— Мы были уже в дверях, — сообщила она. Сердито. — В чем дело?
— Я хочу домой, — ответил Григг.
— Поначалу ты всегда хочешь домой. Вспомни скаутский лагерь. Все ночевки в гостях, начиная с трех лет. Я всегда заставляю тебя остаться, и ты ни разу не пожалел. Держись. — Она повысила голос, крикнула: — Иду! — И снова Григгу: — Не расстраивай папу. Он так ждал этой поездки.
Григг положил трубку и пошел на кухню.
— Мне так плохо, — сказал отец. Он провел рукой по глазам, будто плакал.
Григг охотнее разделся бы догола и остался в бассейне терпеть насмешки, чем слышать такое от отца. Он задумался, что сделать, чтобы отцу стало хорошо. Задумался, что он такого сделал, что отцу стало плохо.
Он решил уйти. Если отец не повезет его, он отправится один. Пешком. Будет шагать день за днем, срывая с деревьев апельсины. Может, найдет себе в спутники собаку. Никто не выгонит пса, который привел его домой. Может, он поймает машину, может, его подберет неизвестно кто, и это будет конец.
Из бассейна донесся звон разбитого стекла и хохот. Хлопали двери. В глубине дома звонил телефон. Мне так плохо, подумал он. Вернулся в комнату, где стояла кровать с балдахином, и заснул.
Григг проснулся под шум дождя. И не сразу вспомнил, где он. Лос-Анджелес. Значит, это не дождь — он слышит дождевальные установки на газоне. Белые занавески на открытом окне вздувались и опадали. На покрывале осталась слюна. Он вытер ее рукой.
Он хотел снова найти отца и спросить, когда они поедут в Йосемит. На кухне никого не оказалось. Дверь в бассейн была распахнута, Григг подошел и, отвернувшись, прикрыл ее. Пахло хлоркой и пивом, может быть, рвотой.
Григг сел на отцовский табурет у кухонного стола, спиной к двери. Зажал уши руками, слушая, как бьется сердце. Он надавливал на веки, пока не проступили разные цвета, как фейерверк.
В дверь позвонили. Звонок долго не унимался, будто на кнопку налегли локтем, но наконец замолчал. В коридоре поднялся шум и переполох.
Кто-то похлопал Григга по плечу. Сзади стояла Амелия, за ней Бьянка, а за Бьянкой — Кэт. У всех троих был хорошо знакомый Григгу вид, словно кто-то нарывался и они ему наподдали.
— Мы заберем тебя домой, — сказала Амелия. Григг душераздирающе зарыдал, хлюпая носом, Амелия обняла его.
— Все хорошо, — добавила она. — Я только схожу за папой. Где он?
Григг показал в сторону бассейна. Амелия вышла. Ее место заняла Бьянка.
— Мама сказала, чтобы я остался, — сообщил ей Григг. Он ничем не рисковал. Очевидно, мама проиграла.
Бьянка покачала головой:
— Амелия перезвонила сюда и попросила Григга, но никто тебя не знал и даже не хотел искать. Они решили, что такого имени вообще не бывает — Григг. Но адрес дали, и Амелия сказала маме, что мы едем, нравится это ей или нет. Она говорит, по телефону у тебя был странный голос.
Амелия вернулась. Мрачная.
— Папа еще не готов ехать.
Она обняла Григга одной рукой, ее волосы упали ему на плечи. Сестры пользовались шампунем «Белый дождь» из-за его дешевизны, но Григг думал, что у него романтичное название. Если снять колпачок с флакона в ванной, можно было нюхать волосы Амелии, и Бьянки, и Кэт. Когда-то он рисовал комиксы о суперженщине по имени Белый Дождь. Она управляла погодой, Григг это придумал сам, но позже узнал, что был не первым.
Стоя на кухне виллы в Бель-Эйр, среди сестер, Григг знал, что всегда сможет позвать их на помощь и они придут. Средняя школа была уже не страшна. Григг жалел всех мальчиков и девочек, которым вздумается его дразнить, когда он туда попадет.
— Ну что, пошли, — сказала Амелия.
— Как будто у тебя бывает нормальный голос, — добавила Кэт.
Самое грустное — когда Григг все-таки прочитал «Чужака в чужой стране», книга показалась ему довольно глупой. Ему было уже под тридцать: он пообещал матери никогда не читать ее и держался, сколько мог. Секса там хватало, это да. Но циничного секса, из-за которого Григгу было больно вспоминать об отце. Потом он прочел «Источник», который обещал Амелии никогда не читать, и эта книга тоже оказалась довольно глупой.
Вот третья история, которую мы не услышали. Григг не рассказал ее нам потому, что мы уже разъехались по домам; но все равно «Чужака в чужой стране» никто из нас не читал, и мы слишком презирали фантастику, чтобы Григг обсуждал Хайнлайна в столь недружелюбном обществе. Да и говорить при нас о сексе ему не хотелось.
Но эта история пришлась бы нам по душе, особенно спасение. Отца, конечно, жалко, зато нам понравились бы девочки Белый Дождь. Едва ли кто-нибудь, кто знал Григга с детства, мог подумать, что он рожден героиней романа.

Из «Удольфских тайн»
Анна Рэдклифф

— Поднесите фонарь, — сказала Эмили, — возможно, мы пройдем через эти комнаты.
Аннет стояла у двери в нерешительной позе, подняв фонарь, чтобы осветить помещение, однако слабые лучи не достигали и середины.
— Почему вы мешкаете? — спросила Эмили. — Дайте мне посмотреть, куда ведет эта комната.
Аннет неохотно двинулась вперед. Дальше начиналась череда просторных старинных покоев; некоторые были увешаны гобеленами, некоторые обшиты кедром и черной лиственницей. Мебель казалась почти столь же древней, как и комнаты, но, даже покрытая пылью, разваливающаяся от сырости и старости, сохраняла впечатление роскоши.
— Как холодно в этих комнатах, мадемуазель! — сказала Аннет — Говорят, в них много-много лет никто не жил. Прошу вас, уйдемте.
— Вероятно, через них можно пройти к большой лестнице, — ответила Эмили, продолжая путь; дойдя до комнаты, увешанной картинами, она поднесла фонарь к полотну со всадником на поле боя и всмотрелась в него. У копыт коня лежал человек, воздев руку в умоляющем жесте. Всадник мстительно взирал на него из-за поднятого забрала, замахиваясь копьем; и это лицо, это выражение поразило Эмали сходством с Монтони. Она вздрогнула и отвернулась. Мимоходом осветив несколько других полотен, она подошла к картине, скрытой под занавесом из черного шелка. Потрясенная этим странным обстоятельством, Эмили остановилась, намереваясь убрать занавес и посмотреть, что же можно прятать с такой предусмотрительностью, однако ей не хватало духа.
— Святая Дева! Что это значит? — воскликнула Аннет. — Наверняка это та картина, о которой мне говорили в Венеции.
— Что за картина?
— Просто картина, — поспешно ответила Аннет, — но я так и не смогла уяснить, что с ней такое.
— Уберите занавес, Аннет.
— Что? Я, мадемуазель? Я? Ни в жизнь! Обернувшись, Эмили увидела, как Аннет бледнеет.
— Скажите на милость, что такого страшного вы знаете об этой картине, моя дорогая? — сказала она.
— Ничего, мадемуазель, я ничего не знаю, только давайте выбираться отсюда.
— Непременно; однако сначала я хочу рассмотреть картину; подержите фонарь, Аннет, пока я поднимаю занавес.
Аннет взяла фонарь и тут же пошла прочь, невзирая на крики Эмили; та, не желая остаться одна в темной комнате, последовала за ней.
— В чем дело, Аннет? — поравнявшись с ней, спросила Эмили. — Что вы знаете об этой картине, что так не хотите оставаться, несмотря на мои просьбы?
— Я не знаю, в чем дело, мадемуазель, — ответила Аннет, — и ничего не знаю о картине, только я слышала, с ней связано что-то ужасное — и что С ТЕХ ПОР она всегда покрыта черным — и никто на нее не смотрел много-много лет — и что она имеет какое-то отношение к прежнему хозяину замка, до синьора Монтони — и...
— Ну что ж, Аннет, — с улыбкой сказала Эмили, — верю вам на слово: вы ничего не знаете о картине.
— Нет, правда, ничего, мадемуазель, ибо я пообещала никому не рассказывать — только...
— Хорошо, — ответила Эмили, заметив, что она разрывается между желанием раскрыть секрет и боязнью последствий, — более не стану вас пытать...
— Не надо, мэм, умоляю.
— Чтобы вы не разболтали все, — перебила Эмили.
Июль. Глава пятая, в которой мы читаем «Гордость и предубеждение» и слушаем Бернадетту

Первое впечатление Сильвии от Аллегры: ни у кого еще не было такого очаровательного ребенка.
Первое впечатление Джослин от Григга: красивые ресницы, смешное имя и абсолютно ничего интересного.
Первое впечатление Пруди от Бернадетты; страшно взглянуть и скучно слушать, хотя слушать почти никогда не приходится.
Первое впечатление Бернадетты от Пруди: за все мои долгие годы немного я встречала таких испуганных девушек.
Первое впечатление Григга от Джослин: она, похоже, думает, что проехать со мной несколько этажей в лифте — божья кара.
Первое впечатление Аллегры от Сильвии слилось с ее первым впечатлением от большого мира. Это мне? — спросила она себя, еще не зная ни слов, ни что такое вопрос. А потом, когда Сильвия — и, позже, Дэниел — впервые заглянули ей в глаза: и это мне?

Во времена Остен традиционный бал все еще открывали менуэтом. Исторически менуэт всегда исполнялся лишь одной парой.

— Все знают, — сказала Пруди, — что богатый мужчина когда-нибудь захочет новую жену.
Она сидела с Бернадеттой за большим круглым столом, на ежегодном благотворительном вечере в пользу Публичной библиотеки Сакраменто. Их окружали богатые мужчины, пол был усеян ими, словно претцель солью.
В дальнем конце зала, перед огромным арочным окном, джаз играл вступление к «Вошла любовь». Посмотрев наверх, можно было увидеть все пять этажей Цакопулосской библиотечной галереи: массивные каменные колонны, четыре ряда балконов с коваными перилами и, наконец, купол. Под потолком висели гигантские стеклянные кольца.
Пруди попала в Библиотечную галерею впервые, хотя одна учительница из ее школы праздновала здесь свадьбу. Где-то на балконах были бронзовые лисьи мордочки. Со своего места Пруди их не видела, но ей нравилось думать, что они есть.
Романтическая обстановка. Можно представить, как поешь возлюбленной серенады на одном из этих балкончиков или стреляешь в президента, если так хочется твоему больному воображению.
Пруди была расстроена: из-за того, что они приехали раньше всех, придется весь вечер сидеть и разговаривать с Бернадеттой. Конечно, по другую руку будет Дин, но что ей мешает поговорить с ним и так?
На самом деле не столько Пруди будет разговаривать с Бернадеттой, сколько Бернадетта будет разговаривать с. Пруди. Бернадетта говорила чересчур много. Она ходила вокруг да около, а когда добиралась до сути, часто оказывалось, что суть не стоила путешествия. Пруди пожалела Бернадетту, домохозяйку в пятидесятых: ведь тогда дом действительно держали в чистоте. Долгожданный феминизм опоздал спасти Бернадетту от всей этой тоски. А теперь она малоинтересная пожилая дама. Peu de gens savent ?tre vieux.
И Пруди и Бернадетта пришли сюда (не бесплатно, билеты стоили сто двадцать долларов) поддержать Сильвию. Это был ужин с танцами, в качестве развлечения обещали местных писателей, по одному за стол — Пруди ждала с нетерпением, но явилась она ради Сильвии. Та не могла не прийти, ведь деньги собирали на библиотеку. Аллегра сказала, что Дэниел тоже придет — с подружкой, юристом по семейному праву, Пэм, которая так вскружила ему голову.
У Сильвии же только и было, что книжный клуб Джейн Остен. Негусто; счет они не сравняют, но могут хотя бы показаться.
Повсюду Пруди видела признаки богатства. От скуки она попробовала взглянуть на ситуацию глазами героини Джейн Остен. Молодая женщина без денег и перспектив среди всех этих богачей. Что бы она делала — цеплялась за свой шанс? Или оставила надежду? Имеет ли смысл осматриваться, втайне выбирать, раз ты все равно сидишь и ждешь, когда кто-нибудь подойдет? Лучше преподавать французский в старшей школе, чем выйти замуж ради денег, решила Пруди. Скоропалительное решение, но его всегда можно пересмотреть.
Дин отправился в гардероб — сдать пиджак Пруди — и в бар, а мог бы возразить на ее замечание о богатых мужчинах и новых женах. Дин был небогат, зато верен. Он мог бы сказать, что деньги его не изменят. Он мог бы сказать, что согласен любить Пруди в бедности и богатстве. Он мог бы сказать, что никогда не разбогатеет, а значит, Пруди счастливая жена, разве нет?
При Сильвии Пруди тоже воздержалась бы от такого замечания, но ни Сильвия, ни Аллегра еще не появились. Пока подъехали только Пруди и Бернадетта, а Бернадетту Пруди почти не знала, так что развод Сильвии был одной из немногих общих тем. Ну и Джейн Остен, само собой, но до чтений «Гордости и предубеждения» еще неделя; Пруди не хотела портить их преждевременными высказываниями.
По такому официальному поводу Бернадетта изменила своему непринужденному стилю в одежде и выглядела tr?s magnifique: серебряная блузка и брюки, серебристые волосы смазаны муссом и зачесаны назад. Она починила очки и протерла линзы. В ушах красовались янтарные глыбы, что-то в этом роде мастерила Аллегра. Мочки у Бернадетты были огромные, словно у Будды; серьги их еще удлиняли. Чувствовался слабый запах лавандовых духов и, кажется, шампуня «Зеленое яблоко», цинний в центре стола и мощного кондиционера. У Пруди было хорошее обоняние.
Бернадетта уже долго отвечала на утверждение Пруди и еще не закончила. Пруди много пропустила, но в конце Бернадетта обычно делала вывод. Как начнет закругляться, надо будет послушать.
— Богатые не обязательно хотят больше, — говорила Бернадетта. — Получают — может быть. Обо всех недостатках мужа до свадьбы не узнаешь. Счастье в браке — главным образом дело случая.
Бернадетта явно не поняла, что речь о Сильвии. Ее взгляды, справедливые в другой ситуации, в данном случае были неуместны; хорошо, что Джослин их не слышит.
— Дэниел — типичный пример, — намекнула Пруди.
— Кто-то должен быть типичным примером, — ответила Бернадетта. — Иначе — что значили бы эти слова?
Тонкость не сработала. Пруди сменила тактику;
— Как все-таки нехорошо получилось у Сильвии с Дэниелом.
— О да. Смертный грех.
Ее улыбка сбила Пруди с толку: может, все это время Бернадетта понимала, о чем речь?
Оркестр заиграл «Кто-то, кто за мной присмотрит». От этой песни у Пруди сдавило горло. Ее мать обожала Гершвина.
Рядом с Пруди уселась элегантная чернокожая женщина в норковом боа (в такую жару!), пришлось сказать, что весь столик занят. «Ясно», — холодно ответила та. Поднялась и ушла, задев норкой волосы Пруди. Она боялась, что женщина сочла ее расисткой, но ведь любой, кто знает Пруди, подтвердит, что это не так. Больше всего на свете ей хотелось бы сидеть за одним столом с такой элегантной женщиной. Куда запропастилась Джослин?
— Спутника жизни выбрать трудно, — сказала Бернадетта. — Не у всех получается с первой попытки. У меня точно не получилось.
Пруди не удивило, что Бернадетта была замужем несколько раз. Ведь жаловалась же Аллегра, что Бернадетта вечно повторяется? (Сколько раз Аллегра это говорила?)
Аллегра лежала поперек кровати в спальне, которая теперь принадлежала одной Сильвии. Сильвия примеряла платья, Аллегра давала советы. Ни одно зеркало в доме не отражало человека в полный рост, так что советы имели смысл. Тем более — учитывая художественный вкус Аллегры. Даже в детстве ее мнение было для Сильвии самым важным. «Ты что, так и пойдешь?» — спрашивала Аллегра, и Сильвия, ответив: нет-нет, конечно нет, шла переодеваться.
Они немного опаздывали, но поскольку Сильвия боялась этого вечера, опоздать стоило. Ей не помешал бы бокал вина, а может, и не один, но она будет за рулем. Аллегра пила холодное «шардоне» и еще не начинала одеваться. Набросит что-нибудь в последнюю минуту и будет выглядеть потрясающе. Сильвия никогда не уставала на нее смотреть.
Несмотря на жару, Аллегра попросила открыть жалюзи, чтобы лучше разглядеть Сильвию. Стену спальни залил солнечный свет, нарезанный полосками ткани на ленты. Семейный портрет был освещен наполовину: Аллегра и Дэниел яркие и золотистые, Сильвия и мальчики — в тени. В книге это наверняка что-нибудь значило бы. В книге Сильвию и мальчиков ждали бы неприятности.
— Моих ровесников там сегодня не будет, — сказала Аллегра. Сильвия приняла это за вопрос, несмотря на утвердительную интонацию. Аллегра так говорила каждый раз, когда считала, что знает Ответ.
— Пруди, — напомнила Сильвия.
Аллегра смерила Сильвию взглядом, который та терпела с тех пор, как дочери исполнилось десять. Но промолчала, потому что Пруди недавно потеряла мать и заслуживала сочувствия. И все же ее французский действовал на нервы. Сама Аллегра не обращалась по-испански к тем, кто не понял бы. Почему не разговаривать на общем ровном языке?
— И зачем на таких мероприятиях танцы? — спросила Аллегра. — Это я не только от имени лесбиянок. Я говорю за всех. Главное в танцах — с кем ты будешь танцевать. Кто тебя пригласит? Кто примет твое приглашение? Кому ты не сможешь отказать? Главное в танцах — безграничный простор для триумфа и катастрофы. Убери все это, оставь оркестр и семейные пары — и танцы превратятся просто в танцы как таковые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25