- Милиционер словно не видит.
- В такое не вмешиваются, сейид.
- Одну минутку... - снова заговорил неизвестный.
Но я уже рыбкой нырнул в машину, захлопнул дверцу и дал водителю
адрес:
- Отель "Рэдисон-Славянская".
Он врубил скорость. Задок машины завибрировал - и я вместе с ним.
Ощущение было неприятным.
- Задний мост? - поинтересовался я. Он кивнул.
- Чего же так? - сказал я. - Новая машина... Водитель аккуратно
опустил окошко, сплюнул наружу и снова поднял, нажав кнопку.
- Наша работа... - пробормотал он, завершив эту процедуру. - Абы
продать... - И после некоторой паузы добавил, словно угрожая кому-то:
- Вот мусульманы все схватят, дадут просраться...
- Что, много их уже понаехало?
- Да не сказать. Наших, русских, среди них все больше становится. Эти
прям-таки звереют, со стопарем к нему уже не подойдешь...
- А вы за кого? - осмелился полюбопытствовать я.
Шофер ответил не сразу:
- А пошли они все...
И, еще помолчав, добавил:
- Все будут за того, кто жить даст нормально. Чтобы, если, скажем,
едешь поглядеть на заграницы, - относились бы, как ко всем людям, и лучше
даже. Только откуда такой возьмется?
- Ну а если государь?.. - не утерпел я.
- Ну, от начальства разве чего дождешься. Да еще и кого выберут?
На этот вопрос можно было бы ответить много чего; но я не стал
продолжать разговор. Откинулся на спинку сиденья и хотел закрыть глаза, но
раздумал. Надо было смотреть, смотреть, только смотреть. Хотя бы из
чистого любопытства. Все-таки интересно: что случилось в Москве за столько
лет, благополучно прожитых ею без меня. И не менее интересно подумать о
незнакомце. О том, что принял меня совсем за другого человека.
Да, значит, кто-то в Москве помнит Салах-ад-Дина ибн Акбара Китоби,
побывавшего здесь два с половиной года тому назад, в январе две тысячи
сорок третьего, в связи с некоторыми делами, в том числе и теми, что
интересовали меня сейчас. Но я-то - честь имею, Виталий Владимирович
Вебер, из российских немцев, но, в общем, откликающийся, когда говорят:
"Эй ты, русак!" - здесь вот уже двадцать лет как не был. С самого дня
отъезда, состоявшегося в двадцать пятом году, от чего никуда не денешься.
...Машина взлетела на эстакаду, простершуюся над по-старому узкими
ущельями Брестских улиц, чтобы на втором ярусе движения совершить,
проскочив съезд на Тверскую, плавный'поворот к Триумфальной. Миновали
развязку, выводившую вверх - на третий ярус, на магистраль Север - Юг, и
вниз - к Каретному ряду. Я пожалел, что не попросил шофера ехать улицами:
отсюда, сверху, мало что можно было увидеть; придется отложить на потом.
Однако тут же я подумал, что этого "потом" может и не быть. Мы уже
снизились на первый ярус на Смоленской развязке, по эстакаде промахнули
над Москвой-рекой левее старого Бородинского моста и оказались на
поверхности земли на длинной площади перед Балканским вокзалом, бывшим
Киевским. Шофер безмолвно крутил баранку. И вдруг, почти неожиданно для
самого себя, я сказал ему:
- Погоди к отелю. Сделаем колечко. Хочется посмотреть - давно я тут
не бывал. Развернись, выскочи на Смолягу, по Дубль-Арбату в центр, и уже
оттуда через Пречистенку - назад.
Ни слова не сказав, он пошел на разворот, чтобы спуститься на
набережную.
После непростых маневров мы выбрались на Кольцо. Я держал газету в
руках, но не читал. Мне хотелось видеть. Видеть и думать. Я доверяю первым
впечатлениям. От них зависят решения. А они, в свою очередь, должны
повлиять на действия. Которые, хочешь не хочешь, придется совершать.
С первого взгляда можно было безошибочно определить, что город
сделался наряднее, хотя и не чище, или, вернее сказать, - стал выглядеть
богаче.
Народу на улицах было полным-полно - всяких цветов; одевались отнюдь
не бедно, но и не столь ярко, как в мои времена; в красках и покроях
ощущалась некая сдержанность. Снова вуалетки, снова бритые головы.
Бород стало побольше, несколько изменился их фасон - мне, недавно
побывавшему, как уже упоминалось, на Аравийском полуострове, он не
представился странным. Число машин, пожалуй, выросло, но если прежде в
Москве преобладала европейско-японско-американская техника, то сейчас
отечественной стало значительно больше - не старых, доезжавших век свой
одров, но современных - нижегородских, московских, уральских,
красноярских, минских, кенигсбергских и еще каких-то, мне и вовсе
неизвестных. Витрины выглядели цивилизованно, хотя судить о ценах я пока
не мог. Транспорт в своем движении придерживался правил, что всегда
является убедительным признаком соблюдаемого порядка и спокойствия;
милиции, однако, виднелось много и, судя по автоматам, какими были
вооружены городовые, она готовилась - в случае нужды - к решительным
действиям.
Ничего удивительного: шейха Абу Мансура Мухаммада ожидали с часу на
час, а врагов - не шейха лично, а его миссии - было вряд ли меньше, чем
сторонников. Нищих я не видел - впрочем, это практически и невозможно из
окошка машины, - а вот хмельных заметил бы, но их, похоже, не было вовсе,
что весьма характерно и интересно, да и приятно к тому же. И во множестве
киосков бутылки со спиртным занимали куда меньше места, чем раньше, зато
всяких прохладительных виднелось множество - и не только западных. Среди
прохожих стал, надо полагать, несколько больше процент азиатов-туристов
или, может быть, иммигрантов, еще не успевших сменить национальные бурнусы
и галабии на здешнюю одежду или не пожелавших подобного переоблачения. Ну
что же - Москва всегда была городом разноплеменным.
Мы ехали по Центру, который в любом городе наиболее консервативен и
менее подвергается перестройкам; и тут ничего такого, что бросалось бы в
глаза, я не заметил. Что-то ремонтировалось, другое строилось заново -
однако в этом ничего удивительного не заключалось, разве что архитектура
новостроек изменилась. Что-то появилось в ней, с трудом уловимое, но все
же восточное, как бы из "Тысячи и одной ночи", со старых персидских
миниатюр в современном истолковании. Но когда мы выкатывались на
Пречистенку и задержались перед светофором, я углядел нечто и не утерпел,
чтобы не спросить водителя (хотя и без него все было ясно, потому что с
той стороны валил народ - закончился намаз, видно; многие были в зеленых
повязках на лбу):
- Это на чем же полумесяц: на Христе Спасителе, что ли?
- Ну, откликнулся он голосом, лишенным эмоций.
- А пристраивают что?
- Каланча эта? Вроде их колокольни - только не звонят, а кричат
сверху.
- Минарет?
- Вот-вот. Откупили они его, что ли, - не помню уж, что говорилось...
За большие деньги. Черт знает сколько у них денег.
Я тоже знал - примерно, - но не сказал, а снова приблизил лицо к
оконцу. По сравнению с былыми временами вывески на английском почти сошли
на нет; зато возникло нечто новое: струящиеся справа налево куфи - на
стекле, в металле, а то и в неоне. Примерно - прикинул я - одна арабская
вывеска на два десятка русских и одна латиницей - на полсотни.
Раз-другой я заметил еще некий шрифт, и вовсе не ожидавшийся: алеф
бет.
То были уже существенные признаки возможных в недалеком будущем
перемен.
Мы ехали уже мимо российского Министерства иностранных дел. Здание
ремонтировалось. Деньги, значит, появились у властей и на такие дела...
И не только на ремонт, но даже - что они, совсем спятили, что ли? -
на пальмы, что без особого успеха пытались расти в некоторых местах Кольца
- и на Смоленской тоже. Может, вскоре и Красное море начнем рыть под
Москвой - название-то, можно сказать, национальное...
Пока я пожимал плечами и крутил головой, удивляясь неизбывной
российской лихости в намерениях, мы свернули вправо, через минуту
оказались на Бородинском мосту - здесь никаких перемен я не увидел, только
покосился налево вверх, на эстакаду, на которой мы недавно находились, - и
наконец достигли цели.
Вслед за лбом в униформе, катившим чемодан, я вошел в холл.
Рецепционист, кроме ключа, вручил мне три конверта: побольше,
поменьше и третий - совсем маленький, все - адресованные именно мне, и
никому другому: господину Веберу Виталию Владимировичу, корреспонденту
русского журнала "Добрососедство", издающегося в Аугсбурге, Бавария,
Германия.
Я вскрыл большой, заранее догадываясь о его содержимом. Так и есть:
официальное приглашение на прием, коему предстояло совершиться сегодня
вечером в Кувейтском посольстве в связи с государственным визитом шейха
Абу Мансура Мухаммада, главы правительства названной страны. Маленький
конверт я вскрывать не стал, отложив ознакомление с его содержимым на
потом. На ощупь там угадывался лишь один листок бумаги. Что же касается
среднего, то его следовало вскрывать, фигурально выражаясь, при красном
свете: крохотная эмблема в левом верхнем уголке - затейливо переплетенные
буквы "Реан" - предупреждала о необходимых предосторожностях.
Лифт, казалось мне, полз слишком медленно. Наверное, я устал. Совсем
некстати, надо сказать. Наконец посыльный ушел, получив законно
полагавшуюся мзду. Это в России умели не хуже, чем в любой другой стране,
цивилизованной или не очень. Я проверил, хорошо ли он закрыл за собой
дверь. Он закрыл плотно. Хвала Аллаху, Господу миров! И можно стало - мне
давно уже не терпелось, - оставшись в одиночестве, расслабиться, чтобы
собраться с мыслями.
Я немного передохнул в кресле, вертя в пальцах запечатанный конверт
неизвестного происхождения. Вряд ли он был способен взорваться. Придя к
такому выводу, я аккуратно вскрыл его.
Это было, к сожалению, не письмо от Ольги - а ведь именно его я
подсознательно и ждал. И не официальное. На хорошей белой бумаге от руки
было написано лишь несколько строк.
"Вит! Обязательно нужно увидеться до вечера. Срочно, важно. Сейчас же
позвони..."
Дальше следовал номер телефона. Подпись: "И. Липсис". Дата -
сегодняшняя. Время - я глянул на часы - за час десять минут до моего
появления в отеле.
М-да, подумалось мне. Что потом - неизвестно, а пока - Липсис.
Действительно - апокалипсис... Откуда его черти взяли? И зачем?
Я еще раз внимательно осмотрел конверт. Веберу. То есть мне. Однако
очень любопытно: откуда Изе известно, что Вебер - это я или же что я - это
Вебер? Оч-чень интэрэсно, как говаривал, по слухам, в свое время товарищ
Сталин.
Ну ладно. А чего же хочет от бедного странника "Реан"?
Конверт я вскрыл в темной ванной, пользуясь инфракрасным фонариком,
какой имелся в моем кейее вместе со всяким другим дорожным барахлом.
Да, эта цидуля тоже адресовалась именно мне, хотя в ней меня Виталием
Владимировичем не именовали. Текст был следующим:
"Редактирование откладывается. У автора температура. Предполагается
двустороннее воспаление. Просьба принять все меры по сохранению здоровья.
Все полномочия".
Прочитав, я включил нормальный свет и несколько секунд наблюдал за
тем, как бумажка с текстом таяла в воздухе, как капля воды на раскаленной
плите.
Известие было очень неприятным. Хотя, правду сказать, и не вовсе
неожиданным. Уже вокзал навел меня на кое-какие мысли. Новый повод для
размышлений и выводов. И, конечно же, действий.
Но не сию минуту. Надо, надо перевести дыхание. В наши дни лучший
отдых, как известно, - перед ящиком. Я глянул на часы. Самое время.
Щелкнул пультом. Шло какое-то чтение - на арабском; был теперь и
такой канал. Я переключился на новости.
К только что подрулившему к стоянке самолету с изображением
кувейтского флага на стабилизаторе - то был "Ту", никак не "боинг" - как
раз подали трап. Почетный караул застыл, как нарисованный. Выход открылся.
Шейх Абу Мансур - во всем национальном - спускался по ступенькам медленно,
достойно, снижался, а не спускался. Вот ступил на ковер. Распахивались
объятия. Но меня интересовал не столько сам шейх, сколько следовавшая за
ним свита. Лишь некоторых я не опознал, но и тех, кого узнал, было
достаточно, чтобы понять: визит серьезный. Четверо денежных людей - из
самых больших - и трое представителей другой профессии; эти на передний
план не лезли, но я их углядел. Ну что же, значит, есть смысл
воспользоваться тем приглашением, что содержал в себе конверт побольше.
Так. Теперь можно и выключить. Позвонить Лип-сису? Ничего, Изя, не
вспотеешь. Мы с тобой, конечно, старые приятели и давненько не виделись,
хотя временами и находились неподалеку друг от друга, но это еще не повод,
чтобы так, сразу, едва приехав, мчаться к тебе.
Интересно, конечно, кой черт занес тебя от Стены Плача в Москву - но
мое любопытство потерпит, да и ты обождешь еще. Сейчас время просмотреть
газету: на новом для себя месте следует побыстрее зарядиться полезной
информацией. Что такого случилось, пока я ворочался с боку на бок в своем
купе? А, "Известия"?
Нет, ничего особо занимательного. Примерно то же, что и во всем мире.
"Дом Романовых? Но какой подъезд?" "Английский пример убедительно
доказывает закономерность прихода к сочетанию монархии и социалистических
идей, испанский - возможность успешной реставрации.
Однако насколько европейский опыт приемлем для России?" Ну и так
далее.
Ну, что европейский опыт неприемлем, в этом мы вроде бы должны были
убедиться давным-давно; россиянин - не европеец, в нем слишком много
татарина. Пользоваться же собственно русским методом. - тоже не сулит
ничего хорошего: его самая характерная черта - вдруг сворачивать с пути,
на котором вот-вот уже должны возникнуть хорошие результаты, и бросаться
черт знает куда, в очередной раз начинать все сначала.
Почему? Да потому, что терпения не хватает. Хочется, чтобы все
сделалось сразу. Желательно - само собой. Только произнести заклинание,
всего и делов. Надо лишь в памяти найти его. Или, выражаясь более
современно, принять решение (постановление, указ, закон, как угодно). А
надежда на заклинания, на джинна из кувшина - куда более восточное
явление, чем европейское. Значит, нечего и заглядываться на Запад.
Не знаю, какие еще мысли пришли бы мне в голову, если бы в следующий
миг газета не вспыхнула ярким и голубым, необычным для бумаги пламенем.
Сразу вся. К счастью, пальцы мои приучены к высоким температурам, так
что удалось, шипя сквозь зубы и невнятно чертыхаясь, дотащить ее до
ванной; иначе пришлось бы платить за безнадежно испорченный ковер. Я
пустил душ, с пальцами же проделал известные действия, предохраняющие от
развития ожога. Событие это меня почему-то не удивило: видимо,
подсознательно я ждал чего-то в этом духе - свидетельства о том, что мой
приезд не прошел незамеченным. Предупреждения, вот чего я ждал - и
дождался: для серьезного покушения это было слишком наивно. Даже смешно.
Однако вместо того, чтобы посмеяться над чьей-то проделкой, я
неожиданно для самого себя зевнул; с возрастом отвык спать в поездах,
ничего не поделаешь. Сейчас недурственно было бы отдохнуть. Но сперва
следует позвонить. То-то удивится некто, услыхав мой голос. Тут все, кому
положено, наверное, давно решили, что меня и на свете нет - во всяком
случае, в активной жизни. Однако же жив курилка, жив, жив, не умер...
Ухмыляясь при этой мысли, я набрал номер. И уперся в автоответчик.
Прослушал вежливое предложение высказать все, что у меня на душе.
Этим пренебрег. Шутки с ответчиком давно известны: цифровая схема
работает, а хозяин сидит, покуривая, впитывает информацию, чтобы успеть
как следует приготовиться к личной встрече, и думает при этом: дурак ты,
дурак - в твой, разумеется, адрес. Так что я ограничился тем, что назвал
номер, и присовокупил, что старый-престарый дружок ожидает звонка поздним
вечером.
Потом я долго сидел и чесал в затылке. Полагают, что это действие
помогает работе мысли. Ее ясности. Ясности мне сейчас не хватало.
Потому что, с одной стороны, мне нельзя было, по всем правилам,
делать того, что, с другой стороны, сделать очень хотелось. В конце концов
я убедил себя в том, что я ведь хочу позвонить Ольге не потому, что мне
так уж не терпится ее увидеть и серьезно поговорить на важную (как я
полагал) для нас обоих тему; нет, никоим образом не потому. А лишь по той
причине, что она должна была увидеться со мною на вокзале (конечно, ни в
коем случае не вступая в контакт, просто увидеть меня и сделать так, чтобы
я увидел ее), - там ей следовало передать мне кое-какую информацию при
помощи давно разработанного кода движений, ничего не значащих для
постороннего, но полных смысла для посвященного.
1 2 3 4 5 6 7 8