Еще около двух месяцев мы ликвидировали повреждения, корректировали курс, а потом приходили в себя. Проблема Ирины, подруги Лозовского, оставалась открытой. Я к ней не возвращался, потому что просто не знал, как ее решить, но порой мне казалось, что Друг способен помочь и здесь. Если я его попрошу, если сумею объяснить, когда он сможет наконец меня услышать, в очередной раз пробудившись от своего долгого сна. На Обломке, ушедшем к Вольфа-359, не было реликта, это известно мне абсолютно точно. Что произошло там на самом деле - скорее всего, мы не узнаем никогда. Может быть, командиру Обломка не удалось справиться с охватившим команду безумием. У него не было Друга, ему некому было помочь, когда слабое звено внезапно лопнуло…
Друг - сильное звено в моей команде. Я бы сказал даже - самое сильное, и все его возможности мне до сих пор неведомы.
И лишь иногда - очень редко! - я спрашиваю себя: “Что ему, вечному и бессмертному, до меня, жалкого кусочка протоплазмы, чей жизненный срок измеряется лишь секундами его собственного существования? Зачем он нашел меня вновь после первой встречи на Обломке-15? Почему неустанно сопровождает меня и помогает в самые трудные моменты?..”
Засыпающий мерг - тот, кого люди называли реликтом, - сонно вслушивался в сигналы мозга партнера. Человек немного ошибался, но вряд ли имело смысл выводить его из заблуждения. Это всего лишь их первое совместное путешествие. Человек не умеет отличать одного мерга от другого, родителя от детенышей, которым пришла пора покинуть гнездо, где стало тесно. В прошлый раз спутником партнера был совсем другой мерг. Звезда их прежнего общего мира начинает гаснуть, хотя гнездо совершит еще не один десяток тысяч оборотов вокруг светила, пока человек это впервые заметит. Время для мерга действительно не имеет особого значения, но отчего не воспользоваться взаимной помощью, если пути их миграции совпали на коротком отрезке. У партнера возникли трудности, и мергу пришлось немного помочь ему, потому что он тоже не желал менять маршрут, намеченный изначально. Теперь путешествие завершится успешно, однако скоро их пути разойдутся навсегда. Люди слишком переменчивы и тем сложны для постоянного общения, учитывая, насколько коротка их жизнь. Этот человек, ставший партнером, счастливое исключение, единственный удачный контакт из множества прежних попыток, совершенных за тысячи оборотов гнезда вокруг звезды. Поэтому люди займутся своими делами, а мерг отправится дальше уже в одиночестве, чтобы когда-нибудь построить собственное гнездо.
Чувство печали было незнакомо мергу, но нечто похожее на сожаление он испытывал. Игры, которые придумал человек, ему нравились, жаль, что о них придется забыть. Все же мерг был еще так молод…
Юлий Буркин
АЛМАЗНЫЙ МАЛЬЧИК
Как только я его увидел, мне сразу стало как-то не по себе. Не то чтобы он мне не понравился… Что он - девушка, что ли, мне нравиться?.. Нет, просто что-то в нем было не то. А что - это я потом понял. Старпом Филиппов его приволок, уже прямо под самый конец погрузки.
- Этот, - говорит, - полетит с нами.
Пареньку лет семнадцать на вид, не больше, мулат, вроде, или креол.
- Ты в своем уме, Фил? - спрашиваю я. - На хрена он нам сдался? В нем же килограммов восемьдесят! Помножь на одиннадцать тысяч триста двадцать два и получишь, сколько баксов мы теряем от такого недогруза. Он же для нас золотым получается. Да что там золотым - алмазным! Я даже не спрашиваю про оплату за проезд, откуда у него бабки вообще, не говоря уж про такие?..
То есть ежели взять пассажира - на столько, сколько он весит, меньше придется пыльцы загрузить. Дорогая это штука - пыльца центаврийского папируса. А как ей дешевой быть, если она и рак лечит на раз, и саркому, и СПИД, а тащить ее аж с самой Альфы приходится?
- Брось, кэп, не жадничай, - отвечает Фил. - “Скупой платит дважды” - слышал такую поговорку? Денег у него, конечно, нет, но этот паренек нас в случае чего выручить может. Только не спрашивай как, я ему слово дал, что без крайней нужды не расскажу. Давай захватим. Как амулет.
Это называется “брать на понт”. В наших делах, в “беспошлинно-торговых”, народ суеверный и никаких талисманов-амулетов не чурается. У кого колечко волшебное, у кого просто примета - например, пописать перед стартом на обшивку, - у кого кисет с землицей родной на груди, а кто-то и кота или попугая с собой таскает. Но чтобы в этом качестве смуглокожий детина-центаврианец выступал, такого я еще не слыхивал.
Хотел я сказать Филу, мол, если не будет от парня толку, эту сумму из твоей доли вычтем, уже и рот открыл, но тут наткнулся на взгляд паренька, да пасть и захлопнул. Что в этом взгляде такого особенного было? А вот слушайте дальше.
Звали парня Лиехо, по-нашему он не понимал или делал вид, что не понимает. Фил с ним по-испански общался, а кроме него, на борту испанский никто не знал. Стартовали. Вошли в нуль. Тут нам по субъективному отсчету предстояло болтаться чуть меньше недели. Команда у нас стандартно-усеченная - шесть человек. Лиехо этот выходит седьмым на борту. Летим. То есть это только так говорится - “летим”, а по ощущению просто из нас жизнь вытягивают, ну, вы знаете, об этом и пишут много, и болтают.
Летим. Зубы ноют, кожа шелушится, тошнит непрерывно, понос таблетками давим, друг друга лютой ненавистью ненавидим. От себя-то тошно, а от других - тем более. Все вот так маемся, только Лиехо этот словно родился в нуле - чаек попивает, стерео смотрит, похохатывает, благо, там языковая опция есть. Моих потихоньку от него трясти начинает. День, два, три… Модест, нейроштурман-пилот, однажды и вовсе взбесился. Прямо за обедом. Самому ему кусок в горло не лез, а пассажир наш напротив него жаркое за обе щеки уписывает. Смотрел, смотрел на это Модест, да вдруг как заорет:
- А мы что, капитан, нанялись эту обезьяну катать?! У нас что, твою мать, экскурсионно-развлекательная яхта?!
Хотел, было, я ответить, но не стал, потому что Лиехо только глянул на него, и Модест сразу же заткнулся. А я еще раз подумал, так ли уж совсем этот мулат по-нашему не понимает? Но притих Модест ненадолго. Модест - не я. Модест и в хорошие-то времена - коварная и злобная бестия. Посидел он, посидел, посмотрел, как мулат жрет, потом вдруг наклонился вперед и легонько так дал ему пощечину. Вот просто так. Из какого-то свирепого любопытства. От тошности всего окружающего. Видать, он слышал про аборигенов все то же, что и я.
Лиехо перестал жевать, положил вилку на стол, помедлил и взял в правую руку нож. Мы все напряглись: без пассажира-то мы доберемся как-нибудь, а вот без штурмана нам крышка. Но мулат на обидчика не бросился. Наоборот. Он слегка откинулся на спинку кресла, а кончики трех пальцев левой руки, без большого и мизинца, положил на край стола. Потом посмотрел Модесту в глаза, не отрывая взгляда, взмахнул ножом и отсек себе эти пальцы.
Что тут началось! Кровища у него из обрубков хлещет, мы все повскакивали. Фил к мулату подбежал, руку вверх ему поднял и кричит: “Бинт! Дайте бинт!..” Гасан и Фат в гальюн ломанулись - блевать, я за аптечкой помчался… но краем глаза ухватил еще, как Модест упал без сознания на пол, стукнувшись сперва головой об стол, а главный его кореш, Копыш, бросился к нему…
Вот так весело мы и летели. Начал я тогда припоминать те самые россказни про аборигенов. Хотя, конечно, никакие они не аборигены, а потомки обычных беженцев. Нуль-генераторы ведь во время войны изобрели, и многие тогда с Земли в Глубокий Космос поперли. Без навигации, без гарантий, что обнаружат там нечто пригодное для жизни, без возможности связаться с Землей, без уверенности, что хоть кто-то до них куда-то добрался. С одной лишь надеждой, что новые миры будут гостеприимнее пылающего родного. Многие тогда погибли, но кое-кто нашел-таки свою землю обетованную. И теперь мы время от времени на них натыкаемся. Чаще всего на одичавших, иногда - на влачащих жалкое феодально-крестьянское существование. Ну и уж совсем редко на тех, кто построил хоть что-то приличное.
На Альфе аборигены ничего путного не построили. Бревенчатые дома на сваях посередь бесконечных болот да примитивное убогое хозяйство. Но слышал я байки, будто бы они совсем не боятся боли. То есть не то чтобы не чувствуют, а не боятся ее и все. И смерти не боятся. Что вроде бы напрочь у них отсутствует инстинкт самосохранения. Помню, когда мне это рассказали, я всерьез не принял, говорю: “Не может такого быть! Они бы повымерли все давно. Такой ведь в болоте будет тонуть - барахтаться не станет, или подойди к нему и души голыми руками, а он и не почешется”. “Нет, - объясняют мне, - неправильно ты думаешь. Они гордые очень. На гордости у них все держится и на честности”.
Не то чтобы я не поверил, а просто наплевать мне на это было. Ну, гордые и гордые, мне-то что до этого? А вот когда своими глазами увидел историю с пальцами, тогда и припомнил всю эту болтовню. Их в армию не берут, потому что они приказов не слушают, и все это - от пыльцы папируса, которой их в детстве наравне с материнским молоком пичкают. И это притом, что нормальный человек от дозы чуть выше лечебной коньки может отбросить… Ну вот и подошло время сказать, что я тогда в его взгляде увидел. Такое глубокое и такое пустое, как вакуум, безразличие, аж мурашки по коже побежали…
Пальцы у Лиехо отросли через сутки. Мои с ним старались лишний раз не сталкиваться, а Модест и вовсе стал питаться не со всеми, а в своей каюте. Я ему разрешил. Даже с удовольствием. А еще через два дня мы вышли из нуля на поглотители, тут нас и накрыли, и вот тогда я убедился, как верно поступил, что взял Лиехо на борт.
Копы сели нам на хвост сразу, как только мы показались в реале. Цацкаться они с нами не собирались и стали попросту палить из всех орудий. Им и груз не жалко, они даже не интересуются, что там у нас и откуда, у них установка на уничтожение, чтобы другим неповадно было. Чтобы не надеялись, а знали, что “контрабандист” и “труп” - слова-синонимы.
Но и нашу посудину так просто не возьмешь. Какой-никакой, а бывший военный эсминец. И у нас орудия имеются. Хотя это так - покуролесить напоследок. Потому что если уж попались, никуда нам не деться. Но и сдаваться толку нет: по инструкции полагается расстрел на месте. Разве что пассажира помилуют, если разберутся.
И вот уже трещат помятые палубы, и все мы прощаемся с этим светом, и воют, как полоумные, сирены, оповещая о пробоинах, и хрипит свои последние свирепые проклятия Модест, чья нервная система сейчас накоротко соединена с бортовыми контроллерами… И в тот момент, когда он сорвал с себя шлем и заорал: “Не могу больше!” - к его креслу Фил подвел Лиехо. “Какого черта?! - возмутился я тогда, не снимая пальцев с гашетки, но тут же подумал: - А почему бы и нет? Какая теперь разница?”
Парень нацепил шлем и закрыл глаза. Корабль дрогнул и совершил такой нелепый и дикий маневр, что у меня желудок слипся с мозгами, и я сразу же отрубился. Не совсем, а как бы впал в какую-то прострацию - среднее между обмороком и болевым шоком. А Лиехо все вертел и крутил кораблем. В какой-то момент даже ухитрился на миг уйти в нуль и тут же выскочить обратно в реальность. О таком приеме я и не слышал, да невозможно это просто с нашей оснасткой, а поди ж ты…
Помню еще один дикий момент, еще одну безумную картинку, которую я увидел, в очередной раз выпав из беспамятства. Фил стоит перед Лиехо на коленях и, черпая ложкой из разорванного мешка, пихает в рот нашему новоявленному нейроштурману-пилоту пыльцу, и тот жует эту отраву, не открывая глаз, на лбу у него что-то лопается, кровь фонтанчиками брызжет в потолок, а руки продолжают вертеть джойстики…
…Мы ушли от погони. Это был, наверное, первый случай в истории, когда попавший в засаду корабль с контрабандой ушел от погони. Модест, когда все стихло, подполз к креслу Лиехо и, плача, целовал его мертвые руки.
…Фил потом сказал мне:
- Чертовски жаль. Я не думал, что и впрямь дойдет до этого. Он объяснил мне, что теорию знает назубок и если будет заваруха, он нас выведет. Но сразу сказал, что, скорее всего, погибнет тогда. У их сознания нет тормозов. Он не просто сливается с кораблем, а становится им. Он мечтал побывать хоть где-нибудь…
…А я все думаю, может, мир стал бы лучше, если бы всех нас в детстве кормили пыльцой центаврийского папируса? Если бы все мы были такими, как наш алмазный мальчик. И даже черт с ним, пусть бы мы все жили в бревенчатых домах над болотами.
Макс Дубровин
ШМЕЛЯТА
Очкарик испугался не меньше, чем они. Он замер с занесенным над головой сачком, смешно подавшись вперед и полуприсев. Крупный черный жук с изогнутыми рогами снялся с пня и, басовито гудя, полетел прочь. Двигался он медленно, с достоинством, при желании его можно было догнать и накрыть капроновым куполком прямо на лету. Пацан, видимо, подумал о том же - на его лице сквозь настороженность проступила досада.
- Эй, ботаник, двигай к нам. - Зорик пришел в себя первым. - Не бойся, не тронем.
Парень опустил сачок и, подняв за лямку стоявшую у ног жестяную коробку, подошел к ребятам. На груди, позвякивая о пуговицы, болталась стеклянная банка. В банке что-то копошилось.
- Это у тебя там что?
- Шмели, молодая семья. Сам вывел. - Пацан поднял банку, чтобы было лучше видно. - Вот это, с крючочками на лапках, - самка, а вон то - два самца.
- А зачем ей столько самцов? - спросила Юлька.
- Они личинок будут высиживать.
- Самцы? Высиживать?
Очкарик засомневался.
- Я читал в одном файле, - неуверенно сказал он.
- Вот здорово! - открытие Юльку обрадовало.
- Брехня, - авторитетно заявил Зорик. Интерес подруги к очкарику и его дурацким шмелям ему не понравился. Не зная, как еще привлечь к себе внимание, он запустил руку за пазуху и достал маленькое яблочко. - А мы яблок наворовали. Дать?
Очкарик несколько секунд изучал деликатес, потом помотал головой.
- Они зеленые, понос будет.
- Подумаешь, понос! - Зорик выпятил нижнюю губу. - Зато вкусные.
- Кислые, - скривился очкарик, как от оскомины, - не созрели еще.
- Ишь, чего захотел! Созрелые небось капитанские детки кушают.
Юлька ткнула Зорика в бок и сделала большие глаза. Зорик запнулся и уставился на очкарика исподлобья.
- Тебя как зовут?
- Кирилл.
- Как в Оранжерею пробрался?
- Через двери.
- А где живешь?
- В Офицерской соте.
Надежда, что парень окажется свой, с Технического, или вовсе бродягой с Нижних Палуб, улетучилась. Да и кому здесь быть, кроме офицерских детишек. Зорику стало обидно, что он попался так глупо: не охране Оранжереи, не киберсадовнику, а хилому очкастому пацану. Собравшись с духом, он напрямик спросил:
- Заложишь?
- Нет. - Кирилл воровато огляделся, - Я сам без спросу, Допуск-карту подделал, капитанский доступ.
- Круто! - Зорик сразу зауважал очкастого. Подделывать карты не умел никто из его знакомых. Очень захотелось похвастаться чем-нибудь значительным. - Хочешь, нашу Дыру покажу?
- Какую дыру?
Осторожная Юлька дернула приятеля за рукав, но Зорик отмахнулся.
- Через которую мы с Технического в Оранжерею лазим.
- Вы с Технического? - не поверил Кирилл.
- А ты как думал! - подтвердил Зорик. - Так что, пойдем?
- Пойдем, - решился пацан, - показывай.
Дыру нашел пять лет назад старший брат Зорика. Нашел случайно, во время профилактического ремонта вентиляционных туннелей. Он сам тогда был еще мальчишкой-стажером и вместо того, чтобы сообщить кому следует, полез в обнаруженный люк и очутился в Оранжерее. Сын простого техника, он видел фрукты лишь по праздникам и, конечно, не смог побороть искушения. А потом уже было поздно: признаться - значило обречь семью на ссылку в Нижние Палубы.
Брат больше не бывал в Оранжерее, но со временем страх притупился, стало ясно, что его визит остался незамеченным, и он проболтался о дыре Зорику. Сначала один, а после, осмелев, вдвоем с Юлькой, тот стал регулярно наведываться в Оранжерею. В последнее время набеги на офицерский сад совершались чуть ли не каждый месяц.
- Здорово, правда? - Зорик перегнулся через край люка и плюнул в темноту.
- Ага. - Кирилл был впечатлен и не скрывал этого. - А глубоко там?
- Метров сто.
- Сто метров?! И вы по скобам…
- А то! - Зорик чувствовал себя настоящим героем. Кирилл сел рядом с новым другом, свесив ноги в пропасть, и водрузил на колени свой ящик.
- Яблок хотите? Спелых.
- Спрашиваешь, конечно!
Яблоки были огроменные, с кулак, и темно-темно красные. Вкуснее ни Зорик, ни Юлька в жизни не ели ничего.
- Это тебе не паста, - позавидовал Зорик. - Каждый день небось такие трескаешь?
- Да нет, пасту тоже приходится. Бе-е-е! - Кирилл высунул язык и скривился.
Все трое засмеялись.
- А у меня еще мёд есть, - вдруг прошептал Кирилл.
- Мед?! - Об этом лакомстве ребята знали лишь понаслышке. - Настоящий?
- Да, шмелиный.
- А разве такой бывает?
Вместо ответа Кирилл вынул из кармана горсть маленьких серых цилиндриков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Друг - сильное звено в моей команде. Я бы сказал даже - самое сильное, и все его возможности мне до сих пор неведомы.
И лишь иногда - очень редко! - я спрашиваю себя: “Что ему, вечному и бессмертному, до меня, жалкого кусочка протоплазмы, чей жизненный срок измеряется лишь секундами его собственного существования? Зачем он нашел меня вновь после первой встречи на Обломке-15? Почему неустанно сопровождает меня и помогает в самые трудные моменты?..”
Засыпающий мерг - тот, кого люди называли реликтом, - сонно вслушивался в сигналы мозга партнера. Человек немного ошибался, но вряд ли имело смысл выводить его из заблуждения. Это всего лишь их первое совместное путешествие. Человек не умеет отличать одного мерга от другого, родителя от детенышей, которым пришла пора покинуть гнездо, где стало тесно. В прошлый раз спутником партнера был совсем другой мерг. Звезда их прежнего общего мира начинает гаснуть, хотя гнездо совершит еще не один десяток тысяч оборотов вокруг светила, пока человек это впервые заметит. Время для мерга действительно не имеет особого значения, но отчего не воспользоваться взаимной помощью, если пути их миграции совпали на коротком отрезке. У партнера возникли трудности, и мергу пришлось немного помочь ему, потому что он тоже не желал менять маршрут, намеченный изначально. Теперь путешествие завершится успешно, однако скоро их пути разойдутся навсегда. Люди слишком переменчивы и тем сложны для постоянного общения, учитывая, насколько коротка их жизнь. Этот человек, ставший партнером, счастливое исключение, единственный удачный контакт из множества прежних попыток, совершенных за тысячи оборотов гнезда вокруг звезды. Поэтому люди займутся своими делами, а мерг отправится дальше уже в одиночестве, чтобы когда-нибудь построить собственное гнездо.
Чувство печали было незнакомо мергу, но нечто похожее на сожаление он испытывал. Игры, которые придумал человек, ему нравились, жаль, что о них придется забыть. Все же мерг был еще так молод…
Юлий Буркин
АЛМАЗНЫЙ МАЛЬЧИК
Как только я его увидел, мне сразу стало как-то не по себе. Не то чтобы он мне не понравился… Что он - девушка, что ли, мне нравиться?.. Нет, просто что-то в нем было не то. А что - это я потом понял. Старпом Филиппов его приволок, уже прямо под самый конец погрузки.
- Этот, - говорит, - полетит с нами.
Пареньку лет семнадцать на вид, не больше, мулат, вроде, или креол.
- Ты в своем уме, Фил? - спрашиваю я. - На хрена он нам сдался? В нем же килограммов восемьдесят! Помножь на одиннадцать тысяч триста двадцать два и получишь, сколько баксов мы теряем от такого недогруза. Он же для нас золотым получается. Да что там золотым - алмазным! Я даже не спрашиваю про оплату за проезд, откуда у него бабки вообще, не говоря уж про такие?..
То есть ежели взять пассажира - на столько, сколько он весит, меньше придется пыльцы загрузить. Дорогая это штука - пыльца центаврийского папируса. А как ей дешевой быть, если она и рак лечит на раз, и саркому, и СПИД, а тащить ее аж с самой Альфы приходится?
- Брось, кэп, не жадничай, - отвечает Фил. - “Скупой платит дважды” - слышал такую поговорку? Денег у него, конечно, нет, но этот паренек нас в случае чего выручить может. Только не спрашивай как, я ему слово дал, что без крайней нужды не расскажу. Давай захватим. Как амулет.
Это называется “брать на понт”. В наших делах, в “беспошлинно-торговых”, народ суеверный и никаких талисманов-амулетов не чурается. У кого колечко волшебное, у кого просто примета - например, пописать перед стартом на обшивку, - у кого кисет с землицей родной на груди, а кто-то и кота или попугая с собой таскает. Но чтобы в этом качестве смуглокожий детина-центаврианец выступал, такого я еще не слыхивал.
Хотел я сказать Филу, мол, если не будет от парня толку, эту сумму из твоей доли вычтем, уже и рот открыл, но тут наткнулся на взгляд паренька, да пасть и захлопнул. Что в этом взгляде такого особенного было? А вот слушайте дальше.
Звали парня Лиехо, по-нашему он не понимал или делал вид, что не понимает. Фил с ним по-испански общался, а кроме него, на борту испанский никто не знал. Стартовали. Вошли в нуль. Тут нам по субъективному отсчету предстояло болтаться чуть меньше недели. Команда у нас стандартно-усеченная - шесть человек. Лиехо этот выходит седьмым на борту. Летим. То есть это только так говорится - “летим”, а по ощущению просто из нас жизнь вытягивают, ну, вы знаете, об этом и пишут много, и болтают.
Летим. Зубы ноют, кожа шелушится, тошнит непрерывно, понос таблетками давим, друг друга лютой ненавистью ненавидим. От себя-то тошно, а от других - тем более. Все вот так маемся, только Лиехо этот словно родился в нуле - чаек попивает, стерео смотрит, похохатывает, благо, там языковая опция есть. Моих потихоньку от него трясти начинает. День, два, три… Модест, нейроштурман-пилот, однажды и вовсе взбесился. Прямо за обедом. Самому ему кусок в горло не лез, а пассажир наш напротив него жаркое за обе щеки уписывает. Смотрел, смотрел на это Модест, да вдруг как заорет:
- А мы что, капитан, нанялись эту обезьяну катать?! У нас что, твою мать, экскурсионно-развлекательная яхта?!
Хотел, было, я ответить, но не стал, потому что Лиехо только глянул на него, и Модест сразу же заткнулся. А я еще раз подумал, так ли уж совсем этот мулат по-нашему не понимает? Но притих Модест ненадолго. Модест - не я. Модест и в хорошие-то времена - коварная и злобная бестия. Посидел он, посидел, посмотрел, как мулат жрет, потом вдруг наклонился вперед и легонько так дал ему пощечину. Вот просто так. Из какого-то свирепого любопытства. От тошности всего окружающего. Видать, он слышал про аборигенов все то же, что и я.
Лиехо перестал жевать, положил вилку на стол, помедлил и взял в правую руку нож. Мы все напряглись: без пассажира-то мы доберемся как-нибудь, а вот без штурмана нам крышка. Но мулат на обидчика не бросился. Наоборот. Он слегка откинулся на спинку кресла, а кончики трех пальцев левой руки, без большого и мизинца, положил на край стола. Потом посмотрел Модесту в глаза, не отрывая взгляда, взмахнул ножом и отсек себе эти пальцы.
Что тут началось! Кровища у него из обрубков хлещет, мы все повскакивали. Фил к мулату подбежал, руку вверх ему поднял и кричит: “Бинт! Дайте бинт!..” Гасан и Фат в гальюн ломанулись - блевать, я за аптечкой помчался… но краем глаза ухватил еще, как Модест упал без сознания на пол, стукнувшись сперва головой об стол, а главный его кореш, Копыш, бросился к нему…
Вот так весело мы и летели. Начал я тогда припоминать те самые россказни про аборигенов. Хотя, конечно, никакие они не аборигены, а потомки обычных беженцев. Нуль-генераторы ведь во время войны изобрели, и многие тогда с Земли в Глубокий Космос поперли. Без навигации, без гарантий, что обнаружат там нечто пригодное для жизни, без возможности связаться с Землей, без уверенности, что хоть кто-то до них куда-то добрался. С одной лишь надеждой, что новые миры будут гостеприимнее пылающего родного. Многие тогда погибли, но кое-кто нашел-таки свою землю обетованную. И теперь мы время от времени на них натыкаемся. Чаще всего на одичавших, иногда - на влачащих жалкое феодально-крестьянское существование. Ну и уж совсем редко на тех, кто построил хоть что-то приличное.
На Альфе аборигены ничего путного не построили. Бревенчатые дома на сваях посередь бесконечных болот да примитивное убогое хозяйство. Но слышал я байки, будто бы они совсем не боятся боли. То есть не то чтобы не чувствуют, а не боятся ее и все. И смерти не боятся. Что вроде бы напрочь у них отсутствует инстинкт самосохранения. Помню, когда мне это рассказали, я всерьез не принял, говорю: “Не может такого быть! Они бы повымерли все давно. Такой ведь в болоте будет тонуть - барахтаться не станет, или подойди к нему и души голыми руками, а он и не почешется”. “Нет, - объясняют мне, - неправильно ты думаешь. Они гордые очень. На гордости у них все держится и на честности”.
Не то чтобы я не поверил, а просто наплевать мне на это было. Ну, гордые и гордые, мне-то что до этого? А вот когда своими глазами увидел историю с пальцами, тогда и припомнил всю эту болтовню. Их в армию не берут, потому что они приказов не слушают, и все это - от пыльцы папируса, которой их в детстве наравне с материнским молоком пичкают. И это притом, что нормальный человек от дозы чуть выше лечебной коньки может отбросить… Ну вот и подошло время сказать, что я тогда в его взгляде увидел. Такое глубокое и такое пустое, как вакуум, безразличие, аж мурашки по коже побежали…
Пальцы у Лиехо отросли через сутки. Мои с ним старались лишний раз не сталкиваться, а Модест и вовсе стал питаться не со всеми, а в своей каюте. Я ему разрешил. Даже с удовольствием. А еще через два дня мы вышли из нуля на поглотители, тут нас и накрыли, и вот тогда я убедился, как верно поступил, что взял Лиехо на борт.
Копы сели нам на хвост сразу, как только мы показались в реале. Цацкаться они с нами не собирались и стали попросту палить из всех орудий. Им и груз не жалко, они даже не интересуются, что там у нас и откуда, у них установка на уничтожение, чтобы другим неповадно было. Чтобы не надеялись, а знали, что “контрабандист” и “труп” - слова-синонимы.
Но и нашу посудину так просто не возьмешь. Какой-никакой, а бывший военный эсминец. И у нас орудия имеются. Хотя это так - покуролесить напоследок. Потому что если уж попались, никуда нам не деться. Но и сдаваться толку нет: по инструкции полагается расстрел на месте. Разве что пассажира помилуют, если разберутся.
И вот уже трещат помятые палубы, и все мы прощаемся с этим светом, и воют, как полоумные, сирены, оповещая о пробоинах, и хрипит свои последние свирепые проклятия Модест, чья нервная система сейчас накоротко соединена с бортовыми контроллерами… И в тот момент, когда он сорвал с себя шлем и заорал: “Не могу больше!” - к его креслу Фил подвел Лиехо. “Какого черта?! - возмутился я тогда, не снимая пальцев с гашетки, но тут же подумал: - А почему бы и нет? Какая теперь разница?”
Парень нацепил шлем и закрыл глаза. Корабль дрогнул и совершил такой нелепый и дикий маневр, что у меня желудок слипся с мозгами, и я сразу же отрубился. Не совсем, а как бы впал в какую-то прострацию - среднее между обмороком и болевым шоком. А Лиехо все вертел и крутил кораблем. В какой-то момент даже ухитрился на миг уйти в нуль и тут же выскочить обратно в реальность. О таком приеме я и не слышал, да невозможно это просто с нашей оснасткой, а поди ж ты…
Помню еще один дикий момент, еще одну безумную картинку, которую я увидел, в очередной раз выпав из беспамятства. Фил стоит перед Лиехо на коленях и, черпая ложкой из разорванного мешка, пихает в рот нашему новоявленному нейроштурману-пилоту пыльцу, и тот жует эту отраву, не открывая глаз, на лбу у него что-то лопается, кровь фонтанчиками брызжет в потолок, а руки продолжают вертеть джойстики…
…Мы ушли от погони. Это был, наверное, первый случай в истории, когда попавший в засаду корабль с контрабандой ушел от погони. Модест, когда все стихло, подполз к креслу Лиехо и, плача, целовал его мертвые руки.
…Фил потом сказал мне:
- Чертовски жаль. Я не думал, что и впрямь дойдет до этого. Он объяснил мне, что теорию знает назубок и если будет заваруха, он нас выведет. Но сразу сказал, что, скорее всего, погибнет тогда. У их сознания нет тормозов. Он не просто сливается с кораблем, а становится им. Он мечтал побывать хоть где-нибудь…
…А я все думаю, может, мир стал бы лучше, если бы всех нас в детстве кормили пыльцой центаврийского папируса? Если бы все мы были такими, как наш алмазный мальчик. И даже черт с ним, пусть бы мы все жили в бревенчатых домах над болотами.
Макс Дубровин
ШМЕЛЯТА
Очкарик испугался не меньше, чем они. Он замер с занесенным над головой сачком, смешно подавшись вперед и полуприсев. Крупный черный жук с изогнутыми рогами снялся с пня и, басовито гудя, полетел прочь. Двигался он медленно, с достоинством, при желании его можно было догнать и накрыть капроновым куполком прямо на лету. Пацан, видимо, подумал о том же - на его лице сквозь настороженность проступила досада.
- Эй, ботаник, двигай к нам. - Зорик пришел в себя первым. - Не бойся, не тронем.
Парень опустил сачок и, подняв за лямку стоявшую у ног жестяную коробку, подошел к ребятам. На груди, позвякивая о пуговицы, болталась стеклянная банка. В банке что-то копошилось.
- Это у тебя там что?
- Шмели, молодая семья. Сам вывел. - Пацан поднял банку, чтобы было лучше видно. - Вот это, с крючочками на лапках, - самка, а вон то - два самца.
- А зачем ей столько самцов? - спросила Юлька.
- Они личинок будут высиживать.
- Самцы? Высиживать?
Очкарик засомневался.
- Я читал в одном файле, - неуверенно сказал он.
- Вот здорово! - открытие Юльку обрадовало.
- Брехня, - авторитетно заявил Зорик. Интерес подруги к очкарику и его дурацким шмелям ему не понравился. Не зная, как еще привлечь к себе внимание, он запустил руку за пазуху и достал маленькое яблочко. - А мы яблок наворовали. Дать?
Очкарик несколько секунд изучал деликатес, потом помотал головой.
- Они зеленые, понос будет.
- Подумаешь, понос! - Зорик выпятил нижнюю губу. - Зато вкусные.
- Кислые, - скривился очкарик, как от оскомины, - не созрели еще.
- Ишь, чего захотел! Созрелые небось капитанские детки кушают.
Юлька ткнула Зорика в бок и сделала большие глаза. Зорик запнулся и уставился на очкарика исподлобья.
- Тебя как зовут?
- Кирилл.
- Как в Оранжерею пробрался?
- Через двери.
- А где живешь?
- В Офицерской соте.
Надежда, что парень окажется свой, с Технического, или вовсе бродягой с Нижних Палуб, улетучилась. Да и кому здесь быть, кроме офицерских детишек. Зорику стало обидно, что он попался так глупо: не охране Оранжереи, не киберсадовнику, а хилому очкастому пацану. Собравшись с духом, он напрямик спросил:
- Заложишь?
- Нет. - Кирилл воровато огляделся, - Я сам без спросу, Допуск-карту подделал, капитанский доступ.
- Круто! - Зорик сразу зауважал очкастого. Подделывать карты не умел никто из его знакомых. Очень захотелось похвастаться чем-нибудь значительным. - Хочешь, нашу Дыру покажу?
- Какую дыру?
Осторожная Юлька дернула приятеля за рукав, но Зорик отмахнулся.
- Через которую мы с Технического в Оранжерею лазим.
- Вы с Технического? - не поверил Кирилл.
- А ты как думал! - подтвердил Зорик. - Так что, пойдем?
- Пойдем, - решился пацан, - показывай.
Дыру нашел пять лет назад старший брат Зорика. Нашел случайно, во время профилактического ремонта вентиляционных туннелей. Он сам тогда был еще мальчишкой-стажером и вместо того, чтобы сообщить кому следует, полез в обнаруженный люк и очутился в Оранжерее. Сын простого техника, он видел фрукты лишь по праздникам и, конечно, не смог побороть искушения. А потом уже было поздно: признаться - значило обречь семью на ссылку в Нижние Палубы.
Брат больше не бывал в Оранжерее, но со временем страх притупился, стало ясно, что его визит остался незамеченным, и он проболтался о дыре Зорику. Сначала один, а после, осмелев, вдвоем с Юлькой, тот стал регулярно наведываться в Оранжерею. В последнее время набеги на офицерский сад совершались чуть ли не каждый месяц.
- Здорово, правда? - Зорик перегнулся через край люка и плюнул в темноту.
- Ага. - Кирилл был впечатлен и не скрывал этого. - А глубоко там?
- Метров сто.
- Сто метров?! И вы по скобам…
- А то! - Зорик чувствовал себя настоящим героем. Кирилл сел рядом с новым другом, свесив ноги в пропасть, и водрузил на колени свой ящик.
- Яблок хотите? Спелых.
- Спрашиваешь, конечно!
Яблоки были огроменные, с кулак, и темно-темно красные. Вкуснее ни Зорик, ни Юлька в жизни не ели ничего.
- Это тебе не паста, - позавидовал Зорик. - Каждый день небось такие трескаешь?
- Да нет, пасту тоже приходится. Бе-е-е! - Кирилл высунул язык и скривился.
Все трое засмеялись.
- А у меня еще мёд есть, - вдруг прошептал Кирилл.
- Мед?! - Об этом лакомстве ребята знали лишь понаслышке. - Настоящий?
- Да, шмелиный.
- А разве такой бывает?
Вместо ответа Кирилл вынул из кармана горсть маленьких серых цилиндриков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46