Они поднялись из праха, из аморфной распавшейся массы! (Да, я должен сказать, что генератор "Кащеева комплекса", как мы его называли, я включил совершенно уже машинально, после того как амебы "растворились"... и вот вам.) Я ничего не понимал. Весь следующий день я думал над этой загадкой, а под вечер уснул. Заснул тяжело и сладко- пока вот не вошла Лика или ее призрак. Но вошедшая была чем-то и непохожа на ту - во сне.
Секунду согнувшись над чемоданом, она через плечо смотрела на меня, и ее бронзового оттенка волосы двумя бодливыми прядями нависали надо лбом. Да, она была и та и не та, даже, скорее, не та, которую я все время ждал и видел.
Заметив мое колебание, она выпрямилась. Брови ее вспорхнули, а в глазах блеснуло настороженное отчуждение. Ожидая, она стояла, напряженная как струна,- в дорожных вельветовых брюках, в белом свитере. Но я был уже возле нее. Взял чемодан.
- Вы даже не ответили мне. Я ведь спросила вас?..- Она сказала это сдержанно, слишком сдержанно.
- Простите, я вас видел во сне и думал, что это все сон... и вы-пришли ко мне во сне.
Лика устало улыбнулась и расслабленно плюхнулась на диван. По-птичьи наклонив голову, смотрела на меня с горячим любопытством, в котором сквозило недоверие и непонимание: что я такое?
Кинув пальто на спинку стула, Лика заговорила так, будто мы только что прервали наш разговор:
- Я читала у Джонатана Свифта - про бессмертных струльдбругов. Дряхлые, жалкие старики. Не позавидуешь.
Я не слушал ее слов, то есть слышал, но мне было как-то неважно, что она говорила. Я смотрел на нее,- она была здесь, и это само по себе было невероятно. У меня был какой-то шок - шок неправдоподобия.
- Вы опять не слушаете меня, как будто я стул.
- Да...
- Что-да? Я спрашиваю вас-зачем бессмертие, если бы даже оно было, развалинам, уродам, старухам?
Очевидно, всю дорогу-откуда она там ехала-она, думая о предстоящей встрече со мной, не могла отделаться от моих "загибонов" и потому, едва переступив порог, выпалила все это о бессмертии.
- Но бессмертие и молодость - это одно и то же, Лика. - Я говорил ей о бессмертии, но мне совсем по-юношески казалось: скажи она сейчас, и я погибну ради нее - утону или сгорю в огне.
- Да?- сказала она чуть иронично.- Об этом я как-то не подумала. И что - не будет комических старух, свекровей, женщин среднего возраста? Что же это за спектакль будет-простите? А конфликты, а драмы, а брошенные жены? Она раскинула свои гибкие руки по спинке дивана.- Нет... это ужасно наивно. И я буду играть только молодых героинь?
- И не только вы,- поддел я ее слегка.
- Это дичь. Это неправда. Так не может быть. Вы мистификатор и пользуетесь моей неосведомленностью в этих вопросах.
Лика поднялась:
- Дим, сядьте вот так.- Она взяла мою голову и повернула к окну.- И не оглядывайтесь. Я должна переодеться.
Я слышал, как она доставала что-то из шкафа, прикрывшись дверцей, зашуршала своими резинками.
- Только молодые герои и героини?-вопрошала oнa из-за укрытия.- И никто не будет уходить на пенсию? А проблема кадров - продвижение театральной молодежи? Если никто не будет умирать?..
- Мы построим лунные театры.
- Мой маленький братишка, когда я еще жила с мамой, спрашивал: а что, если поставить табуретку, на нее еще табуретку, а потом еще,- можно так забраться на луну? Я отвечала: конечно, можно... Давайте пить кофе.
Я оглянулся. Лика появилась из-за дверцы в легком халате. Она стояла в луче вечернего солнца и, кажется, нарочно не выходила из него. Посмотрев долгим взглядом на меня, она достала из чемодана печенье и трюфели. Ушла на кухню.
Разливая в маленькие красные чашечки кофе, она сказала тоном, не предполагающим возражений:
- Садитесь, Вадим Алексеевич.- И осторожно посмотрела на меня.--Марк Твен говорил: "Пользуйтесь радостями жизни, ибо мертвыми вы останетесь надолго".- И примирительно улыбнулась.
Я пригубил действительно очень вкусный и очень ароматный кофе.
- Человек, конечно, рожден для радостей,- сказал я, отправляя в рот маленькие воздушные кругляшки печенья.
Она смотрелась в зеркало, которое стояло в углу, у окна, как раз напротив нее, и беззастенчиво любовалась собою. Это было настолько откровенно, что не вызывало даже протеста. Тем более, что я сам не спускал с нее глаз.
Мы долго сидели. Мы молчали, и было хорошо. Она заварила еще кофе. И мы говорили, но уже неважно, что говорили. Я только помню, как смотрел на нее, а она разрешала мне это. И не то что позировала, а чувствовала себя, как на сцене.
Время шло к ночи.
- Вы устали с дороги,-сказал я с оттенком вопроса.
Лика посмотрела на меня внимательно. Она жевала печенье и показала, что не в состоянии ответить. Она слишком долго жевала, и я сказал:
- Я пойду.- Но сам чувствовал, что в этом опять звучал вопрос.
И Лика поперхнулась. Быстро проглотив, она проговорила:
- Никуда вы не пойдете. Здесь же ваши амебы!
Конечно, куда я мог уйти от своих амеб!
Спохватившись, что я, видимо, не так ее могу понять, Лика посмотрела на меня сквозь ресницы и сказала, дотронувшись пальцем до моего колена:
- Вo всяком случае, я вас не гоню...
От неловкости я дернул за шнурок торшера, и круг света упал на ее лицо.
- Погасите.- Она защитилась ладонью.- Я так устаю от света там - на сцене. Посумерничаем еще?! Я люблю - при свете уличных фонарей.
Я погасил.
Она поднялась и, противореча себе самой, зажгла верхний свет.
- Сейчас я буду угощать вас своими винами.
Она достала две узкие длинные рюмки и сначала в одну, потом в другую стала аккуратно из разных бутылок наливать разноцветные вина - алое, золотистое, бордовое, янтарное, белое, черное,- и они остались лежать слоями.
- Это я сама настаивала... из ягод. Очень милые коктейли получаются.Она поставила рюмку на столик торшера и подала розовую соломинку.- Это почти не пьянит, но снимает кое-какие застежки с души... Пить надо не разрушая колец - такое условие! - И, опустив свою соломинку в рюмку, она показала "как".
- А с последнего кольца нельзя начать? - улыбнулся я.
- Нет. Тогда не получится,-серьезно ответила Лика.- Вам непременно надо не так, как все...- улыбнулась она примиряюще.- Я дома редкий гость. Все на колесах. Театр ведь наш-областной. И когда возвращаешься, хочется чем-то скрасить свою жизнь. Приходят друзья -все из театра, и всегда за полночь. А вообще, вся жизнь так. В чужих страстях, желаниях, надеждах. Они становятся своими... а свои?.. Вот уже пять лет... почти пять.
- Пять?
- Да... почти. Я ведь не кончала института. Меня в театр тетка устроила... Кончила я потом уже студию при театре... Но все же, видимо, когда нет своей личной жизни... Вот я не могу, например, играть взрослых ролей мать... Я не пережила материнство... Да и вообще ничего путного не было в моей жизни.
- Ну что вы - у вас... все еще впереди.
- Конечно, это милое утешение, но важно, чтобы и позади было... Мать была певицей. Она умерла во время войны. Я осталась на руках у тетки. Тетка сдала меня в интернат, да - как сдают багаж. Привозила мне подарки. Я не сужу ее, но лучше бы уж ничего не возила. Мне завидовали все девчонки.
Лика скинула туфли и сидела, подобрав под себя ноги.
В такт своей речи она чуть-чуть покачивалась. Умолкла, с недовольной миной посмотрела на верхний свет:
- У меня есть прекрасные свечи, я привезла. Давайте зажжем? - Она пошла и достала из чемодана разноцветные толстые витые свечи. Многоколенный подсвечник стоял на треноге возле дивана. Лика вставила свечи и зажгла их от зажигалки, погасила свет. В комнате сразу стало сумеречно. Вместе с восковым дымком поплыл сладковато-смолистый дух - такой бывает на вечерней заре, когда молодые сосенки стоят чинно и держат на своих ветвях нежно-зеленые побеги - маленькие свечи на вечерней заре...
- Я закурю, ничего? - спросила она. И, выпустив дым и отведя его от меня рукой каким-то совсем моим жестом, спросила: - Да... о чем я?..
Я понял-она не рисуется. И вспомнил, что на протяжении нашего знакомства я не раз подсознательно ощущал, как вдруг ее голос делался похож на мой, и в прищуре глаз, и в походке являлось что-то вдруг неуловимо мое... Тут как-то случайно в ящике стола наткнулся на не отправленные ко мне письма - одно из них было запечатано в конверт, другое лишь начато: почерк был удивительно моим. Здесь же лежали другие неотправленные письма-тоже странность!-записки, заметки, конспекты,-и везде почерк был уже не похож на мой, нои везде разный: ее и чуть-чуть как будто не ее.
В рюмке оставалось три колечка, и я, до того терпеливо игравший в игру, смешал их, позванивая соломинкой. То же почти одновременно сделала она, и озорные, немножко какие-то плотоядные скобочки обозначились по бокам- ее губ. Она улыбнулась, как говорят, зовуще. И меня обдало жаром. Она так и смотрела на меня-игриво и маняще, а в зрачках где-то глубоко таился испуг ожидания.
Я сидел полный покоя и какой-то даже благости-от вина, от приятного духа ярко пылающих свеч, от ее улыбки, которая кидала куда-то в пропасть и кружила голову.
Вдруг Лика вздрогнула, тревожно провела рукой по своей щеке, волосам, плечу, словно стряхивая что-то. Повернула голову к окну,- в комнату косенько заглядывала луна. Вскочила, размашисто задернула пурпурную с золотым шитьем штору. Села, нацепив на пальцы ног туфли.
На лице ее не было уже прежней естественности и тепла расслабленность, какое-то безволье.
- Устала,- сказала она с извиняющейся улыбкой.- Вас я тоже заморила... Не пора ли на покой? Спать! Спать! - И поспешно, явно испуганная прямотой своих слов:- Вам я постелю на диване...- И совсем растерявшись: - Ну, в общем, где вы и спали...
...Эта игра в дружбу продолжалась еще месяц.
Несколько дней я ничего не делал - то есть в общепринятом смысле. Я думал. Я уже понимал, где тут собака зарыта, но как-то боялся даже поверить. Распавшись, амебы сами вставали из собственного праха, из биоплазмы, из магмы, из-ничего.
Своим сногсшибательным открытием мне, естественно, захотелось поделиться с Лео. Он отсиживался дома, как в берлоге. Я взял такси.
Мне открыла маленькая женщина с добрыми круглыми глазами в белых ресницах, похожая на Лео.
- Вы к Лене,- проницательно поглядев, проверещала она, будто я мог прийти к ней.- Я вынуждена извиниться. Ленечка спит и просил не будить, кто бы ни пришел.- Она посмотрела на меня с уважением, но твердо стояла на пороге.
Я пожал плечами и повернулся уже уходить, как из недр коридора послышалось снисходительно-разрешающее;
- Кто там? Пусть войдет!
Он, конечно, слышал мой голос и понимал, что это я.
Он шлепал по коридору, подщелкивая себя по пяткам стоптанными домашними туфлями.
- Проходи, проходи,- подбодрил он меня.
- Что же ты ставишь меня в неловкое положение,- залепетала Ленина мать, испуганно глядя на сына.
- Мама, не смешите людей.- И уже не обращая внимания на нее, взял меня за плечо, подтолкнул в свою комнату.
- Понимаешь, знакомая одна должна была зайти, а я сегодня не в форме. Вчера перебрал малость.
Лео опустился на кровать. Со стены стекал турецкий ковер. А на нем коллекция охотничьих ружей.
Лео указал на кресло - в виде трилистника. Оно трогательно обняло меня за плечи.
Возле окна стоял высокий эмалированный шкаф: не то сейф, не то холодильник. Лео потянулся рукой, открыл нижнюю дверцу шкафа. Там, просквоженные, подсветкой, искрились игрушечные шкалики коньяку. Он взял в ладонь бутылку, отвинтил одним движением пробку, разлил в шаровидные бокальчики.
- Ну как? За усопших сих,- произнес он с намеком.
- За смертно смерть поправших! - возразил я.
- Что ты имеешь в виду?
- Восстали из праха сии,- вот что!
- Ты гигант! - скептическим пафосом Лео прикрыл издевку.- Давай, давай, старик. Воскресение Иисуса Христа на уровне амебы. Ха-ха-ха! Ты случайно сам не...-. Он сделал жест, означающий вознесение.
Я все-таки рассказал, в чем дело.
- Ну вот видишь - все равно без нее - безносой - не обошлось. Сначала - распад... Король умер, да здравствует король! Э... И только. Не знаю, не знаю.
Он быстро поднялся и ключиком отомкнул верхнюю дверцу холодильника. И я вздрогнул: там в стеклянном заиндевелом гробу лежала, как-бы парила, кошка. Это был двухстенный стеклянный сосуд, поросший изнутри ворсистым инеем, как шубкой. Кошка была кхмерская, ее вздыбленная шерсть искрилась. Зеленые глаза смотрели застыло - остекленело, но в них жил какой-то далекий свет. В ее оскале было тоже что-то неуловимо живое.
- Во хрустальном гробе том спит царевна вечным сном. Сия тварь спит уже без малого год-в глицерине и экстракте из нуклеотидов - как в соусе. Кровь вполне голубая-физиологический раствор опять же с глицерином. Впрочем, дважды я ее уже пробуждал. Ничего - полакала молочка как ни в чем не бывало.-Лео резким жестом большого пальца провел по нижней губе - будто все это было совсем плевое дело.- Помнишь тритона, проспавшего пять тысяч годков в ледяной глыбе? В нашей экспедиции было. Своими глазами видел отогрелся и пополз, голубчик. Целый день жил, умер на закате, как и положено привидению. Мы тут, конечно, дурака сваляли, не приняли всех мер. А кошечка вот-сама реальность!
Я только подумал: почему Лео до сих пор молчал? Он, кажется, понял меня.
- Я не посвящал тебя... У меня на это есть свои причины.-Он помедлил и все же не удержался:-Я скажу тебе с римской прямотой: ничего хорошего не жду от нашего века и от твоих экзерсисов. Ничего, понял. Может, все это и будет - через тысячу-другую лет... Впрочем, может быть, и через сто. Не в этом соль... Нам-то... На хрена попу гармонь. Анабиоз-дело другое-верняк!
Я, наверно, смотрел на него непонятно, потому он слегка смешался и сказал:
- Моя специальность-холод. Ну, понимаешь, Димчик?
Он смотрел выжидая, но я молчал. И так как он не понимал, отчего это я на него уставился, он обнял меня за плечо:
- Нам, Димчик, остается одно - подождать лет с тысчонку. Отлежаться. Я, между прочим, уже сконструировал специальный снаряд, который может быть замурован где-нибудь в зоне вечной мерзлоты,- даже заказал ребятам некоторые детали. Хочешь? Могу устроить. Вступай в компанию. Твои акции упали, а у меня-верняк.-Он хохотнул.
- Знаешь, мне некогда ждать,- сказал я, вскочив и на ходу накидывая пальто, обматывая шарф.-Пока. До встречи там!
Это, кажется, было очень пафосно и чересчур значительно... "Там!" Меня просто коробило от его предательства и шутовства. Это была какая-то истерика.
-Тебя считают немного чокнутым! А я им говорю-ты личность... Костяпомнишь этот с горбатым профилем, да художник из нашего театра... А, да... что я - ты же его хорошо знаешь: он с тобой, кажется, в армии служил? Так вот, он говорит, что ты на самом деле не такой, как ты есть, а играешь этакого князя Мышкина. А я ему говорю; а ты попробуй так сыграть... Ведь чтобы сыграгь это, надо в себе иметь. Правда?
Я смотрю в потолок на размытые тени, слушаю ее полушепот, и мне немножко неловко, потому что, говоря все это, Лика не утверждает, а как бы спрашивает-то ли меня, то ли себя.
Лика любит ночные разговоры. Она усаживается на кровати, натянув себе под горло простыню: она все еще стесняется меня и одевается и раздевается, как и в первый день, за дверцей шкафа. Она оправдывается - весь этот процесс достаточно неэстетичен. Актриса до мозга костей. Иногда это мне кажется жеманством или какой-то недоразвитостью.
Лика говорит без умолку и немножко экзальтированно - как это может быть только ночью. На ее лице дрожат отсветы, сочащиеся сквозь тугую ткань занавески. Лика болтает, ничуть не заботясь, интересно мне это или нет. Даже спрашивая, она не ждет ответа. Но я слушаю ее, иногда теряю нить, задремываю, и тогда мне снится ее голос. Я люблю слушать ее голос. И мне тоже уже все равно, что она говорит. Потом я выныриваю из дремы и улавливаю ее слова:
- Я знаю, ты думаешь, что я легкомысленная... Ты никак не можешь забыть мне этого несчастного типа на курорте... Да-да. Ты вот даже не замечаешь. Ты вчера вспоминал его... Тебе не хватает терпимости к людям. Ты всегда нетерпим к тому, что на тебе не похоже. И потом-ты не знаешь ничего. Я же издевалась над ним. Он, например, уверен, что любую женщину можно купить за черную икру... А я ела ее за милую душу и смеялась над ним.
- Это вот нечестно, по-моему,- заметил я.
- Нет, ты оставь, среди вашего подлого пола немало таких, что смотрят на бабу как на кубинскую сигару, которую можно купить в розницу, а выкурив, бросить... И мы мстим вам за это...
- Превращаясь в эту самую сигару?
- Если хочешь,- но не даем прикурить.
- Лика, ты говоришь пошлости.
- Да - назло тебе. Просто это тебя злит, как любого мужика. А потом он действительно очень любопытный субъектик.
Лика еще выше натянула простыню на подбородок и изрекла обиженно:
- А ты не любопытен. И ревнив;
- Ты же знаешь, что это качество у меня начисто, отсутствует. Разве ты еще не убедилась в этом?
- Но это какая-то однобокость и психическая импотентность.
- Что ты еще скажешь?
- Ничего... Всю жизнь я мечтала сыграть Офелию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12