Джейн вместе с ребенком была надета на руль мустанга.
Ко мне позвонили, а я весело прокричал: "Алло!". Тогда они и
сообщили, что Джейн мертва, и это был конец.
Это ради Джейн меньше года назад я бросил место в Мид-Вестерн Кемикал
Билдинг и переехал в Грейнитхед. Джейн желала покоя. Она тосковала по
покою, деревенской жизни в старинном окружении. Она тосковала по детям и
по семейным торжествам Рождества, по тому спокойному счастью из песенок
Бинга Кросби, о котором давно забыли современные обитатели больших городов
Америки. Я протестовал, говоря, что я - на пороге карьеры, что я нуждаюсь
в признании, деньгах, сауне с водным бичом и дверях от гаража,
открывающихся на мой голос. А она сказала на это:
- Ты, наверно, шутишь, Джон. Зачем тебе всем этим себя отягощать?
И она поцеловала меня в лоб. Однако после переезда в Грейнитхед мне
показалось, что мы обладаем теперь большим количеством вещей - часов,
столиков, кресел-качалок - чем я мог бы себе представить в самых смелых
мечтах, даже больше, чем считал необходимым. Более того, в глубине души я
впал в панику при мысли, что я не заработаю в этом году больше денег, чем
в прошлом.
Когда я просил увольнения, на меня смотрели так, будто я заявил, что
являюсь педерастом. Президент прочитал мое заявление, потом прочитал еще
раз, даже перевернул его пару раз в руках, чтобы окончательно убедиться в
его содержании. Потом он сказал:
- Джон, я принимаю твое увольнение, но позволю себе процитировать
тебе цитату из Горация: "Изменяются небеса, но не души, которые плывут
через океан".
- Да, мистер Хендрик, - бесцветно ответил я. Я поехал в снятый нами
домик в Фергюсоне и выдул целую бутылку "Шивас Регал", прежде чем
вернулась Джейн.
- Ты уволился, - заявила она, нагруженная покупками, которые уже не
могли себе позволить.
- Я дома и я пьян, значит, я сделал это, - ответил я.
В течение шести недель мы переехали в Грейнитхед, в получасе езды от
родителей Джейн. А когда пришло лето, мы купили дом у Аллеи Квакеров, на
северо-западном берегу полуострова Грейнитхед. Предыдущий хозяин был сыт
выше всех заявок от ветра, как сказал нам посредник из бюро по торговле
недвижимостью: ему было достаточно морозных зим, достаточно моллюсков, и
он переехал на юг, в помещение, нанятое в Форт Лодердейл.
Еще две недели спустя, когда в доме все еще царил хаос, а мой счет в
банке выглядел еще более мизерно, мы наняли лавку в самом центре старой
деревушки Грейнитхед. Большие парадные ее окна выходили на площадь, где в
1691 году повесили за ноги и сожгли единственную ведьму из Грейнитхед и
где в 1775 году несколько британских солдат застрелили трех рыбаков из
Массачусетса. Мы назвали нашу лавку "Морские сувениры" (хотя мать Джейн в
качестве названия предложила "Лом и рухлядь") и открыли ее с гордостью и
гигантским количеством темно-зеленой краски. Я не был до конца убежден,
что мы заработаем на жизнь, продавая якоря, корабельные орудия и мачты, но
Джейн рассмеялась и сказала, что все обожают морские сувениры, особенно
люди, которые никогда не плавали, и что мы будем богаты.
Ну что ж, богатыми мы не были, но зарабатывали достаточно, чтобы
хватало на суп из моллюсков и красное вино, на взносы в ипотеку и на
дерево для камина. А Джейн и не желала ничего больше. Конечно, она хотела
также и детей, но не даром, а по крайней мере, когда они появятся на свет.
За те несколько кратких месяцев, которые мы с Джейн жили и работали в
Грейнитхед, я сделал несколько важных открытий в своей жизни. Прежде
всего, я открыл, что на самом деле может быть любовь, и совершенно
убедился, что до сих пор я не понимал и не знал этого.
Я открыл, что может означать лояльность и взаимоуважение. Я научился
также и терпимости. В то время, когда отец Джейн относился ко мне как к
какому-то анонимному младшему чиновнику, которого он вынужден забавлять на
торжественном приеме, и время от времени, хоть и с явной неохотой, угощал
меня рюмочкой домашнего бренди еще 1926 года изготовления, мать Джейн
дословно содрогалась, когда я входил в комнату, и кривилась, как только я,
забывшись, переходил на свой выразительный акцент Среднего Запада из
Сент-Луиса. Относилась же она ко мне с ледяной вежливостью, что было
намного хуже, чем откровенная враждебность. Она прилагала всевозможные
усилия, чтобы только со мной не разговаривать. Например, она спрашивала у
Джейн: "Выпьет ли твой муж чая?", хотя я сидел тут же, рядом. Но Джейн с
загоревшимися глазами отвечала:
- Не знаю. Сама спроси его. Я все же не ясновидец.
Причина была проста: я не учился в Гарварде, я жил не в Хюанниспорт,
даже не в Бек Бей, к тому же я даже не принадлежал к загородному клубу.
Когда Джейн еще жила, они имели ко мне претензии, что я испортил жизнь их
ребенку, а когда она погибла, то обвиняли меня, что я ее убил. Они не
винили водителя грузовика, который должен был уступить дорогу, они не
винили механика, который не проверил тормозов. Они обвиняли только меня.
Как будто, прости меня, Боже, я сам себя не обвинял.
- Я уладил все платежные вопросы, - сказал мистер Бедфорд. - Я
заполнил формуляр 1040 и потребовал возвращения затрат на врачебную помощь
в госпитале, хотя было очевидно, что это бесцельно. С этих пор... гм... я
буду передавать твои счета мистеру Роснеру, если ты ничего не имеешь
против.
Я кивнул головой. Естественно, Бедфорды, желали как можно скорее
избавиться от меня, но, конечно же, так, чтобы это не выглядело излишней
поспешностью или отсутствием хороших манер.
- И еще одна мелочь, - продолжал мистер Бедфорд. - Миссис Бедфорд
желала бы оставить на память ожерелье из алмазов и жемчуга, которое
принадлежало Джейн. Она считает, что с твоей стороны это был бы прекрасный
жест.
Было видно, что эта просьба глубоко озаботила мистера Бедфорда; но
было ясно и то, что он не осмелился бы появиться домой с пустыми руками.
Он барабанил пальцами по краю стола и неожиданно повернул голову в
сторону, как будто бы это не он упомянул об ожерелье, а кто-то иной...
- Учитывая при этом стоимость ожерелья... - небрежно бросил он.
- Джейн дала мне понять, что это семейная реликвия, - сказал я самым
мягким тоном, на который только был способен.
- Ну... да... это правда. Оно было в нашей семье сто пятьдесят лет.
Его всегда передавали очередной миссис Бедфорд. Но поскольку у Джейн не
было детей...
- ...и к тому же, она была всего-навсего миссис Трентон, - добавил я,
пытаясь за иронией скрыть горечь.
- Ну, вот, - озабоченно буркнул мистер Бедфорд. Он шумно кашлянул.
Вероятнее всего он не знал, как себя вести.
- Ну, хорошо, - сказал я. - Все для Бедфордов.
- Я очень тебе обязан, - выдавил из себя мистер Бедфорд.
Я встал.
- Должен ли я еще что-нибудь подписать?
- Ничего. Ничего, благодарю, Джон. Все уже улажено. - Он встал тоже.
- Помни, что если бы могли тебе в чем-то помочь... достаточно, если
позвонишь нам.
Я кивнул головой. Наверно же я не был прав, питая такую антипатию к
Бедфордам. Это правда, что я потерял молодую жену и еще не родившегося
ребенка, но они потеряли единственную дочь. Кого они могли обвинять в
своем несчастье, если не Бога и не самих себя?
Мы обменялись с мистером Бедфордом крепким рукопожатием, как будто
генералы враждебных армий после подписания не слишком почетного перемирия.
Я направился к двери, когда неожиданно услышал женский голос, говорящий
совершенно естественным тоном:
- Джон?
Я резко обернулся. У меня волосы на голове съежились от страха. Я
вытаращил глаза на мистера Бедфорда. Мистер Бедфорд в свою очередь
уставился на меня.
- Да? - бросил он. Потом сморщил брови и спросил: - Что случилось? Ты
выглядишь, как будто увидел духа.
Я поднял руку, напряженно прислушиваясь.
- Вы слышали что-нибудь? Какой-то голос? Кто-то произнес мое имя?
- Голос? - повторил мистер Бедфорд. - Чей голос?
Я заколебался, ведь сейчас я слышал только уличный шум за окном и
стук пишущих машинок в соседних комнатах.
- Нет, - наконец выдавил я. - Видимо, мне что-то показалось.
- Как ты себя чувствуешь? Может, тебе надо еще раз поговорить с
доктором Розеном?
- Нет, зачем же. Это значит, все в порядке, спасибо. Со мной ничего
не случилось.
- Это точно? Ты выглядишь не особенно хорошо. Как ты только вошел, я
сразу подумал, что ты не очень хорошо выглядишь.
- Просто бессонная ночь, - объяснил, оправдываясь я.
Мистер Бедфорд положил мне руку на плечо, не так, будто хотел придать
мне уверенности, а скорее так, как будто сам должен был на что-то
опереться.
- Миссис Бедфорд будет очень благодарна за ожерелье, - заявил он.

3
Перед ленчем я выбрался на одинокую прогулку по Жабрам Салема. Было
холодно. Я поднял воротник плаща, а из моего рта вылетал пар. Голые
деревья стояли неподвижно в молчаливом ужасе перед зимой, как ведьмы из
Салема, а трава была серебряной от росы. Я дошел до эстрады, покрытой
полукруглым куполом, и сел на каменные ступени. Неподалеку двое детей
играли на площадке; они бегали, переворачивались, оставляя на травянистой
площадке зеленый запутанный след. Двое детей, которые могли бы быть
нашими: Натаниель, мальчик, умерший в лоне матери. Как еще иначе назвать
не родившегося сына? И Джессика, девочка, которая так никогда и не была
зачата.
Я все еще сидел на ступенях, когда подошла пожилая женщина в потертом
подпоясанном плаще и бесформенной вельветовой шляпке. Она несла раздутую
сумку и красный зонтик, который она по непонятным причинам раскрыла и
поставила у ступеней. Она села почти в паре футов от меня, хотя места было
предостаточно.
- Ну, наконец, - проворковала она, раскрывая коричневый бумажный
пакет и вынимая из него сандвич с колбасой.
Украдкой я присматривался к пожилой даме. Она, наверно, не была так
стара, как мне вначале казалось, ей было максимально 50, может быть, 55
лет. Но она носила настолько бедную одежду, а ее седые волосы были
настолько неухожены, что я принял ее за 70-летнюю бабку. Она начала есть
сэндвич так изысканно и с таким вкусом, что я не мог оторвать от нее глаз.
Мы так сидели почти 20 минут на ступенях эстрады в Салеме, в то
холодное мартовское утро. Пожилая дама ела сэндвич, а я наблюдал за ней
краем глаза, а люди проходили мимо нас, странствуя по лучеобразно
расходящимся тропинкам, проходящим мимо эстрады. Некоторые прогуливались,
другие спешили куда-то по делам, но все были промерзшими и всех
сопровождали облачка пара, выходящего изо рта.
В 11.55 я решил, что уже время идти. Но прежде чем уходить, я сунул
руку в карман плаща и вытащил четыре монеты в четверть доллара и затем
протянул их женщине.
- Пожалуйста, - сказал я. - Возьмите их, хорошо?
Она посмотрела на деньги, а затем подняла на меня взгляд.
- Такие как вы не должны давать серебра ведьме, - улыбнулась она.
- А разве вы ведьма? - спросил я, не совсем серьезно.
- Разве я похожа на ведьму?
- Я сам не знаю, - с улыбкой ответил я. - Я еще никогда не встречал
ведьм. Думаю, что ведьмы летают на метле и носят на плече черных котов.
- О, обычные предрассудки, - ответила пожилая дама. - Ну что ж,
принимаю ваши деньги, если вы не опасаетесь последствий.
- Каких последствий?
- Люди в вашем положении всегда будут иметь последствия.
- А какое же это положение?
Пожилая дама порылась в сумке, вытащила яблоко и вытерла его о полу
плаща.
- Вы же одиноки, правда? - спросила она и откусила кусок яблока
единственным зубом, как белочка из мультфильма Диснея. - Вы одиноки с
недавнего времени, однако одиноки.
- Возможно, уклончиво ответил я. У меня появилось чувство, что этот
разговор полон скрытого подтекста, как будто мы встретились с ней на
Жабрах Салема с определенной целью и что люди, проходящие мимо нас по
тропинкам, напоминают шахматные фигуры. Анонимные, но передвигающие по
строго определенным маршрутам.
- Что ж, вам самим знать лучше, - заявила женщина. Она откусила
очередной кусок яблока. - Но я так это вижу, а я редко ошибаюсь. Некоторые
утверждают, что у меня есть мистический дар. Но это не мешает мне, что они
так твердят, особенно здесь, в Салеме. Салем - это хорошее место для
ведьм, самое лучшее во всей стране. Хотя, может, и не наилучшее для
одиноких людей.
- Что вы, говоря так, подразумеваете? - спросил я.
Она посмотрела на меня. Ее глаза были голубыми и удивительно
прозрачными, а на ее лбу был блестящий, слегка покрасневший шрам в виде
стрелы или перевернутого вверх тормашками креста.
- Я хотела сказать, что каждый должен когда-то умереть, - ответила
она. Но не важно, когда он умирает; важно лишь то, где он умирает.
Существуют определенные сферы влияний, и иногда люди умирают вне их, а
иногда внутри их.
- Извините, но я все еще не совсем вас понимаю.
- Предположим, что вы умрете в Салеме, - она улыбнулась. - Салем -
это сердце, голова, живот и внутренности. Салем - это ведьмин котел. Как
вы думаете, откуда здесь взялись эти процессы ведьм? И почему они так
неожиданно закончились? Вы когда-нибудь видели, чтобы люди так быстро
приходили в себя? А ведь я - нет. Никогда. Появилось влияние, а потом
исчезло, но бывают дни, когда я думаю, что оно не исчезло навсегда. Смотря
с какой стороны.
- А оно зависит от чего? - меня заинтересовало это.
Она улыбнулась снова и подмигнула.
- От многих вещей. Она подняла лицо к небу. На ее шее было что-то
вроде повязки из сплетенных волос, скрепленных кусочками серебра и бирюзы.
- От погоды, от цены на гусиный жир. От многого.
Неожиданно я почувствовал себя типичным туристом. Я сидел здесь и
позволял, чтобы какая-то наполовину свихнувшаяся баба кормила меня
сказочками о ведьмах и о "сферах влияний", и вдобавок ко всему, я еще
воспринимал это серьезно. Наверняка через секунду предложит мне погадать,
если я ей соответственно заплачу. В Салеме, где местная Торговая Палата
заботливо эксплуатирует процессы ведьм в 1692 году как главную приманку
для туристов ("Бросаем на тебя сглаз", уверяют плакаты), даже нищие
пользуются чарами, как средством для рекламы.
- Извините, - сказал я. - Желаю вам приятного дня.
- Вы уходите?
- Ухожу. Было приятно с вами поговорить. Все это очень интересно.
- Интересно, но не очень правдоподобно, так?
- О, я вам верю, - уверил я ее. - Все зависит от погоды и от цены на
гусиный жир. Кстати, а какова сейчас цена гусиного жира?
Она игнорировала мой вопрос и встала, отряхивая крошки с поношенного
плаща жилистой старческой ладонью.
- Вы думаете, что я попрошайничаю? - резко спросила она. - Что в этом
дело? Вы думаете, что я - нищая и попрошайка?
- Совсем нет. Просто я уже должен идти.
Какой-то прохожий задержался рядом с нами, как будто чувствуя, что
дело идет к ссоре. Потом остановились еще один мужчина и женщина, кудрявые
волосы которой, освещенные зимним солнцем, создавали вокруг ее головы
удивительно светящийся ореол.
- Я скажу вам две вещи, - заявила древность дрожащим голосом. - Я не
должна вам этого говорить, но я скажу. Вы сами решите, предупреждение ли
это, или просто обычный вздор. Никто не может вам помочь, поскольку в этом
свете мы никогда не получаем помощи.
Я не ответил, а только недоверчиво посматривал на нее, пытаясь
угадать, была ли она обычной сумасшедшей или скорее необычной попрошайкой.
- Во-первых, - продолжала она, - вы не один, хотя вам так кажется, и
вы никогда не будете один, никогда в жизни, хотя временами вы и будете
молить Бога, чтобы он освободил вас от нежелательного общества. Во-вторых,
держитесь подальше от места, где не летает ни одна птица.
Прохожие, видя, что ничего особого не творится, начали расходиться,
каждый в свою сторону.
- Если вы хотите, вы можете меня проводить до площади Вашингтона, -
продолжала старуха. - Вы идете в ту сторону, верно?
_ Да, - признался я. - Тогда идемте.
Когда старуха подняла сумку и сложила свой красный зонтик, мы
направились вместе по одной из тропинок в западном направлении. Жабры были
окружены фигурным железным ограждением. Тени от штакетин падали на траву.
Было все еще холодно, но в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Уже
скоро придет лето, совсем другое, чем было в прошлом году.
- Мне неприятно, что вы подумали, что я мелю вам вздор, - заговорила
старуха, когда мы вышли на улицу с западной стороны площади Вашингтона.
1 2 3 4 5 6 7