И красивые — когда не подмазаны. Сейчас на Амалии были мешковатые дорожные брюки, но Умник помнил первый ее визит, осенний» когда на ней были штанишки в обтяжку. Он тогда еще отметил отличные бедра и задик.
— А ты стала красивая, остригши свою гриву, — объявил он внезапно. Амалия промолчала — только приоткрыла рот
— Не веришь? Раньше тебя за гривой не было видно. Ходит такое рыжее пламя… да еще носик торчит… Она засмеялась и сказала;
— Возни очень много с большими волосами, по вам этого не понять, cэp.
— Перекрасилась, чтобы сбить со следа?
— Предположим. А чем вам мой нос не нравится?
— Нравится, нравится, — пробормотал Умник, и они оба подались вперед, едва не стукнувпшсь головами. Амалия обхватила его шею, и они прилипли друг к другу губами.
Какие губы, смутно думала она, какие руки… Думала и не знала, что в его гениальной башке повисла та же мысль: какие губы… какие ручки у нее, ох, держись, старина Берт…
Тишина стояла в доме, как светлая вода. Сквозь гулкие удары сердца Амми слышала эту светлую тишину, какая бывает во сне, ощутила, что сидит у него на коленях — наверно, только что посадил, и наконец разобрала, что он бормочет: «Не сейчас, Амми, не сейчас, обожди». Она разжала руки, подумав внезапно-ясно: «Какой же этот у него здоровенный… или показалось?»
Встала. У Берта был тоже ошарашенный вид — глаза бычьи, яростные. Они помолчали; потом Амалия сказала:
— А нельзя в этом доме получить еще кофе?
Она уже стала незаметно для себя начинать каждую вторую фразу с «а» — как Эйвон.
Постояла, покачиваясь с носка на пятку, и вдруг выпалила
— Если к Джеку не подойдут и не предложат продать информацию, он сам не пойдет ее предлагать, в этом я уверена. Думаю, нас еще не выследили и к нему никто не подойдет Так что пусть отправляется сейчас же. Пока не выследили,
Эйвон ухмыльнулся во всю физиономию и громким шепотом объявил:
— Ну ты даешь! — И громко добавил:
— А пошли выпьем кофейку. И чего покрепче выпьем…
Джек пришел в ярость, и это было нехорошо. Однако служба есть служба, а полицейская специфика подразумевает стремительность действий — мы уже не раз это говорили. Фырча от раздражения, парень перекусил, отдал Амалии свою пластмассовую пушку и выскочил в темень и холод, к последнему автобусу. Из деревушки, именуемой Занстадт, последний автобус уходит рано. Оставшиеся поужинали в тесной компании, потом Умник флегматически пожелал всем спокойной ночи и повел Амалию к себе. Повел за руку. Марта как будто была очень этим довольна; улыбалась и кивала им вслед. Она, Марта Лионель, всегда радовалась чужому счастью, и еще она очень любила Умника — своих сыновей у нее не было.
Рональд ничего не заметил, поскольку был, по обыкновению, занят собственными мыслями. Сейчас он думал о новой выдумке друга Берта, в очередной раз поражаясь его гениальности. Но думал тяжко, потому, что было непонятно, как воплотить эту выдумку в металле и пластмассе; то есть было понятно, как, но не удавалось сообразить, каким образом сделать эту штуковину быстро, а друг Берт требовал, чтобы все было сделано именно быстро, да еще в полукустарной мастерской и в чужой стране, где неизвестны возможные поставщики разной разности, которой наверняка понадобится много. Дома, на своем заводе, управился бы в два месяца, думал Ран, a здесь…
Можно ручаться; ни один человек на всем свете, кроме Рональда Басса, не поверил бы Берту Эйвону, что он действительно изобрел такую вот штуковину.
Но сейчас, в сосновой тиши своего голландского дома, Берт забыл и об этом изобретении, и о всех остальных, и о завтрашнем дне, потому что изумился Амалии, изумился себе самому и своей радости. Она была такая, эта девочка, — кожа и плоть ее, — словно он познал ее давным-давно и давным-давно к ней привык — к ее рукам, движениям бедер, тихому воркованию. Она казалась изумительно тонкой, длинненькой такой и тонкой; какое-то время мелькала мысль, что все это только мерещится, что на самом деле он привык к массивной Нелл, но эта мысль, помелькав, ушла. Берт успел только подумать: прости, Нелл…
Утром он довольно долго смотрел на темный затылок Амалии — у корней волос кое-где проступала рыжина. Смотрел при свете ночника; они так и заснули, не выключив лампы. И ждал подлого чувства: голубушка моя, что же я так радовался-то тебе — одурел, что ли? Но вместо того ощутил ласковую тихость и в странном сочетании с нею подступающее желание. «Ну ты, старый сатир, уймись», — сказал он себе и ласково продудел:
— Эй, рыжая дьяволица, поднимаемся!
В нарушение правил конспирации, все четверо поехали на станцию в одном автобусе. Затем дамы двинулись а Амстердам на поезде, а за джентльменами приехала с заводика машина — «мерседес» из дешевых; на таких ездили все местные таксисты. В машине Рон в очередной раз. поразился, услышав, что Берт говорит с водителем по-голландски. «Испанский он знает, как родной, — думал Рон, — ну, это понятно… и я знаю. Французский знает — тоже понятно. Но голландский-то откуда у него? Да, и немецкий еще, и итальянский. Гений, одно слово», — думал верный Рон, ничего не знавший о безумном папаше-лингвисте и о безумных деньгах, вбитых в Умниково образование. Мамаша Умника пыталась компенсировать свою ненависть к сыну, обучая его изо всех сил.
Честно говоря, с трудом можно поверить, что при такой мамаше он мог любить женщин, как нормальный человек. Но вот — он, кажется, полюбил, потому что, беседуя с водителем, скучал по крашеной рыжей девчонке с Манхэт-тена, скучал так, словно не с ней он расстался десять минут назад. Разведешь руками и скажешь: чудны твои дела, о Господи!
…Вез их человек по имени Петер, старший на заводике; он так и назывался — старший мастер. Разумеется, он свободно говорил по-английски, что выяснилось через несколько минут. Они ехали на север, по направлению к Алкмару, на пустоши, как объяснил Рону Умник. Эти земли осушили, отобрав у моря, но пока давали им отстояться, что ли, — Рон не особенно вник в это дело; понял только, что заводик расположился на бывшей ферме, которая стояла на бывшем острове, и поэтому вблизи нет ни единого строения. Дорога тоже хороша — впрочем, Рон сам увидит… Действительно, свернув с ухоженного шоссе, «мерседес» очутился если не на грунтовой дороге, то на чем-то подобном: полоска песка, небрежно присыпанная гравием. Вокруг, сколько видел глаз, тянулась удивительно унылая кочковатая земля; кочки, торчащие из-под снега, казались бурыми дикобразами. Качаясь на заднем сиденье, Рон рассмотрел впереди серое деревянное строение под черепичной крышей, рядом — остов ветряной мельницы без крыльев, какой-то сарай. Когда подъехали, за старым фермерским домом обнаружился еще один — новый, кирпичный. Он был поставлен ловко, так, что с шоссе его не было видно.
Маленький цех оказался вполне прилично укомплектован — даже Рональд не ожидал, что Берт сможет это устроить (впрочем, перечень оборудования сам же Рон и составлял). Десяток необходимых металлообрабатывающих станков, два пресса, крошечная литейка с двумя электропечами, верстаки для слесарей, для электриков. Очень уютно… Цех был пуст — суббота. На верстаках слесарей-сборщиков лежали конические штуковины, похожие на баллистические ракеты, только очень маленькие — распределители для станков-автоматов, стандартная продукция, которую заводик выпускал почти что в убыток. Но рабочим здесь платили хорошо — по голландским меркам, конечно.
Рональд молча осмотрел свои новые владения, не особенно вслушиваясь в объяснения Петера. Умник тем временем прошел в стеклянную конторку, развернул чертежи, распечатанные вчера и нынешним утром, и встал над ними, ухватив себя за подбородок и слегка раскачиваясь. Глаза его были полузакрыты, большой нос сморщен. На соседнем столе светился экран компьютера: бухгалтерская таблица. Когда подошли Рон и Петер, Умник не обратил на них ни малейшего внимания, только сильнее сморщил нос. А Рон немедленно защелкал клавишами, выводя на экран характеристики компьютера.
Петер стоял между этими двумя чудаками, хмыкая про себя и думая, что среди американцев сумасшедших еще больше, чем среди англичан. Голландцев Петер, как и подобает, считал воплощением всех добродетелей. Господина Джошуа Тэкера он, впрочем, уважал, поскольку ему, Петеру Земану, господин Тэкер положил очень хороший оклад, примерно как начальнику цеха на заводах «Филипс».
Петер был крупный мужчина, румяный и чуть одутловатый, с темными волосами и еще более темными усиками.
Наконец Рональд объявил:
— Твердый диск маловат!
— Какой заказывал, такой и есть, — немедля отозвался Умник, не меняя позы.
— Когда было… — пробурчал Рон.
— Сил с ним нет… — обратился Умник к Петеру. — Все плохо! А станки тоже маловаты?
— Терпимо…
— Сла-ава Богу, — басом пропел Умник и поманил к себе Петера. — Смотри, Пит, вот эту хреновину вы с господином Лишем должны соорудить, и быстро…
Они нырнули в эти чертежи с самозабвенностью поэтов, читающих стихи. Рон — то есть господин Лита — временами клевал носом, поскольку спал он часа три, а остальную часть ночи делал эти самые чертежи. Читателю надо знать, что скорость, с которой Рон выполнил чертежи по эскизам Умника, была просто невероятной, хотя они и делались на специально приспособленном компьютере. Так что не напрасно Умник считал Рона волшебником. Правда, — и это надо знать читателю-инженеру — чертежи все-таки были эскизные, рассчитанные на рабочих высокой квалификации, которым не надо все класть в рот уже разжеванным.
Петер Земан по ощущению Рона был ужасно медлителен, но Рон привык к тому, что на производстве думают медленно — он только задремывал, пока Петер вникал в суть, и просыпался при первом же вопросе и подробно, даже словоохотливо давал объяснения. Старший мастер временами выписывал на бумажку необходимые материалы, приговаривая, что в основном все есть, но надо проверить по ведомостям. Так они в мире и согласии провели два часа, а затем принялись составлять некий перечень, называемый технологической картой, — Умнику незачем было в этом участвовать, да он и не понимал ничего в технологических тонкостях: вот изготовить самому — другое дело. И Эйвон побрел по светлому, чистенькому помещению; заглянул в одну дверь, другую. Стало скучно. Тогда он перешел в деревянный дом, совсем почти пустой. Только в просторной кухне-столовой помещался старинный обеденный стол из сфугованных толстых досок да старинные же скамьи с точеными ножками. Пахло пыльным деревом, какими-то пряностями и, пожалуй, рыбой. Он помнил этот запах и огромную кафельную плиту с бронзовым бачком для воды, но стол и скамьи не помнил Возможно, Петер распорядился, чтобы их перенесли сюда из сарая. Плиту, по-видимому, регулярно топили — здесь было тепло и сухо, и у стены лежали дрова.
Умник заглянул в кладовку, убедился, что там установлена колонка центрального отопления, уселся на скамью и скоро задремал. Ему тоже не удалось выспаться, и еще сказывалась разница во времени — в Хоуэлле сейчас было раннее утро, около пяти часов. Казалось, он проспал несколько минут, когда его разбудил голосок Марты:
— О, господин хозяин спит! А мы привезли мебель! И посуду!
— Спасибо, Марта, я спрячусь наверху, в угловой спальне, — быстро сказал он. — Пришлите, пожалуйста, ко мне Амми.
Он не хотел, чтобы его видели лишние люди.
Стараясь ступать тихо, он взобрался по почти вертикальной скрипучей лестнице. В угловой спальне тоже было чисто и сухо, но, пожалуй, холодновато. Ступени снова заскрипели, и вошла Амалия — она весело улыбалась. Эйвон вдруг подумал, какую козью морду скроила бы Нелл, если бы ее заставили ни свет ни заря тащиться в Амстердам за покупками, а потом — в эту унылую дыру, где ей предстояло бы жить. Свинская это была мысль, Умник оправдывался перед собой — бросил бабу, а потом стал вспоминать ее грехи и дурной характер… Но — надо заметить — он ничуть не раскаивался. Нет-нет, господа мои, чего не водилось за Умником, того не водилось.
— Ты зачем забрался в угол? — весело спросила Амми. — Боишься посмотреть в лицо порядочным людям? А?
— Не-а. Желаю тебя поцеловать, а если повезет, снять с тебя штанишки.
— Поцелуй, — сказала Амалия. Потом прошептала:
— Не надо сейчас, слышишь — уже ходят…
— А я запру дверь, — сказал Умник. Внизу стучали ногами и гортанно переговаривались грузчики.
…Когда Умник отпустил Амалию, она проговорила:
— Какие мы безнравственные, просто ужас! — Поправила одежду, платочек на голове и добавила:
— А надо бы мне пойти помочь Марте…
— Сиди здесь, — ответил Умник,
Они сели на пол под окном. Амми взяла Берта за руку. Несколько секунд они сидели тихо, и оба думали, откуда это у них взялось такое сентиментальное поведение. Вдруг Берт надул щеки и прошептал:
— Как хорошие маленькие детки, а? — и захохотал, прикрывая ладонью рот.
Грузчики отбыли, оставив дом уже жилым: четыре кровати, почти не возвышающиеся над полом, четыре столика, стулья, табуреты, кухонная посуда. Мешок с одеялами, простынями и прочим. Сверх того заботница Марта привезла большую коробку разной еды и теперь деятельно распоряжалась на кухне, затопив зачем-то огромную печку — электрическая плита здесь, оказывается, была. Петер объяснил, что приобрел сразу две плиты — одну сюда, другую в цех, чтобы кормить рабочих; приезжает одна достойная дама и готовит еду. После обеда он повез Марту домой, Рон вернулся к компьютеру, так что Амалия и Берт снова остались наедине. Теперь оба почему-то ощутили неловкость — или стесненность, словно бы не зная, как друг с другом обходиться. Ощутив это, Амми решительно вздернула нос и заявила:
— Займемся делом, сэр. Надо разобрать вещи, подвигать мебель кое-где, вы не против?
Умник удивился. Не этому вопросу-приказу: женщины, по его мнению, просто обязаны помыкать мужчинами, — удивился своей реакции. Он был готов подчиниться, и двигать мебель, и стелить постели. И он сказал весело:
— Чур, моя спальня — большая, что над лестницей!
Они расставили вещи, Амалия застелила три кровати. Потом стали составлять список недостающих вещей. «Как это я забыла про зеркало?» — пробормотала она, а Берт сказал, что забыл в Занстадте бритву, и это будет похуже забытого зеркала, потому что щетина у него как проволока, а она сказала, что щетина — даже хорошо, а вот без зеркала она не может никак, но электронный бинокль класса люкс она купила. А как он относится к купальным халатам? Он кивнул, занес их в список и вдруг пробасил
— Слушай, Амми, а если я пойду к Рону?
Она не огорчилась, она неплохо изучила Берта, пока блюла его безопасность, — а теперь стала и чувствовать, Она была умная девочка — не устаю это повторять — и понимала, что человек, привыкший по двенадцать часов в сутки торчать за рабочим столом или в мастерской, не может долго бездельничать — даже в обществе женщины, в которую влюблен. Амалия добавила к списку еще несколько пунктов, потянулась и подошла к окну. «Господи Иисусе, — подумала она, — что за унылая местность. Разве подумаешь, что в такой стране могут быть уютные города, подобные Амстердаму, и деревни-конфетки вроде Закстадта… Там — уютная милота; вроде спальни, отделан-ной с большим вкусом, а здесь…»
Она встряхнулась, взяла бинокль и приступила к своей работе. То есть полезла на чердак, чтобы определить, как там с обзором. Эта пустынная равнина была в своем роде хороша: никто не подберется незамеченным — даже ночью, если у вас есть прибор ночного видения, а таким прибором Амми уже обзавелась. Но мельницу неплохо бы взорвать или снести как-нибудь еще — она закрывала изрядную часть горизонта. Грустное зрелище являла собою эта ветряная мельница без крыльев… хорошо хоть, что не закрывает подъездную дорогу. Шоссе, по которому она приехали, темной полоской прочеркивало равнину под самой линией горизонта.
На чердаке было все-таки холодновато. Амалия перешла к окну в мансарде, открыла его с некоторым трудом, высунулась по пояс. Очень хорошо — на крыше имелся трап, ведущий к печной трубе. Можно будет без труда и не привлекая к себе внимания поставить телекамеру.
"Славная у Марты кошечка, — подумала Амалия, глядя на карниз и крутую крышу. — Надо бы здесь тоже завести кошку».
Давно замечено, что время имеет разное течение при разных обстоятельствах: то мчится подобно гоночному «болиду», то ползет, как «форд» 1903 года. Следующие три недели — после субботы, в которую Умник со свитой переместился на ферму, именуемую «Баггес», — вместили куда меньше событий, чем три дня, предшествующие этой субботе.
Первым событием был отъезд Нелл, которую нам, знающим кое-что о деяниях Берга Эйвона, хочется называть «бедной Нелл». Она внезапно — как вихрь, можно сказать, — собралась, отволокла чемоданы в машину, обругала Смарти, сунувшегося ей помочь, и загнала на заднее сиденье Лойера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— А ты стала красивая, остригши свою гриву, — объявил он внезапно. Амалия промолчала — только приоткрыла рот
— Не веришь? Раньше тебя за гривой не было видно. Ходит такое рыжее пламя… да еще носик торчит… Она засмеялась и сказала;
— Возни очень много с большими волосами, по вам этого не понять, cэp.
— Перекрасилась, чтобы сбить со следа?
— Предположим. А чем вам мой нос не нравится?
— Нравится, нравится, — пробормотал Умник, и они оба подались вперед, едва не стукнувпшсь головами. Амалия обхватила его шею, и они прилипли друг к другу губами.
Какие губы, смутно думала она, какие руки… Думала и не знала, что в его гениальной башке повисла та же мысль: какие губы… какие ручки у нее, ох, держись, старина Берт…
Тишина стояла в доме, как светлая вода. Сквозь гулкие удары сердца Амми слышала эту светлую тишину, какая бывает во сне, ощутила, что сидит у него на коленях — наверно, только что посадил, и наконец разобрала, что он бормочет: «Не сейчас, Амми, не сейчас, обожди». Она разжала руки, подумав внезапно-ясно: «Какой же этот у него здоровенный… или показалось?»
Встала. У Берта был тоже ошарашенный вид — глаза бычьи, яростные. Они помолчали; потом Амалия сказала:
— А нельзя в этом доме получить еще кофе?
Она уже стала незаметно для себя начинать каждую вторую фразу с «а» — как Эйвон.
Постояла, покачиваясь с носка на пятку, и вдруг выпалила
— Если к Джеку не подойдут и не предложат продать информацию, он сам не пойдет ее предлагать, в этом я уверена. Думаю, нас еще не выследили и к нему никто не подойдет Так что пусть отправляется сейчас же. Пока не выследили,
Эйвон ухмыльнулся во всю физиономию и громким шепотом объявил:
— Ну ты даешь! — И громко добавил:
— А пошли выпьем кофейку. И чего покрепче выпьем…
Джек пришел в ярость, и это было нехорошо. Однако служба есть служба, а полицейская специфика подразумевает стремительность действий — мы уже не раз это говорили. Фырча от раздражения, парень перекусил, отдал Амалии свою пластмассовую пушку и выскочил в темень и холод, к последнему автобусу. Из деревушки, именуемой Занстадт, последний автобус уходит рано. Оставшиеся поужинали в тесной компании, потом Умник флегматически пожелал всем спокойной ночи и повел Амалию к себе. Повел за руку. Марта как будто была очень этим довольна; улыбалась и кивала им вслед. Она, Марта Лионель, всегда радовалась чужому счастью, и еще она очень любила Умника — своих сыновей у нее не было.
Рональд ничего не заметил, поскольку был, по обыкновению, занят собственными мыслями. Сейчас он думал о новой выдумке друга Берта, в очередной раз поражаясь его гениальности. Но думал тяжко, потому, что было непонятно, как воплотить эту выдумку в металле и пластмассе; то есть было понятно, как, но не удавалось сообразить, каким образом сделать эту штуковину быстро, а друг Берт требовал, чтобы все было сделано именно быстро, да еще в полукустарной мастерской и в чужой стране, где неизвестны возможные поставщики разной разности, которой наверняка понадобится много. Дома, на своем заводе, управился бы в два месяца, думал Ран, a здесь…
Можно ручаться; ни один человек на всем свете, кроме Рональда Басса, не поверил бы Берту Эйвону, что он действительно изобрел такую вот штуковину.
Но сейчас, в сосновой тиши своего голландского дома, Берт забыл и об этом изобретении, и о всех остальных, и о завтрашнем дне, потому что изумился Амалии, изумился себе самому и своей радости. Она была такая, эта девочка, — кожа и плоть ее, — словно он познал ее давным-давно и давным-давно к ней привык — к ее рукам, движениям бедер, тихому воркованию. Она казалась изумительно тонкой, длинненькой такой и тонкой; какое-то время мелькала мысль, что все это только мерещится, что на самом деле он привык к массивной Нелл, но эта мысль, помелькав, ушла. Берт успел только подумать: прости, Нелл…
Утром он довольно долго смотрел на темный затылок Амалии — у корней волос кое-где проступала рыжина. Смотрел при свете ночника; они так и заснули, не выключив лампы. И ждал подлого чувства: голубушка моя, что же я так радовался-то тебе — одурел, что ли? Но вместо того ощутил ласковую тихость и в странном сочетании с нею подступающее желание. «Ну ты, старый сатир, уймись», — сказал он себе и ласково продудел:
— Эй, рыжая дьяволица, поднимаемся!
В нарушение правил конспирации, все четверо поехали на станцию в одном автобусе. Затем дамы двинулись а Амстердам на поезде, а за джентльменами приехала с заводика машина — «мерседес» из дешевых; на таких ездили все местные таксисты. В машине Рон в очередной раз. поразился, услышав, что Берт говорит с водителем по-голландски. «Испанский он знает, как родной, — думал Рон, — ну, это понятно… и я знаю. Французский знает — тоже понятно. Но голландский-то откуда у него? Да, и немецкий еще, и итальянский. Гений, одно слово», — думал верный Рон, ничего не знавший о безумном папаше-лингвисте и о безумных деньгах, вбитых в Умниково образование. Мамаша Умника пыталась компенсировать свою ненависть к сыну, обучая его изо всех сил.
Честно говоря, с трудом можно поверить, что при такой мамаше он мог любить женщин, как нормальный человек. Но вот — он, кажется, полюбил, потому что, беседуя с водителем, скучал по крашеной рыжей девчонке с Манхэт-тена, скучал так, словно не с ней он расстался десять минут назад. Разведешь руками и скажешь: чудны твои дела, о Господи!
…Вез их человек по имени Петер, старший на заводике; он так и назывался — старший мастер. Разумеется, он свободно говорил по-английски, что выяснилось через несколько минут. Они ехали на север, по направлению к Алкмару, на пустоши, как объяснил Рону Умник. Эти земли осушили, отобрав у моря, но пока давали им отстояться, что ли, — Рон не особенно вник в это дело; понял только, что заводик расположился на бывшей ферме, которая стояла на бывшем острове, и поэтому вблизи нет ни единого строения. Дорога тоже хороша — впрочем, Рон сам увидит… Действительно, свернув с ухоженного шоссе, «мерседес» очутился если не на грунтовой дороге, то на чем-то подобном: полоска песка, небрежно присыпанная гравием. Вокруг, сколько видел глаз, тянулась удивительно унылая кочковатая земля; кочки, торчащие из-под снега, казались бурыми дикобразами. Качаясь на заднем сиденье, Рон рассмотрел впереди серое деревянное строение под черепичной крышей, рядом — остов ветряной мельницы без крыльев, какой-то сарай. Когда подъехали, за старым фермерским домом обнаружился еще один — новый, кирпичный. Он был поставлен ловко, так, что с шоссе его не было видно.
Маленький цех оказался вполне прилично укомплектован — даже Рональд не ожидал, что Берт сможет это устроить (впрочем, перечень оборудования сам же Рон и составлял). Десяток необходимых металлообрабатывающих станков, два пресса, крошечная литейка с двумя электропечами, верстаки для слесарей, для электриков. Очень уютно… Цех был пуст — суббота. На верстаках слесарей-сборщиков лежали конические штуковины, похожие на баллистические ракеты, только очень маленькие — распределители для станков-автоматов, стандартная продукция, которую заводик выпускал почти что в убыток. Но рабочим здесь платили хорошо — по голландским меркам, конечно.
Рональд молча осмотрел свои новые владения, не особенно вслушиваясь в объяснения Петера. Умник тем временем прошел в стеклянную конторку, развернул чертежи, распечатанные вчера и нынешним утром, и встал над ними, ухватив себя за подбородок и слегка раскачиваясь. Глаза его были полузакрыты, большой нос сморщен. На соседнем столе светился экран компьютера: бухгалтерская таблица. Когда подошли Рон и Петер, Умник не обратил на них ни малейшего внимания, только сильнее сморщил нос. А Рон немедленно защелкал клавишами, выводя на экран характеристики компьютера.
Петер стоял между этими двумя чудаками, хмыкая про себя и думая, что среди американцев сумасшедших еще больше, чем среди англичан. Голландцев Петер, как и подобает, считал воплощением всех добродетелей. Господина Джошуа Тэкера он, впрочем, уважал, поскольку ему, Петеру Земану, господин Тэкер положил очень хороший оклад, примерно как начальнику цеха на заводах «Филипс».
Петер был крупный мужчина, румяный и чуть одутловатый, с темными волосами и еще более темными усиками.
Наконец Рональд объявил:
— Твердый диск маловат!
— Какой заказывал, такой и есть, — немедля отозвался Умник, не меняя позы.
— Когда было… — пробурчал Рон.
— Сил с ним нет… — обратился Умник к Петеру. — Все плохо! А станки тоже маловаты?
— Терпимо…
— Сла-ава Богу, — басом пропел Умник и поманил к себе Петера. — Смотри, Пит, вот эту хреновину вы с господином Лишем должны соорудить, и быстро…
Они нырнули в эти чертежи с самозабвенностью поэтов, читающих стихи. Рон — то есть господин Лита — временами клевал носом, поскольку спал он часа три, а остальную часть ночи делал эти самые чертежи. Читателю надо знать, что скорость, с которой Рон выполнил чертежи по эскизам Умника, была просто невероятной, хотя они и делались на специально приспособленном компьютере. Так что не напрасно Умник считал Рона волшебником. Правда, — и это надо знать читателю-инженеру — чертежи все-таки были эскизные, рассчитанные на рабочих высокой квалификации, которым не надо все класть в рот уже разжеванным.
Петер Земан по ощущению Рона был ужасно медлителен, но Рон привык к тому, что на производстве думают медленно — он только задремывал, пока Петер вникал в суть, и просыпался при первом же вопросе и подробно, даже словоохотливо давал объяснения. Старший мастер временами выписывал на бумажку необходимые материалы, приговаривая, что в основном все есть, но надо проверить по ведомостям. Так они в мире и согласии провели два часа, а затем принялись составлять некий перечень, называемый технологической картой, — Умнику незачем было в этом участвовать, да он и не понимал ничего в технологических тонкостях: вот изготовить самому — другое дело. И Эйвон побрел по светлому, чистенькому помещению; заглянул в одну дверь, другую. Стало скучно. Тогда он перешел в деревянный дом, совсем почти пустой. Только в просторной кухне-столовой помещался старинный обеденный стол из сфугованных толстых досок да старинные же скамьи с точеными ножками. Пахло пыльным деревом, какими-то пряностями и, пожалуй, рыбой. Он помнил этот запах и огромную кафельную плиту с бронзовым бачком для воды, но стол и скамьи не помнил Возможно, Петер распорядился, чтобы их перенесли сюда из сарая. Плиту, по-видимому, регулярно топили — здесь было тепло и сухо, и у стены лежали дрова.
Умник заглянул в кладовку, убедился, что там установлена колонка центрального отопления, уселся на скамью и скоро задремал. Ему тоже не удалось выспаться, и еще сказывалась разница во времени — в Хоуэлле сейчас было раннее утро, около пяти часов. Казалось, он проспал несколько минут, когда его разбудил голосок Марты:
— О, господин хозяин спит! А мы привезли мебель! И посуду!
— Спасибо, Марта, я спрячусь наверху, в угловой спальне, — быстро сказал он. — Пришлите, пожалуйста, ко мне Амми.
Он не хотел, чтобы его видели лишние люди.
Стараясь ступать тихо, он взобрался по почти вертикальной скрипучей лестнице. В угловой спальне тоже было чисто и сухо, но, пожалуй, холодновато. Ступени снова заскрипели, и вошла Амалия — она весело улыбалась. Эйвон вдруг подумал, какую козью морду скроила бы Нелл, если бы ее заставили ни свет ни заря тащиться в Амстердам за покупками, а потом — в эту унылую дыру, где ей предстояло бы жить. Свинская это была мысль, Умник оправдывался перед собой — бросил бабу, а потом стал вспоминать ее грехи и дурной характер… Но — надо заметить — он ничуть не раскаивался. Нет-нет, господа мои, чего не водилось за Умником, того не водилось.
— Ты зачем забрался в угол? — весело спросила Амми. — Боишься посмотреть в лицо порядочным людям? А?
— Не-а. Желаю тебя поцеловать, а если повезет, снять с тебя штанишки.
— Поцелуй, — сказала Амалия. Потом прошептала:
— Не надо сейчас, слышишь — уже ходят…
— А я запру дверь, — сказал Умник. Внизу стучали ногами и гортанно переговаривались грузчики.
…Когда Умник отпустил Амалию, она проговорила:
— Какие мы безнравственные, просто ужас! — Поправила одежду, платочек на голове и добавила:
— А надо бы мне пойти помочь Марте…
— Сиди здесь, — ответил Умник,
Они сели на пол под окном. Амми взяла Берта за руку. Несколько секунд они сидели тихо, и оба думали, откуда это у них взялось такое сентиментальное поведение. Вдруг Берт надул щеки и прошептал:
— Как хорошие маленькие детки, а? — и захохотал, прикрывая ладонью рот.
Грузчики отбыли, оставив дом уже жилым: четыре кровати, почти не возвышающиеся над полом, четыре столика, стулья, табуреты, кухонная посуда. Мешок с одеялами, простынями и прочим. Сверх того заботница Марта привезла большую коробку разной еды и теперь деятельно распоряжалась на кухне, затопив зачем-то огромную печку — электрическая плита здесь, оказывается, была. Петер объяснил, что приобрел сразу две плиты — одну сюда, другую в цех, чтобы кормить рабочих; приезжает одна достойная дама и готовит еду. После обеда он повез Марту домой, Рон вернулся к компьютеру, так что Амалия и Берт снова остались наедине. Теперь оба почему-то ощутили неловкость — или стесненность, словно бы не зная, как друг с другом обходиться. Ощутив это, Амми решительно вздернула нос и заявила:
— Займемся делом, сэр. Надо разобрать вещи, подвигать мебель кое-где, вы не против?
Умник удивился. Не этому вопросу-приказу: женщины, по его мнению, просто обязаны помыкать мужчинами, — удивился своей реакции. Он был готов подчиниться, и двигать мебель, и стелить постели. И он сказал весело:
— Чур, моя спальня — большая, что над лестницей!
Они расставили вещи, Амалия застелила три кровати. Потом стали составлять список недостающих вещей. «Как это я забыла про зеркало?» — пробормотала она, а Берт сказал, что забыл в Занстадте бритву, и это будет похуже забытого зеркала, потому что щетина у него как проволока, а она сказала, что щетина — даже хорошо, а вот без зеркала она не может никак, но электронный бинокль класса люкс она купила. А как он относится к купальным халатам? Он кивнул, занес их в список и вдруг пробасил
— Слушай, Амми, а если я пойду к Рону?
Она не огорчилась, она неплохо изучила Берта, пока блюла его безопасность, — а теперь стала и чувствовать, Она была умная девочка — не устаю это повторять — и понимала, что человек, привыкший по двенадцать часов в сутки торчать за рабочим столом или в мастерской, не может долго бездельничать — даже в обществе женщины, в которую влюблен. Амалия добавила к списку еще несколько пунктов, потянулась и подошла к окну. «Господи Иисусе, — подумала она, — что за унылая местность. Разве подумаешь, что в такой стране могут быть уютные города, подобные Амстердаму, и деревни-конфетки вроде Закстадта… Там — уютная милота; вроде спальни, отделан-ной с большим вкусом, а здесь…»
Она встряхнулась, взяла бинокль и приступила к своей работе. То есть полезла на чердак, чтобы определить, как там с обзором. Эта пустынная равнина была в своем роде хороша: никто не подберется незамеченным — даже ночью, если у вас есть прибор ночного видения, а таким прибором Амми уже обзавелась. Но мельницу неплохо бы взорвать или снести как-нибудь еще — она закрывала изрядную часть горизонта. Грустное зрелище являла собою эта ветряная мельница без крыльев… хорошо хоть, что не закрывает подъездную дорогу. Шоссе, по которому она приехали, темной полоской прочеркивало равнину под самой линией горизонта.
На чердаке было все-таки холодновато. Амалия перешла к окну в мансарде, открыла его с некоторым трудом, высунулась по пояс. Очень хорошо — на крыше имелся трап, ведущий к печной трубе. Можно будет без труда и не привлекая к себе внимания поставить телекамеру.
"Славная у Марты кошечка, — подумала Амалия, глядя на карниз и крутую крышу. — Надо бы здесь тоже завести кошку».
Давно замечено, что время имеет разное течение при разных обстоятельствах: то мчится подобно гоночному «болиду», то ползет, как «форд» 1903 года. Следующие три недели — после субботы, в которую Умник со свитой переместился на ферму, именуемую «Баггес», — вместили куда меньше событий, чем три дня, предшествующие этой субботе.
Первым событием был отъезд Нелл, которую нам, знающим кое-что о деяниях Берга Эйвона, хочется называть «бедной Нелл». Она внезапно — как вихрь, можно сказать, — собралась, отволокла чемоданы в машину, обругала Смарти, сунувшегося ей помочь, и загнала на заднее сиденье Лойера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37