OCR & SpellCheck: Larisa_F
«Ангел мой»: Орлов и сын; Москва; 1994
ISBN 5-88196-317-2
Аннотация
В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы, впервые изданные во Франции с 1920 по 1929 годы, в том числе широко известная дилогия об ангеле (Ch?ri), а также очерк ее жизни и творчества в соответствующий период. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.
Сидони-Габриель Колетт
Вторая

В одиннадцать часов почтальон ничего не принёс. Раз Фару не написал мне вчера перед сном, значит, у него была ночная репетиция.
– Вы так думаете, Фанни?
– Уверена. «Дом без женщины» поставить на сцене нетрудно, но только крошка Аслен – это совсем не та женщина, чтобы играть Сюзанну.
– Всё-таки она хорошенькая, – сказала Джейн.
Фанни пожала плечами.
– Джейн, бедняжка, ну и что из того, что она хорошенькая. Чтобы сыграть Сюзанну, не нужна хорошенькая женщина – скорее, какая-нибудь Золушка вроде Дорилис. Вы не видели первую постановку пьесы?
– Нет.
– В самом деле, какая я глупая… Ведь это тысяча девятьсот девятнадцатый год!
– Пьеса нисколько не устарела, – сказала Джейн. Фанни обратила к ней взгляд из-под пряди чёрных волос.
– Нет, устарела, дорогая. Как все пьесы, будь то даже пьесы Фару. Не стареет только сам Фару.
– Тем лучше для вас! – сказала Джейн.
– А сейчас ещё и для крошки Аслен, – добавила Фанни.
Она добродушно рассмеялась и стала чистить сочный персик.
Джейн указала ей подбородком на Фару-младшего, но Фару-младший собирал со стола крошки сахара, надавливая на них пальцем и слизывая, и было совершенно непохоже, чтобы он что-нибудь слышал.
– Понимаете, – снова заговорила Фанни Фару, – Аслен получила эту роль в пьесе из-за турне, потому что турне как-никак включает Довиль, пляжи и казино. Это не так уж мало для турне по казино – иметь, как Аслен, автомобили, любовников, платья, оплаченную рекламу – то есть всё, что мешает летнему турне быть обыкновенной катастрофой… Вы понимаете меня, Джейн, бледненькая моя Джейн?
– Понимаю.
Джейн была бледна и рассеянна, как это случалось с ней четыре дня из семи. Она торопливо извинилась:
– Знаете, я так плохо спала…
Фару-младший поднял на неё свои голубые глаза, чего она не ожидала, и получилось, что машинально она обратилась теперь к нему:
– …и потом, мне кажется, что за деревянной обшивкой завелась крыса…
– Да ещё ставня скрипит, сова ухает из платана, не говоря уже о ветре, который – «у-у-у-у-у» – гудит под дверью, и о раме на кухне, которая всё стук да стук, стук да стук, – подхватила Фанни. – Ну как, Джейн? Я ничего не забыла?
Она рассмеялась, и они вслед за ней тоже.
– Джейн, дорогая, запомните раз и навсегда, что вы имеете право как на бессонницу, так и на беспробудный сон. Кругом жара, все живут как могут, Фару потеет, проклинает и благословляет, и только Аслен «берёт»!
– Я восхищаюсь… – начала было Джейн. Однако она снова встретилась с взглядом голубых, посветлевших от яркого полуденного солнца глаз Фару-младшего и осеклась.
– Фару-младший, передайте мне смородину, please.
Он поспешно исполнил её просьбу, и его рука под корзинкой из витого мельхиора коснулась руки Джейн. Он судорожно отдёрнул пальцы, словно в порыве отвращения, и так густо покраснел, что Фанни залилась смехом.
– Будет ещё одна в четыре часа, – снова заговорила Джейн после некоторого молчания.
Фанни, откусившая в этот момент персик, спросила мокрыми губами:
– Что – в четыре часа?
– Почта…
– А-а!.. – протянула Фанни, поправляя пальцем повязку на волосах. – Об этой я уже и не думаю. С ней из Парижа мне почти никогда ничего не приходит. Хочешь пить, Фару-младший?
– Да. Спасибо.
– Спасибо – кому?
– Спасибо, мамуля.
Он был блондином и потому заметно покраснел оттого, что счёл свою мачеху грубоватой. Потом на него опять напал один из тех приступов мечтательности, свойственной подросткам, когда его дикарское имя Фару шло ему, как набедренная повязка из соломы или хижина, крытая древесной корой. Лицо его утратило выразительность, брови насупились, чистый рот приоткрылся, и под его привычной невозмутимостью обнаружилась какая-то скрытая ненасытность, уязвимость, страдающая от любого неосторожного слова, от любого смешка: ему было шестнадцать лет.
Тень от веранды позволяла на время обеда пододвигать к самому порогу холла большой стол, который по этому случаю освобождался от газет и рукоделия. По вечерам, когда Фару-старший присоединялся к домочадцам, четыре прибора теснились на облупившемся чугунном столике, никогда не покидавшем террасы.
– Я объелась, – вздохнула Фанни Фару, поднимаясь из-за стола первой.
– Для разнообразия, – сказала Джейн. – Ах, что за прелесть этот сыр, дети мои!..
Она ленивой походкой направилась к широкому дивану и растянулась на нём. Лёжа она выглядела очень красиво. У неё была белая кожа, длинные чёрные волосы, нежные выпуклые глаза и пухлые губы, но гордилась она лишь своим носом – изящным, беломраморным, с правильными круглыми ноздрями.
– Фанни Фару, вы полнеете! – погрозила ей Джейн, становясь рядом.
Они обменялись лукавыми взглядами, преисполненными самонадеянности. Одна знала, как она красива, когда лежит вот так, демонстрируя свой запрокинутый очаровательный носик и мягкий подбородок пылкой, чересчур доброй женщины. Другая возвышалась над ней своей неподвластной полноте точёной фигурой и головой, увенчанной белокурыми волосами, если можно назвать белокурым тонкий пепельный цвет с золотистым отливом на затылке и серебристым – на висках. В порыве искренней и естественной заботы Джейн наклонилась, взбила под головой Фанни полотняную подушечку, накрыла накрахмаленной кисеёй длинные безвольные руки и голые щиколотки:
– Вот так! И не шевелитесь, иначе мухи заберутся под кисею… Спите, ленивая Фанни, неисправимая чревоугодница, но не более получаса!
– А что вы, Джейн, собираетесь делать в такую жару? Где Жан?.. Ему не надо бы, когда солнце так высоко… Я вот скажу его отцу…
Сморённая внезапно подступившим сном, свойственным лакомкам, Фанни побормотала и умолкла. Джейн постояла немного, глядя на её расслабившееся лицо, очертания которого и оттенок кожи выдавали в ней южанку, и ушла.
Фанни привиделся сон, простой и несвязный, подсказанный ритмом её беспокойного сердца. Ей снились холл, терраса, безводная долина, обычные на вилле гости; однако и животные, и люди, и даже сам пейзаж были полны тревоги из-за тяжело нависшей фиолетовой грозовой тучи. Джейн из сна стояла под верандой, вопрошая взглядом пустынную аллею внизу за террасой, и плакала. Вздрогнув, Фанни проснулась и села, прижав ладони к груди. Перед ней под верандой стояла вполне реальная, неподвижная и ничем не занятая Джейн, и Фанни, успокоившись, хотела было её окликнуть; но Джейн, склонив голову, прижалась лбом к стеклу, и от этого лёгкого движения с её ресниц слетела слеза, которая пробежала по щеке, сверкнула у покрытого пушком краешка губы и скатилась к лифу, где её осторожно подхватили два пальца, сплющив, словно хлебную крошку. Фанни снова легла, закрыла глаза и опять уснула.
– Мамуля, почта!
– Как? Уже четыре часа? Сколько же я спала? А почему Джейн… Где Джейн?
– Здесь, на лестнице, – ответил голос, высокий и бархатистый, который Фару-старший называл ангельским.
Выбитая из колеи сном и сновидениями, Фанни искала Джейн глазами в воздухе, как ищут птицу, и Жан Фару в кои-то веки рассмеялся.
– Ну что ты смеёшься, глупыш? Представь себе, когда ты разбудил меня, мне снилось, что…
Тут до её сознания наконец дошло, что у неё перед носом в вытянутой руке Жана пляшет большой белый конверт, и она проворно схватила его.
– Ступай, гонец! Хотя нет, останься, малыш Жан: это письмо от нашего Фару всем нам, дети мои…
Она стала читать одним глазом, так как другой был закрыт прядью чёрных волос. Её белое платье, сдвинувшись вверх, стеснило ей грудь, и она подставила их взорам свою слегка беспорядочную, неядовитую красоту, делавшую её немного похожей на креолку, на Жорж Санд, как говорил Фару. Она подняла руку, требуя внимания.
– «Если судить по вчерашней и позавчерашней репетициям, – прочла она, – то у меня есть все основания предполагать, что подобранная для нашего турне труппа будет великолепна и сыграет «Дом без женщины» лучше, чем при первой постановке. Крошка Аслен… – ага, Джейн! –…крошка Аслен удивляет всех, и даже меня. Работаем, как в сказке. Мы поставили крест на всяких сценах, нервных срывах, обмороках и прочих пустяках, и очень кстати! Ах, бедная моя Фанни, если бы женщины знали, какими несносными они кажутся мужчине, когда у него нет желания быть причиной их слёз или их блаженства…»
Фанни отодвинула пальцем прядь волос, сделала комично-возмущённую гримаску:
– Нет, вы подумайте, Джейн, вы только подумайте (а ты, Жан, уходи), у меня такое впечатление, что бедный Фару, как говорится, увлечён!
– У меня тоже такое впечатление, – подтвердила Джейн.
Она села на диван рядом с подругой и стала ласково расчёсывать ей волосы, поправляя тонкий голубоватый пробор, разделявший их над левой бровью.
– Какой у вас беспорядок на голове… А юбка – сплошные мятые складки… Мне надоело видеть вас в этом платье; завтра я привезу из города какой-нибудь красивый купон, жёлтый или бледно-голубой, и в субботу, к возвращению Фару, у вас будет новое платье.
– Да? – равнодушно сказала Фанни. – Это обязательно нужно?
Они смотрели друг на друга, и чёрные навыкате глаза с густыми ресницами вопрошали серые глаза белокурой подруги. Джейн тряхнула головой:
– Ах! Я восхищаюсь вами, Фанни… Вы поистине необыкновенная женщина.
– Я? Это было бы заметно.
– Да, необыкновенная. Вы без всякого возмущения, досады и даже без тени снобизма допускаете то, что Фару… увлечён.
– Приходится, – сказала Фанни. – А что было бы, если бы я не допускала? Абсолютно то же самое.
– Да… Конечно… И всё же я должна признаться… да, должна признаться…
– Что на моём месте вы не плясали бы от радости?
– Я не это хотела сказать, – уклончиво ответила Джейн.
Она встала, дошла до террасы, чтобы проверить, не подслушивает ли их способный исчезать, словно растаявшая снежинка на стекле, Фару-младший.
– Просто, Фанни, я думаю, что мужчина, который бы стал моим, который сделал бы меня своей женой… Знать, что этот мужчина в настоящий момент клеится к какой-то там театральной шлюхе, и философски рассуждать, что «он увлечён», что «такая уж у него профессия», – ну нет! Нет… Я восхищаюсь вами, но… я бы так никогда не смогла.
– Прекрасно, Джейн. К счастью, никто вас и не заставляет.
Джейн бросилась к Фанни, припав к её ногам.
– Фанни, скажите, вы на меня не сердитесь? У меня бывают дни, когда всё у меня получается не так, всё валится из рук, я становлюсь противной, нехорошей. Вы же знаете меня, Фанни…
Она прижималась к белому платью щеками и крохотными круглыми ушками, стараясь коснуться лбом руки подруги.
– У вас такие красивые волосы, моя маленькая Джейн, – прошептала Фанни.
Джейн жеманно рассмеялась:
– Вы говорите так, словно это может служить мне оправданием!
– В какой-то мере – да, Джейн, в какой-то мере. Я не могу сердиться на Джейн, у которой такие красивые волосы. Я не могу бранить Жана, когда у него слишком голубые глаза. А вы, ваши волосы, кожа, глаза – всё такого тонкого серебристо-пепельного цвета, словно лунная пыль, словно…
Джейн подняла к ней сердитое лицо, готовая вот-вот расплакаться, и выкрикнула:
– Нет у меня ничего красивого! Я ни на что не гожусь! Я заслуживаю, чтобы меня все презирали, чтобы меня остригли наголо, чтобы поколотили!
Она опять уронила голову на колени Фанни и горько зарыдала – как раз в тот момент, когда раздались первые раскаты грома, низкие и тихие, перебрасываемые от одной вершины к другой эхом невысоких гор.
«Это у неё нервы, – терпеливо подумала Фанни. – Это из-за грозы».
А Джейн уже успокаивалась, пожимала плечами, посмеиваясь сама над собой, и деликатно сморкалась.
«Надо же, – отметила про себя Фанни, – она сказала "театральная шлюха" и «клеиться». Раньше я никогда от неё не слышала ни жаргонных словечек, ни грубых выражений. В её устах подобное отклонение от нормы равнозначно грубому жесту. Грубый жест в такую погоду… Совсем странно».
– Чем бы нам заняться до ужина?
Джейн, сохраняя позу просительницы у ног Фанни, подняла голову.
– Не хотите ли съездить в город попить чаю у кондитера? Обратно можно было бы вернуться пешком…
– О! – Фанни изобразила на лице ужас.
– Что? Нет? Вы же полнеете, Фанни.
– Я всегда полнею, когда жарко, а у меня при этом в кошельке больше десяти тысяч франков. Вам ведь хорошо известно, как у нас обстоит дело с «порядком и прогулками», чтобы знать: возможностей похудеть у меня всегда хватает.
– О да… Хотите, я помою вам голову? Нет, не хотите. Хотите, мы надавим соку из оставшихся от обеда крыжовника и смородины? Горсть сахарного песка, немного ликёра, польём этим соком позавчерашний савойский пирог, чтобы он пропитался, подадим отдельно сливки в горшочке и получим на ужин ещё одно блюдо, совершенно бесплатно.
– Это отдаёт семейным пансионом, – сказала Фанни с отвращением. – Я не люблю обновлённых блюд.
– Как вам угодно, дорогая Фанни! Да убережёт вас Господь от семейных пансионов, где я действительно научилась множеству полезных вещей…
Этот мягкий упрёк, похоже, подействовал на Фанни, и она, опершись о плечи Джейн, встала.
– В конце концов, – воскликнула она, – сливки, сок крыжовника… Ладно, пусть будет так! Но при одном условии, Джейн…
– Я вся внимание…
– Приготовление этой кулинарной драгоценности вы возьмёте на себя. А я черкну пару слов Фару, сейчас только пойду поднимусь наверх, обольюсь холодной водой…
– И?..
– И всё. Это и так очень много!
Стоя она казалась не такой высокой, как лёжа. И ей недоставало какой-то кокетливой сдержанности, она покачивала своими красивыми бёдрами с какой-то доверчивой простотой. Джейн проводила её взглядом.
– Фанни, когда вы наденете корсет?
– Всё зависит от температуры, моя дорогая. Я ношу корсет при пяти градусах выше нуля. Поглядите на термометр. И постарайтесь, чтобы на этот раз сливки не свернулись. Я так люблю их…
Джейн подошла к ней и одёрнула задравшийся подол юбки, потом лёгким движением руки подколола ей прядь длинных чёрных волос.
– Вперёд, вредная Фанни! На этот раз всё будет в порядке. Я даже попытаюсь позвать на ужин Жана, стуча о миску, как делают на фермах, когда хотят задать курам корм. Чем только вы не заставляете заниматься свою подругу!
Она уже непринуждённо смеялась и собирала со скатерти в сложенную лодочкой ладонь увядшие лепестки, сдувала крошки, вытряхивала пепельницу…
«Свою подругу?.. Да, она моя подруга. Хотя подруга – это слишком сильно сказано… – размышляла Фанни на лестнице, подымаясь ступенька за ступенькой. – Кто когда-либо выказывал мне столько дружеских чувств? Никто. Стало быть, она и есть моя подруга, настоящая подруга. Странно, что мысленно я никогда не называю Джейн подругой…»
Как только Фанни оказалась у себя в спальне с двумя кроватями, она тут же сбросила одежду. Высокие ветви деревьев касались балкона, а ночью скреблись о закрытые ставни. Беспечный хозяин дома последние два года забывал их подрезать, и большой просвет в листве мало-помалу закрылся. Заросший деревьями волнистый ландшафт дышал меланхолией удалённых от воды мест. Никакой реки, море – в сотне лье, ни одного озера, куда опрокинулись бы небеса. Фасад дома и терраса, утром залитые солнцем, к двум часам обретали свое истинное лицо – с перекрестьями балок, навесами и шоколадного цвета ставнями, и соседний холм освещал всё это отражённым, ненастоящим светом, грустно подражавшим солнцу. Облокотившись о край балкона, Фанни, едва прикрытая рубашкой, созерцала пейзаж, про который, прощаясь с ним прошлым летом, думала, что никогда его больше не увидит.
«Так захотел Фару, – размышляла она. – Два лета подряд в одном и том же месте – такое с нами бывало нечасто. Но раз Фару здесь нравится…»
Она повернулась и обвела взглядом спальню, просторную, как гумно, казавшуюся ещё больше в полумраке прикрытых ставен.
«Здесь всё слишком большое. И всего двое слуг, что поделаешь… Если бы не Джейн, впору было бы бежать отсюда».
Она прислушивалась к неутомимым шагам в холле на первом этаже.
«Нет, она потрясающая женщина. В такую жару! И такая милая, когда у неё нет этих её приступов обидчивости. Пожалуй, чуть-чуть слишком полезная, чтобы быть подругой… Вот именно: чуть-чуть слишком полезная…»
Она заметила в зеркале своё отражение – беспечная смуглянка, руки в боки, волосы распущены – и стала его распекать:
«Ну и видок! И ещё смеет называть Джейн слишком полезной подругой. Это она-то, неспособная даже перепечатать на машинке рукописи Фару!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17