- Папа, я рассказала тебе все как было. Что ты еще хочешь от меня
услышать?
- Я хочу, чтобы ты поведала мне о ваших общих знакомых. Что у вас за
компания такая?
- Нет у нас никаких общих знакомых! Я его видела один-единственный раз,
даже не разговаривала с ним.
- В таком случае поясни, будь так любезна, что он имеет в виду, когда
пишет: "Я никому не позволю отзываться о тебе плохо"?
- Я не знаю! Папа, я, правда, не знаю... Почему ты мне не веришь?
- Потому что я разумный человек, в отличие от тебя, и умею мыслить на
уровне нормальной здравой логики, а не на уровне сопливых романтических
эмоций. Из того. что я прочел в этих письмах, и из того, что ты мне тут
рассказала, выводов может быть только два: или ты мне лжешь, или он
сумасшедший, подверженный галлюцинациям. Ему кажется, что у вас есть общие
интересы и общие друзья, которые что-то говорят о тебе. Если такие
друзья-приятели есть, значит, ты меня обманываешь. Если их нет, значит, у
твоего поклонника не все в порядке с головой. Ты можешь предложить мне третий
вариант?
Никакого третьего варианта Женя придумать не могла. Она знала точно, что
общих знакомых у нее с тем юношей нет. Или все-таки есть, только она об этом
не знает? Но и согласиться с тем, что человек, который смотрел на нее со
страстной влюбленностью, сумасшедший, она не хотела. Ни за какие сокровища
мира она не согласилась бы признать, что первое и пока единственное в ее жизни
романтическое приключение является следствием не Любви с Первого Взгляда, а
банального умопомешательства.
- Значит, так, - сказал в заключение отец, не дождавшись от нее
вразумительных объяснений, - эти письма я забираю. Я попрошу своих знакомых,
чтобы они поработали с ними и оградили тебя от его приставаний.
- Он не пристает ко мне, - Женя еще пыталась слабо сопротивляться, но уже
понимала, что все кончено. - Он не сделал мне ничего плохого.
- Пока не сделал. И я не собираюсь ждать, когда он надумает своей больной
головой, что должен тебя убить или изнасиловать.
- Папа!
- Закончим на этом. Тут нечего больше обсуждать. Могу добавить только
одно: мне жаль, что моя дочь оказалась круглой дурой, не понимающей
элементарных вещей. Вместо того, чтобы сразу распознать в этом поклоннике
психически больного и поставить своего отца в известность о его приставаниях,
она вбила себе в голову идиотскую историю о неземной любви и не желает
считаться с очевидными фактами.
Отец говорил о Жене в третьем лице, и это неоспоримо свидетельствовало о
том, что он взбешен. Конечно, он был резок, даже груб, но к такому обращению
Женя давно привыкла, а вот "моя дочь" вместо обычного "ты" было проявлением
крайней степени гнева и отвращения. Отец великолепно владел собой и никогда не
повышал голоса, и о его настроении Женя догадывалась только по тем словам,
которые он выбирал, разговаривая с людьми.

Глава 4
Ох как не любил Сурин эти встречи! Отчего-то ему казалось, что по
телефону общаться с Рубцовым куда безопаснее. Скорее всего он полагал, что
дело, изложенное в телефонном разговоре, наверняка несложное и не таящее
никакой угрозы, тогда как для дела, изложенного при личной встрече, придется
напрягать все связи, возможности и извилины. Как многие государственные
служащие, Василий Никанорович Сурин ничего не имел против того, чтобы получать
деньги, но страшно не любил эти деньги отрабатывать. Когда накануне поздно
вечером Рубцов позвонил ему домой и обычным своим спокойным тоном заявил, что
надо бы встретиться, сердце Сурина нехорошо заныло. Весь остаток вечера он по
мелочам собачился с женой, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на детях,
которые, как все обычные дети, давали повод для окрика ежеминутно, если не
ежесекундно.
- Вася, ты бы лег уже, что ли,-с досадой сказала жена после его
очередного выпада. - Ты когда устаешь - совсем невыносимый становишься. В
отпуск тебе пора.
Сурин промолчал и со скорбной миной отправился в ванную. В отпуск, в
отпуск... Сам по себе отпуск, конечно, дело хорошее, но к Рубцову никакого
отношения не имеющее. От
Рубцова ни в какой отпуск не уедешь и даже на пенсию не уйдешь.
Всю ночь он промаялся какими-то бестолковыми снами, в которых то летел в
самолете, то ехал на велосипеде и знал, что нужно обязательно поспеть к сроку,
иначе Рубцов сурово накажет. Куда именно он должен был поспеть и каков этот
срок, во сне обозначено не было, но страх перед гневом Рубцова затмевал все
вокруг. Проснулся Сурин разбитым и потным, чувствуя во рту противную
кисловатую горечь, будто вечером принял спиртного сверх меры и закусил пачкой
плохих сигарет.
Встреча у них была назначена на час дня в баре с почти неприличным
названием "Пивнушка". Но название было, пожалуй, единственным недостатком
этого заведения, расположенного на Ленинском проспекте. Во-первых, это
достаточно близко от места службы Сурина, и он вполне успевал использовать для
встречи свой обеденный перерыв. Во-вторых, "Пивнушка" находилась достаточно
недалеко и от офиса Рубцова, обеденный перерыв у которого был ненормированным,
но который временем своим все-таки дорожил. И в-третьих, кормили там более чем
прилично, хотя и дороговато по меркам суринской государственной зарплаты. Но
на чистую зарплату Василий Никанорович уже давно не жил.
Рубцов появился, как всегда, минута в минуту, спокойный, сдержанный,
холеный, будто не стояла на улице тридцатипятиградусная жара. В строгом
деловом костюме, при галстуке. "Он, наверное, вообще не потеет, - некстати
пришло в голову Сурину, изнемогавшему в рубашке с короткими рукавами. - Не
человек, а машина".
Заказав обед, Рубцов приступил к делу. Чем дольше Сурин его слушал, тем
больше изумлялся. И из-за такой чепухи он всю минувшую ночь маялся кошмарами?
- Послушай, тебе не кажется, что ты с жиру бесишься? - без обиняков
спросил он Рубцова. - Что ты привязался к девчонке? Подумаешь, придурок
какой-то письма ей пишет, так что теперь, всю российскую милицию на ноги из-за
этого ставить?
- Ты меня плохо понял, - медленно произнес Рубцов, глядя на него
холодными ясными глазами. - Евгения - моя единственная дочь, усвой это, будь
так любезен, раз и навсегда. Более того, у моей единственной дочери плохая
наследственность, очень плохая, я рассказывал тебе, что такое была ее мать и с
каким трудом я отвоевывал у нее своего ребенка. Я не могу допустить, чтобы
Евгения пошла по ее стопам, и готов сделать все, чтобы это предотвратить.
- Да не валяй ты дурака! - вспыхнул Сурин. - При чем тут
наследственность? Она что у тебя, пьет, шляется, наркотиками балуется? Ты ни
на шаг ее от себя не отпускаешь! Какая связь между этими письмами и
наследственностью? Может, ты думаешь, что она станет проституткой только
оттого, что их прочтет? В конце концов, следи за почтовым ящиком сам,
перехватывай письма - и она не будет больше их читать. Зачем ты меня-то этим
нагружаешь? Можно подумать, если ты найдешь этого парня, то наследственность
никогда не сработает. Знаешь, как в народе говорят? Кому суждено быть
повешенным - тот не утонет. Что твоей Евгении на роду написано, то и будет, а
письма тут совершенно никакой роли не играют.
Ему казалось, что он говорит убедительно и логично, и сейчас Рубцов
улыбнется, похлопает его по плечу и скажет: "Ты прав, Вася, что-то я
перемудрил с перепугу. Забудь об этом, давай лучше отбивную есть, а то
остынет". Но Рубцов почему-то этого не сказал. Глаза его стали еще светлее и
холоднее, словно внутри головы выключили отопление, и казалось - еще несколько
секунд и все лицо его подернется инеем.
- Ты меня действительно не понимаешь или не хочешь понимать? - спросил
Рубцов. - Если ты не понимаешь, то я тебе объясню попроще, подоступней.
Евгении уже девятнадцать лет, я делаю все возможное, чтобы контролировать ее
поведение, но я не в состоянии быть рядом с ней двадцать четыре часа в сутки.
И вот выясняется, что в тот момент, когда меня не было рядом, она
познакомилась с каким-то странным типом, который теперь пишет ей странные
письма с более чем странными признаниями. Более того, он утверждает, что
никому не позволит говорить о ней плохо. Кто это, хотел бы я знать, плохо
отзывается о моей дочери? Что это за круг общения, о котором я ничего не знаю?
Евгения уверяет, что не понимает, о чем идет речь, и из этого могут быть
только два вывода: либо она лжет, либо у автора этих писем не все в порядке с
головой. Я слишком хорошо знаю свою дочь, чтобы допустить, что она может так
лгать. Я уверен, что ее поклонник - сумасшедший, потому что только сумасшедшие
могут сегодня, в конце двадцатого века, писать письма практически незнакомой
девушке. Он знает, где живет моя дочь, и где гарантия, что он не захочет
сблизиться с ней? Где эта гарантия, я тебя, Вася, спрашиваю? И я не хочу сутки
напролет проводить в тревоге, опасаясь, что Евгения может стать жертвой
маньяка. Я пытался поговорить с ней, вразумить, напугать, но она и слышать
ничего не хочет, она не верит в то, что этот парень - псих, она полна дурацких
романтических мечтаний и идиотских представлений о большой любви. Она не
станет проявлять осторожность, если снова встретит его на улице. Поэтому я
хочу, чтобы ты его нашел и убрал куда-нибудь подальше, в тюрьму, например. Я
ясно объясняю?
- Вполне, - буркнул Сурин, - как для полных идиотов.
- Для полных идиотов я объясняю по-другому, - надменно улыбнулся Рубцов.
- А для тебя персонально добавлю еще кое-что на тот случай, если ты не хочешь
меня понимать. Ты, Васенька, всегда должен стремиться к тому, чтобы понимать
меня как можно лучше. Это в твоих интересах, и я буду очень удивлен, если
вдруг окажется, что ты этого не знаешь. Но ведь ты это знаешь, правда?
- Знаю, - процедил сквозь зубы Сурин, не поднимая глаз от отбивной,
которая еще десять минут назад источала такой аппетитный аромат, а теперь
казалась просто тошнотворной. - Давай письма, я подумаю, что можно с ними
сделать.
Рубцов протянул ему плотный белый конверт.
- Ты не подумаешь, Васенька, что можно сделать, а сделаешь все, что
можно. Найди человечка, который займется этим, я оплачу его работу. Только
человечек должен быть толковым и достойным доверия.
- О каких деньгах я могу с ним говорить? - спросил Сурин.
- О любых. Работа должна быть сделана. Меня устроит любой результат, лишь
бы он соответствовал реальности, а не был плодом наглых фантазий, ты понимаешь
меня? Я даже готов услышать, что Евгения обманывает меня по-крупному, что у
нее завелась какая-то компания, о которой я ничего не знаю, и в этой компании
кто-то имеет основания плохо отзываться о ней. Но я должен знать правду.
"Правду, правду, - злобно думал Сурин, возвращаясь на службу. - Правду
ему подавай, правдолюбец хренов! Из-за его любви к правде я теперь должен
задницу рвать в поисках опера, который возьмется поработать с этими письмами.
Конечно, хорошо, что Рубцов платит за работу, за деньги-то человека легче
найти, но ведь в этом деле не каждый сгодится. Толковый и достойный доверия!
Где ж его взять, такого распрекрасного?"
Однако к вечеру в помутневшей от жары и ежедневной служебной текучки
голове Сурина забрезжила идея. Истины ради следует заметить, что идея не
самостоятельно забрела в его голову, а была подкинута сведениями из справки о
работе подразделений уголовного розыска за прошлый год. В этой справке наряду
с прочими упоминалось запутанное и прогремевшее на всю Москву дело об
убийствах, при совершении которых преступник оставлял рядом с трупами какие-то
игрушки. В справке упоминались и фамилии особо отличившихся оперативников -
подполковник Каменская А.П., капитан Доценко М.А., старший лейтенант Зарубин
С. К. Каменскую Сурин сразу отбросил - подполковник, да еще с Петровки, ну ее,
связываться с такой. Выбирая же между равно неизвестными ему М.А. Доценко и
С.К.Зарубиным Василий Никанорович бездолгих раздумий отдал предпочтение
Зарубину. Во-первых, самый молодой (судя по званию), и, стало быть, как все
молодые, нуждается в деньгах, взятками и поборами еще не успел нахапать
столько, чтобы надолго хватило, во-вторых - без лишнего гонора (раз трудится в
округе, а не на Петровке), а в-третьих - достаточно толковый, сумел проявить
себя в таком сложном деле. Мнения о моральном облике работников уголовного
розыска Василий Никанорович был весьма невысокого, впрочем, мнение это
распространялось на всех без исключения сотрудников системы МВД и опиралось на
богатый, в том числе и собственный, опыт. Главным же преимуществом неведомого
пока еще С.К.Зарубина было то, что служил он не где-нибудь, а в том самом
Центральном округе Москвы, на территории которого как раз и проживал Рубцов.
То есть имелась прямая и абсолютно оправданная возможность обратиться к
Зарубину, не обнародуя связь Рубцова с Суриным.
Выяснить номер служебного телефона Зарубина большого труда не составило,
куда сложнее было объясняться по этому поводу с Рубцовым.
- Тебе нужно, чтобы еще один ушлый мент знал о наших отношениях? Позвони
Зарубину, договорись о встрече, изложи свое дело. Он тебя в любом случае не
отфутболит, зачем ему на своей территории проблемы с психом, который пристает
к девушке, - говорил он вечером Рубцову по телефону. - Давай завтра
встретимся, я верну тебе письма, и пойдешь к нему сам.
Против ожиданий, Рубцов воспринял такое предложение довольно спокойно,
хотя Сурин знал, что спокойствие это, как правило, оказывается обманчивым. Но
как бы там ни было, Рубцов согласился, и у Сурина камень с души свалился. Зря
он вчера так переживал, вот все и обошлось.
* * *
Звонок неизвестного мужчины, представившегося Рубцовым, застал Сергея
Зарубина врасплох. Он только-только сменился с суточного дежурства и
мучительно размышлял, ехать ли домой отсыпаться или поделать что-нибудь
полезное. Дежурство выдалось на редкость спокойным, видно, удушливая жара
нынешнего года, в отличие от прошлогодней, досталатаки не только
законопослушных граждан, но и криминально озабоченных субъектов, которые,
намаявшись за день в борьбе с потом и зноем, ночью предпочли хоть немного
отдохнуть. Сергею удалось вполне прилично выспаться (в три приема минут по
сорок каждый) на составленных в ряд стульях, и к тому моменту, когда надо было
сдавать дежурство, он чувствовал себя полным сил. Однако после суток оперу
положен отдых, иными словами - честно заработанное свободное время в будний
день, и Зарубину жалко было этим не воспользоваться. С другой стороны, столько
дел надо переделать... Во время этого сложного и кропотливого процесса
взвешивания "за" и "против" как раз и раздался телефонный звонок с просьбой о
встрече.
- Приходите в управление, я вас подожду, - предложил Сергей.
Интересно, согласится на это его собеседник или откажется. Отказ
появиться в окружном Управлении внутренних дел свидетельствовал бы о том, что
у господина Рубцова есть проблемы, представляющие интерес для оперативника.
Например, он хочет поделиться строго конфиденциальной информацией, или
собирается предложить Зарубину взятку за изменение направления работы по
какому-нибудь делу, или он попал в тяжелую ситуацию и нуждается в помощи, о
которой никто не знал бы. Но человек, представившийся Рубцовым, с готовностью
принял предложение, уточнил номер кабинета и пообещал приехать минут через
двадцать пять - тридцать. Зарубин поскучнел. Наверняка очередной жалобщик,
недовольный тем, что соседи слишком громко шумят по ночам, или тем, что ктото
ставит машину прямо под его окнами, а сигнализация на ней то и дело включается
и спать мешает. Такими жалобами жители округа буквально засыпали участковых, а
не добившись толку, переключались на оперсостав. Жаловались на соседей, на
автовладельцев, на владельцев крупных собак (их выгуливают без намордников, а
вдруг покусают?), на владельцев киосков, торгующих спиртным (я вчера купил
водку, какой-то странный вкус у нее, вы бы проверили, а вдруг она
фальсифицированная, он же весь город этой водкой отравит), жаловались на все,
на что только можно жаловаться. И сегодня, после суточного дежурства, имея
полное и законное право на свободный день, Сергею страшно жалко было терять
время на выслушивание очередной кляузы.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги '23. Когда боги смеются'


1 2 3 4 5 6 7 8 9