- Посмотрите хорошенько, ведь это отпечаток босой ноги.
Тут я только заметил, что на слое серой пыли остались следы пальцев.
Это обстоятельство заставило меня внезапно вздрогнуть.
- Теперь вы поймете, в чем дело, - продолжал Гинтарас, заметив мое
волнение и тот интерес, с которым я вновь принялся рассматривать отпечаток
большой грубой ноги. - Тут творится какая-то чертовщина. Этот босой
человек или дьявол расхаживал повсюду, я находил его следы на третьем
этаже и в подвалах, но еще ни разу не видел его самого и полагаю, что
никто его не увидит.
Мы невольно говорили шепотом, так как в этой части здания эхо
повторяло каждое слово, и глухие голоса камней производили до крайности
неприятное впечатление. У меня очень тонкий слух, и в тот момент, когда
Гинтарас замолчал, я услышал осторожные мягкие шаги в той самой галерее,
которую только что прошел.
- Он там! - сказал я поднимая руку и чувствуя, как мгновенно замерло
сердце.
- Скорей! - закричали разом я, Гинтарас и звучные стены.
Стуча ботинками по истертым плитам, мы бросились ко входу в тоннель и
мгновенно пробежали его, но всюду было пусто и тихо, только на башне над
нашей головой скрипел и стонал заржавленный флюгер.
Когда я вернулся в уютную комнату Гула и уселся в мягкое удобное
кресло, вся эта история начала постепенно утрачивать свои жуткие
очертания, и мое поведение мне самому стало казаться смешным и нелепым.
Испугаться следа чьей-то босой ноги! Как будто в монастырь не мог зайти
какой-нибудь крестьянин или пастух, пожелавший укрыться от дождя или
осмотреть заброшенное здание, в которое можно проникнуть через десятки
входов и разбитые окна. Я и Гинтарас так кричали что непременно должны
были напугать этого бедняка, который, вероятно, без оглядки бежит теперь
под продувным дождем. Может быть, я увидел бы его в окно, если бы горизонт
не закрывали большие деревья, росшие вокруг овального пруда с
темно-зеленой водой. Этот угол запущенного и заброшенного парка под окнами
Гула производил такое же мрачное, тоскливое впечатление, как и само
здание. Вода застыла, умерла, и казалось, никакая буря не могла
всколыхнуть гладкую поверхность искусственного озера, среди которого
чернели две наполовину затонувшие лодки. В деревьях не чувствовалось
жизни, не видно было веселого, радостного трепетания листьев и ветвей,
слившихся в одну бесформенную тяжелую массу. На месте Гула я предпочел бы
наглухо закрыть эти окна и целый день пользоваться электрическим светом,
лишь бы не видеть угнетающей картины тления и разрушения. Вечер я провел в
одиночестве, скучая над каким-то ученым трактатом о радиоактивных
веществах. К ужину мы все снова собрались в монастырской столовой. Свет
лампы, спускавшейся с потолка, падал на угол стола и на небольшую часть
каменного пола - все остальное пространство оставалось во мраке: там шла
своя жизнь, странная, чуждая и непонятная для нас.
Мои новые знакомые завели сначала ученый спор об источниках атомной
энергии, в котором я ничего не понимал.
Но потом разговор перешел на более интересную для меня тему.
- Такая дождливая и темная ночь, как сегодня, очень удобна для этого
проклятого Икса, - сказал Варт, оглядываясь в ту сторону, где смутно
виднелся ряд глубоких оконных ниш. - Вы осмотрели двери, Циранкевич?
Капитан молча кивнул головой.
- Кто этот Икс? - спросил я.
Варт пожал плечами.
- Об этом я знаю не больше вашего, за исключением того, что встреча с
этим человеком может иметь очень скверные последствия для него и для меня.
Я вопросительно посмотрел на Гула.
- Видите ли, - сказал профессор, - с некоторого времени наша
лаборатория и заключенные в ней материалы представляют такую ценность, как
если бы здесь хранилось все золото швейцарского банка. Радионит и,
главное, искусство его приготовления в переводе на деньги означают
миллиарды долларов. Собственно, нет, не может быть такой суммы, в какую
возможно было бы оценить мое изобретение.
- Наше изобретение! - поправил Варт.
Я с трудом скрыл недоверчивую улыбку при взгляде на грязную скатерть,
серые дешевые тарелки и блюдо с отбитым краем, которое стояло перед этими
сказочными богачами.
- Не знаю, каким путем, - продолжал Гул, - кому-то, несмотря на всю
нашу осторожность, удалось довольно точно ознакомиться со свойствами
радионита. Месяца за два до вашего приезда, почти в тот самый день, когда
производились первые опыты с радионитом, мы получили письмо...
- И довольно странным способом! - прервал Капсукас профессора. - Мы
нашли конверт на этом столе, на том месте, где стоит ваш прибор.
- Вот это письмо, - сказал Циранкевич, протягивая мне вчетверо
сложенный лист бумаги.
Развернув его, я увидел несколько строк, написанных твердым,
размашистым почерком:
"Профессор Гул и его друзья извещаются, что они должны не позднее
конца марта составить подробное описание приготовления радионита и
положить рукопись сзади алтаря, в круглой часовне. В противном случае все
они будут приговорены к смерти, и ни один из них не покинет этого
монастыря".
Вместо подписи стояла большая буква X.
- Подобные же письма мы получали еще два раза, - продолжал Гул. - По
некоторым причинам я считаю дело очень серьезным, и поэтому просил вас
ехать в открытом автомобиле, чтобы вы не подвергались той опасности,
которая угрожает только мне и моим товарищам.
Я хотел возразить профессору, что он, может быть, преувеличивает
размеры опасности, но промолчал, вспомнив мелькнувшую между деревьями
около дороги черную фигуру.
- Желал бы я встреться с этим негодяем, - задумчиво сказал
Циранкевич.
- Ваше желание легко исполнить, - насмешливо ответил Варт, ловко
бросая хлебный шарик в портрет старого монаха, который своими живучими
глазами смотрел на нашу компанию из глубины рамы. - Пройдите сейчас по
всем галереям, и, наверное, вы где-нибудь наткнетесь на почтенного Икса.
- И получу из-за угла пулю, как это случилось с Капсукасом.
- Как, дело дошло уже до этого? - спросил я.
- Да, это произошло три дня назад, - сказал Капсукас. - У меня была
привычка ходить вечером по одному из бесчисленных коридоров, обдумывая
сложные и запутанные вопросы, на которые я наталкивался во время работы в
лаборатории. Проходя мимо какого-то отверстия в стене, я вдруг услышал
сзади слабый шорох, быстро обернулся, и это невольное движение спасло мне
жизнь, так как пуля ударилась на вершок выше моей головы.
- Отчего вы не обратились в полицию? - спросил я у Гула.
Профессор улыбнулся.
- Во-первых, что же может сделать полиция с этим никому неведомым
Иксом? А во-вторых, полицейские чиновники слишком любопытны, и я поэтому
не хотел бы пускать их дальше порога.
- Я, например, не имею ни малейшего желания встречаться с жандармами
и судебными следователями! - воскликнул Варт. - Но они были бы очень рады
увидеть меня здесь! А как вы думаете? - спросил он, обращаясь к Гулу.
- Слушайте! - остановил нас Капсукас, поднимаясь со своего места и
вытягивая руку по направлению к боковой двери.
Мы замолчали, и в наступившей тишине отчетливо и ясно зазвучало
жалобное и невыразимо тоскливое пение.
- Что за чертовщина! - проговорил Варт, напряженно прислушиваясь.
- Тише! - шепотом остановил его Капсукас, побледнев от волнения. -
Это культовая служба.
- Или ветер, - нерешительно заметил Гул. - Все это здание с десятками
коридоров и множеством расщелин напоминает огромный каменный орган, в
котором рождаются самые странные звуки.
- Но только не слова латинской молитвы, - возразил Капсукас. - Вот
теперь громче, слышите?
Но голос или голоса внезапно умолкли, и, стоя в светлом кругу под
лампой, мы могли уловить лишь отдаленный шум деревьев и монотонный стук
дождя за окнами. Циранкевич, который ничего не слышал, с уверенностью
повторил:
- Ну, конечно, ветер, что же еще тут может быть?
- К черту все эти глупые сказки и старые легенды! - закричал Варт с
волнением, и так оглушительно стучал по столу, как будто этим стуком желал
заглушить голова целого сонма призраков. - Здесь, кроме нас да еще, может
быть, этого подлого Икса, никого нет. Но не станет же Икс, человек в
высшей степени осторожный и ловкий, распевать, как дурак, в пустых залах,
подражая голосу давно исчезнувших отсюда монахов. Вы, Капсукас, начинены
легендами, словно брамин, турецкий святой иди проводник по катакомбам. Для
ученого это весьма скверный багаж.
- В легендах иногда можно найти такую же глубину и красоту, как и в
научных теориях, - ответил Капсукас. - Это причудливые фантастические
решения прошлых веков, которые развертывают еще кое-где свои редкие тайны.
- Их надо вытоптать, вырвать с корнем, чтобы они не отравляли всех
нас ядовитым дыханием! Долой старые сказки! - снова закричал Варт,
размахивая обожженной рукой. - Мы, ученые и техники, создадим самую
прекрасную и величественную легенду. Мы сравняем горы, превратим пустыни в
моря, откроем путь в глубину нашей планеты, устроим города около полюса и
зажжем искусственное солнце! Наступят новые дни творения. Наука изменит
климат, направит по новым путям морские и воздушные течения, вернет на
землю первобытного плезиозавра и мамонта или создаст животных еще более
чудовищных. Старые леса и поля исчезнут - на их месте развернется
невиданная флора. Тебе, Капсукас, я много раз описывал эту растительность,
формы которой ботаники и физиологи будут заранее проектировать так точно,
как теперь инженеры с помощью автоматического проектирования выпускают
чертежи машин и мостов. Наука поведет нас в бездны неба, на другие
планеты, может быть, на иные звезды, и тогда наступит золотой век,
осуществится самая удивительная легенда о всемогущем человеке.
Варт не мог сидеть от охватившего его волнения. Он быстрыми нервными
шагами расхаживал в освещенной полосе около стола, провожаемый насмешливым
лукавым взглядом старого аббата на стене.
Циранкевич и Гул, казалось, совершенно не слушали своего товарища:
Капсукас задумчиво смотрел в стороживший нас мрак, наполнивший гулкую
пустоту. И только я один с возрастающим удивлением следил за бурной речью
этого фанатика науки, голос которого далеко разносился по пустынным залам
и коридорам отцов-бернардинцев.
- Но для того, чтобы наука и разум овладели миром, - продолжал Варт,
- совершили все свои завоевания, необходимо заставить людей отказаться от
их своекорыстия, взаимной ненависти, вражды и угнетения друг друга! С
этого надо начать, и с этой точки зрения христианство, если бы люди
приняли его во всей чистоте, прекрасно подготовляет путь для победы
разума! Теперь придется начинать все вновь. Если они не желают добровольно
стать справедливыми и отказаться от жестокости и мелочной тирании, их
нужно заставить! Понимаете ли, заставить! Принудить, загнать на тот путь,
на который они не желают идти добровольно!
Варт посмотрел на меня, как будто ожидая возражений и вопросов.
- Но кто же их заставит? Я вас совсем не понимаю.
- Еще бы! - с выражением неизмеримого превосходства воскликнул Варт.
- Вы, журналисты, вечно заняты маленькими ничтожными идейками,
микроскопическими вопросами, плесенью повседневной жизни!..
- Не совсем так, - возразил я, задетый его замечанием.
- А вот мы сейчас увидим, способны ли вы и люди подобные вам
возвыситься до понимания истинно великой идеи! Вам Гул говорил о свойствах
радионита?
- Я знаю это вещество только по названию.
- Радионит не вещество! Впрочем, я не стану читать вам лекцию об этом
изобретении, которое перевернет вверх дном всю культуру, и скажу только,
что радионит представляет собой нечто между материей и энергией. Не думаю,
чтобы ваши знания по физике были особенно велики, но, может быть, вы
поймете меня, если я скажу, что радионит возбуждает распад атомов. Под его
влиянием эти мельчайшие частицы превращаются в свет и электричество.
Материя, так сказать, сгорает, с той разницей, что при этом
всеуничтожающем горении не получается дыма и газа, а происходит полное
превращение веществ в колебания эфира. Колебания эти распространяются со
скоростью в сотни тысяч километров в секунду. Другими словами, если бы
зажечь радионитом этот монастырь, то его каменные стены унеслись бы в
неизмеримое пространство в виде ослепительных потоков света и через
короткое время исчезли бы между звездами, как замирающие волны на
поверхности моря. Здесь на земле не осталось бы ни одной пылинки, и только
какой-нибудь астроном на отдаленной планете мог бы, пожалуй, уловить
голубоватое сияние, удаляющееся от нашей планеты со скоростью в триста
тысяч километров в секунду. Понимаете?
Я утвердительно кивнул головой.
- Ну, так теперь вам должно быть ясно, что, обладая такой страшной и
разрушительной силой, я могу взорвать, сжечь, уничтожить весь земной шар!
Человечеству придется выбирать: или оно станет совершенно разумным и
справедливым, или вместе со своей планетой отправится во вселенную и
погаснет в вечном мраке, как искры, выброшенные ночью из дымохода.
Варт заложил руки в карманы своего разорванного пиджака и смотрел на
меня с вызывающим видом, очевидно, ожидая возражений. Но я до такой
степени был ошеломлен этой сумасшедшей идеей устроить мировой пожар, что
не находил слов для ответа.
- И этот радионит действительно существует? - спросил я наконец.
- Спросите у Гула.
Профессор, давно выказывавший признаки нетерпения, с неудовольствием
посмотрел на сумасбродного ученого.
- Мне кажется, что теперь поздно продолжать этот разговор, - сказал
он. - Вы забываете, Варт, что существует еще и антирадионит, которым можно
потушить тот пожар, который, я это знаю, вы решились бы зажечь.
- Ваш антирадионит не вышел еще из лаборатории, и мы только теряем
время, ожидая его появления, - с раздражением ответил Варт.
- Я вам уже говорил сотни раз и еще повторяю, что никто, ни одного
грамма радионита, кроме меня, не будет иметь, пока наука не даст
возможности защитить мир от самого ужасного несчастья.
- Вы не имеете права так поступать! - закричал Варт. - Изобретение
принадлежит не вам одному! Это насилие, я не могу больше ждать!..
- Подождете!
- Смотрите, как бы вам не пришлось раскаиваться!
- Довольно, Варт! - вмешался Циранкевич. - Ваши выходки становятся
прямо несносны. Нам незачем заводить ссоры, которые еще более ухудшат наше
и без того трудное и опасное положение.
- Я только отстаиваю свое право сделать из радионита наиболее
практическое и полезное употребление, - ответил опасный изобретатель.
Я и Капсукас невольно рассмеялись при этой фразе, произнесенной
человеком, который считал практичным сжечь земной шар, как ракету.
- Ваша комната в соседнем коридоре, - сказал Гул, прощаясь со мной. -
Циранкевич вас проводит.
До этого момента, несмотря на усталость, я не думал о сне, но после
слов профессора с неприятным чувством вспомнил о том, что мне придется
проводить ночь в одном из мрачных закоулков этого каменного лабиринта. Не
знаю почему, мысль эта так меня испугала, что я хотел было немедленно
сбежать из монастыря в какую-нибудь деревенскую гостиницу, и только стыд
за свою трусость заставил отказаться от этого намерения.
- Вот ваша комната, - проговорил Циранкевич, держа в одной руке
свечу, а другой с трудом отворяя тяжелую дубовую дверь.
Это помещение было, вероятно, кельей для одного из
отцов-бернардинцев. Здесь я обратил внимание на странное несоответствие в
расположении между комнатами, служившими для жилья монахам, залами и
коридорами. Первые походили на склепы, выполненные в твердом камне.
Тяжелый покатый потолок часто опускался к самому полу, стены образовывали
выступы, слабый дневной свет проникал из каких-то невидимых отверстий или
маленьких квадратных окон, размещенных так высоко, что дотянуться до них
можно было только поднявшись на носках. Несокрушимые двери сантиметров
двадцать толщиной запирались железными ржавыми болтами и засовами. Но за
порогом этих тесных каморок тянулись огромные унылые пустыри, украшенные
колоннами и соединявшиеся друг с другом широко разверстыми арками.
1 2 3 4 5 6