтобы ехать в центр, круто развернулся и двинулся в сторону кольцевой автодороги, за город.
В конец концов кончался быстротечный, волшебный май. И он хотел видеть, как наливается зеленью трава, ощутить запахи веселого солнечного леса, которого, вероятно, не доведется навестить уже никогда. Тюрьма пахнет цементом, затхлостью и смертью, а сказочная западная жизнь... наверное, тем же самым, что и тюрьма. Для него по крайней мере. Но этого леса там не будет, точно. Да и не до леса там.
С шоссе свернул на бетонку, проложенную через сосновый бор; въехал на пригорок, и оттуда вольготно и радостно открылась знакомая картина: излучина реки, скопление домиков за одинаково крашенным в зеленый цвет штакетником он завез сюда и штакетник, и краску. Для всех.
Дачи у него не было. Считал, не стоит вклада нервов и сил в пустое. Матерый - тот да, обстоятельно сооружал себе загородные хоромы - с бильярдной, винным погребком, облицованными мрамором каминами и бархатной мебелью - зачем только, спрашивается? И для кого? Он же, Ярославцев, купил дом в деревне - просторный, крепкий, с русской печью; перевез туда старую мебель, холодильник, утварь и тем ограничился.
Население деревни - старики, кое-как подрабатывающие в совхозе, и единственная молодая пара, выращивающая на ферме бычков. Вот, собственно, все жители. Зависело же от них многое, пусть и по мелочам: у одного в бане попариться можно, другой навоз на огород подвезет, третий в теплице форточки раскроет, когда парит, а хозяина нет дома; четвертый подсобит с дровами... И Ярославцев в долгу не оставался. Доставал нуждающимся лесоматериалы, цемент, возил продукты из города; и заключал кое с кем деликатные трудовые соглашения - весьма выгодные обитателям деревни: кто траву на дворе выкосит, кто грядки прополет... Возиться самому с огородом - времени не находилось, а местных такой труд не обременял. И заработок от него не лишний, особенно у кого лишь пенсия в кармане, а досуг - лавочка перед палисадником...
Ворота он открывать не стал; остановил машину напротив ограды, прошел через калитку во двор.
Дом встретил его стылой затхлостью: вымерз за зиму в шубе снега и льда, отстоял нетопленым...
Он нежно провел ладонью по гладким, словно отполированным, бревнам стены горницы, плотно проложенным мхом.
Открыв закопченные заслонки печи, сложил шалашиком дрова, плеснул керосин из бутылки... Пламя с шипением пыхнуло; пелена дыма, качнувшись, нехотя устремилась в трубу - не ослабла тяга за зиму, не сдала печь. Грустно стало до боли. Чего топить... да и зачем он приехал сюда? Говорят, перед смертью люди обходят дорогие им места... Правильно говорят, наверное, есть в том необходимость... А какая? Чтобы вспомнить и осознать? Пройти от истока к устью? Вновь? Отдать дань прожитому перед собственным судом? Но к чему судиться даже и с самим собой перед обращением в ничто? Или... есть перспектива?
Он как бы осекся на этой мысли. Перспектива. Какая же перспектива у него? Сбежать, предать все, себя предать! подставив под удар женщину, любящую его слепо, - истово... И дальше? Ну, сбежит. А там, в чужедальней жизни? Приспосабливаться, химичить, прозябать паразитом с уворованным капитальцем - так ведь, так! А что остается? С повинной? А он не чувствует себя виноватым! Да, он пошел против каких-то установок, да, не хватило ума вовремя проанализировать ошибки... Теперь же - держи ответ! Ну, можно, конечно, подготовить блистательную речь перед высоким судом - убедительную, проникновенную... Но что сейчас у печки речь произноси, что где-то, разница невелика.
Прогнувшись, скрипнули половицы в сенях.
- Наше почтение! - На пороге, ухватившись натруженными пальцами за выступ притолоки стоял Константин - скотник с фермы, молодой, плечистый парень.
- Привет, - выдавил Ярославцев.
- А я гляжу - пропал. - Константин шагнул в избу. - Ну, думаю, завертелся, значит, в делах...
- Дела, дела, - подтвердил Ярославцев механически.
- Ну, думаю, огород вскопаю, посажу там... ну, как в прошлом году, - огурчики, помидорчики, понимаешь...
- Спасибо, Костя, - сказал Ярославцев. - Если какие расходы..
- Во! - Костя со скрипом почесал крепкий затылок. Рассада, то-се, в общем, вышел из бюджета. Поможешь?
- Сколько? - Столь же механически, как и говорил, Ярославцев достал бумажник.
- Ну, замена полиэтилена на теплице, семена... Огурцы, между прочим, отборный сорт! Потом кинза эта, как заказывал... Чего ради только? Она ж вонючая, дух такой, аж...
- Спасибо, Костя. Сколько?
- На стольник за все про все потянет, верняк! - выпалил Константин с торопливой убежденностью.
- Сто рублей. - Ярославцев положил на стол деньги.
- Премного благодарствуем. - Деньги исчезли в Костиной телогрейке. - Да, бензинчик тут есть по дешевке... - Он смущенно закряхтел. - Смотри, я б договорился... А то туда-сюда, ездишь, как заведенный, а тут вроде за полцены...
- Ворованный?
- А? Ну... естественно, не свой же, ты даешь! Не, ну цены заделали, да? Будто у нас расстояния, как в Монте-Карло каком!
- Не надо, Костя. На бензине не сэкономишь. Мазаться... в канистры переливать... противно. Да канистр нет.
- Ну... - Костя помялся, подыскивая предмет для дальнейшего разговора. - Это... Я тут с бабой-то своей вспоминал... Помнишь, телек ты привозил с приставкой, кино глядели... Так я того, соображаю, может, подсобишь приобрести?
- Костя. Это дорого. И пленки дорогие.
- Да мне б пару всего... позабористее, понимаешь? Костя присел на скамью. - Ты б одолжил мне, а? Ну, не за бесплатно, ясное дело. Я в момент... в общем.
- Окупил бы, да? - кивнул Ярославцев. - Мужичков бы собрал, с каждого по десяточке...
- Да если стоящее чего - и по четвертному бы отвалили!
Ярославцев почувствовал запойную какую-то усталость. О чем говорит этот человечек? О чем?! Ведь был же парень, как парень. Щедрый, работящий, любящий землю и крестьянское дело. А кто сейчас? Хам, рвач, сволочь в самом естестве. Что по замашкам, что по сути. А кто сделал его таким? Ты, Ярославцев, ты! Платил, не считая денег, Косте за мелкие услуги и за восхищение его перед интеллектом твоим, щедростью - и возможностями... Да еще и учил его, дурачка, не как хозяйство вести, а как дензнаки заколачивать. Бросил после такой науки Костя свой трактор, устроился скотником, взвалив на жену-напарницу рабочие обязанности, и, отстроив теплицы, растит теперь тюльпанчики для рынка, ничем не обеспокоенный. Корову продал - на черта корова, когда у соседней бабки молока взять можно, а тюльпанчики куда меньше времени отнимут, чем рогатые да хвостатые. Знай считай барыши... А уж на молочко хватит, чтобы раскошелиться...
- Из бюджета, значит, вышел, - вздохнул Ярославцев.
- Ну да! То-се, баба шубу купила... из норки. Ну, как насчет телека-то?..
- С телеком, Костя, тебя посадят, - ответил Ярославцев. - И выбрось из головы свои... забористые идеи.
- Кхэ. - Костя обиженно крякнул. - Коли отказываешь... другие есть... люди. У лесника у сына тоже имеется... Но дорого просит, черт!
Ярославцев, отдернув занавеску, поглядел в окно. Мыча, вдоль деревни шли на дневную дойку коровы, разбредаясь по дворам. В деревне было тихо, солнечно и как-то по-особенному уютно. Раздражал только деловито бормочущий голос Кости.
- Так что тут с тебя еще пятерочка, - донеслось до Ярославцева.
- Ну, запиши в долг. - Он встал. - Давай. Поехал я. Дом цел, убедился... слава богу. Поливай грядки. Счет оплатим.
- Карбонатику бы... - заскулил Костя. - А? Я б тебе тоже удружил, знаешь меня...
"Вот бы кого с Докукиным свести..." - подумал Ярославцев.
- Самому надо карбонатик сочинять, - отрезал он, с силой вгоняя печные заслонки обратно в пазы. - Подумай, кстати. Хорошее дело. Денежное.
Такой идеей Костя не проникся, сказал: "за падло!" - то бишь, чересчур трудоемко, но дальнейшие его слова Ярославцев уже не воспринимал. Он был захвачен иным: видом этой деревенской улицы, ее вековой тишью и убогой красотой, таившей в себе некую непознанную тайну... Но почему убога она? Почему покосились дома? Отчего смертной тоской вырождения веет"? Не так все надо, не так!
И вспомнились предместья Праги и Берлина, Брюсселя и Лондона: просторные коттеджи, где каждый цементный шов в кладке выверен до миллиметра, где, глядя на фасад, ощущался свободный объем интерьера; где наконец вспоминалось о больших городах как о чем-то весьма непривлекательном... Малые страны? Уклад другой? Культура? И в этом дело. Но главное - в инерции страны-гиганта и в торопливости ее скроить что-то и как бы, лишь бы успеть в основных "показателях" - подчас голых до схематизма...
Так размышлял он, подъезжая к городу. И снова подумал: ну, уеду. Вольюсь в жующее стадо среднего звена... И приветик? Все?
Решение. Оно полыхнуло зарницей, высветив в кромешной тьме безнадежности единственное для него приемлемое.
Сначала он усомнился, но сомнение растаяло, не успев окрепнуть. И тут же выстроился план - единственно приемлемый...
Из первого же телефона-автомата позвонил Анне. Сказал:
- Слушай внимательно. То, что я говорил, - бред. Полный бред! Не делай глупостей, поняла? И... прости меня. Тогда я был... сумасшедшим.
Она радовалась, пыталась что-то выяснить, уточнить, но он оборвал поток ее слов и возбужденных эмоций.
- Я спешу. Извини. Звонков в ближайшее время не ожидай. - И - повесил трубку.
Задумался. "Москвич-фургончик. Неужели... Началось, продолжается или мерещится? Будем считать - началось. И продолжается.
Он нанес три визита. Три бесполезных, пустых визита к серьезным людям. Выпил пять чашек кофе и поболтал о пустяках. Так было надо.
Вечером, как условливался с Курылевым, заехал к нему.
- А-а, вы... - поднял тот на него равнодушные, но в глубине чем-то обеспокоенные глаза. - Ну, как? Говорили с Докукиным?
- Пробовал, - сказал Ярославцев. - В принципе он не против... - Замолчал, выжидая, что ответит оперуполномоченный.
Покрутив вокруг да около, оперуполномоченный заявил, что в невиновность Ярославцева верит, с Докукиным более никаких переговоров вести не стоит, вора они найдут, и, когда возникнет необходимость, его, Ярославцева, вызовут. Живите спокойно.
Выйдя из отделения, Ярославцев сказал себе:
- Кажется, продолжается... А когда началось?
МАТЕРЫЙ
Дачу новым ее владельцам передавали вдвоем с колченогим Акимычем, старым бывшим вором, служившим на даче ныне в сторожах. Законный уже хозяин - известный композитор, стеснительно предлагал отобедать, затем, спохватываясь, выспрашивал упущенные подробности относительно эксплуатации отопительной системы и водопровода, после снова возвращался к предложению перекусить в честь, так сказать... Композиторская жена вела себя иначе: подчеркнуто отчужденно, обеда не предлагала и к общению не стремилась.
- Достал ты ее ценой, - глядя на нее, шепнул Акимыч Матерому.
Тот снисходительно усмехнулся.
Наскоро попрощавшись с покупателями, сели в машину, и вот в последний раз мелькнула за ветвями яблонь знакомая крыша...
- На квартиру-то меня подбросишь? - спросил Акимыч, жавшийся на заднем сиденье к своему скарбу - двум потертым чемоданам и холщовому мешку с одеждой.
- Акимыч... друг! - сказал с чувством. - Есть просьба. Не хочу тебя подставлять.. сам еле вроде ушел от ментозавров, чтоб они повымерли, от челюстей их ненасытных... Но кой-чего в городе осталось. На одной квартиренции. Просто жаль терять, Акимыч.
- А квартиренция простреливается? - ожесточенно проскрипел старик.
- Вот не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
- Доводы! - признал Ярославцев. - Потому давайте думать. Итак. Картину похитили. Полагаю, и в самом деле с прицелом и с умыслом. Значит, возвратить ее силами вашего отделения будет нелегко, так?
- Интересно излагаете, - произнес Курылев. - С удовольствием послушаю дальше.
- Докукина я знаю весьма поверхностно, - продолжил Ярославцев и замолчал: в памяти всплыла забавная сцена: он и Докукин едут по какому-то пустяковому делу на машине Докукина; заворачивают на заправку гостранспорта, и Докукин, прихватив батон ворованной с мясокомбината колбасы, идет на переговоры с заправщицей, повергая Ярославцева в беспросветную удрученность от своей сопричастности к какому-то жалкому проходимцу...
- ...знаете поверхностно, - напомнил Курылев.
- Да. Но кое-что в характере его для меня очевидно: жаден, расчетлив и, видимо, используя ситуацию, желает из меня что-нибудь да выжать. Так?
- Ну, на такие вопросы мы ответов не даем, - важно отозвался Курылев, выпятив нижнюю губу. - Но бочка катится, учтите.
- А если так я ему компенсирую и с концом дело! взвинчиваясь, предложил Ярославцев. - Не до того мне, чтобы еще в склоку со всякой мразью лезть... Пусть назначает цену.
- Героический вы! - одобрил Курылев с удивлением. Только... дело-то не с концом! В начале дело, в периоде расследования. И закрыть его могут лишь в следственном отделе района при отсутствии, дополню, состава преступления или его события... Что решает исключительно прокурор. Дошло? - Он пристально вгляделся в Ярославцева, как бы постигая сущность собеседника и характер его. - А может, произнес полушепотом, опуская глаза, - у вас с Докукиным договоренность имелась о продаже картины, а? Он вам доверял, а потому и ключи у вас были... там замок чистенько вскрыт, н-да. Ну, а про договоренность Докукин подзабыл или на всякий случай милицию вызвал, поскольку к вам дозвониться не сумел... А после - все утряслось. Поговорите с Докукиным, авось, вспомнит чего... Следователь - женщина благожелательная... В общем, зайдите ко мне сегодня вечерком после разговора с потерпевшим!..
С гудевшей от злости и досады головой Ярославцев прямо от отделения позвонил сволочному потерпевшему домой. Тот оказался на месте.
- Ты что же творишь, пакостник? - начал Ярославцев.
- А ты чего творишь? - донесся грубый ответ. - Чего по квартирам шастаешь?
- Короче, ищешь крайнего, на милицию не надеешься?
- Почему? - раздалось в трубке лениво. - Я заявление подал, пусть разбираются, у них служба такая.
- Но меня-то зачем приплел? Хорошо. - Ярославцев закусил губу. - Возможность договориться есть. Сколько ты хочешь за мазню?
- За старинное полотно я хочу десять тысяч советских рублей, - молвили рассудительно и чеканно.
- Подумаю.
Он повесил трубку. А потом словно очнулся. Да о чем он заботится, в конце концов! О сохранении престижа - как бы на работе не прознали, в какое дело ненароком вляпался? Или следствия испугался? Да эти же волнения - из прошлого, из другой, навсегда другой жизни. Да, можно и на своем стоять, можно и договариваться как-то... И опер Курылев, и женщина-следователь, конечно же, поймут его, не поверят, что способен на такую дешевку, да оно и видно: сразу, вполглаза, и играть не надо в честного и благородного; образ убедителен сам по себе, а масштаб образа тоже виден издалека... Остановись в суете, Володя. Прояви хотя бы немного уважения... к собственной личности. И договариваться с хищненькой крыской Докукиным, равно как и с милицией, вынужденной охранять интересы потерпевшего, не стоит, когда-то стоило, теперь - нет. Только бы потянуть время. Вообще, конечно, некстати, ох, как некстати все!
И еще о суете... Куда теперь-то ты собрался, мил человек! В министерство! А зачем? Инерция, да! Общественное ты все же животное, Вова, и даже, когда все законы общества для себя сломал, все-таки пытаешься им следовать, смешной человек... Другой вопрос - неудобно, ждут тебя там...
Он опустил еще одну "двушку".
- Привет, старина, - произнес механически. - Как вы там без меня, не скучаете?
- Ты где? - донеслось испуганно.
- Пока - на свободе, - сказал Ярославцев грустно.
- Слушай, брось дурака валять! У нас неприятности... Тебя, что, вызывали уже?
- О чем ты! - насторожился Ярославцев.
- Ну, приезжай, не по проводам же...
Разговор в министерстве подтвердил старую истину беда не приходит одна. Сигналы были тревожны: вся документация по "перспективным" производствам изучалась ОБХСС, кое-кто из знавших механику создания производств приземлился на нары следственного изолятора, но самое главное - им, Ярославцевым, интересовались.
Он вышел из министерства и вдруг заметил ту же машину, что стояла около отделения милиции, - "Москвич-фургончик с окрашенным черной нитроэмалью бампером. Или совпадение?
Сел в "Жигули", тронулся с места. "Москвич" следом не поехал. Совпадение, наверняка...
Соберись, подстегнул он себя. Сегодня куча дел Джимми, Прогонов, Анна; вечером к Курылеву наведаться надо - вот же где споткнуться привелось, расскажи, не поверит никто! Или все закономерно? Коли пошел поперек закона, он тебя всюду своим мечом достанет, и если не поразит, то уколет.
И вдруг нахлынуло дремотное безразличие. Предстоящая кутерьма дел представилась настолько тягостной и беспощадно опустошавшей душу, что ввязываться в нее он не мог просто физически. И вместо того, чтобы ехать в центр, круто развернулся и двинулся в сторону кольцевой автодороги, за город.
В конец концов кончался быстротечный, волшебный май. И он хотел видеть, как наливается зеленью трава, ощутить запахи веселого солнечного леса, которого, вероятно, не доведется навестить уже никогда. Тюрьма пахнет цементом, затхлостью и смертью, а сказочная западная жизнь... наверное, тем же самым, что и тюрьма. Для него по крайней мере. Но этого леса там не будет, точно. Да и не до леса там.
С шоссе свернул на бетонку, проложенную через сосновый бор; въехал на пригорок, и оттуда вольготно и радостно открылась знакомая картина: излучина реки, скопление домиков за одинаково крашенным в зеленый цвет штакетником он завез сюда и штакетник, и краску. Для всех.
Дачи у него не было. Считал, не стоит вклада нервов и сил в пустое. Матерый - тот да, обстоятельно сооружал себе загородные хоромы - с бильярдной, винным погребком, облицованными мрамором каминами и бархатной мебелью - зачем только, спрашивается? И для кого? Он же, Ярославцев, купил дом в деревне - просторный, крепкий, с русской печью; перевез туда старую мебель, холодильник, утварь и тем ограничился.
Население деревни - старики, кое-как подрабатывающие в совхозе, и единственная молодая пара, выращивающая на ферме бычков. Вот, собственно, все жители. Зависело же от них многое, пусть и по мелочам: у одного в бане попариться можно, другой навоз на огород подвезет, третий в теплице форточки раскроет, когда парит, а хозяина нет дома; четвертый подсобит с дровами... И Ярославцев в долгу не оставался. Доставал нуждающимся лесоматериалы, цемент, возил продукты из города; и заключал кое с кем деликатные трудовые соглашения - весьма выгодные обитателям деревни: кто траву на дворе выкосит, кто грядки прополет... Возиться самому с огородом - времени не находилось, а местных такой труд не обременял. И заработок от него не лишний, особенно у кого лишь пенсия в кармане, а досуг - лавочка перед палисадником...
Ворота он открывать не стал; остановил машину напротив ограды, прошел через калитку во двор.
Дом встретил его стылой затхлостью: вымерз за зиму в шубе снега и льда, отстоял нетопленым...
Он нежно провел ладонью по гладким, словно отполированным, бревнам стены горницы, плотно проложенным мхом.
Открыв закопченные заслонки печи, сложил шалашиком дрова, плеснул керосин из бутылки... Пламя с шипением пыхнуло; пелена дыма, качнувшись, нехотя устремилась в трубу - не ослабла тяга за зиму, не сдала печь. Грустно стало до боли. Чего топить... да и зачем он приехал сюда? Говорят, перед смертью люди обходят дорогие им места... Правильно говорят, наверное, есть в том необходимость... А какая? Чтобы вспомнить и осознать? Пройти от истока к устью? Вновь? Отдать дань прожитому перед собственным судом? Но к чему судиться даже и с самим собой перед обращением в ничто? Или... есть перспектива?
Он как бы осекся на этой мысли. Перспектива. Какая же перспектива у него? Сбежать, предать все, себя предать! подставив под удар женщину, любящую его слепо, - истово... И дальше? Ну, сбежит. А там, в чужедальней жизни? Приспосабливаться, химичить, прозябать паразитом с уворованным капитальцем - так ведь, так! А что остается? С повинной? А он не чувствует себя виноватым! Да, он пошел против каких-то установок, да, не хватило ума вовремя проанализировать ошибки... Теперь же - держи ответ! Ну, можно, конечно, подготовить блистательную речь перед высоким судом - убедительную, проникновенную... Но что сейчас у печки речь произноси, что где-то, разница невелика.
Прогнувшись, скрипнули половицы в сенях.
- Наше почтение! - На пороге, ухватившись натруженными пальцами за выступ притолоки стоял Константин - скотник с фермы, молодой, плечистый парень.
- Привет, - выдавил Ярославцев.
- А я гляжу - пропал. - Константин шагнул в избу. - Ну, думаю, завертелся, значит, в делах...
- Дела, дела, - подтвердил Ярославцев механически.
- Ну, думаю, огород вскопаю, посажу там... ну, как в прошлом году, - огурчики, помидорчики, понимаешь...
- Спасибо, Костя, - сказал Ярославцев. - Если какие расходы..
- Во! - Костя со скрипом почесал крепкий затылок. Рассада, то-се, в общем, вышел из бюджета. Поможешь?
- Сколько? - Столь же механически, как и говорил, Ярославцев достал бумажник.
- Ну, замена полиэтилена на теплице, семена... Огурцы, между прочим, отборный сорт! Потом кинза эта, как заказывал... Чего ради только? Она ж вонючая, дух такой, аж...
- Спасибо, Костя. Сколько?
- На стольник за все про все потянет, верняк! - выпалил Константин с торопливой убежденностью.
- Сто рублей. - Ярославцев положил на стол деньги.
- Премного благодарствуем. - Деньги исчезли в Костиной телогрейке. - Да, бензинчик тут есть по дешевке... - Он смущенно закряхтел. - Смотри, я б договорился... А то туда-сюда, ездишь, как заведенный, а тут вроде за полцены...
- Ворованный?
- А? Ну... естественно, не свой же, ты даешь! Не, ну цены заделали, да? Будто у нас расстояния, как в Монте-Карло каком!
- Не надо, Костя. На бензине не сэкономишь. Мазаться... в канистры переливать... противно. Да канистр нет.
- Ну... - Костя помялся, подыскивая предмет для дальнейшего разговора. - Это... Я тут с бабой-то своей вспоминал... Помнишь, телек ты привозил с приставкой, кино глядели... Так я того, соображаю, может, подсобишь приобрести?
- Костя. Это дорого. И пленки дорогие.
- Да мне б пару всего... позабористее, понимаешь? Костя присел на скамью. - Ты б одолжил мне, а? Ну, не за бесплатно, ясное дело. Я в момент... в общем.
- Окупил бы, да? - кивнул Ярославцев. - Мужичков бы собрал, с каждого по десяточке...
- Да если стоящее чего - и по четвертному бы отвалили!
Ярославцев почувствовал запойную какую-то усталость. О чем говорит этот человечек? О чем?! Ведь был же парень, как парень. Щедрый, работящий, любящий землю и крестьянское дело. А кто сейчас? Хам, рвач, сволочь в самом естестве. Что по замашкам, что по сути. А кто сделал его таким? Ты, Ярославцев, ты! Платил, не считая денег, Косте за мелкие услуги и за восхищение его перед интеллектом твоим, щедростью - и возможностями... Да еще и учил его, дурачка, не как хозяйство вести, а как дензнаки заколачивать. Бросил после такой науки Костя свой трактор, устроился скотником, взвалив на жену-напарницу рабочие обязанности, и, отстроив теплицы, растит теперь тюльпанчики для рынка, ничем не обеспокоенный. Корову продал - на черта корова, когда у соседней бабки молока взять можно, а тюльпанчики куда меньше времени отнимут, чем рогатые да хвостатые. Знай считай барыши... А уж на молочко хватит, чтобы раскошелиться...
- Из бюджета, значит, вышел, - вздохнул Ярославцев.
- Ну да! То-се, баба шубу купила... из норки. Ну, как насчет телека-то?..
- С телеком, Костя, тебя посадят, - ответил Ярославцев. - И выбрось из головы свои... забористые идеи.
- Кхэ. - Костя обиженно крякнул. - Коли отказываешь... другие есть... люди. У лесника у сына тоже имеется... Но дорого просит, черт!
Ярославцев, отдернув занавеску, поглядел в окно. Мыча, вдоль деревни шли на дневную дойку коровы, разбредаясь по дворам. В деревне было тихо, солнечно и как-то по-особенному уютно. Раздражал только деловито бормочущий голос Кости.
- Так что тут с тебя еще пятерочка, - донеслось до Ярославцева.
- Ну, запиши в долг. - Он встал. - Давай. Поехал я. Дом цел, убедился... слава богу. Поливай грядки. Счет оплатим.
- Карбонатику бы... - заскулил Костя. - А? Я б тебе тоже удружил, знаешь меня...
"Вот бы кого с Докукиным свести..." - подумал Ярославцев.
- Самому надо карбонатик сочинять, - отрезал он, с силой вгоняя печные заслонки обратно в пазы. - Подумай, кстати. Хорошее дело. Денежное.
Такой идеей Костя не проникся, сказал: "за падло!" - то бишь, чересчур трудоемко, но дальнейшие его слова Ярославцев уже не воспринимал. Он был захвачен иным: видом этой деревенской улицы, ее вековой тишью и убогой красотой, таившей в себе некую непознанную тайну... Но почему убога она? Почему покосились дома? Отчего смертной тоской вырождения веет"? Не так все надо, не так!
И вспомнились предместья Праги и Берлина, Брюсселя и Лондона: просторные коттеджи, где каждый цементный шов в кладке выверен до миллиметра, где, глядя на фасад, ощущался свободный объем интерьера; где наконец вспоминалось о больших городах как о чем-то весьма непривлекательном... Малые страны? Уклад другой? Культура? И в этом дело. Но главное - в инерции страны-гиганта и в торопливости ее скроить что-то и как бы, лишь бы успеть в основных "показателях" - подчас голых до схематизма...
Так размышлял он, подъезжая к городу. И снова подумал: ну, уеду. Вольюсь в жующее стадо среднего звена... И приветик? Все?
Решение. Оно полыхнуло зарницей, высветив в кромешной тьме безнадежности единственное для него приемлемое.
Сначала он усомнился, но сомнение растаяло, не успев окрепнуть. И тут же выстроился план - единственно приемлемый...
Из первого же телефона-автомата позвонил Анне. Сказал:
- Слушай внимательно. То, что я говорил, - бред. Полный бред! Не делай глупостей, поняла? И... прости меня. Тогда я был... сумасшедшим.
Она радовалась, пыталась что-то выяснить, уточнить, но он оборвал поток ее слов и возбужденных эмоций.
- Я спешу. Извини. Звонков в ближайшее время не ожидай. - И - повесил трубку.
Задумался. "Москвич-фургончик. Неужели... Началось, продолжается или мерещится? Будем считать - началось. И продолжается.
Он нанес три визита. Три бесполезных, пустых визита к серьезным людям. Выпил пять чашек кофе и поболтал о пустяках. Так было надо.
Вечером, как условливался с Курылевым, заехал к нему.
- А-а, вы... - поднял тот на него равнодушные, но в глубине чем-то обеспокоенные глаза. - Ну, как? Говорили с Докукиным?
- Пробовал, - сказал Ярославцев. - В принципе он не против... - Замолчал, выжидая, что ответит оперуполномоченный.
Покрутив вокруг да около, оперуполномоченный заявил, что в невиновность Ярославцева верит, с Докукиным более никаких переговоров вести не стоит, вора они найдут, и, когда возникнет необходимость, его, Ярославцева, вызовут. Живите спокойно.
Выйдя из отделения, Ярославцев сказал себе:
- Кажется, продолжается... А когда началось?
МАТЕРЫЙ
Дачу новым ее владельцам передавали вдвоем с колченогим Акимычем, старым бывшим вором, служившим на даче ныне в сторожах. Законный уже хозяин - известный композитор, стеснительно предлагал отобедать, затем, спохватываясь, выспрашивал упущенные подробности относительно эксплуатации отопительной системы и водопровода, после снова возвращался к предложению перекусить в честь, так сказать... Композиторская жена вела себя иначе: подчеркнуто отчужденно, обеда не предлагала и к общению не стремилась.
- Достал ты ее ценой, - глядя на нее, шепнул Акимыч Матерому.
Тот снисходительно усмехнулся.
Наскоро попрощавшись с покупателями, сели в машину, и вот в последний раз мелькнула за ветвями яблонь знакомая крыша...
- На квартиру-то меня подбросишь? - спросил Акимыч, жавшийся на заднем сиденье к своему скарбу - двум потертым чемоданам и холщовому мешку с одеждой.
- Акимыч... друг! - сказал с чувством. - Есть просьба. Не хочу тебя подставлять.. сам еле вроде ушел от ментозавров, чтоб они повымерли, от челюстей их ненасытных... Но кой-чего в городе осталось. На одной квартиренции. Просто жаль терять, Акимыч.
- А квартиренция простреливается? - ожесточенно проскрипел старик.
- Вот не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18