И извольте прекратить называть свидетельниц мерзкими бабами.
– Видите ли, сэр, ничего из этого не попало в эфир. Нам удалось это увидеть благодаря тому, что конфискованы пленки.
– Удивительно, что их не стерли, – поддакнул Хупер.
– Фогарти постарался. Он ненавидит Джеральдину.
– О чем вы говорите? – Колридж начал выходить из себя.
– Сэр, вы, должно быть, единственный в стране человек, кто об этом не слышал. Воггла разыскивала полиция. Но это выяснилось только на пятнадцатый день. Теперь очевидно, что Джеральдина все знала с самого начала и поэтому могла пообещать убрать его из дома.
День пятнадцатый 9.00 вечера
– Не могу поверить, что тут раздули столько шума из-за Воггла, – заявила Лейла на пресс-конференции наутро после ее выселения. Всю ночь она просматривала пленки и читала вырезки из газет, которые собрали для нее родные. Занятие оказалось не из приятных. Лейла обнаружила, что ее выставили заносчивой, самовлюбленной пустышкой. Впечатление сложилось во время первой же недели. Потому что всю вторую неделю на экране царил исключительно Воггл.
– Почему Воггл? – протестовала Лейла. – В доме находились девять других людей – интересные, сильные, красивые, очень духовные личности. Мне выпало говорить за всех. Мы вместе жили – общались, любили, обнимались, иногда ссорились и воодушевляли друг друга. А Воггл – грязный, упертый тип, разносил заразу и больше ничего.
Но зрители судили иначе. Особенно в то утро. Потому что Джеральдина резко включила задний ход своей политике с Вогглом.
Примерно в середине пресс-конференции с Лейлой грянула сенсационная новость. Она пролетела по комнате, и Лейла увидела, как интерес к ее персоне и ко всему, что она могла сказать, быстро покатился вниз, к нулевой отметке.
Джеральдине приходилось действовать. И действовать быстро. Воггл стал колоссальным успехом, но в любой миг грозил превратиться в такой же грандиозный провал. Если остальные покинут дом, «Любопытный Том» останется ни с чем и в течение семи оговоренных контрактом недель не сможет давать в эфир ежевечерний материал. Вот тут-то Джеральдина и послала в полицию старые вырезки с фотографией избивавшего девочку Воггла.
Инцидент случился четыре года назад. Воггл в то время выглядел совсем по-другому. Он казался плотнее, стригся, красил волосы в красный цвет и носил гребень «ирокез», но стоило приглядеться к крупному носу, кустистым бровям и татуировке паутины, не оставалось сомнений, что на фотографии он. Джеральдина даже удивлялась, что газеты не раскопали этот снимок сами. Но Воггла так и не поймали, его личность не установили. Только человек с прекрасной памятью на лица вспомнил бы, что видел его на первых страницах газет под заголовком: «Кто эти звери?»
Антиохотничья операция в тот раз вышла из-под контроля. Воггл и еще несколько активистов общества освобождения животных захватили псарню в Линкольншире, намереваясь выпустить на свободу собак. Но прибежали владелец гончих и несколько человек с конюшни. Завязалась отвратительная потасовка. Активисты напали первыми, рассчитывая прорваться мимо хозяина. Однако тот не сдавался, и его сбили с ног, ударив железным прутом. Развернулось настоящее сражение. Воггл орудовал сапогами и велосипедной цепью. Об этой стороне его натуры «арестанты» совершенно не знали. Впрочем, как и фанаты за стенами дета. «Арестанты» за многое судили Воггла (фактически – за все). Но представить себе не могли, что в числе его грехов – склонность к насилию.
И эта склонность время от времени давала о себе знать. Воггл и его прежние друзья-«освободители» любили говорить, что «проявляют жестокость только по отношению к человеческим особям». Как всякий фанатик, Воггл был агрессивен и нетерпим и, хотя дорожил жизнью бессловесных существ и даже насекомых, нисколько не ценил собрата-человека. Поэтому, когда перед ним возникла девочка с граблями в руках, ударил не задумываясь. Ему не пришло в голову, что ей всего пятнадцать и что она намного слабее его. Какая уж тут галантность, если речь идет о защите лис? Воггл считал, что убийцы животных и их подручные не заслуживают права на снисхождение. Не важно, что перед ним хорошенькая белокурая крошка. Раз ты охотница, получи то, что заслужила. А поскольку девочка была очень хорошенькой и очень белокурой, газетчики выбрали именно этот снимок из тех, что успела сделать жена хозяина из окна второго этажа. Фотография на короткое время потрясла всю страну: распростертая на древних булыжниках конюшенного двора миловидная девчушка со слипшимися от крови собранными в хвостик волосами, в резиновых сапожках и спортивной курточке и топчущий ее железными подковами мерзкий, звероподобный, отвратительный панк Для «освободителей» снимок стал настоящей пиаровской катастрофой, тем более что избитая девочка оказалась активисткой местного отделения Королевского общества защиты животных от жестокого обращения, она горячо любила собак и лисиц и постоянно подавала прошения о переходе на бескровные, гуманные методы охоты с приманкой.[22]
Накануне поселения в доме Воггл принес Джеральдине вырезки. Он мечтал участвовать в программе и до того момента не рассказывал «Любопытному Тому» о своем прошлом, опасаясь, что это повредит выбору. «Под домашним арестом» ему были гарантированы пища и кров, что казалось весьма привлекательным после месяцев жизни в тоннеле. Однако Воггл начинал опасаться, что, благодаря будущей скандальной известности, в нем опознают парня с той фотографии и, глядишь, еще и засадят в тюрьму.
– Для чего ты мне все это показываешь, Воггл? – спросила его Джеральдина.
– Да так… Подумал, если меня кто-нибудь узнает, может, вы скажете, что все проверили и оказалось, что на фотографии совсем другой парень с точно такой же татуировкой паутины.
Воггл, как и другие «арестанты», безоговорочно уверовал в заявления «Любопытного Тома», что самое главное для устроителей конкурса – благополучие участников программы, а потому простодушно решил: Джеральдина станет его выгораживать и ради этого решится на обман полиции и прессы. А она думала единственно об одном: не лучше ли сразу избавиться от Воггла и не опасно ли помещать человека, разыскиваемого за нанесение телесных повреждений, в замкнутое и очень напряженное социальное окружение.
Но в итоге решила рискнуть. За Вогглом числилась всего одна драка, и он выглядел мирным старомодным хиппи. К тому же до начала игры оставались считанные часы, и у Джеральдины не поднялась рука исключить многообещающего кандидата.
– Мы всегда можем прикинуться, что ничего не знали, если этот мудак ненароком взбесится и кого-нибудь зашибет, чтобы отвадить от бутербродов с ветчиной, – заявила Джеральдина Бобу Фогарти. – Ни копы, ни пресса столько лет не могли его опознать. Нам тем более простительно.
Поэтому Тюремщица спрятала газетные вырезки в ящик стола и забыла о них. До пятнадцатого дня, когда, сотворив героя из Воггла, «Любопытный Том» оказался в таком положении, что, как заявила Джеральдина на утреннем совещании, «впору спасать задницы и побыстрее избавляться от мудака».
Фотография избивающего девочку Воггла снова была извлечена на белый свет. И в 9.15 Джеральдина отослала ее в полицию, сопроводив замечанием, что получила снимок из анонимного источника.
В 9.30 кто-то из Скотленд-Ярда капнул журналистам, и в 9.45 полицейские и репортеры уже были у дверей «Любопытного Тома». Между тем в доме никто не знал о таком развитии событий, и там царило мрачное настроение.
Воггл провел ночь под одеялом в своем углу, а все прочие – пили в саду до четырех утра, пока холод не загнал их под крышу. Всем было невыносимо жаль себя: Вогглу – потому что на него напали и осквернили; остальным – потому что Воггл лишил их приятного, увлекательного приключения.
Неожиданное сообщение принесло восьмерым облегчение, а для одного обернулось полным крушением, подобным удару грома.
День пятнадцатый. 10.00 утра
– Говорит Хлоя, – объявил «Тайной».[23] – Воггл, будь добр, собери вещи. Через десять минут тебе придется покинуть дом.
Гарри, Келли и Джаз зааплодировали, а другие «арестанты», памятуя, какую ведут игру, скрыли восторг под деланой сочувственной гримасой. Воггл высунул из-под одеяла голову:
– Вы не смеете меня выставлять! Я выдержал голосование! Я знаю свои права и никуда не уйду!
– Воггл, тебя никто не выставляет. Тебя требует на допрос полиция. Собери вещи.
Наступило изумленное молчание.
– Черт побери, Воггл, что ты натворил? – пришел в себя Гарри.
– Ни хрена я не натворил. И никуда не пойду. Пусть приходят и забирают!
Именно это и произошло. Передача стала гвоздем сезона. Вся страна следила, как полицейские в форме явились на шоу «Под домашним арестом» и уже по-настоящему арестовали Воггла, обвиненного в нападении на человека. Никто даже не успел сообразить, как себя вести. Нашлась только Дервла и, безоговорочно завоевывая симпатии зрителей, стала изображать энергичного и заботливого друга обиженного. Дервла спрыгнула с дивана и назвала Вогглу фамилию своего адвоката.
– Настаивай, чтобы тебе разрешили отыскать его номер в телефонной книге, – сказала она, налегая на ирландский акцент, видимо решив, что провинциальный говор больше соответствует решительному протесту против насилия над свободой личности. – Если обратишься в справочную, там откажут, потому что звонишь не со своего аппарата. Я эти штучки знаю.
Тут Дэвид тоже опомнился и не пожелал оставаться в стороне – он смело встал между полицейскими и все еще сидящим в углу Вогглом.
– Имейте в виду, – пригрозил он полицейским, – что я запомнил ваши лица и ваши номера. Я актер, у меня профессиональная память. Если что-нибудь случится с мистером Вогглом, вы мне ответите.
Прозвучало потрясающе, и эффект был бы вообще грандиозным, если бы не вмешался старший полицейский, который резонно заметил, что, поскольку арест засняли шесть телекамер, проблема с идентификацией вряд ли возникнет. Затем он повернулся к Вогглу:
– Будьте любезны, сэр, поднимайтесь.
– Я не тронусь с места. Я номер один «Любопытного Тома»! Свободу номеру один!
– Нельзя же его арестовывать только за то, что у него блохи, – заметила Дервла.
– А почему бы и нет? – вмешался Гарри. – Давно пора.
Вперед вышла Келли и положила Вогглу на колени несколько яблок и печений.
– На тот случай, если тебя не покормят.
– Ради бога, Келли, – фыркнул Дэвид. – можно подумать, тебе не наплевать!
– Не забывайте, что он человек! – возмутилась девушка.
– Это еще вопрос, – подал голос из кухни Джаз. Он ставил чайник и старался сохранить эффектную невозмутимость. «Я молодой, талантливый и черный, – говорила его расслабленная поза. – Копы ежедневно ломятся ко мне в дверь». На самом деле его ни разу не арестовывали. Но вид у Джаза был очень убедительный, и его рейтинг резко взмыл вверх.
– Мы будем свидетелями ареста, – твердо заявила Дервла.
– Все, – не очень уверенно добавила Мун.
Хэмиш, раз и навсегда решивший не принимать участия в гонке, придерживался своей тактики. Он считал, что кандидатами на вылет в конечном итоге становятся только выскочки. И теперь удалился прилечь в мужскую спальню.
– Сэр, – снова начал старший полицейский, – мы не знаем вашу фамилию. Нам только известно, что вас называют Вогглом. Но мы располагаем серьезной уликой – фотографией, которая позволяет предположить, что вы именно тот человек, которого разыскивает полиция Линкольншира в связи с нападением на Люси Браннингэн, в то время ей было пятнадцать лет.
Остальные «арестанты» в изумлении застыли.
– Каким нападением? Сексуальным? – не выдержал Гарри.
– Ну и дела! – пробормотал Джаз. – Я думал, Вогтл, ты просто грязная мразь, а ты еще и отморозок!
Все отпрянули от скрюченной в углу фигуры. Дервла повернулась и скрылась в женской спальне. Этого Воггл не вынес.
– Она убийца лис! – закричал он. – Мучительница животных. Я бился в честном бою и попал ей по голове. Фашистка заслужила взбучку! Кто живет с мечом, от меча и погибает!
Словно подтверждая последнюю мысль, полицейские скрутили Воггла и потащили из дома. Он отбивался из последних сил. В дверях с него упало одеяло, обнажив тщедушное, обсыпанное белым антиблошиным порошком тело.
Воггл выглядел жалким. Его финал оказался бесславным.
День тридцать четвертый. 11.50 вечера
По дороге домой Колридж старался выкинуть из головы Воггла и включил «Радио-4». С этой станцией у него сложились интересные отношения. Любая передача «Радио-4» непременно захватывала его. Колридж частенько подъезжал к дому, но не выходил из машины, дослушивая конец дискуссии о севообороте в Западной Африке или еще о чем-то, что было ему абсолютно неинтересно и о чем он не вспоминал после передачи. Даже морской прогноз погоды не наводил на него скуку, неизменно вызывая удивительные чувства и череду мыслей о черной скалистой береговой линии, бешеных ураганах и одиноких ночных вахтах.
В тот вечер говорили о глубоком экономическом спаде в сельской Ирландии. Перемещение денежной массы и молодежи в города в сочетании с сокращением европейских дотаций на сельское хозяйство привели к тому, что многие деревни оказались в затруднительном финансовом положении. Невозвращенные долги и ссуды свидетельствовали, что хозяйства находятся на грани разорения. Колридж навострил уши, когда услышал название самой бедствующей деревни – Баллимагун. Откуда оно ему знакомо?
Только открывая вторую банку пива и прикидывая, не закусить ли эль кусочком ветчины, он вспомнил, что прочитал это название в деле подозреваемой. В деревне Баллимагун родилась Дервла.
День тридцать пятый. 9.30 утра
«Заканчивается пятнадцатый день «ареста», – торжественно объявил Энди. – Чтобы отвлечь ребят от Воггла, «Любопытный Том» предложил им тему дискуссии: «Самые глубокие ваши чувства».
Колридж заварил вторую чашку чая. Те, что он выпил дома, в счет не шли.
В комнату ворвалась Триша, на ходу снимая пальто.
– Вы вовремя, Патрисия, – заметил инспектор. – Наши подозреваемые собираются обсуждать самые важные и возвышенные предметы – себя.
– Подозреваемые и жертва, сэр. – В этот ранний час у Триши не было настроения выслушивать назидательный тон начальника. К тому же она считала, что мертвые достойны определенного уважения. Колридж устало улыбнулся.
Первым на площадке появился Гарри.
– Не стану пудрить вам мозги. Я не всегда был хорошим парнем.
– А ты и сейчас не очень, – поддел его Джаз, но никто не рассмеялся. Напротив, все сохранили сосредоточенное, сочувственное выражение, которое приняли, когда Гарри начал речь.
Колридж нажал на «паузу».
– Заметили: они не поддержали шутку Джаза? Настало время исповеди. Очень серьезное занятие. Религиозный накал. Гарри у алтаря собственной значимости, а Джаз позволил себе рассмеяться в храме.
– Сэр, если мы будем останавливаться каждый раз, когда подозреваемые вызывают у вас раздражение, то не одолеем до конца даже этой кассеты.
– Ничего не могу с собой поделать, Патрисия. Они меня убивают. – Однако инспектор прекрасно понимал: она права – надо бороться с собой.
– Так вот, – начал свой рассказ Гарри, – раньше я был тот еще обалдуй, при этом хитрожопый – делал нехорошие вещи и, признаюсь честно, нисколько этим не горжусь. Но ничего не попишешь – типа того, что все это я. Очень хотелось иметь побольше, но при этом меня не колыхало, что я кого-то напрягаю. Понимаете?
Раздался одобрительный, но не очень уверенный шепоток.
– Я думаю, дело в том, что я не любил себя, – продолжал Гарри.
Теперь все серьезно кивнули. Это они поняли. Гарри отличался от остальных – своим бузотерством, задиристостью и хитрожопостью. Но когда доходило до главного – недостаточной любви к самому себе, – в этом он был таким же, как все они.
– Я очень, очень тебя понимаю, – проворковала Мун.
– Я не открывался себе самому.
Все усилия Колриджа сдержаться оказались тщетными.
– Господи помилуй! Что же это такое? Почему они все говорят, словно на приеме у психотерапевта? Даже Гарри! Вы только послушайте: «не открывался себе самому»! Ради бога, что это значит? Он кто: уличный ухарь или выпускник факультета социологии? Откуда они научились этим нелепым, пустым фразам?
– От Опры,[24] сэр.
– От кого?
Триша не поняла, шутил Колридж или говорил серьезно, и пропустила вопрос мимо ушей. А в доме «арестанты» продолжали исповедь, нервируя старшего полицейского инспектора.
– Как здорово! – воскликнула Мун. – Надо быть офигенно сильным, чтобы в этом признаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Видите ли, сэр, ничего из этого не попало в эфир. Нам удалось это увидеть благодаря тому, что конфискованы пленки.
– Удивительно, что их не стерли, – поддакнул Хупер.
– Фогарти постарался. Он ненавидит Джеральдину.
– О чем вы говорите? – Колридж начал выходить из себя.
– Сэр, вы, должно быть, единственный в стране человек, кто об этом не слышал. Воггла разыскивала полиция. Но это выяснилось только на пятнадцатый день. Теперь очевидно, что Джеральдина все знала с самого начала и поэтому могла пообещать убрать его из дома.
День пятнадцатый 9.00 вечера
– Не могу поверить, что тут раздули столько шума из-за Воггла, – заявила Лейла на пресс-конференции наутро после ее выселения. Всю ночь она просматривала пленки и читала вырезки из газет, которые собрали для нее родные. Занятие оказалось не из приятных. Лейла обнаружила, что ее выставили заносчивой, самовлюбленной пустышкой. Впечатление сложилось во время первой же недели. Потому что всю вторую неделю на экране царил исключительно Воггл.
– Почему Воггл? – протестовала Лейла. – В доме находились девять других людей – интересные, сильные, красивые, очень духовные личности. Мне выпало говорить за всех. Мы вместе жили – общались, любили, обнимались, иногда ссорились и воодушевляли друг друга. А Воггл – грязный, упертый тип, разносил заразу и больше ничего.
Но зрители судили иначе. Особенно в то утро. Потому что Джеральдина резко включила задний ход своей политике с Вогглом.
Примерно в середине пресс-конференции с Лейлой грянула сенсационная новость. Она пролетела по комнате, и Лейла увидела, как интерес к ее персоне и ко всему, что она могла сказать, быстро покатился вниз, к нулевой отметке.
Джеральдине приходилось действовать. И действовать быстро. Воггл стал колоссальным успехом, но в любой миг грозил превратиться в такой же грандиозный провал. Если остальные покинут дом, «Любопытный Том» останется ни с чем и в течение семи оговоренных контрактом недель не сможет давать в эфир ежевечерний материал. Вот тут-то Джеральдина и послала в полицию старые вырезки с фотографией избивавшего девочку Воггла.
Инцидент случился четыре года назад. Воггл в то время выглядел совсем по-другому. Он казался плотнее, стригся, красил волосы в красный цвет и носил гребень «ирокез», но стоило приглядеться к крупному носу, кустистым бровям и татуировке паутины, не оставалось сомнений, что на фотографии он. Джеральдина даже удивлялась, что газеты не раскопали этот снимок сами. Но Воггла так и не поймали, его личность не установили. Только человек с прекрасной памятью на лица вспомнил бы, что видел его на первых страницах газет под заголовком: «Кто эти звери?»
Антиохотничья операция в тот раз вышла из-под контроля. Воггл и еще несколько активистов общества освобождения животных захватили псарню в Линкольншире, намереваясь выпустить на свободу собак. Но прибежали владелец гончих и несколько человек с конюшни. Завязалась отвратительная потасовка. Активисты напали первыми, рассчитывая прорваться мимо хозяина. Однако тот не сдавался, и его сбили с ног, ударив железным прутом. Развернулось настоящее сражение. Воггл орудовал сапогами и велосипедной цепью. Об этой стороне его натуры «арестанты» совершенно не знали. Впрочем, как и фанаты за стенами дета. «Арестанты» за многое судили Воггла (фактически – за все). Но представить себе не могли, что в числе его грехов – склонность к насилию.
И эта склонность время от времени давала о себе знать. Воггл и его прежние друзья-«освободители» любили говорить, что «проявляют жестокость только по отношению к человеческим особям». Как всякий фанатик, Воггл был агрессивен и нетерпим и, хотя дорожил жизнью бессловесных существ и даже насекомых, нисколько не ценил собрата-человека. Поэтому, когда перед ним возникла девочка с граблями в руках, ударил не задумываясь. Ему не пришло в голову, что ей всего пятнадцать и что она намного слабее его. Какая уж тут галантность, если речь идет о защите лис? Воггл считал, что убийцы животных и их подручные не заслуживают права на снисхождение. Не важно, что перед ним хорошенькая белокурая крошка. Раз ты охотница, получи то, что заслужила. А поскольку девочка была очень хорошенькой и очень белокурой, газетчики выбрали именно этот снимок из тех, что успела сделать жена хозяина из окна второго этажа. Фотография на короткое время потрясла всю страну: распростертая на древних булыжниках конюшенного двора миловидная девчушка со слипшимися от крови собранными в хвостик волосами, в резиновых сапожках и спортивной курточке и топчущий ее железными подковами мерзкий, звероподобный, отвратительный панк Для «освободителей» снимок стал настоящей пиаровской катастрофой, тем более что избитая девочка оказалась активисткой местного отделения Королевского общества защиты животных от жестокого обращения, она горячо любила собак и лисиц и постоянно подавала прошения о переходе на бескровные, гуманные методы охоты с приманкой.[22]
Накануне поселения в доме Воггл принес Джеральдине вырезки. Он мечтал участвовать в программе и до того момента не рассказывал «Любопытному Тому» о своем прошлом, опасаясь, что это повредит выбору. «Под домашним арестом» ему были гарантированы пища и кров, что казалось весьма привлекательным после месяцев жизни в тоннеле. Однако Воггл начинал опасаться, что, благодаря будущей скандальной известности, в нем опознают парня с той фотографии и, глядишь, еще и засадят в тюрьму.
– Для чего ты мне все это показываешь, Воггл? – спросила его Джеральдина.
– Да так… Подумал, если меня кто-нибудь узнает, может, вы скажете, что все проверили и оказалось, что на фотографии совсем другой парень с точно такой же татуировкой паутины.
Воггл, как и другие «арестанты», безоговорочно уверовал в заявления «Любопытного Тома», что самое главное для устроителей конкурса – благополучие участников программы, а потому простодушно решил: Джеральдина станет его выгораживать и ради этого решится на обман полиции и прессы. А она думала единственно об одном: не лучше ли сразу избавиться от Воггла и не опасно ли помещать человека, разыскиваемого за нанесение телесных повреждений, в замкнутое и очень напряженное социальное окружение.
Но в итоге решила рискнуть. За Вогглом числилась всего одна драка, и он выглядел мирным старомодным хиппи. К тому же до начала игры оставались считанные часы, и у Джеральдины не поднялась рука исключить многообещающего кандидата.
– Мы всегда можем прикинуться, что ничего не знали, если этот мудак ненароком взбесится и кого-нибудь зашибет, чтобы отвадить от бутербродов с ветчиной, – заявила Джеральдина Бобу Фогарти. – Ни копы, ни пресса столько лет не могли его опознать. Нам тем более простительно.
Поэтому Тюремщица спрятала газетные вырезки в ящик стола и забыла о них. До пятнадцатого дня, когда, сотворив героя из Воггла, «Любопытный Том» оказался в таком положении, что, как заявила Джеральдина на утреннем совещании, «впору спасать задницы и побыстрее избавляться от мудака».
Фотография избивающего девочку Воггла снова была извлечена на белый свет. И в 9.15 Джеральдина отослала ее в полицию, сопроводив замечанием, что получила снимок из анонимного источника.
В 9.30 кто-то из Скотленд-Ярда капнул журналистам, и в 9.45 полицейские и репортеры уже были у дверей «Любопытного Тома». Между тем в доме никто не знал о таком развитии событий, и там царило мрачное настроение.
Воггл провел ночь под одеялом в своем углу, а все прочие – пили в саду до четырех утра, пока холод не загнал их под крышу. Всем было невыносимо жаль себя: Вогглу – потому что на него напали и осквернили; остальным – потому что Воггл лишил их приятного, увлекательного приключения.
Неожиданное сообщение принесло восьмерым облегчение, а для одного обернулось полным крушением, подобным удару грома.
День пятнадцатый. 10.00 утра
– Говорит Хлоя, – объявил «Тайной».[23] – Воггл, будь добр, собери вещи. Через десять минут тебе придется покинуть дом.
Гарри, Келли и Джаз зааплодировали, а другие «арестанты», памятуя, какую ведут игру, скрыли восторг под деланой сочувственной гримасой. Воггл высунул из-под одеяла голову:
– Вы не смеете меня выставлять! Я выдержал голосование! Я знаю свои права и никуда не уйду!
– Воггл, тебя никто не выставляет. Тебя требует на допрос полиция. Собери вещи.
Наступило изумленное молчание.
– Черт побери, Воггл, что ты натворил? – пришел в себя Гарри.
– Ни хрена я не натворил. И никуда не пойду. Пусть приходят и забирают!
Именно это и произошло. Передача стала гвоздем сезона. Вся страна следила, как полицейские в форме явились на шоу «Под домашним арестом» и уже по-настоящему арестовали Воггла, обвиненного в нападении на человека. Никто даже не успел сообразить, как себя вести. Нашлась только Дервла и, безоговорочно завоевывая симпатии зрителей, стала изображать энергичного и заботливого друга обиженного. Дервла спрыгнула с дивана и назвала Вогглу фамилию своего адвоката.
– Настаивай, чтобы тебе разрешили отыскать его номер в телефонной книге, – сказала она, налегая на ирландский акцент, видимо решив, что провинциальный говор больше соответствует решительному протесту против насилия над свободой личности. – Если обратишься в справочную, там откажут, потому что звонишь не со своего аппарата. Я эти штучки знаю.
Тут Дэвид тоже опомнился и не пожелал оставаться в стороне – он смело встал между полицейскими и все еще сидящим в углу Вогглом.
– Имейте в виду, – пригрозил он полицейским, – что я запомнил ваши лица и ваши номера. Я актер, у меня профессиональная память. Если что-нибудь случится с мистером Вогглом, вы мне ответите.
Прозвучало потрясающе, и эффект был бы вообще грандиозным, если бы не вмешался старший полицейский, который резонно заметил, что, поскольку арест засняли шесть телекамер, проблема с идентификацией вряд ли возникнет. Затем он повернулся к Вогглу:
– Будьте любезны, сэр, поднимайтесь.
– Я не тронусь с места. Я номер один «Любопытного Тома»! Свободу номеру один!
– Нельзя же его арестовывать только за то, что у него блохи, – заметила Дервла.
– А почему бы и нет? – вмешался Гарри. – Давно пора.
Вперед вышла Келли и положила Вогглу на колени несколько яблок и печений.
– На тот случай, если тебя не покормят.
– Ради бога, Келли, – фыркнул Дэвид. – можно подумать, тебе не наплевать!
– Не забывайте, что он человек! – возмутилась девушка.
– Это еще вопрос, – подал голос из кухни Джаз. Он ставил чайник и старался сохранить эффектную невозмутимость. «Я молодой, талантливый и черный, – говорила его расслабленная поза. – Копы ежедневно ломятся ко мне в дверь». На самом деле его ни разу не арестовывали. Но вид у Джаза был очень убедительный, и его рейтинг резко взмыл вверх.
– Мы будем свидетелями ареста, – твердо заявила Дервла.
– Все, – не очень уверенно добавила Мун.
Хэмиш, раз и навсегда решивший не принимать участия в гонке, придерживался своей тактики. Он считал, что кандидатами на вылет в конечном итоге становятся только выскочки. И теперь удалился прилечь в мужскую спальню.
– Сэр, – снова начал старший полицейский, – мы не знаем вашу фамилию. Нам только известно, что вас называют Вогглом. Но мы располагаем серьезной уликой – фотографией, которая позволяет предположить, что вы именно тот человек, которого разыскивает полиция Линкольншира в связи с нападением на Люси Браннингэн, в то время ей было пятнадцать лет.
Остальные «арестанты» в изумлении застыли.
– Каким нападением? Сексуальным? – не выдержал Гарри.
– Ну и дела! – пробормотал Джаз. – Я думал, Вогтл, ты просто грязная мразь, а ты еще и отморозок!
Все отпрянули от скрюченной в углу фигуры. Дервла повернулась и скрылась в женской спальне. Этого Воггл не вынес.
– Она убийца лис! – закричал он. – Мучительница животных. Я бился в честном бою и попал ей по голове. Фашистка заслужила взбучку! Кто живет с мечом, от меча и погибает!
Словно подтверждая последнюю мысль, полицейские скрутили Воггла и потащили из дома. Он отбивался из последних сил. В дверях с него упало одеяло, обнажив тщедушное, обсыпанное белым антиблошиным порошком тело.
Воггл выглядел жалким. Его финал оказался бесславным.
День тридцать четвертый. 11.50 вечера
По дороге домой Колридж старался выкинуть из головы Воггла и включил «Радио-4». С этой станцией у него сложились интересные отношения. Любая передача «Радио-4» непременно захватывала его. Колридж частенько подъезжал к дому, но не выходил из машины, дослушивая конец дискуссии о севообороте в Западной Африке или еще о чем-то, что было ему абсолютно неинтересно и о чем он не вспоминал после передачи. Даже морской прогноз погоды не наводил на него скуку, неизменно вызывая удивительные чувства и череду мыслей о черной скалистой береговой линии, бешеных ураганах и одиноких ночных вахтах.
В тот вечер говорили о глубоком экономическом спаде в сельской Ирландии. Перемещение денежной массы и молодежи в города в сочетании с сокращением европейских дотаций на сельское хозяйство привели к тому, что многие деревни оказались в затруднительном финансовом положении. Невозвращенные долги и ссуды свидетельствовали, что хозяйства находятся на грани разорения. Колридж навострил уши, когда услышал название самой бедствующей деревни – Баллимагун. Откуда оно ему знакомо?
Только открывая вторую банку пива и прикидывая, не закусить ли эль кусочком ветчины, он вспомнил, что прочитал это название в деле подозреваемой. В деревне Баллимагун родилась Дервла.
День тридцать пятый. 9.30 утра
«Заканчивается пятнадцатый день «ареста», – торжественно объявил Энди. – Чтобы отвлечь ребят от Воггла, «Любопытный Том» предложил им тему дискуссии: «Самые глубокие ваши чувства».
Колридж заварил вторую чашку чая. Те, что он выпил дома, в счет не шли.
В комнату ворвалась Триша, на ходу снимая пальто.
– Вы вовремя, Патрисия, – заметил инспектор. – Наши подозреваемые собираются обсуждать самые важные и возвышенные предметы – себя.
– Подозреваемые и жертва, сэр. – В этот ранний час у Триши не было настроения выслушивать назидательный тон начальника. К тому же она считала, что мертвые достойны определенного уважения. Колридж устало улыбнулся.
Первым на площадке появился Гарри.
– Не стану пудрить вам мозги. Я не всегда был хорошим парнем.
– А ты и сейчас не очень, – поддел его Джаз, но никто не рассмеялся. Напротив, все сохранили сосредоточенное, сочувственное выражение, которое приняли, когда Гарри начал речь.
Колридж нажал на «паузу».
– Заметили: они не поддержали шутку Джаза? Настало время исповеди. Очень серьезное занятие. Религиозный накал. Гарри у алтаря собственной значимости, а Джаз позволил себе рассмеяться в храме.
– Сэр, если мы будем останавливаться каждый раз, когда подозреваемые вызывают у вас раздражение, то не одолеем до конца даже этой кассеты.
– Ничего не могу с собой поделать, Патрисия. Они меня убивают. – Однако инспектор прекрасно понимал: она права – надо бороться с собой.
– Так вот, – начал свой рассказ Гарри, – раньше я был тот еще обалдуй, при этом хитрожопый – делал нехорошие вещи и, признаюсь честно, нисколько этим не горжусь. Но ничего не попишешь – типа того, что все это я. Очень хотелось иметь побольше, но при этом меня не колыхало, что я кого-то напрягаю. Понимаете?
Раздался одобрительный, но не очень уверенный шепоток.
– Я думаю, дело в том, что я не любил себя, – продолжал Гарри.
Теперь все серьезно кивнули. Это они поняли. Гарри отличался от остальных – своим бузотерством, задиристостью и хитрожопостью. Но когда доходило до главного – недостаточной любви к самому себе, – в этом он был таким же, как все они.
– Я очень, очень тебя понимаю, – проворковала Мун.
– Я не открывался себе самому.
Все усилия Колриджа сдержаться оказались тщетными.
– Господи помилуй! Что же это такое? Почему они все говорят, словно на приеме у психотерапевта? Даже Гарри! Вы только послушайте: «не открывался себе самому»! Ради бога, что это значит? Он кто: уличный ухарь или выпускник факультета социологии? Откуда они научились этим нелепым, пустым фразам?
– От Опры,[24] сэр.
– От кого?
Триша не поняла, шутил Колридж или говорил серьезно, и пропустила вопрос мимо ушей. А в доме «арестанты» продолжали исповедь, нервируя старшего полицейского инспектора.
– Как здорово! – воскликнула Мун. – Надо быть офигенно сильным, чтобы в этом признаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34