Одна компания!
Следователь. Известны ли вам факты, подтверждающие принадлежность
Кольцова к "Лямбде"? Что-нибудь конкретное?
Федор (усмехнувшись). Я не сомневаюсь, что его имя фигурирует в
списках организации, к сожалению, нам с вами никогда не удастся заглянуть
в них... Это единственный неопровержимый факт, не оставляющий никаких
сомнений. Я располагаю рядом косвенных доказательств, например, знаете ли
вы, что Поль посетил бывшего министра культуры за 10 минут до его гибели?
Следователь. Интересно.
Федор. Еще бы! Впрочем, мне кажется, что Поль лично в акциях не
участвует. Скорее всего он занимается пропагандистской и координаторской
деятельностью. В этом меня убедили его последние книги. Например, сборник
рассказов "Гнилые яблоки". Помните, там есть рассказ "Съешь конфетку,
детка!" речь в нем идет о маленьком мальчике, способном рассчитывать самые
сложные баллистические траектории. Для этого его следовало предварительно
накормить конфетами с огромной дозой ЛСД. Ну и кормили... Издатели
почему-то расценили этот рассказ, как антинаучный. А мне кажется, что он
скорее антиправительственный. И это не удивительно, Полю всегда были
свойственны показная независимость, изрядная доля вольнодумства и нелюбовь
к вышестоящим. Это ли не благотворная почва для вызревания морали
терроризма. Нигилизм и терроризм во все времена шагали рука об руку..."
Поль растерялся, но вскоре волна злости вытеснила все.
Я прощаю своим друзьям почти все. Но стоит ли в своей доброте
доходить до христианского всепрощения? Следует ли после удара по левой
щеке подставлять правую? А не милосерднее ли ответить ударом на удар! Мир
любит подставляющих щеку доброхотов. С ними легко и просто, но их не
принимают в расчет... И никто меня не разубедит в том, что высшее
проявление доброты - борьба со злом.
Следователю понравились и некоторая растерянность Поля, и злость,
охватившая его после прослушивания пленки, собственно, это и входило в его
планы. Он отправил Поля в камеру, пригрозив очной ставкой с Федором, чтобы
не дать погаснуть злости, а сам стал смаковать в уме детали блестящей
операции, вся слава от успеха которой будет принадлежать лично ему.
Блестящая, обреченная на успех операция! Нет, не прав Лагранж - никогда
Кольцов не был террористом и никогда не будет. И объясняется это очень
просто - идеология терроризма глубоко чужда ему. Да, да!
Следователь принялся насвистывать Марш номер 6. Ему было приятно
сознавать, что он смог разглядеть в Кольцове потенциального врага
подполья, способного разрушить его изнутри. "Эх, до чего же приятно
работать с писателями, этими выпендрялами, не способными сдерживать свои
эмоции. Они же органически не способны оставаться в тени."
Следователь вызвал адъютанта и заказал кофе. В работе наступил
перерыв. Теперь надо набраться терпения и подождать немного. Через два
часа известный террорист Ян Мисюк совершит дерзкий побег из тюремной
машины, прихватив с собой Кольцова, известного беллетриста и циника. А
месяца через два, когда Кольцов попадется вновь, нашпигованный добротной
информацией о подполье, с ним будет о чем поговорить. Что может быть
лучше, чем не подозревающий о своей роли провокатор!
Осталось только немного подождать. Совсем немного!

2. ПОЛЬ КОЛЬЦОВ, БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННЫХ ЗАНЯТИЙ
Что-то изменилось. По-прежнему ничего не было видно, но
чувствовалось, что в самой середине слабо светящегося тумана, окутывающего
мир, что-то появилось. Там что-то было. Определенно было. Он наполнился
содержанием, так что ли?
Внезапно туман стал медленно розоветь. Точнее, становиться розовым.
Так понятнее.
Сейчас начну видеть, подумал Поль.
Руины. Розовые провалы окон. Розовый четырехугольник вместо крыши.
Битый кирпич, толстые, безобразно загнутые стальные прутья. Строение
наверняка пережило уже несколько воздушных налетов.
Поль лежал за вывороченной из стены кирпичной глыбой, настороженный и
напряженный. Почему?
Этот чертов туман не давал сконцентрировать внимание. Так даже врага
не разглядишь, любой незаметно подкрадется... А враги здесь должны быть..
Руины.. Точно, должны быть враги. И спасти меня может только солнечный
свет. Иначе не выжить.
Розовое стало меркнуть и вскоре исчезло, как будто убрали
светофильтр. Стояло пасмурное осеннее утро, не было слышно ни единого
звука.
Неожиданно щебень стал шевелиться, на поверхности появилась рука,
другая, и вот появился и весь человек. Рваная пятнистая одежда десантника,
на шее армейский автомат.
- Кольцов! - шепотом сказал человек. - Эй! Кольцов! Ты меня слышишь?
Кто это?
- Я знаю, что ты здесь! - говорит человек. - Отзовись! Это же я,
Федор! Мне нужна твоя помощь! Глаза. Что у меня с глазами?
Федор? Здесь?
Человек исчезает и еще раз появляется из кучи щебня, теперь Поль ясно
увидел, что это действительно Федор.
- Эй, Кольцов! Ты слышишь меня?
Конечно, это Федор.
- Отзовись, Кольцов! - уже в полный голос кричит человек. - Это же я,
Федор! Помоги мне! Мои глаза. Я ничего не вижу. Ты должен мне помочь!
Он прав. Я должен. Конечно, должен.
Неожиданно справа из пролома выпадает камень. Ш-ш-тах!
Раздается длинная автоматная очередь. Это Федор всадил десяток пуль
точнехонько в упавший кирпич.
- Отзовись, Кольцов, ты должен помочь мне.
Откуда-то сверху срывается вниз огромная стая черных птиц.
Федора больше не видно, только птицы, птицы, птицы...
- Помоги! Они уносят меня! Чертовы птицы!
Автоматная очередь, еще одна.. Кирпичная крошка попадает Полю в
глаза... Стая поднимается и исчезает в проломах окон. Федора больше нет...
Шум крыльев постепенно перерастает в непонятное шипение. Ш-ш-ш.. Это
стены... Сейчас они рухнут... Сейчас...

Поль открыл глаза.
Все в порядке, успокоил он себя. Я в своей кроватке, рядышком с
женой. И никто за мной не охотится, потому что я никому не нужен, никому
не интересен, ни для кого не опасен да и помощи от меня никто не ждет.
Амнистия. Отлично я прожил жизнь - ни врагов, ни друзей. Впрочем, не
всегда же я был такой мразью... Был, был нужен. Тому же Федору, к примеру,
провокатору, соглядатаю, доносчику, мерзавцу...
Никогда я не любил его.. А ведь вру.. Меня тянуло к нему, а его,
соответственно, ко мне. С ним было интересно. Мне нравилось, что он не
такой, как все. Его логика была потрясающа и абсолютно недоступна
нормальному человеку. Ого-го, это было непростое дело - дружить с ним. Я
шел на дружбу, как на бой. Главное - каждую секунду приходилось сознавать,
что его понятие о чести не тождественно моему, и я рано или поздно нарвусь
на подлость и предательство, которые с его точки зрения таковыми являться
не будут. Надо признаться, что этот риск привлекал. В те далекие времена
мне страшно хотелось доказать самому себе простую теоремку о том, что ум и
доброта, в какие бы различные нравственные системы они не входили,
заведомо влекут за собой порядочность. Только можно ли это доказать?
Кстати, предал ли меня Федор? То есть предать, конечно, предал, но
совершил ли он акт предательства? Разница существенная. Помню, как мне
было обидно. Но ведь в конце концов это только эмоции. Не разумнее ли
посмотреть на эту историю с точки зрения здравого смысла. Ну-ка...
Федор выполнял свой служебный долг. Так? Так. Честное исполнение
служебных обязанностей - добродетель? Без сомнения. К примеру, работнику
отдела по борьбе с терроризмом становится известно, что его друг должен
заложить взрывчатку в Центральном оперном театре. Как ему надлежит
поступить? Должны ли сотни людей погибнуть из-за, надо сказать, довольно
расплывчатого нравственного закона дружбы. Не порядочнее ли дать дружку по
рукам? Пожалуй, порядочнее! И вот он останавливает Кольцова, выполняя тем
самым свой профессиональный долг. Кстати, и законы дружбы вроде бы не
нарушаются - наоборот, каждый согласится, что помешать другу сделать
дурное, оградить его от проступка или преступления - высшая добродетель. К
сожалению, вскоре выясняется, что Кольцов никакого отношения к терроризму
не имел. Но это было потом.
В чем я могу обвинить Федора? В служебной некомпетентности? В
недостаточной степени проникновения во внутренний мир подозреваемого? Это
не мое дело. Факты, проверенные и перепроверенные, показывали с
вероятностью 0,99 на мою причастность к подполью. Кто же мог всерьез
предположить, что я идиот, чьи поступки предсказать практически
невозможно? Не честнее ли обвинить самого себя в непростительном
нравственном изъяне, в неспособности определить свою жизненную позицию, в
том, что я до сих пор не нашел своего места в социуме. В конце концов
сторонних наблюдателей никогда не жаловали. Я не стал исключением. Только
и всего.

Надежда шевельнулась, потянулась, открыла глаза.
- Привет, пора вставать?
- Спи, жена, еще рано.
- Который час?
- Какая тебе разница?
Надежда дотянулась до столика, нащупала часы, посмотрела.
- Ой, уже пора.
Она вскочила и стала быстро одеваться.
- Что-нибудь случилось? - поинтересовался Поль.
- У нас сегодня трудный день. Мы принимаем мероприятие Ц.
Мероприятие Ц! Поль знал, что это такое. В годы Запрета Центр иногда
устраивал на конспиративных квартирах некое подобие теоретического
семинара для решения текущих идеологических вопросов, эти сборища и
назывались мероприятием Ц.
Попытка возродить теоретическую деятельность неприятно удивила Поля,
ведь он всерьез думал, что после Амнистии подполье самораспустилось.
- Зачем? - спросил он на всякий случай.
- Надо кое-что обсудить.
- Начинаете сначала?
- Мы не кончали. И ты не кончал.
Надежда сердито посмотрела на Поля и пошла готовить завтрак.
Она это не со зла, сообразил Поль, с трудом поборов обиду. Вряд ли
есть основания полагать, что Наденька способна ехидничать и пытаться
оскорбить намеком на обстоятельства нашей свадьбы. Слишком тонкая для нее
игра. Центр действительно постановил организовать ряд семей для возможного
проведения конспиративной работы... Но я бы никогда бы не женился, если
бы... А вот для Наденьки в этом вряд ли есть что-то дикое. Она
дисциплинированный функционер и очень далека от необеспеченных разумом
душевных сомнений.
Поль наскоро привел себя в порядок, даже сделал несколько
телодвижений, обозначив физзарядку, и отправился на кухню, помогать.
- Пришел тебе помогать, женушка, - сказал он радостно, считая, что
ласка самый простой способ разрядить обстановку.
- Помощь нужна не мне.
- А кому?
- Центру.
- Не понимаю.
- Мне кажется, запомни, это мое личное мнение - что Центр пока
недостаточно четко представляет себе ситуацию и хотел бы лучше разобраться
в происходящем. Амнистия спутала все карты. Что делать? Кто виноват?..
- Кем быть?...
- Что?
- Что делать? Кто виноват? Кем быть?
- Да, да.. Я считаю, что ты можешь им помочь. Ты ведь писатель...
- Не преувеличивай.
- Ты можешь почувствовать что-то такое... ну, что ускользает пока от
Центра.
- И это все?
- Да.. Впрочем, надо бы еще сходить за хлебом.
- Хорошо, жена. Пусть это будет мой скромный вклад в борьбу за.. ну,
сама знаешь за что.
- Послушай, а почему ты все время называешь меня "жена"?
- А что такое? Ты ведь действительно моя жена. Совершенно официально
- Это так. Но почему ты меня так называешь? Не котеночек, не Надежда,
а - жена?
- Мне просто нравится. Ты ведь у меня первая жена. А мне нравится
быть женатым мужчиной.
- Вот бы никогда не подумала.
- Тебе нравится стрелять в парадниках, а мне - называть тебя женой.
Должен же я чем-то отличаться от остальных.
- Поняла.

Поль вышел из дома и пошел по набережной в сторону памятника Рип Ван
Винклю, любимому герою генерал-губернатора. Пахло весной. На чахлых
деревцах уже кое-где проклюнулись слабенькие зеленые точки, словно, нежные
огонечки. Солнышко припекало и привычный серый колер города, оставаясь,
впрочем, серым, стал как-то более приемлемым, как-то похорошел. Вот
именно, было хорошо. Красиво. Оптимистично. В аптеке на углу появилась
новая продавщица. Высокая стройная блондинка с обалденными карими глазами.
Блеск. Впрочем, надо будет посоветовать ей изменить прическу - Поль
терпеть не мог голые женские ушки. Да и улыбаться ей следует почаще, не
помешает.
Мимо проехал красочно разукрашенный рекламой фирмы "Разухабистый
младенец" трамвай, мелодично вызвякивая ноту "соль"...
Хорошо. Поль любил ходить за хлебом. Только отсидев три месяца в
подполье, можно понять, что это значит - свободно таскаться по улицам, не
опасаясь при этом получить пулю в зоб. А если вспомнить, что подполье, это
вовсе не какое-то там социальное явление, а вонючая двухкомнатная квартира
в трущобах, где кроме страха всегда ощущаешь нехватку кислорода, то даже к
самому загаженному тротуару начинаешь относиться с нежностью.
Поль проскользнул мимо постового полицейского, изобразив на лице
гордость и независимость. Он изо всех сил старался не показывать виду, что
где-то внутри у него все еще теплится страх, не так-то легко оказалось
избавиться от него. Полицейский - крепкий, краснощекий, отлично
тренированный парень, который за пару секунд свернул бы Полю шею, поступи
соответствующий приказ - сморщился, будто проглотил гнилой абрикос -
узнал.
Ничего ты мне не сделаешь, с удовлетворением отметил Поль. И это
хорошо. Амнистия. Нет больше подполья. Не надо прятаться. Наука опять
разрешена. Честное слово - хорошо.

Распределительный пункт сверкал, как рождественская елка, но очереди
не было. Как ни странно, очередей здесь никогда не было. За время Запрета
экономика неожиданно сделала гигантский шаг вперед, совершенно
неправдоподобный, потому что объяснить его разумными причинами было
невозможно. Приходилось верить своим глазам - после Амнистии снабжение
населения продовольствием было отменное. Магазинов, правда, больше не
было. Вместо них устроили Распределительные пункты, которые, надо
признать, отлично справлялись со своей задачей. В понедельник и четверг
выдавали мясной паек, в среду и пятницу рыбный, во вторник - птицу.
Остальные заказы можно было получить в любое время. Некоторое ограничение
выбора, конечно, было, но зато всего было в достатке. Функционеры подполья
пытались объяснить это изобилие перераспределением, - мол, в других
районах ничего нет, а здесь обычная показуха. Но факты не подтверждали это
утверждение. Скорей всего дело было в удачной внешней торговле каким-либо
сырьем, нефтью, например. Хотя власти и ссылались на эффективный контроль
и справедливое распределение.
Поль подошел к окошку.
- Здравствуйте, - сказал он вежливо, протягивая бюджетную карточку. -
Хлеба, пожалуйста. На два человека.
Чиновник засунул карточку в кассовый аппарат и через мгновение вернул
ее вместе с двумя пакетами "хлебного пайка".
- Так вот где ты отовариваешься?
Поль оглянулся. Ленка.
- Привет, - смущенно сказал он.
Лена ничуть не изменилась, может быть, немного осунулась. Поль
почувствовал, как в нем просыпается прежняя нежность к этому славному
человечку, что было явно лишним.
- Ну, как живешь? - спросил он, чтобы разрушить эту дурящую голову
паузу.
- Все хорошо.
- Вот и у меня все хорошо.
- Женился?
- Да.
- Что пишешь?
- Ничего не пишу.
- Почему это? Ты же любил?
- Это было давно. Разве ты не знаешь, я завязал. Ах да, ты наверное
не знаешь - я попал в подполье, а теперь после Амнистии никак не могу
заставить себя сделать вид, что ничего не произошло. Как бы это сказать -
я не хочу быть у них писателем.
- Ты думаешь, вас обманули?
- Обманули? Почему? Нет.. А впрочем, я не знаю. Постой, кто это нас
обманул? Кому это нужно? Конечно, желающих много. Но зачем?
Поль растерялся. Как-то до сих пор он никогда не смотрел на
происшедшее с этой стороны - кому выгодно...
Лена улыбнулась.
- А мне нравились твои книги. "Гнилые яблоки". И еще про мальчика,
который поджог древний храм. Тебе надо писать и печататься.
- Это было очень давно. Я попробовал написать кое-что для себя, не
для продажи, но ничего не получилось. Знаешь, подполье это такое занудное
времяпрепровождение, там не до литературы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10