Абрахам МЕРРИТ
СЕМЬ ШАГОВ К САТАНЕ


1
Часы пробили восемь, когда я вышел из дверей клуба Первооткрывателей
и остановился, глядя вниз вдоль Пятой авеню. Остановившись, я вновь со
всей силой испытал то неприятное ощущение слежки, которое удивляло и
тревожило меня последние две недели. Странный покалывающий холод где-то
под кожей с той стороны, откуда следят; какое-то необычное чувство
звенящего напряжения. Особая чувствительность, присущая людям, которые
большую часть жизни провели в пустыне или джунглях. Возврат к какому-то
примитивному шестому чувству: все дикари обладали им, пока не
познакомились с напитками белых людей.
Беда в том, что я не мог локализовать это ощущение. Оно накатывалось
на меня со всех сторон. Я осмотрел улицу. Три такси стояли у обочины рядом
с клубом. Они не заняты, а их водители оживленно разговаривают друг с
другом. Не видно никаких зевак. Два стремительных автомобильных потока
двигались вверх и вниз по авеню. Я изучил окна противоположного здания. Ни
следа наблюдателей.
И все же за мной внимательно следили. Я это знал.
Сознание это приходило ко мне за последние две недели в разных
местах. Время от времени я чувствовал присутствие невидимых наблюдателей в
музее, куда я пришел взглянуть на юнаньские нефриты: именно я дал
возможность старому богачу Рокбилту поместить их здесь, что заметно
усилило его репутацию филантропа; чувство это приходило ко мне в театре и
во время верховой прогулки по парку; в брокерской конторе, где я следил за
тем, как деньги, принесенные мне нефритами, превращаются в ничто в игре, о
которой я - приходится это признать - знал меньше чем ничего. Я чувствовал
слежку на улицах, но этого следовало ожидать. Но я чувствовал ее и в
клубе, а вот этого ожидать было нельзя, и это больше всего меня
беспокоило.
Да, я находился под непрерывным наблюдением. Но почему?
Сегодня вечером я решил это узнать.
От прикосновения к плечу я подпрыгнул и сунул руку под пальто, где у
меня висел пистолет. И тут же понял, как сильно загадка подействовала мне
на нервы. Повернувшись, я чуть глуповато улыбнулся огромному Ларсу
Торвальдсену, который всего несколько дней назад вернулся в Нью-Йорк после
двухлетнего пребывания в Антарктиде.
- Нервничаешь, Джим? - спросил он. - В чем дело? Заложил за галстук?
- Ничего подобного, Ларс, - ответил я. - Думаю, просто слишком много
города. Постоянный шум и движение. И слишком много людей, - добавил я с
искренностью, о которой он и не подозревал.
- Боже! - воскликнул он. - А по мне так это хорошо! Я этим объедаюсь
- после двух лет одиночества. Но, наверно, через месяц - два буду
испытывать то же самое. Я слышал, ты скоро снова в путь. Куда на этот раз?
Обратно в Китай?
Я покачал головой. Не хотелось говорить Ларсу, что направление, в
котором я двинусь, целиком определяется тем, что мне подвернется за время,
пока я потрачу шестьдесят пять долларов в бумажнике и семь
двадцатипятицентовиков и два десятицентовика в кармане.
- У тебя что, неприятности, Джим? - он более внимательно посмотрел на
меня. - Если есть, я был бы рад... помочь.
Я опять покачал головой. Все знали, что старый Рокбилт был
необыкновенно щедр из-за этих дьявольских нефритов. У меня своя гордость,
и хотя меня потрясло мгновенное исчезновение золотого запаса, который я
рассчитывал превратить в барьер перед любыми заботами на всю оставшуюся
жизнь, чтобы быть независимым от любых случайностей, я все же не собирался
рассказывать Ларсу о своей глупости. К тому же дела вовсе не так
безнадежны, и я не бездомный бродяга в Нью-Йорке. Что-нибудь подвернется.
- Подожди меня, - сказал он, когда кто-то окликнул его из клуба.
Но я не стал ждать. Еще меньше, чем о своей неудачной игре, хотелось
мне рассказывать ему о моих наблюдателях. Я пошел по улице.
Кто же следит за мной? И зачем? Кто-нибудь из Китая, идет за мной с
той самой древней гробницы, где я добыл сокровища? Ки-Ванг, конечно,
разбойник, хотя и получил хорошее образование в Корнуэлле, не стал бы
посылать за мной шпионов. Нашу - скажем так - сделку, хоть и необычную, он
считал завершившейся, несмотря на свой проигрыш. Каким бы бесчестным он ни
был в картах, это не тот человек, который нарушает свое слово. В этом я
уверен. К тому же он не стал бы так долго медлить перед ударом. Нет, это
не люди Ки-Ванга.
Был также этот липовый арест в Париже, который должен был устранить
меня на несколько часов; об этом свидетельствовало состояние комнаты и
багажа, когда я вернулся. Вернулся, несомненно, намного раньше, чем
предполагали воры, так как быстро раскрыл подлог; свое внезапное появление
я, несмотря на болезненный ножевой порез, вспоминал с удовольствием: у
одного из моих караульных была сломана шея, а у другого голова мало о чем
сможет думать в ближайшие несколько месяцев. Была и вторая попытка:
автомобиль, в котором я ехал на пароход, задержали между Парижем и Гавром.
Попытка могла бы быть успешной, если бы броши с нефритами не были
упакованы в багаж знакомого, который добирался к тому же пароходу на
обычном поезде; кстати, он считал, что везет старинную посуду; будто бы я
не доверяю ее другим сопровождающим.
Принадлежат ли наблюдатели к той же банде? Они должны знать, что
теперь нефриты не у меня, они в безопасности в музее. Я больше не
представляю интереса для этих разочарованных господ, если, конечно, они не
хотят отомстить. Но это никак не объясняет постоянное, вкрадчивое,
терпеливое наблюдение. И почему они не ударили раньше? У них была для
этого масса возможностей.
Что ж, кем бы ни были наблюдатели, я решил дать им возможность
добраться до меня. Я заплатил по всем счетам. Шестьдесят шесть долларов и
девяносто пять центов в кармане составляли все мое земное богатство, но
никаких долгов у меня не было. В какой бы неизвестный порт я ни
направлялся с обломанным рангоутом и опустошенными палубами, за мной не
оставалось невыполненных обещаний.
Да, я решил выманить врага, если это враг, из укрытия. Я даже выбрал
место, где это должно произойти.
Во всем Нью-Йорке самое одинокое место в восемь часов октябрьского
вечера, впрочем, как и любого другого, то, которое днем наиболее людно.
Нижняя часть Бродвея, лишившаяся дневных орд, его каньоноподобные стены
молчаливы, а пересекающие меньшие каньоны более пусты и тихи, чем их дикие
собратья. Именно туда я собрался идти.
Когда я сворачивал на Пятую авеню от клуба Открывателей, мимо прошел
человек, чья походка и осанка, фигура и одежда показались мне странно
знакомыми.
Я остановился, глядя, как он неторопливо поднимается по ступеням
клуба.
Затем, странно обеспокоенный, пошел дальше. Что-то необыкновенно
знакомое, пугающее знакомое было в этом человеке. Что это? Направляясь к
Бродвею, я продолжал ощущать присутствие наблюдателей.
Но только дойдя до городской ратуши, понял, что мне показалось таким
знакомым. Осознание это вызвало нечто вроде шока.
В походке и осанке, в фигуре и одежде - от легкого коричневого пальто
и мягкой серой шляпы до крепкой малаккской трости - этот человек был -
мной!

2
Я остановился. Естественней всего предположить, конечно, что сходство
случайно; случайность крайне редкая, но все же случайность. В Нью-Йорке не
менее пятидесяти человек, которых можно принять за меня - если не
приглядываться. Но шансы на то, чтобы похожий на меня человек в данный
момент был точно так же одет, почти равны нулю. Однако это возможно. Что
еще можно предположить? Зачем кому-то сознательно копировать меня?
Но, с другой стороны, зачем кому-то наблюдать за мной?
Я остановился в нерешительности: не сесть ли в такси и не вернуться
ли в клуб? Разум шептал мне, что видел я незнакомца лишь мгновение, что,
возможно, меня обманула игра света и тени, что сходство - лишь иллюзия.
Выругав свои натянутые нервы, я пошел дальше.
Миновав Кортленд-стрит, я стал встречать все меньше и меньше
пешеходов. Церковь Святой Троицы напоминала деревенскую часовню.
Молчаливые утесы зданий многочисленных контор окружили меня, я
почувствовал удушающее давление: здания как будто спали и во сне
раскачивались; их бесчисленные окна походили на ослепшие глаза. Но если
они и были слепы, то другие глаза, ни на мгновение не отрывавшиеся от
меня, вовсе не были слепы. Их взгляд становился более пристальным, более
напряженным.
И вот уже никого вокруг. Ни полицейского, ни даже вахтера. Я знал,
что вахтеры сидят внутри огромных каменных крепостей капитала. Я
задерживался на углах, давая наблюдателям возможность выйти, невидимому
стать видимым. И по-прежнему не видел никого. И по-прежнему чьи-то взгляды
не отрывались от меня.
С чувством некоторого разочарования я дошел до конца Бродвея и
взглянул на Баттери-парк. Он был безлюден. Я подошел к стене гавани и сел
на скамью. Паром, устремиившийся к Стейтен-Айленд, напоминал большого
золотистого водяного жука. Полная луна проливала поток дрожащего
серебряного огня на волны. Было очень тихо - так тихо, что я слышал
отдаленный звон колоколов Святой Троицы - прозвонили девять часов.
Я ничего не слышал, но неожиданно понял, что рядом со мной кто-то
сидит. Приятный голос попросил прикурить. В огне спички, поднесенном к
сигарете, я увидел смуглое аскетическое лицо, гладко выбритое, рот и глаза
добрые, причем глаза слегка водянистые, как от напряженной работы. Рука,
держащая спичку, длинная, стройная и хорошо ухоженная. Она производила
впечатление необычной силы - рука хирурга или скульптора. Несомненно,
профессионал, заключил я. Эту мысль подтверждали плащ-накидка и мягкая
темная шляпа. Широкие плечи под плащом соответствовали впечатлению
необычной физической силы.
- Прекрасная ночь, сэр, - он отшвырнул спичку. - Ночь приключений. А
за нами город, в котором возможны любые приключения.
Я посмотрел на него внимательнее. Странное замечание, особенно если
учесть, что я, несомненно, вышел сегодня в поисках приключений. Но что в
конце концов в этом странного? Может, во мне говорит преувеличенная
подозрительность? Он не мог знать, что привело меня в это молчаливое
место. Добрые глаза и лицо заставили немедленно отказаться от этой мысли.
Какой-нибудь ученый, может быть, благодарный парку за его тишину.
- Вон тот паром, - он указал на гавань, очевидно, не подозревая, что
я его изучаю. - Сокровище потенциальных приключений. В нем молчащие
Александры, безвестные Цезари и Наполеоны, незавершенные Язоны - и каждый
почти готов отвоевать золотое руно, - да, и несовершившиеся Елены и
Клеопатры, и не хватает мелочи, чтобы завершить их и отправить завоевывать
мир.
- Какое счастье для мира, что они не завершены, - рассмеялся я. -
Сколько времени прошло бы до того, как все эти Цезари, Наполеоны и прочие
вцепились бы друг другу в глотки и мир запылал в огне?
- Нисколько, - серьезно ответил он. - Нисколько, если бы они
находились под контролем воли и интеллекта большего, чем сумма их воль и
интеллектов. Мозг, более мощный, чем все они в совокупности, разум,
планирующий за них, воля, более сильная, чем их воли, способная заставить
их выполнить эти планы точно так, как их составил грандиозный мозг.
- В результате, сэр, - возразил я, - появятся не суперпираты,
суперпреступники и суперкуртизанки, о которых вы говорили, а суперрабы.
- Меньше рабы, чем любые другие в истории, - ответил он. - Персонажи,
которые я назвал в качестве типичных, всегда находились под контролем
провидения - или Бога, если вы предпочитаете этот термин. Воля и
интеллект, о которых я говорю, будут действовать эффективнее, они
размещены в человеческом черепе благодаря ошибке слепой судьбы или Бога,
который, разумеется, если он существует, должен наблюдать за множеством
миров и у него нет возможности слишком внимательно следить за каждым
индивидуумом, населяющим эти бесчисленные миры. Нет, мозг, о котором я
говорю, будет использовать таланты своих слуг наиболее полно и не тратить
их зря. Он будет достойно и справедливо награждать их, а когда накажет -
наказание будет справедливым. Он не будет рассеивать тысячи семян по воле
случая, так что лишь немногие найдут плодородную почву и прорастут. Он
будет отбирать немногих, подбирать им почву и следить, чтобы ничто не
мешало им расти.
- Такой мозг был бы больше судьбы или, если вы предпочитаете этот
термин, Бога, - сказал я. - Повторяю: это кажется мне сверхрабством. Как
хорошо для мира, что такой мозг не существует!
- Да, - он задумчиво затянулся, - но, видите ли, он существует.
- Неужели? - Я пытался сообразить, не шутит ли он. - И где же?
- Это вы скоро узнаете... мистер Киркхем, - холодно ответил он.
- Вы меня знаете! - на какое-то мгновение я подумал, что ослышался.
- Очень хорошо, - ответил он. - И тот мозг, в чьем существовании вы
сомневаетесь, знает о вас - все, что необходимо знать. Он призывает вас.
Идемте, Киркхем, пора!
Вот оно что! Итак, я встретил того, кого искал. Они - кем бы они ни
были - наконец выступили в открытую.
- Минутку, - я чувствовал, как при звуках этого высокомерного голоса,
который только что казался мне таким вежливым, во мне просыпается гнев. -
Кем или чем бы ни был пославший вас, ни он, ни вы не знаете меня так, как
думаете. Позвольте сказать вам, что я не иду никуда, если не знаю, куда
иду, и встречаюсь лишь с теми, с кем хочу. Скажите, куда вы хотите меня
отвести, к кому и зачем. Тогда я решу, ответить ли мне на то, что вы
назвали... гм... призывом.
Он спокойно слушал. И вдруг рука его взметнулась и перехватила мое
запястье. Я встречался со многими сильными людьми, но такого не встречал.
Трость выпала из моей парализованной руки.
- Вам уже сказано все, что необходимо, - холодно ответил он. - Вы
идете со мной - немедленно!
Он освободил мою руку, и я, дрожа от гнева, вскочил на ноги.
- Будьте вы прокляты! - воскликнул я. - Я иду, куда хочу и когда
хочу... - И наклонился, чтобы поднять трость. В то же мгновение он
обхватил меня руками. - Вы пойдете туда, куда хочет пославший меня, и
тогда, когда он этого хочет, - прошептал мой собеседник.
Я чувствовал, как его руки обшаривают меня. И не мог освободиться,
как будто был котенком. Он нашел маленький автоматический пистолет у меня
под левой рукой и вытащил его из кобуры. Так же быстро, как схватил, он
освободил меня и сделал шаг назад.
- Идем! - приказал он.
Я стоял, глядя на него и обдумывая ситуацию. Никто и никогда не имел
возможности усомниться в моей храбрости, но, на мой взгляд, храбрость не
имеет ничего общего с безрассудством. Храбрость означает холодное
взвешивание всех особенностей чрезвычайного происшествия, определения
того, сколько времени в вашем распоряжении, и затем действия в избранном
направлении с использованием всех резервов мозга, нервов и мышц. У меня не
было ни малейшего сомнения, что у загадочного посыльного поблизости
скрывается множество помощников. Если я брошусь на него, что мне это даст?
У меня только трость. А у него мой пистолет и, вероятно, собственное
оружие. Как бы я ни был силен, он показал мне, что моя сила ничто в
сравнении с его. Возможно, он даже рассчитывает на мое нападение, надеется
на него.
Разумеется, я могу позвать на помощь или убежать. Оба эти выхода
казались мне не только нелепыми, но и - учитывая возможных сообщников -
бесполезными.
Недалеко находятся станция подземки и оживленная улица. Там, в ярком
свете, я буду в сравнительной безопасности - если смогу туда добраться. Я
пошел через парк к Уайтхолл-стрит.
К моему удивлению, незнакомец не возразил, вообще ничего не сказал.
Он спокойно шел рядом со мной. Вскоре мы вышли из Баттери, невдалеке
виднелись огни станции Боулинг-Грин. Негодование и гнев мои рассеялись, их
место заняла заинтересованность. Абсурдно предполагать, что кого-нибудь в
Нью-Йорке можно заставить идти куда-то против его воли, когда рядом
множество людей и полиция. Немыслимо быть похищенным вблизи станции метро,
а если мы попадем в метро, то вообще невероятно. Почему же мой компаньон
так спокойно идет рядом, с каждым шагом приближаясь к месту, где моя
позиция становится неприступной?
1 2 3 4