– С тобой? И с ним, разумеется?– Ничего, Стиви, все прошло. Он сейчас в Женеве, у Руфи.– Где?! – не поверил своим ушам Стив. – У Руфи Вирц?! – И такая горькая тоска прозвучала в двух этих коротеньких словах, что Пат поняла: седая женщина не солгала ей. – Что он у нее делает?– Живет. – Но испугавшись, что Стив может неверно ее понять, Пат поспешно добавила: – Она заботится о нем, как… как бабушка. – Что-то похожее на подавленный стон раздалось на том конце Атлантики. – Он занимается хореографией. Танцует. Впрочем, Стиви, все это ужасно долгая история. Когда вы вернетесь?– Не раньше Рождества, Пат. Роды были тяжелейшие, и Жаклин с малышом еще очень слабы. Я позвонил тебе только после того, как мне сказали, что их жизнь точно в безопасности.– Спасибо, милый. Но почему вы так странно назвали его?– Это Жаклин. Здесь, в Ирландии, она оказалась совершенно очарована всякими легендами и сагами и даже взяла с меня слово, что если с ней что-нибудь случится и останется сын, назвать его так. По-моему, это кто-то из пятой ирландской саги. А как… Как зовут того мальчика?– Он уже не мальчик, Стиви, и зовут его Милош. Ну все, мои поздравления Жаклин и до встречи. – Пат, ни разу после того последнего вечера в кюсснахтской гостинице не произносила этого имени вслух, и сейчас, сказанное, оно ударило ее, как током. Мальчик Милош, обретенный, потерянный и навсегда недоступный. Теперь, по прошествии нескольких месяцев, Пат понимала, что все произошло так, как и должно было произойти, и что многомудрая змея Руфь все-таки была права. Она, Патриция Фоулбарт, поможет и, если сумеет, сделает счастливыми гораздо больше людей, блестяще делая свою работу на студии и организуя центры помощи, – чем если будет отдавать себя мужчинам, мужчинам, чьи одинокие, недоступные пониманию души все равно и всегда будут уводить их по неведомым тропам, толкая на дикие решения и нелепые поступки…Через неделю, когда весь телецентр уже начинал понемногу трястись в предрождественской лихорадке, Пат предложила Дэвиду Моллу, замещавшему Шерфорда, смелую, но уже до последнего кадра рассчитанную новую программу под названием «Песня женского сердца». И Дэвид, каким бы безумием ни показалось ему менять сетку вещания перед самыми праздниками, когда и так никто не смыкает глаз, все же вынужден был согласиться принять ее, поскольку, помимо блестящего исполнения, программа заполняла давно зиявший на Си-Эм-Ти пробел.А еще через пару недель все собравшиеся на первую съемку новой программы могли видеть, как на подиум, задником которого служил искусно созданный макет какого-то небольшого горного озера в окружении альпийских лугов и снежных вершин, вышла Патриция Фоулбарт в простых джинсах и небрежно завязанной на загорелом плоском животе белой рубашке.– Подруги! Тысячи и тысячи моих подруг на равнинах Канзаса и берегах голландских болот, в крошечных деревушках Савойи и супермегаполисах Японии, в прохладной Ирландии и раскаленном Тунисе! Сегодня я хочу говорить с вами о самом непостижимом – о пути женщины к сердцу мужчины… – И она бережно поправила тонкую белую прядь в своих волосах. ЭПИЛОГ Высокое небо над Ноттингемом сегодня на удивление не было затянуто дымкой окрестных угольных шахт и своей пронзительной синевой напоминало не о грядущем через день Рождестве, а скорей о еще далеком пьянящем марте.Патриция, приехавшая на родину два дня назад, до сих пор не могла насладиться провинциальной тишиной узких средневековых улочек и важностью памятников, укутанных в снега, как в русские шубы. Только одного Робин Гуда снег никак не мог смирить, и он вырывался из плена всеми своими угловатыми коленями, локтями, островерхой шапкой и стрелами. Снег покрывал пышными эполетами лишь его широкие плечи. Они с Джанет каждое утро первым делом бежали в охотничий зал и смотрели, сдался или выстоял сегодня лукавый стрелок из Шервудского леса. Джанет, ростом уже почти с Пат, в свои близкие четырнадцать лет не была той красавицей, какой обещала стать в десять. Осталось узкое летящее вперед лицо, остались высоко поднятые уголки глаз, но какая-то углубленная серьезность наносила на это рано повзрослевшее лицо легкую неправильность черт. Но, как ни странно, Пат было легче с такой Джанет. Как две подружки, они целыми днями бегали по городу, покупая подарки и забегая в пабы, где с наслаждением равноправия пили горячий грог в тяжелых маленьких стаканчиках. А вечерами придумывали все новые и новые необыкновенные украшения для елки и, закрывшись у Джанет в комнате, говорили обо всем, словно никак не могли наговориться за те многие годы бывшей между ними отчужденности. Джанет хотела стать врачом, ибо нигде больше не видела возможности приносить пользу.– Но ведь ты так замечательно рисуешь! И стихи, на мой взгляд, тоже очень неплохи.– Ах, мама, и все-таки не настолько, чтобы ими кого-то вылечить.После известия о разводе Джанет стала словно еще взрослее. Пат, следуя своей привычке говорить обо всем сразу и напрямую, хотела рассказать об этом в первый же вечер, но девочка так радовалась ее приезду, с такой заинтересованностью спрашивала об отце, и в ее глазах Пат на мгновение увидела ту же нежность, что просверкнула в глазах Милоша, когда он говорил о Стиве, еще не называя его. И она не смогла признаться.Но наутро, понимая, что скрывать эту новость бессмысленно и даже опасно, Пат повела дочь к Ноттингемскому замку, где когда-то король Чарльз поднял свой штандарт в честь прекращения гражданской войны. День был не музейный, и потому на продуваемом всеми ветрами холме было пустынно. Пат облокотилась на кованую решетку и, несмотря на мороз, закурила.– Джанет, получилось так, что мы с папой, – Пат уже давно легко и без запинки выговаривала это слово по отношению к Стиву, хотя сначала долго не могла заставить себя это сделать, – расстались. Видишь ли, ничто не может изменить…Джанет подняла на нее потемневшие глаза.– Не надо, мама, не объясняй. Вы с папой всегда были такие разные. Он слишком нежный и ты слишком… откровенная, – заменила Джанет холодное слово «жесткая». – Это очень хорошо, для меня, во всяком случае, потому что я получилась и такая, и такая. Но вам… Я поеду к нему! – Сердце маленькой женщины, конечно же, рванулось на помощь более слабому. – Как же он теперь один, без тебя?– Он не один. Он женился на другой женщине и у них совсем недавно родился сын.Это известие, против ожидания Пат, вызвало у девочки не огорчение и не обиду, а бурную радость.– Сын? И значит, у меня теперь будет брат! Ура!!! – звонко закричала она на весь Стандарт-Хилл. – Я всегда, всегда, мама, хотела брата! Конечно, лучше старшего, но младший – тоже очень здорово! И когда мы его увидим?– Он еще совсем маленький, слабенький. Но, конечно, летом ты приедешь, наконец, в Трентон и познакомишься со всеми.– Только летом?! – И вот тогда Джанет расстроилась по-настоящему.А вечером Пат сообщила о разводе и родителям. Чарльз пробурчал в ответ что-то про несговорчивость нынешней молодежи, а Селия только печально и тоже, как показалось Пат, неодобрительно, посмотрела на дочь. Впрочем, старики давно уже отвыкли от Пат, жившей в не нравившейся им Америке, и сосредоточили все свои помыслы и чувства на внучке. К тому же Селии в этот раз Пат очень понравилась – она сочла, что дочь помягчела и стала более женственной, эти изменения она приписала разводу. Словом, все прошло гораздо более гладко, чем предполагала Пат, и, может быть, действительно именно благодаря ее новому более мудрому и спокойному взгляду на мир.По традиции уже с пяти вечера, после того, как закончились в соборах последние предрождественские службы, город опустел. Снег повалил еще гуще, и только редкие прохожие, большей частью с коробками и пакетами в руках, спешили по улицам, где каждый дом, как волшебная бонбоньерка, был освещен мигающими огоньками свечей и лампочек. Пат с Джанет на этот раз придумали накрыть стол не в столовой, как обычно, а в охотничьем зале, для чего полдня вытряхивали пыль с кабаньих голов и натирали пол Бог знает с каких пор сохранившейся ярко-оранжевой мастикой. Зато зал стал выглядеть так, как сто лет назад, когда он терпеливо ждал, готовый принять под свои просторные своды веселую ватагу вернувшихся с доброй охоты товарищей второго баронета.Горели только свечи, бросая синие хрусткие тени на туго накрахмаленную скатерть на огромном овальном столе. Чарльз в смокинге, Селия в до сих пор не потерявшем своего шарма, узком в талии и колоколом по подолу, платье конца сороковых, Пат в золотистом и Джанет в серебряном – составляли прелестную картину классического английского семейства. И вот четвертый баронет откашлялся, уже собираясь произнести свой неизменный тост за Шервудский лес, но тут на улице настойчиво и весело просигналила машина.– Это папа, папа! – отчаянно закричала Джанет и, путаясь в непривычно длинном платье, бросилась вниз. Взрослые недоуменно переглянулись. Через несколько минут из нижнего холла послышался шум, смех, шорохи стряхиваемой одежды и тоненький детский плач. Пат не выдержала и побежала вслед за дочерью.Действительно, у самой лестницы стоял в распахнутом пальто Стив, одной рукой поддерживая повисшую на нем Джанет, а другой обнимая за плечи похудевшую Жаклин с конвертом на руках.Увидев Пат, он всем лицом просиял ей навстречу, показывая, что обе руки у него, к сожалению, заняты. – Слава Богу, успели! – выдохнул он, наконец освободив руки и протягивая их к Пат. – Знаешь, мы все равно уже не попадали на Рождество в Штаты, и поэтому я подумал, что самое лучшее будет встретить его здесь, по старинке, правда? – И обезоруживающе улыбнулся.Но Пат не успела ответить, как снова раздался звонко-торжествующий голос Джанет:– Конечно, правда!И Стив снова благодарно прижал к себе тоненькую высокую девочку. Тем временем Пат протянула руки к малышу.– Дай мне его, Жаклин, и раздевайся же скорей. Заливаясь краской, Жаклин отдала маленький сверток.«Боже, какой легкий, – подумала Пат. – Джанет была в два раза тяжелей»… Она осторожно приоткрыла кружева, откуда на нее глянуло бледное, но важное личико, смутно напомнившее ей что-то. Но не успела она додумать, как ее щеки коснулись золотые волосы Джанет.– А теперь мне, мама, – не терпящим возражений голосом заявила она, – ведь, в конце концов, я его сестра. – И уверенным мягким жестом она взяла ребенка, и Стив только успокаивающе кивнул в ответ на встревоженный жест жены. – Фергус, Фергусхен, – тихонько забормотала она, поднимаясь с ребенком наверх и забыв обо всех остальных. Стив переглянулся с Пат.– Вот видишь, ей так его не хватало… – тихонько шепнул он.Пат опустила ресницы.– Наверное.Селия и Чарльз, встревоженные столь долгим отсутствием «девочек», уже тоже появились на верхней, окаймленной резными дубовыми балясинами площадке.– Познакомьтесь, это Жаклин, жена Стива, а это… – Пат указала на Джанет, гордо подходящую к бабушке, – это еще один ваш внук.И через полчаса все семеро, включая маленького Фергуса, спавшего на руке Стива, снова сидели за столом, который по мере прибавления гостей становился все более торжественным и праздничным. Стоял гомон от множества голосов, говорящих обо всем сразу и все вместе. Даже прозрачно-белое лицо Жаклин порозовело, и Чарльз, с удовольствием истинного ценителя женственности, уже говорил ей, что такого глубинного материнства в современных женщинах и не встретишь. Действительно, в каждом чуть замедленном округлом жесте, в низком грудном голосе, в тяжелой груди и широких покатых бедрах Жаклин звучала воплощенная мечта о ребенке. Пат сидела рядом со Стивом.– Да, сейчас она просто прелестна в этой спелости. Но, ты сам знаешь, Стиви, я бы так не смогла. Я сделана из другого теста. – Пат усмехнулась и тряхнула головой, отчего по волосам брызнули золотые в свете свечей искры. Только тут Стив заметил узкую седую прядь.– Тебе было плохо, Пат? – тихо проговорил он ей на ухо.– Нет, слишком хорошо. Знаешь, от счастья тоже стареешь. – И невольно выдавая свои мысли, спросила, не выдержав: – Так ты узнал что-нибудь о… о том своем сыне?Стив посмотрел на нее, внезапно до боли напомнив Милоша.– Еще бы. Но об этом чуть позже.А праздник разгорался. Уже были произнесены тосты и за Шервудский лес, и за здоровье королевы, и за новорожденного, и за встречу. Пламя свечей, колеблясь, причудливо освещало лица, в счастливом возбуждении все чем-то похожие друг на друга. Но Стив начал то и дело поглядывать на часы.– Разве вы куда-то торопитесь? – удивилась Пат.– Нет. Тороплюсь не я. – И он улыбнулся.Приближалось одиннадцать часов – время рождественской звезды. Четвертый баронет встал и потребовал внимания, но, как и в прошлый раз, не успел он начать свой тост, как снизу раздался на этот раз тихий неуверенный стук дверного молоточка, который вряд ли был бы услышан, если б на секунду Чарльз не добился всеобщего молчания. Стук повторился, и молчание стало еще внушительней. Первой, конечно, опять не выдержала Джанет.– Может быть, это усталый путник? – осторожно спросила она, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Надо открыть.– Господи, чем у тебя забита голова! – вздохнула Селия. – Ну, что же, иди открой.И Джанет убежала. Но на этот раз снизу не донеслось ни звука. Встревоженная Пат уже хотела было спуститься, но Стив мягко остановил ее:– Не надо. Подожди. – А Жаклин ласково улыбнулась.И вот минут через пять, когда всеобщее любопытство уже достигло предела, широкие двери зала распахнулись, и в их резном проеме возникла Джанет, держащая за руку высокого черноволосого юношу.– Это Милош! – торжествующе провозгласила она. – Еще один мой брат. – И, не в состоянии сдерживать больше восторг, завизжала: – Наконец-то старший! Папа, папочка, как здорово! – Бросив оторопевшего Милоша, она кинулась на шею Стиву.Старики поднялись с мест, Джанет верещала, Жаклин уже шла навстречу юноше, улыбаясь своей тихой приветливой улыбкой, и лишь Пат, чувствуя, как оттаивает внутри тяжелый ледяной камень, лежавший в ее груди после женевского аэропорта, не отрываясь, смотрела на повзрослевшее родное лицо.– Ты что, Патти! – тронул ее за плечо Стив. – Это и есть Милош, мой сын. Я тогда же, после нашего разговора, позвонил своим в Женеву, и они в двадцать четыре часа нашли мне этого юного сумасброда. А потом еще проще: я позвонил ему, мы по-мужски поговорили, и я взял с него честное слово, что он приедет сюда на Рождество. Правду я говорю, а, Милош?– Правду, отец. – Он подошел поближе к Стиву, и Пат увидела, какой любовью загорелись черные глаза!– Милош… – прошептала она и, встав, заставила себя все забыть и обняла его как родного. – Йованка умерла, но теперь у тебя будут две мамы, – шепнула она ему в закрасневшееся опущенное лицо.– Спасибо… Спасибо за все, – так же тихо ответил он, еще ниже опуская голову.– Да, сегодня настоящее Рождество, – подытожил Чарльз, пришедший наконец в себя или, по крайней мере, сумевший скрыть смятение под маской подлинно британского спокойствия. – Происходят настоящие чудеса и рождаются не только младенцы. Давайте же выпьем за ту великую и вечную звезду, что собрала нас сегодня под одной крышей…– Подожди, папа, – остановила его Пат. – Прежде чем зажжется эта звезда, я хочу, чтобы вы послушали одну песню, которая тоже сыграла немалую роль в том, что мы все сегодня вместе.В наступившей тишине она медленно прошла к старенькому проигрывателю, сохранившемуся в доме еще со времен ее юности, и бережно поставила маленькую «сорокопятку». И через хрипы и шуршание в старинный зал прорвался бездонный ночной голос:Я иду к тебе, кошка души моей…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28