.. Как зовут твоего мужа?
- У меня нет мужа.
- Но почему тогда...
- Не надо об этом. Мне пора.
Поль взял Лену за руку.
- Я очень рад, что встретил тебя.
- Я тоже рада.
- Тебя проводить?
- Не надо.
- Ну что ж...
Поль смотрел Лене вслед и думал, что прибеднялся, в принципе, зря,
"Фактор Х" получается совсем не плохо, только опубликовать его никогда не
удастся. А для работы в стол нужно обладать каким-то особым мироощущением,
недоступным ему пока. Впрочем, и хорошо, что не опубликуют. Это был бы
прекрасный способ стать всеобщим врагом: и властей, и подполья, да и всех
прочих. Кому это может понравиться, понять невозможно.

"...Первую и пока единственную удачную террористическую акцию в
Системе организовал и осуществил скромный клерк правительственной
ассоциации Ненасильственного распределения излишков производства по имени
Александр.
Он никогда не был замешан в проинтеллектуальных выступлениях,
наоборот, всегда относился к ним с неодобрением, что, кстати, было
отражено в его досье. Однако, стоило ему всего лишь на пару часов получить
доступ к механизму подрыва городского арсенала, его как будто подменили,
он провозгласил себя интеллектуалофилом и потребовал эвакуировать
городское население. Действия Особой секции были парализованы подозрением
о невменяемости новоявленного диктатора, что вскоре было подтверждено
Декретом N 1, с которым Александр обратился "ко всем интеллектуалам,
томящимся в подполье..."
Решено было до поры до времени оставить Александра в покое, тем
более, что на его призыв "без помех заняться наукой и искусством в
свободном городе" откликнулся лишь выживший из ума старик, специалист по
сравнительному анализу апокрифов, скрывавшийся до сих пор в трущобах.
Старик сразу не понравился Александру, во-первых, потому что от него
всегда несло чесноком и гнилыми зубами, а во-вторых, уж очень он был
разговорчивый и любую попытку Александра начать обстоятельный разговор
всякий раз прерывал собственным монологом на пару часов.
Старик, естественно, замечал неудовольствие Александра, но зубы,
впрочем, все равно не чистил. А однажды, не выдержав немого укора,
забросил на спину свою котомку и ушел обратно в трущобы, пробурчав на
прощание что-то вроде: "Благодарствую за хлеб да соль... Загостился, пора
и честь знать.."
Александр не только не расстроился по этому поводу, но даже испытал
некоторое облегчение - наконец-то он сможет без помех заняться
ковариационным исчислением, о чем мечтал долгие годы, отправляясь по утрам
на службу в свою ассоциацию.
В те давние времена занятие математическими построениями
представлялось ему этаким интеллектуальным праздником, приближением к
безмерному человеческому счастью. Однако, очутившись, наконец, в пустом
городе один на один с листком бумаги, Александр неожиданно для себя
загрустил. Как и следовало ожидать, он многое подзабыл. И в этом не было
бы ничего страшного, знания можно было бы восстановить, если бы у него не
возникли трудности с собственной головой. Он никак не мог заставить себя
думать. Он пытался, но с непривычки голова была тяжелая и неповоротливая,
словно дирижабль. Скользкие и неуловимые мысли возникали, неловко
шевелились в густом тумане, заполнявшем его черепную коробку, но вскоре
таяли, как льдинки на солнцепеке.
Теряясь от собственного бессилия, Александр подолгу бродил по
пустынным улицам, из последних сил надеясь, что проклятый туман рассеется,
и он сможет... Слишком много сил было отдано акции, и думать, что все это
напрасно, было невыносимо.
И он бродил, бродил, бродил...
Там, на одном из городских перекрестков, его и взяли коммандос из
Особой секции.
Уже в джипе, по дороге в следственную бригаду Александр с ужасом
понял, что его авантюра, начинавшаяся так удачно, оказалась величайшей
трагедией его жизни. Трудно было найти лучший способ заявить всему миру о
своей полной интеллектуальной несостоятельности. И это потрясло его. Надо
сказать, что к своему реноме Александр всегда относился с щепетильностью."

Надежда, естественно, волновалась перед мероприятием Ц, но с
поставленной перед ней задачей справилась блестяще. Все было очень мило, с
присущим ей от природы достоинством. Не забыла она, впрочем, и подчеркнуть
свою лояльность. Поль не возражал, стол был потрясающ, и это его
устраивало. По нынешним временам, когда редкий человек представляет, что
же такое спаржа или там омары, пиршество получилось грандиозное.
Откушав, функционеры принялись за разговоры.
Как жаль, подумал Поль, лениво прислушиваясь, что в годы увлечения
литературой я так мало внимания уделял цветовой гамме. Откуда у меня этот
цветовой аскетизм? У Хемингуэя, помнится, один из героев, восхищаясь
нравственной чистотой художников (художником может быть только очень
хороший человек) лелеял надежду, что сам он достаточная сволочь, чтобы
стать хорошим писателем. Красиво.
А если это правда? И цветовосприятие действительно имеет что-то общее
с уровнем нравственного развития? Признаться, я всегда был далек от игры в
цвета, но если бы взялся описывать сегодняшнюю встречу, не смог бы,
пожалуй, обойтись без цветовых характеристик.
Коричневая полутьма. Неширокие желтоватые круги света от зажженных
свечей, выплывающие как бы из небытия зеленоватые лица стойких борцов из
Центра, и только одно красненькое пятнышко - левая щека Надежды... это
понятно - волнение...
Что это меня потянуло на литературщину, с неприязнью подумал Поль и
сразу вспомнил - Лена. Нет, что там ни говори, а эта случайная встреча
оказала на него чересчур сильное впечатление, сильнее, чем можно было бы
предположить, сильнее, чем хотелось.
Почему она вспомнила о столь нереальном сейчас - о книгах? Это было
так давно. Все прошло, как болезнь, как тяжелое умопомрачение. Я стал
другим. Точнее, никем не стал и с каждым днем все больше утверждаюсь в
своем нежелании стать кем-то... И больше не верю, что смогу кем-то стать.
А ребята из подполья, что ж. меня никогда не обманывала их принадлежность
к оппозиции. Существование оппозиции закономерный социальный процесс, так
сказать, закон отрицания отрицания в действии. Их жизнь имеет социальный
смысл. Без них социум не может развиваться. Да и они без социума не
существовали бы.
Я - другое дело. Мне ни разу не удалось сыграть ни одну социальную
роль, на которую как будто претендовал: ни ученый, ни писатель, ни
террорист. Никто... Асоциальная, безразличная социуму личность, бесконечно
далекая от социального прогресса, как, впрочем, и от регресса. Как же так
получилось? И что теперь делать? Неужели опять прибиваться к "солдатам
науки"?
Страсти между тем накалялись.
Фердинанд, один из руководителей Центра сопротивления,
распространялся о том, что сейчас, в изменившихся условиях, на первый план
выходят новые задачи и новые цели, неотделимые от насущных проблем.
- Это же очевидно, - со злостью говорил он, - новые условия рождают
новые задачи, цели и проблемы. Что здесь непонятного?
В общем, обычная чушь. Поль старался не принимать речи своих бывших
знакомых близко к сердцу, но вскоре понял, что большую роль в своем новом
предприятии Центр отводит именно ему.
- Кому как ни вам, Кольцов, властителю дум и чувств, надлежит
возглавить отдел контрпропаганды, разъяснить людям всю глубину падения
современных нравов и способствовать росту наших рядов. Наши идеалы должны
быть доведены до сведения народа... - продекламировал Фердинанд,
уставившись на Поля чуть сурово и чуть устало, как и положено опытному
руководителю.
- А на какие конкретно идеалы следует особенно акцентировать
внимание? - заинтересовался Поль.
- Главное, это показать, - не поняв иронии, стал разъяснять
Фердинанд, - что при нынешней администрации не может быть продвижения
вперед, не может быть прогресса...
- А при нашей, значит, может? - Поль понял, что ирония не сильное
место у Фердинанда, и теперь забавлялся вовсю.
- Мы предлагаем людям единственно возможный путь к прогрессу -
научное познание. Когда каждый овладеет научным мышлением, научным
структурированием, научным мировоззрением, научной методологией, научной
онтологией, многие, если не все проблемы отойдут на задний план. Станет
легче дышать, легче жить, легче осознать себя в этом мире...
Если ваш научный подход такая манна небесная, зачем же вам
понадобился я - презренный бумагомарака? - чуть было не выкрикнул Поль, но
вовремя спохватился. Он давно уже понял, что демократизм подполья
действует лишь, пока все соглашаются с руководящим мнением.
- Научная теория - это хорошо, - вмешался в разговор юноша в кожаной
куртке, сидевший до сих пор молча - но, пожалуй, надо бы возобновить и
нашу практическую деятельность.
Наступила тишина.
- Конкретнее. - сказал Фердинанд. - Что вы предлагаете?
- Лучший способ влияния на культурную политику - теракт. И едва ли не
единственный, другого столь же действенного пока еще не изобрели.
- Кое-кто в Центре считает, что этот метод недемократичен.
- Чушь. Это наиболее демократичный метод, поскольку непосредственно
задевает интересы широких масс.
- Пожалуй, логично... - задумчиво проговорил Фердинанд.
- Да вы что, с ума сошли! Городские партизаны - демократы! - не
выдержав заорал Поль. - Так можно договориться до черт знает чего!
- Успокойтесь, Поль, - ровным голосом сказал Фердинанд. - Давайте
разберемся спокойно. Наше будущее во многом зависит от того, как будет
организовано воспитание и обучение детей. Согласны?
- Да.
- Наша задача как раз и состоит в том, чтобы обеспечить детям
получение добротного научного образования. Мы должны следить за тем, чтобы
общество выполняло свои обязательства перед будущим. Вот и все. Никаких
других задач наша практическая деятельность никогда перед собой не ставила
и ставить не будет.
- Как же вы будете решать... кого?
- Примитивно, Кольцов! Вот к чему приводит ваше увлечение
фантастикой! Почему вы решили, что мы будем убивать? Это не так. Странно,
что я должен вам это объяснять. Существует несколько стратегий
практической деятельности. Лично я сторонник теории разумного шантажа -
предполагается минирование историко-культурных достопримечательностей и
выдвижение требований.
- Иллюзии, мастер Фердинанд, иллюзии, - сказал молодой человек. -
Станут ли власти переживать из-за ваших бомбочек? У них собачки знаете
какие есть? Они ваши бомбочки в два счета разыщут! Ваше предложение
осуществимо только в том проблематичном случае, если в нашем распоряжении
окажется установка нуль-т. Тогда можно будет минировать непосредственно
перед взрывом, а самим сваливать. Вот так-то... Да, и минировать надо не
памятнички, а городскую канализацию. Представьте себе - три миллиона
граждан с горшочками в руках, - он дико захохотал.
- О чем это вы, что за нуль-т? Это ведь понятие скорее литературное,
чем научное.. Хорошо бы держаться поближе к реальности.
- Реальность, мастер Фердинанд, в том и состоит, что нуль-т или уже
реализована, или может быть реализована в ближайшем будущем.
- Бред какой-то. Поясните.
- Почему бред? Я лично знаю ребят, которые занимались нуль-т еще до
Запрета и были близки к результату, очень близки...
- Из наших?
- Пожалуй, нет.
- Если не из наших - забудьте. Мало ли чем они занимаются -
астрологией, например. Это не значит, что мы должны использовать в своей
работе знаки Зодиака.
- Но попробовать, попробовать-то надо.
Поль не выдержал и отправился на кухню попить водички.
Надо держать ушки на макушке, решил он. Эти люди никогда не болтают
зря. Они рабы цели. И просто не способны к эмоциональным деформациям. И
раз они говорят о нуль-т, значит, за этим что-то есть. Цели их меня
волнуют мало. Хорошо бы они оставили меня в покое.
Возвращаясь, Поль несколько задержался у двери и услышал:
- Кажется, он клюнул.
- Сделает, все сделает, ничем другим уже заниматься не сможет. Такой
уж у него характер.
Поль выждал пару минут, пока сошла краска с лица и вошел в комнату.
Все присутствующие, как по команде, посмотрели на него.
Это они обо мне говорили, понял он. Это я клюнул, это я сделаю все,
что им надо. Мерзавцы.
- Может чайку? - бодро предложил он, но согласия не получил. Встреча
закончилась.
Поль был взбешен.
Эти мерзавцы собираются втравить меня в свои делишки, не спросив,
кстати, согласен я или нет. И уверены, гады, что я уже "клюнул", по их
терминологии, и буду делать то, что им надо по собственной инициативе,
даже не подозревая о том, что меня примитивно используют. Мерзавцы.
К Полю подошла Надежда и нежно прижалась к нему. Это уже был перебор.
Она прекрасно знает всю подноготную происходящего. Ее роль в
разыгранном спектакле была одной из важных. Она подставила меня. И лезть
ко мне со своими нежностями сейчас, после того, как ее друзья превратили
меня в куклу, марионетку, просто подло!
- Надя, - спросил он. - Что здесь произошло? Расскажи мне.
- Я так счастлива. Все получилось очень хорошо, и Фердинанд был
доволен. Может быть потом эта встреча войдет в школьные учебники. Движение
возрождается! Это прекрасно!
- Подожди. Движение, там, выкобенивание, это я понимаю. Ты мне вот
что расскажи, как нам теперь с тобой жить?
- Как ты можешь спрашивать такое? Мы с тобой "солдаты науки" и не
должны забывать об этом никогда. Наша жизнь и прогресс человечества -
разве здесь есть выбор? Да что с тобой, милый? Ты такой хороший, ты так
прекрасно показал себя. Я горжусь тобой. Я люблю тебя, дурачок.

От Надежды помощи ждать не приходится. Существуют ли вообще для этих
людей понятия любви, нравственности, страстей. Мне иногда кажется, что они
бы с удовольствием вывели какую-нибудь универсальную формулу, чтобы раз и
навсегда покончить с субъективностью восприятия. Бедные, духовно бедные
люди... Как бы там ни было, Подполье начало новую игру и отводит мне в ней
какую-то важную роль, надо думать, незавидную.
Вот за что не люблю этих хваленных интеллектуалов, так за то, что для
них жизнь - некая разновидность игры. Они ведь не живут, не умеют жить, не
желают жить, они набирают очки. Сделал что-то - получи очко в зачет. И у
кого этих очков оказывается больше, тот, значит, более достойный. А более
достойный человек, естественно, имеет право...
"Он клюнул". Это про меня. Это я клюнул и должен что-то сделать для
подполья. Что же? Что? Ну, во-первых, то, что сами они сделать не в
состоянии, во-вторых, то, что для меня было бы в данной ситуации
естественным, что я буду делать по собственной инициативе, потому что этот
поступок должен представляться мне сейчас наиболее важным.
Это, конечно, это...
Поль неожиданно понял, что уже играет. Подполье выиграло первое очко
- он играет! Что ж, 0:1.
Свой мозг я отключить не могу. Выходит, любое мое движение будет
приносить им выгоду. И самоустраниться, значит, проиграть... То есть, я
могу не знать, что я проигрываю, но они-то будут знать, что выигрывают. А
этого я не могу допустить ни за что. Хотя бы потому, что они используют
меня против моей воли. Видит бог, не хотел я влезать в эту историю, но раз
уж так получилось, проигрывать я не намерен. И я выиграю. Черт побери! Я
должен выиграть. Если они ждут от меня естественных логичных поступков, я
должен поступать нелогично и, тщательно взвесив свои шаги. Самым
нелогичным сейчас было бы обратиться за помощью к Ленке. Так и сделаю.
Узнав адрес Лены в справочной службе, Поль решил идти к ней сразу же.
К чему, спрашивается, было откладывать.
А в метро он неожиданно понял, что его "Фактор Х" дерьмо.
Вот, оказывается, почему я забросил писать, внутренний цензор не
позволяет мне подписывать дерьмо. Лестно.
А писать "Фактор Х" надо не так.

Может ли человек, подверженный смерти, достичь абсолютной власти? К
примеру, с собственным телом обладающий социальной властью часто
справиться не в состоянии. На биологию, как известно, запреты и амнистии
не распространяются.
А хочется приказать. Хочется жить вечно. Иметь все. Подчинить себе
все.
Владыка изнемогал. С тех пор, как он понял, что власть его ограничена
безжалостным бегом времени, сон не приходил к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10