Герман МАРИНИН
ОДЕРЖИМЫЕ ЗЛОМ
(Из записей журналиста)


В начале тысяча девятьсот сорокового года я жил в Вильнюсе в
небольшом отеле на площади Гедиминаса, почти совершенно пустом в это
глухое время года, когда зимний сезон оканчивается, а весенний еще не
начинается. Моим соседом был богатый купец из Клайпеды, страдавший
множеством болезней, которые он днем лечил у литовских знаменитостей при
помощи радия, электричества и световых лучей, а ночью - в кафе "Вильна",
усердно глотая коньяк, кальвадос и ликеры. Этот маленький толстый человек
с красным лицом, на котором отчетливо проступала тонкая сеть фиолетовых
жилок, и длинными седыми бровями, представлял настоящий сборник
медицинских наук или, правильнее говоря, полушарлатанских способов
лечения. Он перепробовал все патентованные средства, проглотил такое
количество всевозможных микстур, чудесных экстрактов и отваров целебных
трав, что было совершенно непонятно, как он перенес такое лечение и
остался жив. Господин Сталерюпас носил с собой запах аптеки, смешанный с
пьяными ароматами крепких и дорогих вин. Горничная, прислуживавшая в нашем
коридоре, называла приторную, тошнотворную атмосферу, окружавшую самого
клайпедского купца и все его вещи, "букетом господина Сталерюпаса".
Ко мне в комнату Сталерюпас входил с какой-нибудь банкой или коробкой
с пилюлями и отварами, и настойчиво предлагал попробовать новое
чудодейственное средство.
- Берите, берите! - повторял он, видя мою нерешительность. - Я, слава
богу, имею достаточно денег, чтобы угощать такими вещами всех своих
знакомых.
- Да вы скажите прежде, что это такое?
Сталерюпасу только и надо было услышать подобный вопрос. Он садился в
кресло, бесцеремонно отодвигал мои бумаги и с манерами извозчика - мой
сосед, впрочем, не скрывал, что он в молодости был кучером и погонщиком
скота - начинал излагать неистощимый запас своих медицинских познаний. Он
говорил о женьшене и рогах изюбра, о броунсенаровской жидкости и
гомеопатии, об ультрафиолетовых и инфракрасных лучах, о тибетских травах и
китайском способе лечения земляными червями, отваром пауков и вытяжками из
гусениц шелкопряда, об иглоукалывании и хатха-йоге. Был только один способ
прекратить словоизвержение Сталерюпаса, прерываемое хриплым кашлем, от
которого звенели стеклянные подвески в люстре - это встать и решительно
заявить, что вы должны идти, что вам некогда слушать лекцию о каком-нибудь
индийском бальзаме, но и после этого бывший кучер сдавался не сразу. Он
загораживал двери своим тучным коротким телом, удерживал меня за пуговицы
сюртука толстыми пальцами, украшенными перстнями с целебными камнями, и
продолжал говорить, пока вдруг не вспоминал, что ему пора бежать в
какой-нибудь кабинет металлотерапии или принимать световую ванну.
Другим моим соседом был опереточный артист, носивший отделанный мехом
костюм фантастического покроя, яркий бархатный жилет с черными и красными
разводами и голубые лайковые перчатки. Господин Финнел, хорошо известный
посетителям веселых ночных уголков Вильнюса, желал быть оригинальным и
неподражаемым во всем, начиная с внешности. Ему действительно удалось
добиться этой трудной цеди, казалось бы, превосходившей силы пустого и
ограниченного малого, каким он был. Булавку в галстуке Финнела украшал
искусственный брильянт, отшлифованный в виде чечевицы, смотря в которую
можно было увидеть панораму Рижского залива; его черная тяжелая палка
заканчивалась серебряным черепом, глаза которого светились в темноте;
кошелек был из настоящей крокодиловой кожи - так, по крайней мере, уверял
сам актер - а материалом для часовой цепочки послужили пепельные,
каштановые, черные и золотистые волосы, подаренные на память этому
поистине необыкновенному человеку его старыми и новыми приятельницами. Но
самое изумительное из его оригинальных свойств заключалось в той манере, с
какой он снимал и клал свой цилиндр, стягивал с пальцев и бросал перчатки.
- Искусство снимать шляпу - величайшее искусство - говорил мне
Финнел, искренне удивляясь той небрежности, с какой я проделывал
необходимые для этого движения. - Тут все должно быть обдумано и
рассчитано, потому что очень часто, например, на прогулке в парке или на
скачках, вы, при помощи шляпы и головы, можете завязать новые, полезные и
ценные знакомства или расстроить старые. Есть около пятидесяти способов
кланяться, но я изобрел еще один. Я снимаю цилиндр не спереди, а сзади,
что позволяет не закрывать лица. Теперь перчатки. При помощи десяти
пальцев, затянутых в лайковую кожу, вы можете разыгрывать целые симфонии,
не произнося ни одного слова, выражать самые разнообразные чувства.
В то время, когда я жил в Вильнюсе, артист не имел роли и занимался
тем, что показывал туристам, с которыми он повсюду заводил знакомства,
"самое интересное" в Вильнюсе, неизменно начиная эти обзоры с площади
Гедиминаса и заканчивая их... Но кто скажет, где и перед чем остановится
господин Финнел, располагающий туго набитым кошельком скучающего
иностранца или провинциала.
В одно ненастное утро, когда хлопья мокрого снега залепляли
зеркальные окна модных магазинов напротив отеля, в мою комнату, не
постучавшись, ворвался Сталерюпас. Он был еще не одет и явился в ночной
рубашке и домашних туфлях, волоча за собою голубые подтяжки.
- Слышали? Вот так история! - кричал он. - В нашем коридоре поселился
еще один жилец. И знаете, кто? Пусть я лопну, если это не сам Гул! Вот она
штука-то какая!..
Разбогатевший погонщик скота сиял от восторга, как будто приезд этого
Гула был одним из самых счастливых событий в его жизни.
- А кто он такой, этот Гул? - полюбопытствовал я, продолжая
умываться.
- Как, вы не знаете? Ну, так я вас сейчас просвещу. Гул - знаменитый
ученый; он изобрел или изобретает аппарат для соединения радиоактивных
лучей, которые испускает земля: понимаете, что из этого может произойти? Я
куплю такую штуку и у себя в Клайпеде буду собирать эти лучи, как дождевую
воду. Все, кто пожелает лечиться, пожалуйте к Сталерюпасу, который ни с
кого не возьмет ничего. А если кто-нибудь не пожелает исцелиться
добровольно, тому я устрою радийную ванну в его собственном доме!
Хи-хи-хи!.. Вот будет потеха: никто не отвертится - хочешь, не хочешь,
лечись! Повернул линзы, отражатели, нажал кнопку - и закатывай через
стенку радиоактивные души. Сейчас одеваюсь и иду к Гулу! Я предложу ему за
аппарат самую высокую цену. Туго набитый кошелек действует иногда сильнее
радия.
Закончив свою болтовню этой плоской остротой, Сталерюпас убрался в
свою комнату доканчивать туалет, а я мог приняться за чтение газет.
Просматривая новости, я увидел в отделе хроники небольшую заметку о
профессоре Гуле.
"Знаменитый химик, - указывалось в информации, - продолжает свои
работы над изобретением особого вещества неслыханной разрушительной силы,
которое должно внести полный переворот в военное дело. Радионит - так
назвал это вещество профессор Гул - создаст такую же новую эру в борьбе
народов, как и изобретение пороха. Крепости не понадобятся, так как они не
будут представлять никакой защиты от невидимых разрушающих лучей, а
сражения полевых армий станут напоминать мифы о боях богов и титанов, в
которых принимали участие стихийные силы природы. К сожалению, Гул до
настоящего времени вынужден проводить опыты на свои личные средства, так
как те физико-химические принципы, на которых он основывает свое
изобретение, не получили общего признания, относятся к наиболее темной
области в науке о природе и вызвали множество возражений со стороны ученых
не менее выдающихся, чем сам изобретатель радионита".
Я подумал, что такой человек может быть одинаково и гением, и ученым
шарлатаном, который надеется извлечь приличное состояние из своего мнимого
открытия. В этот день мне, по-видимому, не суждено было заниматься ничем
другим, как только разговорами о Гуле. Он оказался блистательной кометой,
нарушившей жизнь сонного и скучного отеля. Едва я окончил чтение, как в
комнату вошел Финнел, держа в руках тщательно вылощенный цилиндр.
- Я иду к Гулу! Эти ученые нуждаются в том, чтобы их время от времени
встряхивали и освежали.
- На месте Гула я не пожалел бы для вас нескольких граммов его
знаменитого радионита.
- А я вам говорю, что со всеми своими сверхразумными веществами он не
устоит перед Финнелом. Через два-три часа мы поедем с ним к замку
Гедиминаса или в рощу за Нярис, а вечером будем ужинать в кафе, на углу
площади Гедиминаса. Приходите туда, я вас с ним познакомлю!
Финнел два раза повернулся перед зеркалом, стер платком часть пудры с
лица и направился к двери.
- Постойте! - остановил я его. - Объясните мне ради всего святого,
каким путем вам удается каждую минуту заводить все новые и новые
знакомства и притом с людьми, у которых с вами нет ничего общего. Вчера
утром вы утащили куда-то из пятого номера почтенного ксендза, вечером
овладели каким-то подозрительным польским паном, третьего дня я видел вас
в обществе двух нетрезвых немецких дельцов, которым вы почему-то
показывали городскую ратушу, сегодня этот странный изобретатель радионита,
а завтра, может быть, какой-нибудь перуанец или французский винодельческий
магнат. Какая-то человеческая энциклопедия! И самое удивительное, что со
всеми ними у вас с необычайной быстротой завязываются приятельские
отношения. Что это за необыкновенная способность?
Финнел с удивлением посмотрел на меня.
- Что же тут необыкновенного?
- Ну, хотя бы то, что вы находите темы для разговоров со всеми этими
вечно сменяющимися людьми.
- Я никогда не ищу темы, - ответил Финнел. - Мы говорим все об одном
и том же. Со мною все могут быть совершенно откровенны, так как я лишен
всяких предрассудков - английских, американских или ваших русских. Один
очень известный английский романист сказал мне: "Вы, Финнел, в моральном
смысле человек совершенно голый. Поэтому все так легко и свободно себя с
вами чувствуют". Однако мне пора к Гулу! Не забудьте, в девять часов
приходите в кафе!
Любопытство мое было сильно задето, а вечером, несмотря на
отвратительную погоду, я пошел на площадь Гедиминаса. Кафе, куда пригласил
меня Финнел, принадлежит к числу самых дорогих и роскошных во всем
Вильнюсе. Здесь не бывает той суетливой толкотни, как в заведениях
подобного рода на соседних бульварах. Войдя в небольшую залу, устланную
пушистым розовым ковром, с позолоченной эстрадой для музыкантов, я сразу
увидел круглое, сияющее счастьем лицо Сталерюпаса, рядом с ним прямую
фигуру Финнела и напротив высокого, слегка - согбенного человека лет
пятидесяти. У него были черные вьющиеся волосы, небольшой красивый лоб,
резко очерченные, точно подведенные карандашом, брови. Выражение лица было
насмешливое и вместе с тем грустное. Финнел быстро поднялся мне навстречу
и громко представил Гулу. При имени профессора посетители кафе, сидевшие
за соседним столом, повернулись в нашу сторону и с любопытством посмотрели
на ученого.
- Я давно собирался поехать в Советскую Россию, - сказал Гул после
того, как мы обменялись мнениями о качествах вина, заказанного с шумной
суетливостью Стадерюпасом. - Но есть некоторые осложнения, вы знаете о
них, и меня пугают ваши расстояния. Россия так огромна, что ее надо
изучать долгие годы. Странный, загадочный и еще несложившийся мир, вроде
тех материков и морей отдаленных геологических эпох, где силы природы
работали с удесятеренной энергией и производили все новые и новые формы
жизни.
Гул поднял свой стакан с вином, задумчиво глядя через него на яркий
свет лампы. У него, видимо, вообще была манера внезапно прерывать разговор
и о чем-то сосредоточенно думать, не обращая внимания на своих
собеседников.
Потом ученый начал подробно расспрашивать меня о России, и видно
было, что все вопросы он задавал с какой-то затаенной целью, прикрываясь
лишь отвлеченным интересом, который у него возбуждала великая страна.
Сталерюпасу наш разговор, видно, очень не нравился. Он то и дело пытался
вернуться к лечебным свойствам радиоактивных элементов, но Гул отмахивался
от него, как от назойливой мухи. Мы просидели до закрытия кафе, и я вместе
с профессором вернулся в отель, а Финнел и клайпедский купец, поддерживая
друг друга, направились в сторону еврейского квартала и исчезли среди
прохожих.
Так началось мое знакомство с человеком, великое изобретение
которого, как я теперь наверное знаю, могло бы в несколько дней уничтожить
все силы фашистской Германии, накопленные ею в течение многих лет.
Радионит Гула действительно существовал, и скрытой в нем силе не могло
противиться никакое человеческое сооружение. Правильнее было бы сказать,
ничто материальное не могло уцелеть под действием этого адского
разрушительного пламени, которое превращало в первобытный хаос, в лучи,
исчезающие за пределами нашей планеты, все, что приходило с ним в
соприкосновение. Как будет видно ниже, пользуясь изобретением Гула, его
джином разрушения, заключенным в платиновые трубки, можно было уничтожить,
стереть с лица земли не только любой город, крепость или армию, но
взорвать, распылить, превратить в ничто любую горную цепь, будь то Кавказ
или Гималаи.
Впоследствии я узнал, что, когда мы сидели в мирном кафе на площади
Гедиминаса, небольшая трубочка с радионитом лежала в кармане Гула. Мне
становится смешно и страшно, когда я вспоминаю красное и добродушное лицо
пошляка Стадерюпаса, легкомысленного и развязного Финнела и между ними
этого гения разрушения, который спокойно, маленькими глотками пил портвейн
и время от времени дотрагивался рукой до футляра, оклеенного красной
сафьяновой кожей, в котором лежало то ужасное, что могло в несколько минут
образовать в центре Вильнюса крутящийся огненный вихрь, постепенно
углубляющийся в землю, в котором, как в гигантском водовороте, исчезли бы
театры, дворцы, каменные громады домов, люди и самая почва...
На следующий день утром ко мне в комнату неожиданно вошел Гул. К
моему удивлению, он задал мне несколько вопросов, касающихся моих занятий
на родине, спросил, долго ли я предполагаю оставаться в Литве, и, наконец,
сказал:
- Так как вас ничто не удерживает в Вильнюсе и, будучи писателем и
журналистом, вы хотели бы увидеть как можно больше, то я был бы очень рад,
если бы вы нашли возможность заглянуть ко мне в Тракай. Это прекрасный,
древний и очень интересный городок. Моя лаборатория помещается в
опустевшем монастыре, в нескольких километрах от центра Тракая. Места у
меня много, монахи не переставали строить свой каменный лабиринт в течение
столетия, и я сам не знаю всех уголков и переходов этого бесконечного
сооружения. Со своей стороны, вы будете мне очень полезны, если поможете
выучиться русскому языку, на котором я свободно читаю, но мне теперь
необходима практика.
- Ваше приглашение слишком неожиданно! И потом, я не могу так долго
оставаться в Тракае, чтобы вы могли извлечь серьезную пользу из моих
уроков.
- Я полагаю, что мне не хватает главным образом правильного
произношения, - ответил Гул, переходя на русский язык. - Как видите, я
достиг некоторых успехов!
- Разрешите мне спросить, чтобы облегчить задачу, с какой целью вы
изучаете русский язык?
Гул секунду помолчал и потом ответил:
- Может быть, мне все-таки придется поехать в Россию. После Литвы это
единственная страна, которой я могу предложить свой труд.
- Как профессор химии?
- Нет, как изобретатель.
- Хорошо. Поскольку я собираюсь ехать в Бирштонас, то ваше
предложение не нарушает моих планов. Через одну или две недели я могу быть
в Тракае, однако затрудняюсь сказать, сколько времени проживу в вашем
монастыре.
Гул был, видимо, очень доволен моим согласием.
- Вы только приезжайте, а там мы сумеем вас удержать, - сказал он на
прощанье. - Телеграфируйте, я вышлю за вами автомобиль.
Он пожал мне руку и направился к дверям, но на пороге остановился и
сказал фразу, странного смысла которой я долго не мог понять:
1 2 3 4 5 6