И он передал мне любовь к французской провинции.
Я никогда не забуду день, когда дедушка отправил мне адрес своего старшего брата. Я села с детьми на поезд и приехала в Нормандию, в ближайшую деревню от фермы дедушки. Там я спросила дорогу у полицейских. Их шеф, знавший дедушку, любезно проводил нас до места.
Было лето, кукурузные поля колосились. Я заметила мужчину, заложившего руки за спину, в голубом комбинезоне, с почти облысевшей головой. Ему было почти девяносто лет. Он приблизился твердым шагом, и мне показалось, что я вижу своего дедушку! У меня полились слезы. Братья жили так далеко друг от друга, один – в Сенегале, другой – во Франции, и, однако, то же лицо, та же легкая, с достоинством походка.
Он, живший во Франции, никогда не забывал, что его родная страна бедна, и всегда помогал семье. У него были фотографии всех детей своего брата – моей мамы, ее сестер и братьев. Он прошел пешком восемьсот километров, отделявших его деревню от Тьеса, чтобы записаться на службу. Я с интересом слушала его рассказ о том, как осматривали зубы и мускулы, измеряли рост и силу будущих стрелков. Новобранцы, эти молодые мужчины в униформе, были великолепны, и их отправили на фронт, чтобы защищать Францию. Б тысяча девятьсот шестнадцатом году, в тяжелейший период войны, брат дедушки оказался во Франции. Он мне описывал траншеи, где погибло множество солдат.
– Нельзя помочь приятелю, который только что упал, потому что надо было бежать, всегда бежать. Пытаешься поднять друга, а тебе кричат, что нужно уходить.
Он вспоминал холод, дождь, снег, мрачные дни. Поскольку дедушкин брат не научился ни читать, ни писать, то не знал точно, где воевал. Он говорил о разных фронтах, но не знал ни одного названия города или деревни. Он рассказал мне о своей родине так, как я никогда ни от кого не слышала: о диких животных, которых ему приходилось убивать, чтобы выжить, когда совершал то длинное путешествие до Тьеса. Газели, буйволы, гиены, змеи…
– Я не убил льва, он спасся! Знаешь, моя девочка, львы нападают, только когда голодны.
Я думала, что ему было неуютно в чужой стране, и я делала все, чтобы убедить его вернуться на некоторое время в Африку. Но он ответил:
– Знаешь, почему я не уезжаю? Каждый раз, когда я хочу это сделать, что-то мешает. У нас в деревне, когда я был маленьким, кто-то навел порчу, чтобы дети моей мамы разъехались в разные стороны и никогда не вернулись.
Он жил во Франции столько лет и верил в странную историю о порче! Мои бабушки тоже вспоминали ее как пример проклятия и говорили, что мы должны быть все вместе, чтобы не сбылось предсказание.
У моего двоюродного дяди не было детей. После войны он оставил стрелковый полк и поступил на морскую службу. А потом влюбился в молодую девушку-нормандку, которой исполнилось тогда всего пятнадцать лет. И нормандская семья конечно же была против ее отношений с высоким африканцем, очень красивым, ростом метр девяносто восемь сантиметров. Но девушка очень хотела выйти за него замуж, и семья уступила. Они поженились на палубе корабля. Очень романтичная история любви! К сожалению, у нее не было детей и она очень рано умерла. Позже он женился на медсестре, которая ухаживала за ним после аварии. У них тоже не было детей. Он умер в Нормандии, когда ему исполнилось чуть больше ста лет: во время его зачисления в армию ему написали примерный год его рождения – тысяча восемьсот девяносто восьмой.
Я ездила к нему в Нормандию каждые два-три месяца. Мне случалось проводить там летние каникулы с детьми. Какое удовольствие пить настоящее коровье молоко, такое свежее, есть упитанных кур! А когда я возвращалась в Париж в конце каникул или в воскресенье вечером, то везла коробку, набитую съестными припасами. Он убивал и резал на куски барана, давал мне овощи, фрукты, сметану, масло. У него была любовь к земле, как у всех моих дедушек и бабушек. Я тоже люблю землю. И земля Нормандии, такая обильная и плодородная, меня восхищала. Был чудовищный контраст с нашей землей в Сенегале. Там коровы совсем тощие, и фуражом для них служат сухие арахисовые стручки, а иногда даже остатки картона. Покидая эту богатую землю, я размышляла о несправедливости мира. У одних есть все, а у других – ничего. Одним – чернозем, другим – пустыня. Здесь – дождь, там – засуха.
История моего двоюродного дедушки, женившегося на пятнадцатилетней нормандке на палубе отплывающего корабля, история их любви, тоже свидетельствовала о несправедливости мира. Почему любовь досталась им, а не мне?
Многоженство
Во время последнего визита в Африку я доверила своей семье воспитание двух старших дочерей. Я записала их в частную школу, в доме они были под присмотром мамы, сестры и старшего брата. Так они должны были узнать свои корни, жить так, как жила я, окруженная любовью, вдали от непрекращающихся ссор в нашем доме во Франции. Этот первый этап их жизни в Африке казался мне необходимым для их будущего развития в условиях двух культур. Они вернулись во Францию через три года, что дало мне возможность посвятить больше времени двум младшим детям.
Между тем моя сводная сестра и ее муж приехали в Париж. Я с большим удовольствием общалась с ними и, благодаря их присутствию, стала счастливее, оживленнее. Они были веселыми, мы много смеялись, я даже смогла побывать на празднике четырнадцатого июля в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году. Мы гуляли поздними вечерами в Латинском квартале, среди уличных музыкантов, чего мой муж никогда бы не разрешил, если бы мы были с ним вдвоем. Уже очень давно я не позволяла себе смеяться и шутить с такой беззаботностью.
Счастье, беззаботность… Я забыла о таблетках. Они закончились, и я ошиблась с датой начала их приема. Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год начался с беременностью, которая протекала настолько тяжело, что меня положили в больницу.
Я нахожусь в темной комнате с затянутыми шторами из-за ужасных мигреней и постоянной рвоты. Я сплю большую часть времени. По мнению врача, речь идет о неосознанном неприятии беременности. Конечно же о неприятии, но только не ребенка, который должен родиться. То, что я чувствовала тогда, называлось по-другому, ярость от разрешения овладеть собой, невозможности заставить услышать «нет». Нет ни капли любви у мужчины, который насилует женщину. Он хорошо видит, что я отказываюсь, сопротивляюсь, но ничего не меняется. Знает ли он хотя бы, что представляет собой сексуальный контакт, навязанный в такой манере, для «вырезанной» женщины? Европейка назвала бы это семейным насилием. Понятие, которого не существует у нас. Знает ли он, что значит бремя пяти беременностей за восемь лет?
На последней консультации врач предупредил меня:
– Если вы не родите на этой неделе, я буду стимулировать роды. А пока ходите побольше пешком во время уик-энда.
Субботнее утро. Я выхожу из больницы с непреодолимым желанием съесть большую порцию риса с рыбой по-сенегальски с щавелем. Я иду от Сталинградской улицы до моей окраины, покупаю продукты, готовлю и ем. В доме царит тишина. Муж больше не говорит со мной. Он возвратился из Африки, где находился в период выздоровления после небольшой операции. После того как он вернулся, я удивилась обрывкам загадочных разговоров между ним и некоторыми кузинами, приходившими в дом. Что-то странное творится за моей спиной, но он ничего не говорит. После обеда в тот же день я веду двоих младших на прогулку.
– Ты куда?
– Ходить. Я пойду в магазин бижутерии на улице Тампль. Врач велел мне ходить, и я буду ходить.
Сейчас июнь и очень жарко, я сажусь на террасу кафе, чтобы отдышаться и выпить с детьми гранатового сока. Вдруг вижу, идет мой муж. Мне казалось, что он уже несколько дней хотел рассказать мне о том, что делал в Сенегале, но никак не мог решиться. Я готова к тому, что, по его мнению, может стать шоком для меня. Тогда как для меня это будет настоящим освобождением, я думаю… Он садится и говорит:
– Я женился во второй раз в Африке.
– Очень хорошо. Надеюсь, с той женой все получится.
– Но я не шучу, я говорю тебе правду.
Перед его отъездом до меня долетали обрывки фраз, один из моих дядей советовал ему:
– Женись. Так она тебя оставит в покое.
Он думал, что я очень болезненно восприму приезд новой жены. Единственное, что я восприняла болезненно, – обстоятельства, при которых он сообщил мне о женитьбе – на террасе кафе и перед самыми родами. Это было подло и отражало полное равнодушие некоторых африканских мужчин по отношению к женам. Если бы я любила мужа, то чувствовала бы себя сейчас очень несчастной. Но у меня, наоборот, возникло облегчение. Мой секретный план начал вырисовываться. Приход второй жены в первую очередь значит для меня уменьшение сексуальных обязательств. И сразу же после этого развод. Побег, перелет, я сбегаю с детьми!
Я встаю, не говоря ни слова, плачу за напитки и ухожу с детьми.
Через две недели я рожаю маленькую девочку Бинту. С еще большими разрывами, «благодаря» «вырезанию». Тот интимный шрам, о котором я в то время никогда не говорила, заставляет меня страдать при каждых родах.
Я решаю работать дома портнихой. С дипломом швеи мне это нетрудно. Я купила подержанную профессиональную машинку и шью для фабрики, производящей галстуки и бабочки, комплектами по сто – двести штук. Я работаю дома, что позволяет мне заниматься ребенком. Ее отец все это время на седьмом небе. Его вторая жена еще в Сенегале, но он готовится к ее приезду во Францию. Мне сказали, что ей пятнадцать лет, как и мне когда-то. И я вспоминаю фразу, которую муж сказал однажды моей сестре: «Лучше жениться на неграмотной женщине, чем на той, что ходила в школу!»
Он хотел таким способом обидеть мою младшую сестру, так хотевшую пойти во Франции в школу. Итак, его второй жене пятнадцать лет и она неграмотна. Другой важный тезис: «Лучше жениться на молоденькой: она не создаст проблем с послушанием».
Однажды в конце года знакомая из ассоциации, мадам Дракитэ, звонит мне:
– Международная иммигрантская служба ищет переводчиков.
Только в таких ассоциациях я забываю ссоры и все тяготы своего существования. Я шью дома, но иногда беру с собой ребенка и иду давать бесплатные уроки, согласуя расписание с распорядком дня моей малышки. Я оказывала также услуги переводчика. Грудное кормление не мешало мне работать в больницах на маленьких предприятиях и даже в суде.
К концу учебного года я забираю из Африки двух старших дочерей и теперь живу с пятью детьми. Хоть и тесно, но я выхожу из положения.
Очень остро стоит проблема денег. Муж просит справку о моей зарплате и соответствующий чек. Я подозреваю, что он вынужден экономить из-за приезда второй жены. Сейчас я трачу на дом столько же, сколько и он. Но нет…
– Другие жены отдают зарплаты мужьям, это нормально!
– Если их устраивает то, что они получат взамен лишь банкноту в сто франков, это их проблема, но со мной это не пройдет.
Я поняла, что африканские женщины в иммиграции никогда не протестуют, как я. Муж постоянно шлет письма моим родителям и жалуется на мое плохое поведение. Он общается с мужчинами африканской общины во Франции, и они не прекращают вдохновлять его на установление «закона». А поскольку я не защищаюсь, мужчины продолжают поучать меня. Их цель – успокоить и примирить нас. Но этого мне совсем не нужно.
– Необходимо, чтобы ты слушала своего мужа! Ты живешь в этом браке и умрешь в нем. Поэтому слушайся мужа. Ты не права!
Время от времени, когда мне удается поговорить по телефону с семьей в Африке, я привожу свою версию. И моя мама отвечает всегда:
– Если это так, он не прав.
Февраль тысяча девятьсот восемьдесят шестого, мой муж объявляет о прибытии второй жены. Я счастлива, что смогу осуществить свой план. Я решила оставить его. У меня небольшая зарплата, я зарабатываю минимум – пять тысяч франков, но с пособиями я надеюсь выйти из положения.
Вторая жена приезжает в разгар зимы. Ей отказали сначала в визе из-за проблемы с бумагами. Понадобилось несколько месяцев, чтобы урегулировать в Дакаре ее дела. Наконец она здесь, я принимаю ее с распростертыми объятиями, приглашаю всех подруг, организовываю и оплачиваю маленький праздник в честь ее приезда, чтобы ясно показать мужу, что мне совершенно безразлична эта ситуация.
Несколько человек из окружения второй жены говорили, что я ревнивая. Я хотела им продемонстрировать, как они ошибались. Итак, будет большая церемония и много приглашенных: все мои подруги из ассоциаций, все те, кому я помогаю на малых предприятиях. Но на следующий день новая жена лежит на кровати, в то время как дом полон народу. Она совсем молоденькая девчонка, маленького роста и не очень красивая, но что меня особенно шокирует в ней, это ее поведение: она ни приветлива, ни любезна. Она не говорит.
Мои дети, не понимающие происходящего, носятся по маленькой квартире. На четвертый день вторая жена все еще в постели, далее когда ее отец приходит навестить ее. В тот день моя девятилетняя дочка приносит ей поднос с фруктами. Дочка вежливо предлагает ей угощение. Та остается неподвижной, ни к чему не притрагивается, ни «спасибо», ни «да», ни «нет». И я слышу, как ее отец кричит на нее:
– Ребенок пришел к тебе, это означает, что семья говорит тебе: «Добро пожаловать!» Шевелись, делай что-нибудь!
Может, она была напугана или считала, что попала туда, где ее никто не ждал. Может, она страдала, как и я в то время, от необходимости выносить натиск мужа намного старше ее. По слухам, она согласилась на брак из-за денег и возможности приехать во Францию. Ей, я подозреваю, должны были дать две или три тысячи французских франков. Это девочка из деревни, одна из моих племянниц, значит, из нашей семьи и сонинке, как и я. Я смотрю на нее с порога комнаты – замкнутое, угрюмое лицо. Если бы она вела себя иначе, я могла бы пожалеть ее. В конце концов, она находится в той же ловушке, что и я в пятнадцать лет. Но у меня решительно нет желания расчувствоваться; впрочем, все вокруг шокированы ее поведением.
Я поняла, что она не будет ни другом, ни союзником. Я подозреваю, что она приехала с твердым убеждением: жить с другой женой – это сойтись в поединке с врагом. И она сразу же начала вести себя как враг. Даже в мелочах.
Чтобы поговорить с ней о сексуальных отношениях, самом важном для меня, я использовала в качестве посредника – как это принято – женщину из касты.
– Скажи ей, что я даю ей мужа, как минимум, на два месяца.
Но три недели спустя она отвечает мне через посредника:
– Вторая жена говорит, что надо теперь делать это по очереди.
Я понимаю, что, к сожалению, у нее тоже не все гладко.
Она молодая, муж взял ее девственной и, без всякого сомнения, «вырезанной». И требует сексуальных отношений каждый вечер, чего она не выносит. Не повезло. Поэтому я вынуждена ответить:
– Хорошо, он спит две ночи с ней и две – со мной.
Я ненавижу его, не хочу, чтобы он лежал в моей постели. Я пойду к гинекологу и попрошу поставить спираль. Я должна принимать таблетки некоторое время, но сейчас ни за что не забуду об их приеме.
Мы почти не разговариваем с ней. Она сразу же забеременела и родила девочку. Вторая жена живет в своей комнате, я – в своей. Разговоры ограничиваются приветствием и фразой «Пора есть». Ни подруги, ни враги.
Похоже, они с мужем не очень ладят. Она, наверное, ссорится с ним в постели или в другом месте, я не знаю. Но знаю наверняка через «африканский телефон», что она позволяет ему одурачивать себя. Он пугает ее глупостями типа: «Если ты будешь плохо себя вести, другая отправит тебя в Африку. Это просто для нее, ведь у тебя нет документов!»
Он ей рассказывает, что во Франции вторые жены быстро изгоняются, что первые жены цепляются к ним по малейшему поводу и воюют с мужьями. И она, очевидно поэтому, не разговаривает со мной, не задает мне вопросов и верит во все, что он ей говорит.
Я могу отправить ее обратно, я ее враг, значит, все ее несчастья начнутся из-за меня. В полигамии задача некоторых мужчин ясна: «Разделяй и властвуй».
Я никогда не знала подобных войн в моей семье, ни у моего дедушки, ни у родителей. В результате молодая супруга воображает себя теперь хозяйкой дома и ненавидит меня. Она ничем не делится ни со мной, ни с моими детьми.
Поскольку она беременна и получает маленькое пособие, муж щедро дает его ей каждый месяц (примерно шестьсот франков). В то время как то, что причитается мне за моих пятерых детей, он оставляет себе! Он делает покупки для дома, но ни сантима не попадает в мои руки. Вот почему я сама покупаю одежду, обувь, как и все, что касается школы для моих детей. Я ничего не говорю. Ведь одно лишнее слово – и начинается ссора.
И я уже не могу заставлять жить в этой атмосфере своих детей. Моя вторая дочка однажды выступила против своего отца (ей было тогда девять лет):
– Если ты еще когда-нибудь притронешься к маме, я ударю тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Я никогда не забуду день, когда дедушка отправил мне адрес своего старшего брата. Я села с детьми на поезд и приехала в Нормандию, в ближайшую деревню от фермы дедушки. Там я спросила дорогу у полицейских. Их шеф, знавший дедушку, любезно проводил нас до места.
Было лето, кукурузные поля колосились. Я заметила мужчину, заложившего руки за спину, в голубом комбинезоне, с почти облысевшей головой. Ему было почти девяносто лет. Он приблизился твердым шагом, и мне показалось, что я вижу своего дедушку! У меня полились слезы. Братья жили так далеко друг от друга, один – в Сенегале, другой – во Франции, и, однако, то же лицо, та же легкая, с достоинством походка.
Он, живший во Франции, никогда не забывал, что его родная страна бедна, и всегда помогал семье. У него были фотографии всех детей своего брата – моей мамы, ее сестер и братьев. Он прошел пешком восемьсот километров, отделявших его деревню от Тьеса, чтобы записаться на службу. Я с интересом слушала его рассказ о том, как осматривали зубы и мускулы, измеряли рост и силу будущих стрелков. Новобранцы, эти молодые мужчины в униформе, были великолепны, и их отправили на фронт, чтобы защищать Францию. Б тысяча девятьсот шестнадцатом году, в тяжелейший период войны, брат дедушки оказался во Франции. Он мне описывал траншеи, где погибло множество солдат.
– Нельзя помочь приятелю, который только что упал, потому что надо было бежать, всегда бежать. Пытаешься поднять друга, а тебе кричат, что нужно уходить.
Он вспоминал холод, дождь, снег, мрачные дни. Поскольку дедушкин брат не научился ни читать, ни писать, то не знал точно, где воевал. Он говорил о разных фронтах, но не знал ни одного названия города или деревни. Он рассказал мне о своей родине так, как я никогда ни от кого не слышала: о диких животных, которых ему приходилось убивать, чтобы выжить, когда совершал то длинное путешествие до Тьеса. Газели, буйволы, гиены, змеи…
– Я не убил льва, он спасся! Знаешь, моя девочка, львы нападают, только когда голодны.
Я думала, что ему было неуютно в чужой стране, и я делала все, чтобы убедить его вернуться на некоторое время в Африку. Но он ответил:
– Знаешь, почему я не уезжаю? Каждый раз, когда я хочу это сделать, что-то мешает. У нас в деревне, когда я был маленьким, кто-то навел порчу, чтобы дети моей мамы разъехались в разные стороны и никогда не вернулись.
Он жил во Франции столько лет и верил в странную историю о порче! Мои бабушки тоже вспоминали ее как пример проклятия и говорили, что мы должны быть все вместе, чтобы не сбылось предсказание.
У моего двоюродного дяди не было детей. После войны он оставил стрелковый полк и поступил на морскую службу. А потом влюбился в молодую девушку-нормандку, которой исполнилось тогда всего пятнадцать лет. И нормандская семья конечно же была против ее отношений с высоким африканцем, очень красивым, ростом метр девяносто восемь сантиметров. Но девушка очень хотела выйти за него замуж, и семья уступила. Они поженились на палубе корабля. Очень романтичная история любви! К сожалению, у нее не было детей и она очень рано умерла. Позже он женился на медсестре, которая ухаживала за ним после аварии. У них тоже не было детей. Он умер в Нормандии, когда ему исполнилось чуть больше ста лет: во время его зачисления в армию ему написали примерный год его рождения – тысяча восемьсот девяносто восьмой.
Я ездила к нему в Нормандию каждые два-три месяца. Мне случалось проводить там летние каникулы с детьми. Какое удовольствие пить настоящее коровье молоко, такое свежее, есть упитанных кур! А когда я возвращалась в Париж в конце каникул или в воскресенье вечером, то везла коробку, набитую съестными припасами. Он убивал и резал на куски барана, давал мне овощи, фрукты, сметану, масло. У него была любовь к земле, как у всех моих дедушек и бабушек. Я тоже люблю землю. И земля Нормандии, такая обильная и плодородная, меня восхищала. Был чудовищный контраст с нашей землей в Сенегале. Там коровы совсем тощие, и фуражом для них служат сухие арахисовые стручки, а иногда даже остатки картона. Покидая эту богатую землю, я размышляла о несправедливости мира. У одних есть все, а у других – ничего. Одним – чернозем, другим – пустыня. Здесь – дождь, там – засуха.
История моего двоюродного дедушки, женившегося на пятнадцатилетней нормандке на палубе отплывающего корабля, история их любви, тоже свидетельствовала о несправедливости мира. Почему любовь досталась им, а не мне?
Многоженство
Во время последнего визита в Африку я доверила своей семье воспитание двух старших дочерей. Я записала их в частную школу, в доме они были под присмотром мамы, сестры и старшего брата. Так они должны были узнать свои корни, жить так, как жила я, окруженная любовью, вдали от непрекращающихся ссор в нашем доме во Франции. Этот первый этап их жизни в Африке казался мне необходимым для их будущего развития в условиях двух культур. Они вернулись во Францию через три года, что дало мне возможность посвятить больше времени двум младшим детям.
Между тем моя сводная сестра и ее муж приехали в Париж. Я с большим удовольствием общалась с ними и, благодаря их присутствию, стала счастливее, оживленнее. Они были веселыми, мы много смеялись, я даже смогла побывать на празднике четырнадцатого июля в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году. Мы гуляли поздними вечерами в Латинском квартале, среди уличных музыкантов, чего мой муж никогда бы не разрешил, если бы мы были с ним вдвоем. Уже очень давно я не позволяла себе смеяться и шутить с такой беззаботностью.
Счастье, беззаботность… Я забыла о таблетках. Они закончились, и я ошиблась с датой начала их приема. Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год начался с беременностью, которая протекала настолько тяжело, что меня положили в больницу.
Я нахожусь в темной комнате с затянутыми шторами из-за ужасных мигреней и постоянной рвоты. Я сплю большую часть времени. По мнению врача, речь идет о неосознанном неприятии беременности. Конечно же о неприятии, но только не ребенка, который должен родиться. То, что я чувствовала тогда, называлось по-другому, ярость от разрешения овладеть собой, невозможности заставить услышать «нет». Нет ни капли любви у мужчины, который насилует женщину. Он хорошо видит, что я отказываюсь, сопротивляюсь, но ничего не меняется. Знает ли он хотя бы, что представляет собой сексуальный контакт, навязанный в такой манере, для «вырезанной» женщины? Европейка назвала бы это семейным насилием. Понятие, которого не существует у нас. Знает ли он, что значит бремя пяти беременностей за восемь лет?
На последней консультации врач предупредил меня:
– Если вы не родите на этой неделе, я буду стимулировать роды. А пока ходите побольше пешком во время уик-энда.
Субботнее утро. Я выхожу из больницы с непреодолимым желанием съесть большую порцию риса с рыбой по-сенегальски с щавелем. Я иду от Сталинградской улицы до моей окраины, покупаю продукты, готовлю и ем. В доме царит тишина. Муж больше не говорит со мной. Он возвратился из Африки, где находился в период выздоровления после небольшой операции. После того как он вернулся, я удивилась обрывкам загадочных разговоров между ним и некоторыми кузинами, приходившими в дом. Что-то странное творится за моей спиной, но он ничего не говорит. После обеда в тот же день я веду двоих младших на прогулку.
– Ты куда?
– Ходить. Я пойду в магазин бижутерии на улице Тампль. Врач велел мне ходить, и я буду ходить.
Сейчас июнь и очень жарко, я сажусь на террасу кафе, чтобы отдышаться и выпить с детьми гранатового сока. Вдруг вижу, идет мой муж. Мне казалось, что он уже несколько дней хотел рассказать мне о том, что делал в Сенегале, но никак не мог решиться. Я готова к тому, что, по его мнению, может стать шоком для меня. Тогда как для меня это будет настоящим освобождением, я думаю… Он садится и говорит:
– Я женился во второй раз в Африке.
– Очень хорошо. Надеюсь, с той женой все получится.
– Но я не шучу, я говорю тебе правду.
Перед его отъездом до меня долетали обрывки фраз, один из моих дядей советовал ему:
– Женись. Так она тебя оставит в покое.
Он думал, что я очень болезненно восприму приезд новой жены. Единственное, что я восприняла болезненно, – обстоятельства, при которых он сообщил мне о женитьбе – на террасе кафе и перед самыми родами. Это было подло и отражало полное равнодушие некоторых африканских мужчин по отношению к женам. Если бы я любила мужа, то чувствовала бы себя сейчас очень несчастной. Но у меня, наоборот, возникло облегчение. Мой секретный план начал вырисовываться. Приход второй жены в первую очередь значит для меня уменьшение сексуальных обязательств. И сразу же после этого развод. Побег, перелет, я сбегаю с детьми!
Я встаю, не говоря ни слова, плачу за напитки и ухожу с детьми.
Через две недели я рожаю маленькую девочку Бинту. С еще большими разрывами, «благодаря» «вырезанию». Тот интимный шрам, о котором я в то время никогда не говорила, заставляет меня страдать при каждых родах.
Я решаю работать дома портнихой. С дипломом швеи мне это нетрудно. Я купила подержанную профессиональную машинку и шью для фабрики, производящей галстуки и бабочки, комплектами по сто – двести штук. Я работаю дома, что позволяет мне заниматься ребенком. Ее отец все это время на седьмом небе. Его вторая жена еще в Сенегале, но он готовится к ее приезду во Францию. Мне сказали, что ей пятнадцать лет, как и мне когда-то. И я вспоминаю фразу, которую муж сказал однажды моей сестре: «Лучше жениться на неграмотной женщине, чем на той, что ходила в школу!»
Он хотел таким способом обидеть мою младшую сестру, так хотевшую пойти во Франции в школу. Итак, его второй жене пятнадцать лет и она неграмотна. Другой важный тезис: «Лучше жениться на молоденькой: она не создаст проблем с послушанием».
Однажды в конце года знакомая из ассоциации, мадам Дракитэ, звонит мне:
– Международная иммигрантская служба ищет переводчиков.
Только в таких ассоциациях я забываю ссоры и все тяготы своего существования. Я шью дома, но иногда беру с собой ребенка и иду давать бесплатные уроки, согласуя расписание с распорядком дня моей малышки. Я оказывала также услуги переводчика. Грудное кормление не мешало мне работать в больницах на маленьких предприятиях и даже в суде.
К концу учебного года я забираю из Африки двух старших дочерей и теперь живу с пятью детьми. Хоть и тесно, но я выхожу из положения.
Очень остро стоит проблема денег. Муж просит справку о моей зарплате и соответствующий чек. Я подозреваю, что он вынужден экономить из-за приезда второй жены. Сейчас я трачу на дом столько же, сколько и он. Но нет…
– Другие жены отдают зарплаты мужьям, это нормально!
– Если их устраивает то, что они получат взамен лишь банкноту в сто франков, это их проблема, но со мной это не пройдет.
Я поняла, что африканские женщины в иммиграции никогда не протестуют, как я. Муж постоянно шлет письма моим родителям и жалуется на мое плохое поведение. Он общается с мужчинами африканской общины во Франции, и они не прекращают вдохновлять его на установление «закона». А поскольку я не защищаюсь, мужчины продолжают поучать меня. Их цель – успокоить и примирить нас. Но этого мне совсем не нужно.
– Необходимо, чтобы ты слушала своего мужа! Ты живешь в этом браке и умрешь в нем. Поэтому слушайся мужа. Ты не права!
Время от времени, когда мне удается поговорить по телефону с семьей в Африке, я привожу свою версию. И моя мама отвечает всегда:
– Если это так, он не прав.
Февраль тысяча девятьсот восемьдесят шестого, мой муж объявляет о прибытии второй жены. Я счастлива, что смогу осуществить свой план. Я решила оставить его. У меня небольшая зарплата, я зарабатываю минимум – пять тысяч франков, но с пособиями я надеюсь выйти из положения.
Вторая жена приезжает в разгар зимы. Ей отказали сначала в визе из-за проблемы с бумагами. Понадобилось несколько месяцев, чтобы урегулировать в Дакаре ее дела. Наконец она здесь, я принимаю ее с распростертыми объятиями, приглашаю всех подруг, организовываю и оплачиваю маленький праздник в честь ее приезда, чтобы ясно показать мужу, что мне совершенно безразлична эта ситуация.
Несколько человек из окружения второй жены говорили, что я ревнивая. Я хотела им продемонстрировать, как они ошибались. Итак, будет большая церемония и много приглашенных: все мои подруги из ассоциаций, все те, кому я помогаю на малых предприятиях. Но на следующий день новая жена лежит на кровати, в то время как дом полон народу. Она совсем молоденькая девчонка, маленького роста и не очень красивая, но что меня особенно шокирует в ней, это ее поведение: она ни приветлива, ни любезна. Она не говорит.
Мои дети, не понимающие происходящего, носятся по маленькой квартире. На четвертый день вторая жена все еще в постели, далее когда ее отец приходит навестить ее. В тот день моя девятилетняя дочка приносит ей поднос с фруктами. Дочка вежливо предлагает ей угощение. Та остается неподвижной, ни к чему не притрагивается, ни «спасибо», ни «да», ни «нет». И я слышу, как ее отец кричит на нее:
– Ребенок пришел к тебе, это означает, что семья говорит тебе: «Добро пожаловать!» Шевелись, делай что-нибудь!
Может, она была напугана или считала, что попала туда, где ее никто не ждал. Может, она страдала, как и я в то время, от необходимости выносить натиск мужа намного старше ее. По слухам, она согласилась на брак из-за денег и возможности приехать во Францию. Ей, я подозреваю, должны были дать две или три тысячи французских франков. Это девочка из деревни, одна из моих племянниц, значит, из нашей семьи и сонинке, как и я. Я смотрю на нее с порога комнаты – замкнутое, угрюмое лицо. Если бы она вела себя иначе, я могла бы пожалеть ее. В конце концов, она находится в той же ловушке, что и я в пятнадцать лет. Но у меня решительно нет желания расчувствоваться; впрочем, все вокруг шокированы ее поведением.
Я поняла, что она не будет ни другом, ни союзником. Я подозреваю, что она приехала с твердым убеждением: жить с другой женой – это сойтись в поединке с врагом. И она сразу же начала вести себя как враг. Даже в мелочах.
Чтобы поговорить с ней о сексуальных отношениях, самом важном для меня, я использовала в качестве посредника – как это принято – женщину из касты.
– Скажи ей, что я даю ей мужа, как минимум, на два месяца.
Но три недели спустя она отвечает мне через посредника:
– Вторая жена говорит, что надо теперь делать это по очереди.
Я понимаю, что, к сожалению, у нее тоже не все гладко.
Она молодая, муж взял ее девственной и, без всякого сомнения, «вырезанной». И требует сексуальных отношений каждый вечер, чего она не выносит. Не повезло. Поэтому я вынуждена ответить:
– Хорошо, он спит две ночи с ней и две – со мной.
Я ненавижу его, не хочу, чтобы он лежал в моей постели. Я пойду к гинекологу и попрошу поставить спираль. Я должна принимать таблетки некоторое время, но сейчас ни за что не забуду об их приеме.
Мы почти не разговариваем с ней. Она сразу же забеременела и родила девочку. Вторая жена живет в своей комнате, я – в своей. Разговоры ограничиваются приветствием и фразой «Пора есть». Ни подруги, ни враги.
Похоже, они с мужем не очень ладят. Она, наверное, ссорится с ним в постели или в другом месте, я не знаю. Но знаю наверняка через «африканский телефон», что она позволяет ему одурачивать себя. Он пугает ее глупостями типа: «Если ты будешь плохо себя вести, другая отправит тебя в Африку. Это просто для нее, ведь у тебя нет документов!»
Он ей рассказывает, что во Франции вторые жены быстро изгоняются, что первые жены цепляются к ним по малейшему поводу и воюют с мужьями. И она, очевидно поэтому, не разговаривает со мной, не задает мне вопросов и верит во все, что он ей говорит.
Я могу отправить ее обратно, я ее враг, значит, все ее несчастья начнутся из-за меня. В полигамии задача некоторых мужчин ясна: «Разделяй и властвуй».
Я никогда не знала подобных войн в моей семье, ни у моего дедушки, ни у родителей. В результате молодая супруга воображает себя теперь хозяйкой дома и ненавидит меня. Она ничем не делится ни со мной, ни с моими детьми.
Поскольку она беременна и получает маленькое пособие, муж щедро дает его ей каждый месяц (примерно шестьсот франков). В то время как то, что причитается мне за моих пятерых детей, он оставляет себе! Он делает покупки для дома, но ни сантима не попадает в мои руки. Вот почему я сама покупаю одежду, обувь, как и все, что касается школы для моих детей. Я ничего не говорю. Ведь одно лишнее слово – и начинается ссора.
И я уже не могу заставлять жить в этой атмосфере своих детей. Моя вторая дочка однажды выступила против своего отца (ей было тогда девять лет):
– Если ты еще когда-нибудь притронешься к маме, я ударю тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18