Я нахожусь уже внутри злого буркала, и ужасный его зрачок надо мной ломается пополам, длинная стальная прожилка вспыхивает и, ледяной искрой, пройдя без усилия комб, вонзается в мою грудь. Стропорез стандартный, никуда больше не торопясь, отмечаю я. И неторопливо же умираю. Неторопливость моя позволяет хорошо расслышать и понять слова, произносимые убийцей:
- Смердишь ты на сто кило вокруг, хобо! Как сто кило тухлятины!
Как же так, ведь я же этот… как его… хобо новик.
Вот тебе и вышел из standby. Буквально - весь вышел. Я умираю.
Ну и вот.
Имеем некие пальцы. Они ощупывают некое небольшое, меньше шарика для пинг-понга, мягкое волосатое полусферическое образование, имеемое в некоем данном пространстве. Образование имеет большую влажность. Влажность имеет свою липкость. И всё это как-то со мной связано, всё это я имею. Я имею к пальцам и волосатой мягкой полусфере некое, но прямое отношение. Я двигаю пальцами - и чувствую боль в полусфере. Это я ощупываю свою затылок. Который имею. А он меня.
А это что мы имеем ощупывать? Какая знакомая штука: рукоять стропореза. Торчит у меня посредине груди. (…) Колба (трбл.)

моя!
"Нож не трогай", - говорит Хич-Хайк. Я стремлюсь иметь его в поле зрения. Нахожу. Имею, вижу, как бы через чистое, но омываемое неспешными струями воды стекло. Хайк в шортах и распашонке - той самой его единственной паре, имеемой им в ходе его бенганнствования… Со словом "иметь" пора что-то решать, иметь его как-то. А в общем, Хайк выглядит отлично. Стоит свободно руки в бёдра - внутри островерхой арки.
"Хайк?"
"Не трогай, тебе говорят, нож! - повторяет Хайк. - Руку убери с ножа! Вот так. Привет, Марк!"
"Привет, Хайк, - отвечаю я, мне всё ясно, сделать ничего нельзя, жаль, только жаль, что я был убит не мушкетёром, а мертвецом. А голова моя у меня на плечах (шишка свидетельствует), и, значит, ничем от мертвеца я теперь не отличаюсь, а Хайка послали, вероятно, помочь мне перенести ужасную правду, поддержать меня в тяжёлую минуту. Не соображу только, хорошо это или плохо - что голова при мне. Может ли мертвец (согласен, ещё совсем свежий) сам себе отрезать голову? Сам себя похоронить? Бред - говорите вы? Перед смертью организм вбрасывает в мозг шоковую порцию адреналина, анестезируя его, не давая погибающему сойти от боли и страха с ума. Все мы умираем в здравом уме - под защитой своеобразного наркаута. Видимо, смысл в этом есть. То есть хочется верить, что смысл вообще хоть в чём-нибудь есть. Или был. Или будет.
Хорошая мина при плохой игре делается так.
"Ну, что, Хайк, я умер, что ли?" - спрашиваю я весело. Блю-э… бля бу… блюду стиль.
"Ты давно уже умер, Марк. Щ-11 тебя убила тогда, на пороге моей бутылочки".
"Я подозревал", - я стараюсь, чтобы прозвучало глубокомысленно, с оттенком небрежности.
"Ничего ты не подозревал, - говорит Хайк раздражённо. - Даром я, что ли, тогда с тобой возился? Подозревал он. Полсебя на тебя потратил, а Рину и Ксаву - целиком".
Значит, такое дело тут, реябта. Все вы спали, почти все вы - хоть раз в жизни видели сон. Выносимые иногда обо сне воспоминания вас, если вы человек серьёзный и положительный, заставляли испытывать примерное, немного ностальгическое недоумение. И - сожаление. Законы сна универсальны и дружественны чрезвычайно. Нет, кошмары есть, и вас едят, я не об этом, когда говорю о дружественности. С точки зрения бодрствующего, сны наполнены нелепостями и несуразностями, - но как же глубоко внутренне они обоснованы, и образом очевиднейшим! - когда вы спали. Вы летали - и удивляло вас, что ваши ночные шлёпанцы вам жмут, словно новые ботинки, - но в самом полёте-то ничего удивительного, летим, всё нормально, всё ясно, подумаешь; все летают.
Я совершенно понимал слова Хайка. Они меня не удивляли. И нож у меня в груди неудобен, но неудивителен. Я сижу, спиной чувствую клятый валун, которого здесь, на устеленном этаким туманцем десяти сантиметров от пСлу полЩ, набранном из мраморных плит, - нет. Неудивительно. Мраморный пол на ощупь под туманцем - мокрая холодная земля. Разумеется. Мраморный пол и туманец принадлежат неудивительному коридору, уходящему в точку. Коридор имеет профиль многократно увеличенной арки, оправляющей Хич-Хайка. Своды коридора остро смыкаются в чудовищной, зенитной вышине. Хич-Хай-кова арка не одинока. Их тысячи на протяжении коридора. Сам коридор и состоит из тысяч островерхих арок в тысячу ярусов. Совершенно неудобописуемо - но выглядит всё вполне устойчиво, удобно для зрения, мозгом переворачивается без труда и несбойно, - словом, коридор имел свои логику, историю и предназначение и не удивлял. Построено всё из мрамора. Чистый белый мрамор, немного больничный. Но нестерильный, живой, как огонь в фонаре обсли, только цвета не костёрного. Спим, словом, космачи. Туманчик на полу светится… но основной свет - от мрамора. Пахнет тоже мрамором. Откуда я знаю, как пахнет мрамор? Спим, космачи, спим: всё знаем.
"Осмотрелся", - утверждает Хич-Хайк.
"Осмотрелся. Пусть будет… Стало быть, ты меня тогда оживил", - утверждаю я в ответ.
"Воскресил, Марк. Вот точное слово".
"Так ты у меня, Хайк, типа бога?"
"Не богохульствуй, Марк. Бог - это очень серьёзное слово. Пореже с ним. Да и ни при чём оно тут. В нашей миссии Бог не участвует".
"ОК, Хайк, тебе видней. Тут ты серьёз, а я девственник. Теперь что - по этому коридору мне, и не бояться света?"
Хайк хмыкает.
"Извини, что тебя убили, Марк".
"Да ладно".
"Идиоты, что тебя послали, не знали, что ты старый хобо, с запахом. А мы тоже не сообразили! Привычка, видишь ли - что в хобо принимают грунты. Вообще мы думали, что с тобой только завтра встретимся. Ну, накладка. Извини, Марк. - Хайк пожимает плечами. - Все мы, по сути, земляне. Накладки у нас - образ жизни. Двигатели не заводятся, спички гаснут, прокладки текут, а музыканты - ублюдки… Что молчишь?"
"Слушаю тебя. Ума набираюсь. У меня это теперь хроническое".
"Вот как. Невопросно тебе?"
"Ты знаешь, Хайк, что я знаю, а чего не знаю. Да и спасибо за то воскрешение, раз так".
"Мы квиты по умолчанию, Марк, благодарность не принята. И ты очень удачно ко мне тогда попал - вторая тысяча лет ещё не истекла. Так что это я тебе должен".
"А! - говорю я. - Сокровища царей земных?"
"Ты не подозреваешь, Марк, насколько ирония всегда права".
"Так ты - "джинн", всё-таки?"
"Конечно. Но и бенганном я не притворялся. Я им стал, когда тебя воскресил. Я джинн, похожий на бенганна".
"ОК, - говорю я. - Но ты мне тогда ничего не должен. Я тебя спас - ты меня. Останемся друзьями".
"Но ведь ты же не нарочно умер?"
"А что, можно было подгадать?"
"Нет. Я о том и говорю. Ты не виноват, что умер. Виновата лотерея. Пять к одному и трём. Не забыл ещё? А твоя нестандартная реакция на Щ-11 - случайность в полной мере, над случайностью и боги не властны".
"Кстати, моя нестандартная реакция таки в теории описана - я отыскал. Но теория не предусматривает, наоборот, отрицает выживание пациента".
"Но тебе хватило времени войти ко мне в балок. Ты - мой аладдин. Не кто иной, как ты, откупорил бутылку. Ну, не один ты, конечно, вы все понемножку, но с остальными я расплатился".
"А, твоё чутьё на отказы".
"Да. Девять жизней я сохранил Палладине. Долг с большими процентами, плюс бонус. Но бутылку открыл ты".
"Сокровища царей земных", - повторил я.
"Старые сказки не лгут".
"А она старая?"
"Доледниковая, Марк. Но давай поговорим о насущном".
"А до сих пор мы витийствовали?"
"Не понял".
Я объяснил ему. Это слово я знал давно. Наконец нашёл, где ввернуть, и с удовольствием.
"Ну, можно сказать и так. Перейдём от небес к земле".
"Я должен потрудиться получить?"
"Я всегда был рад, что именно ты пришёл ко мне первым. Сам ты не умён, но твой язык - очень. Не обижайся".
"Мой язык, мой комплимент".
"Верно. Значит, так, хобо. Я реальный космач, пошёл в форвардную с Мартой за Солнечную Визу. Нам всем в дело поставили, помнишь? Моё желание вернуться… попасть на Землю было родом филии. Геофилии, как однажды пошутила… Одна товарищ. Я безумно хотел на Землю. Религиозно хотел. Настолько хотел, что мои молитвы услышали. На меня вышли, мне предложили сделку. Я выполняю квест - меня отправляют на Землю".
"Вот так вот. И квест?…"
"Ну, откровенно сказать, я не столько джинн, сколько посредник, Марк, между тобой и джинном. Я доставляю тебя к владельцу сокровищ царей земных. Вот мой квест".
"И зачем я владельцу?"
"Зачем ты ему - не знаю".
"Вот так вот?"
"Я посредник. Не болтаю лишнего. Не влияю".
"А говоришь - сокровища".
"Ты сказал о сокровищах".
"А назад мне хода нет?"
"Извини, Марк. Но от джинна не отвяжешься. Мы - существа твердолобые. Держим клятвы. С собой договариваться не умеем. Заслужили - получите. Чего бы это вам не стоило".
"Я буду рад, если ты попадёшь на Землю, Хайк".
"Я знаю, Марк, что ты будешь рад. Я очень высоко ценю твоё отношение ко мне. Оно мне тем более дорого, что ты не знал, что я тебя воскресил".
"Чушь. Кое-что я знал".
"Чушь. Ничего ты не знал. Не спорь со мной".
"Ладно, неважно. Я немного за тебя порадуюсь, потихоньку, ты и не заметишь".
"Не уверен уж я теперь, что стоит. Очень Земля планета… сложная. Боюсь, она меня вмиг излечит от моей геофилии. Но мне тоже нет дороги назад - сделка есть сделка, оплаченный товар будет доставлен независимо от желания клиента".
"Ух ты!"
"Я был космач начитанный".
"А с Землёй ты прав, Хайк… Я тут на землян поглядел… Ну а тот, кто…"
"Вот он - джинн натуральный".
"Ты меня интригуешь".
"Интригую, Марк, интригую. Давай прогуляемся".
"По коридору?"
"Ну да. Нам в ту сторону".
"По коридору - и не бояться света?"
Хайк наконец хохочет - чего я и добивался. Мне важно это.
"Да, да, да. Только сними ботинки, Марк: так надо. Мы пойдём не торопясь. И за нож не хватайся - угораздило же тебя…"
"Зато спокойно поболтали".
"Верное - истинно".
Я разуваюсь, составляю ботинки аккуратно у стеночки, подхожу к Хайку. Пол холодит ступни - приятно. Странно. Анестезия? Я отворачиваю манжету на рукаве. Контактный датчик сияет белым. Ничего себе, да у меня жар под сорок!
"Спокойно, хобо, - успокаивает Хайк, разобравшись в высказанном мной недоумении. - Ты странный. Тебе нож воткнули в солнце, сантиметр до позвоночника! Естественно, жар у тебя. Пошли".
"Пошли… Чего ты стоишь?"
"Я иду. Вперёд, дружище".
Способу передвижения Хайка я позавидовал. Я работал, шагал, а он - стоял себе в каждой из арок первого яруса по правую руку от меня, руки на груди сложив, и болтал себе со мной. Разговаривать было удобно - между Хайком пройденным и Хайком близящимся было всегда пять метров. Даже голос повышать не приходилось.
Мы о многом поговорили. Он всё сокрушался, что с об-слёй так вышло: "они" (Хайк и Ктототам) были заняты и упустили следить за выжившими в столкновении с ханой. "Следить?" - "Ну да, обсли на хану напали по приказанию… Ну, по нашему приказанию". - "Вашему?" - "Всё узнаешь, Марк. Многое". - "Посредник ты, и больше ничего…" - "Потерпи, Марк. Помнишь - "УРКУМ-МУКРУ"? Ты мне читал? "Увидишь ржавый камень…" - "…унаследуешь многое" - заканчиваю я. - "Вот и потерпи, пока не увидишь свой ржавый камень". - "Мне и белого вот так хватило"…
"Зачем было на марсиан-то нападать?" - спросил я в другое время пути. "Отгоняли их - за пределы слышимости". - "Слышимости? Зачем?" - "Тебя с ними не было, вот зачем. Зря они тебя сразу не взяли - все бы выжили". - "Убивать было необходимо?" Тут Хайк рассердился. "Обслю контролировать тяжело, Марк. А эти, которые на Эдем явились, - очень мощные. Специальные. В четыре сущности каждый, даром что оба из космачей. Спэб Герц да Номо Кемеров. Кемеров - знакомый мой… Невозможно было, чтобы они никого не убили. Это у них безусловный рефлекс". Я надолго замолчал. "Внезапно настигло чувство вины? - спросил Хайк, понимающе улыбаясь мне навстречу и провожая меня этой же улыбкой. - Понимаю тебя. Но зря, Марк. Тебя не утешит, когда я скажу, что ты вообще ни в чём давно уже не виноват, но - говорю это. Я ведь тебя затащил в пивную, и встретил с Очкариком". А ведь верно, сообразил я. Я ведь только что думал об этом. Я смотрю на Хайка с яростью. "Ну вот ты и начал правильней относиться к ситуации, - спереди и сзади - в два голоса, для убедительности и акцента, говорит Хайк. - Мы с тобой не друзья, Марк
Аладдин никогда не дружил с джинном. Это всё позднейшие напластования копоти и розовых цветов. Арабчонок смотрел на жизнь верно. Ты раб лампы, я бог лампы. Неравенство - гироскоп для отношений в любом мире, сколько их не… Друзей не существует, Марк. Нет равенства - нет друзей". - "Гироскоп, значит. Но база-то для гироскопа? Платформа? Что он стабилизирует и направляет, твой гироскоп?" - "Слово. То самое, что едино и для "слова", и для "клятвы".
Я приостановился, видя его и впрямую, и боковым зрением.
- Сделка?
- Слово. Слово, Марк, слово.
- А друг - не слово? Вот я произношу его: друг, друг. Что же ты не таешь?
Хайк молчит.
- Твой язык умнее тебя. Хорошо, что мы уже пришли.
Бесконечный коридор, как и все бесконечные коридоры, заканчивался дверью. Квадратной, стальной, на стальном косяке, со штурвалом запирания. Хайк вышел из своей арки, постоял, прижав ухо к металлу и прислушиваясь, крутанул штурвал (дверь отселась) и повернулся ко мне.
- Тихо!
Он толкнул дверь наружу. Ни дуновения, ни оттуда, ни туда, давления равны - у давлений бывает. Хайк высунулся в темноту, стоящую в проёме, огляделся в ней, подошёл ко мне и стал сбоку от меня, справа.
- Мы пришли, Марк. Сейчас мы расстанемся. Не знаю, увидимся ли ещё. Если и да, то один раз и коротко. Но ведь в Космосе не прощаются?
- Флагами машут, - сказал я.
- Прости меня, за то что я прав, - сказал он. - Не простишь - тогда хоть не обижайся.
- Ладно. Спали в одном личнике.
Он положил мне левую руку на спину, правой взялся за рукоять стропореза.
- Первое время ты не очень хорошо будешь помнить эту нашу встречу. Но всё восстановится. Не бойся. Не больно, не больно. Не упирайся. Расслабься. Флаг.
И он выдернул из меня нож, и дослал меня толчком в спину по ходу выходящего клинка - в занавесь темноты. Я вытянул навстречу ей руки и удержался на ногах, сразу принявшись в холодную мокрую силовую решётку на корме полутанка 50.


ГЛАВА 27. ECCE HOBO, ИЛИ ГНОР ПО ИМЕНИ ПОРОХОВ

Я двинулся вдоль левого борта, ведя ладонью по фарфору обшивки. Прежде я не приближался к наземным машинам за ненадобностью, с закрытыми глазами на ощупь определить, где на полутанке что, не мог. Но вот я нащупал трапик в две ступеньки. Некоторое время лез вверх по нему, словно ступенек там было десяток. Ступеньки резали босые ноги. Вдруг громко скрипнуло - я задел и сдвинул открытую дверцу. Я замер, вслушиваясь. Сейчас вспыхнет прожектор на башне ЭТАЦ, меня ярко осветят и попадут мне в голову из скорчера с первого раза. Или страшные костяные лапы мертвеца обхватят меня, и клыки - вопьются мне… Брошусь назад, покачусь и поползу, если что, подумал я, сдерживая нервный смех. Я ждал, я не боялся. Ничего не происходило. Я поднялся на вторую ступеньку. Руки попали внутрь кабины - в тепло. Да. В кабине было намного теплей, и воздух был другой. Спящее электричество берегло себя.
Всё выключено. Фальшивая, холодная флуоресценция марок и указателей не радовала, но определиться в кабине помогла. Я сел в кресло водителя. Прихлопнул дверцу. Спора-мин. Это непременно. Адреналином долго не пропитаешься. Аптечка… да вот она, добрый красный крест. Вышла из крепления легко и беззвучно. Немного, несколько минут отдохнуть. Потом - ущелье. Фонарик. И вообще надо пошарить по танку: бельё, еда, снаряжение… ботинки. Я опустил спинку пассажирского кресла, чтобы пролезть в салон.
Дверцу кабины слева рывком распахнули снаружи, вдруг проснулся автомат, и во вспыхнувшем свете зелёной потолочной лампочки я увидел Яниса Порохова. С тех пор - все двенадцать с половиной средних часа нашего с ним сосуществования в одной точке мира - мне так и чудился на его лице - и на всей его фигуре - стойкий зеленоватый тон…
Я замер, вися на полусогнутых над водительским креслом. Между моим лицом и его лицом было дециметра два. Не берусь представить, что выражало моё, а он - взирал на меня со спокойным любопытством. Неторопливо что-то жевал по часовой стрелке.
- Ecce hobo! - воскликнул он секунд через семь паузы. - Привет, парень! Какой язык? - деловито спросил он. - Надеюсь, не английский? А то я уже с вами запутался; скажи что-нибудь, парень.
- Что-нибудь, - сказал я.
Он засмеялся, зажав в зубах свою жвачку.
- Тарантино бессмертен! А "Звёздные войны" ты смотрел?
Пока я метался между "нет" и "не понимаю", он взял и спрыгнул вниз.
- Вылезай из вездехода и пойдём, - услышал я.
- Куда? - спросил я.
- Никуда, - ответил он и опять засмеялся. Обычный человеческий смех.
Самый страшный кошмар в Космосе - любой космач скажет, если его припереть, хоть какой он ни серьёз, - покрытая хищно шевелящимися каплями конденсата неосвещённая приборная доска в боковом свете местной звезды через обмётанный инеем иллюминатор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59